Закон прямого действия

Закон прямого действия

В 1986 году Михаил Горбачев фактически отпустил средства массовой информации на свободу. Поначалу не разрешалось только ставить под сомнение руководящую роль коммунистической партии и говорить о многопартийности. Но вскоре и про многопартийность стало можно. Мало того, в последние годы Советского Союза и в первые годы независимой России журналисты, имевшие возможность говорить что бог на душу положит, тем не менее пользовались по старой памяти, дотациями и привилегиями, о которых свободный журналист мечтать не может, а может мечтать только нанятый тоталитарной системою пропагандист.

Свобода слова была бесплатной. Широкая публика ничего не платила за телевидение и каждое утро покупала газету буквально за две копейки. Даже и двух копеек не требовалось: по традиции, заведенной с незапамятных советских времен, газеты расклеивались на улицах на специальных газетных щитах, и платило за это государство — вне зависимости от того, какая антигосударственная крамола содержалась на растиражированных за государственный счет газетных страницах.

Рекламы тоже не было. Хотя бы по той простой причине, что не было никаких товаров, которые стоило бы рекламировать. Редкие граждане, выезжавшие на Запад, ошеломленно рассказывали знакомым: «Представляете, там рекламируются автомобили! Чего их рекламировать-то? Это ж и так мечта!» В связи с отсутствием рекламы на редакционную политику не могли повлиять и рекламодатели. И государство не могло повлиять, как сейчас влияет посредством крупных компаний.

К концу 80-х степень антигосударственной крамолы в СМИ зависела исключительно от личной смелости того или иного журналиста. Если следователи Гдлян и Иванов, например, докапывались до слишком далеко идущих разоблачений слишком высокопоставленных партийных чиновников, их отстраняли от дел, но правящим элитам становилось только хуже. Отстраненные следователи немедленно появлялись в эфире популярной теле-программы «600 секунд» или не менее популярной программы «Взгляд», а там уж телезритель не разбирался, кто украл, что украли: в массовом сознании лишь укреплялось расхожее представление, что вся партийная и советская верхушка ворье и из-за них-то, кровососов, пустуют полки магазинов.

Два популярных анекдота того времени описывают тогдашние умонастроения весьма показательно. В первом анекдоте спрашивалось: что это такое — в задницу не вставляется и не жужжит? Ответ — советское устройство для жужжания в заднице. Во втором показательном анекдоте расхожего анекдотического персонажа Рабиновича вызывают в КГБ и говорят: «Что же вы, Рабинович, клевещете на советский строй? Что же вы клевещете, будто в советских магазинах ничего нет, ни масла, ни мяса, ни одежды? Пойдите, Рабинович, и подумайте хорошенько о том, какие могут быть для вас последствия!» Рабинович выходит из лубянского кабинета, идет по лубянскому коридору и бормочет себе под нос: «Вот! И патронов у них нет!»

На основе только этих двух анекдотов можно вполне корректно описать тогдашнюю социально-политическую повестку дня. Во-первых, общественное мнение колебалось. Люди не знали, как объяснить собственное неблагополучие: то ли товаров широкого потребления в стране просто нет никаких, включая патроны, то ли товары есть, но настолько низкого качества, что совершенно невозможно их потребить. Во-вторых, люди в массе своей перестали бояться государственных силовых структур, справедливо полагая, что милиционеры и кагэбэшники точно так же стоят в очередях за водкой и точно так же годами мечтают купить автомобиль.

Очереди конца 80-х и начала 90-х были уже не так добродушны, как очередь за елкой, в которой стоял экономист Аузан в 82-м. К концу 80-х Советский Союз обнищал совершенно, вконец разоренный программой звездных войн. Про конец 80-х двадцать лет спустя Михаил Горбачев скажет, что надо было свернуть военные программы вовсе и на все деньги завалить страну товарами широкого потребления. Но в конце 80-х такая мысль всерьез не приходила в голову советскому генсеку.

Тем временем дефицит всего катастрофически увеличивался, и очереди стали агрессивными. Люди уже не просто самоорганизовывались у входа в магазин. Люди могли ворваться внутрь, выволочь директора из кабинета и потребовать немедленно выложить на прилавок все, что есть на складах. Никому не приходило в голову, что склады в большинстве случаев были пусты. Никто не мог поверить, что наша «богатейшая в мире страна» — банкрот. По городам России прокатывались в то время то табачные бунты, то водочные, то хлебные. На центральных улицах Ленинграда люди переворачивали троллейбусы и требовали у городских властей, чтобы в табачные ларьки были немедленно завезены сигареты. И никто не боялся милиции, потому что милиционеры тоже хотели курить и переворачивали троллейбусы вместе с демонстрантами. И никому не приходило в голову, что у городских властей просто нет сигарет. Иначе свергли бы и городские власти.

Эти бунты были локальными. Но замолчать факт табачных, водочных и хлебных бунтов было нельзя. Нельзя было не писать о них и не говорить по телевизору, как в сталинское время не писали о восстаниях заключенных в ГУЛаге, как в хрущевское время не писали о восстании в Новочеркасске и как теперь не пишут про марши несогласных. Средства массовой информации, повторим, были свободны и дотировались государством. Информация, чтиво и зрелище представляли собою единственный в то время товар, переставший вдруг быть дефицитным. Чего уж люди точно не потерпели бы, так это чтобы снова появился дефицит зрелищ и чтива. Для всякого журналиста революционная риторика была прямым путем к популярности. И никто уже не боялся. Тем более, как сказал анекдотический персонаж Рабинович, если нет штанов в магазинах, стало быть, нет и патронов у правоохранителей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.