Пьянство и хандра

Пьянство и хандра

На Соловецких островах я услышал понравившийся мне анекдот.

«Молодой послушник спрашивает пожилого монаха:

 — А пить — грех?

 — Это смотря как пить… Одному или с братией?

 — С братией.

 — Без закуски или с угощеньем?

 — С угощеньем.

 — В келье или на воздусях?

 — На воздусях!

 — С угощеньем, да с братией, да на воздусях — это, брат, вовсе не грех, а настоящее благолепие!»

«Болеет он…» — говорят в России о хорошем человеке. «Болеет» — значит, пьет. Во Франции сразу в разговоре ставят диагноз-приговор: «Он — алкоголик». А вот в легионе к этому вопросу подходит опять же по-своему, помягче. Почти как в России.

Война, вино и женщины сопровождали легионеров всю жизнь. И все же, если выбирать между женщиной и стаканом красного вина, легионер отдавал предпочтение вину. В эпоху колониальных завоеваний пьянство в легионе стало нормой жизни. Причиной было однообразие будней и полное отсутствие перспектив: если не погибнешь в бою, то тебя ждет одиночество и бедность в старости. Сегодня, когда во всем «цивилизованном сообществе» появилась мода на «качество жизни», в среде легионеров систематически пить не принято, даже оказавшись в командировке в африканском захолустье. А тогда пили по той же причине, что продолжают пить у нас сегодня: из-за отсутствия смысла жить долго. Однажды, хозяин маленького винокуренного заводика в Вене, который он получил по наследству от отца, а тот — от своего, и так до прапрадедушки, родившегося еще в начале правления Франца Иосифа, угощал меня своей продукцией. Протянув хрустальную рюмку с прозрачным «обстелем», вдруг философски заметил: «Знаете, я вот думаю, у нас пьют от хорошей жизни, то есть с радости, а у вас — от плохой, с тоски. И ничего не меняется веками». Примерно тем же мотивировали свое пристрастие к бутылке и легионеры: главное, чтобы был повод! А нет — найдем.

У русских существует устойчивое представление о французах, как о самой галантной нации в Европе. Это заблуждение не смог развеять даже успешный поход на Париж в 1814 году. Оно четко совпадает с немецким взглядом на французскую нацию, высказанным в XIX веке писательницей Иоганной Шопенгауэр: «Нет нации трезвее французской. В Германии простолюдин нуждается, по меньшей мере, в пиве, табаке и кегельбане, чтобы ощущать праздник. Во Франции — ничего подобного. Прогуливаться среди толпы в праздничной одежде с женой и детьми или с милой подругой, раскланиваться с знакомыми, быть изысканно-вежливым с женщинами (ибо здесь женщина — всё), преподносить цветы той, кого предпочитает сердце, и получать в награду благосклонный взгляд, вот все, что нужно французу, чтобы быть счастливым, как бог».

Это описание можно отнести лишь к аристократии и буржуа, а вот народ Франции начал пить в XIX веке уже крепко и мрачно. Как в городах, так и в деревнях.

Сегодня во Франции вся «алкогольная слава» принадлежит лишь бретонцам.

Пьянство во Франции имеет глубокие корни. До наступления «века просвещения» вино не было ежедневным напитком простолюдинов: обходились без него. Вино, начиная с рыцарских времен, когда к столу герцогов Бургундских подавали даже не грубые французские вина, а более тонкие итальянские, оставалось уделом аристократии.

До конца XVIII века, то есть до начала революционных перемен в стране, в народе употребляли все больше естественно перебродившие напитки: для того чтобы напиться сидром, выпить его нужно немало. Вместе с революцией во французскую жизнь пришло производство спиртных напитков в товарных количествах, а с ними и закусочные, где можно было быстро пропустить стаканчик или провести весь вечер. Постепенно в кафе и «брассери» (закусочные) переместилась вся социальная жизнь. Употребление вина стало привычкой и признаком хорошего тона. По количеству потребляемого алкоголя к концу XIX века Франция выдвинулась на первое место в Европе. Алкоголизм стал не частным делом монмартровской богемы, а коллективным недугом нации. И важно другое: качество напитков было низким. Дважды случилась массовая гибель виноградников, в результате вина стали производить не натуральные, а с добавлением немецкого спирта из картофеля.

Подобная «винная» часть французской культуры вполне устраивала легионеров-иностранцев: жизнь этих немолодых и одиноких мужчин наполнялась все большим смыслом, по мере того как пустела очередная бутылка. Разумеется, легионеры, так же как крестьяне и рабочие, пили дешевое красное вино и абсент. Гюстав Флобер в «Лексиконе прописных истин» замечает об абсенте: «…он убил больше солдат, чем бедуины. От него погибнет французская армия».

Возникшая во время завоевания Алжира мода на абсент в Париже во многом обязана офицерам колониальных войск, в том числе и легионерам. До этого никому и в голову бы не пришло потягивать эту зеленоватую микстуру в фешенебельных кафе на больших бульваpax. Солдатский напиток потребляли строго в «зеленый час» («l’heure verte»): с пяти до семи в качестве аперитива, улучшающего аппетит.

Запах абсента смешивался с запахами цветущих каштанов в дразнящем воображение воздухе Больших бульваров. Стодвадцатиградусный напиток — в три раза крепче водки — постепенно превратился в такой же необходимый аксессуар всякого мопассановского «милого друга», как подвязка кокотки или зонтик светской дамы. А позже стал символом «belle epoque» — конца века.

Абсент стал символом армейского мужества и синонимом видимых успехов Второй империи, столь похожей на Россию наших дней. Вскоре к сообществу военных героев присоединилась преуспевающая часть общества — буржуа. К 1860 году мода в армейских кругах и среди буржуа так же быстро исчезла, как появилась. А после разгрома во Франко-прусской войне употребление абсента и вовсе стали считать «моветоном». Причиной тому было не только проявившиеся побочные явления напитка «африканцев», но и то, что его массово стали пить богема и пролетариат.

Эту горьковатую лечебную настойку из полыни изобрели в Швейцарии в конце XVIII века, а затем наладили производство во Франции. Считалось, что абсент помогает от несварения желудка, улучшает аппетит, снимает жар и озноб.

В Британской армии солдатам выдавали джин, а во французской — абсент. Все были уверены, что ежедневная порция абсента предохраняет от малярии и дизентерии — этих постоянных спутников легиона в войне с нецивилизованными народами. И дезинфицирует воду — поэтому микстуру стали разбавлять водой. Вера в силу абсента быстро распространилась среди французских колонистов в Алжире и перекинулась даже на местное население. Однако арабам приходилось покупать его на «черном рынке», то есть с рук. Это не составляло особого труда — достаточно было подойти к легионеру и сказать, что его верблюд страдает глистами. Это был пароль, после которого солдат мог за небольшую прибавку к своему скромному жалованью поделиться казенным продуктом.

Абсент оказался настолько чудодейственным средством от превратностей колониальных походов, что прочно вошел в быт французской армии от Алжира до Мадагаскара, а потом и до Индокитая. Но вскоре в полках стала проявляться странная «легионерская» болезнь, которую назвали «le cafard», то есть «таракан». «Кафар» по-русски — это не аристократический «сплин» пушкинских времен, а самая обычная хандра. Выражалась она в необъяснимых и неожиданных приступах тоски. Появление «тараканов» в голове легионера с медицинской точки зрения — случай параноидальной шизофрении. Но болезнь протекала не буйно — солдат просто глухо пил и хандрил. Часто пел в одиночестве на родном языке… В 1915 году производство и распространение абсента во Франции запретили повсеместно. Политики и журналисты сделали из «зеленой феи», как называли абсент его поклонники, козла отпущения, назвав его едва ли не главной причиной поражений и полной неготовности армии к войне. Флобер оказался прав — абсент подорвал армию изнутри.

На фронте нет ни атеистов, ни трезвенников: «кафар» продолжал давать о себе знать, а в окопах — особенно. Абсент исчез из обихода легионеров, но параноидальную шизофрению вызывают уже другие напитки, а пуще всего — сама жизнь легионера. Вот как описывает советский писатель Виктор Финк, воевавший во Втором маршевом полку легиона в Первую мировую войну, приступ «кафара». «Легионер Бланшар, по прозвищу Лум-Лум, рослый бородатый солдат… обошел всю роту и выклянчивал у каждого в отдельности понемножку коньяку, который нам выдавали в рационе. Он напился и ходил мрачный.

 — У парня тоска, — сказал сочувствующим и почтительным шепотом мой приятель люксембуржец Жиру. — Тоска! Полный кафар! Не трогай легионера, когда у него кафар…

 — Есть от чего!.. — ворчал Кюнз. — Ребята забыли, как устроены человеческие дома!

 — Я бы лучше посмотрел, как устроены мамзели! Забыл! Клянусь кровью спасителя, забыл! — вставил Пеппино Антонелли, по прозвищу Колючая макарона.

…Вечером Лум-Лум был снова пьян и грустен. Он сидел на мешке с хлебом и угрюмо пел на жаргоне североафриканских колоний песню с припевом: «Сунь свой зад в котел! Скажешь мне потом, горячо ли тебе было». Он обвел канью и всех нас грустным взглядом, выплеснул остаток вина из кружки и лег спать.

У него был «кафар»».

Пьянство на фронте не было свидетельством разложения легионеров в траншеях на территории страны, в которую большинство из них попало впервые. Виной тому были свинские условия жизни и массовая смерть солдат под командованием бездарных маршалов, памятники которым давно украшают площади французских городов, а их именами названы бульвары и проспекты. Легионеры не привыкли к такой «позиционной» войне. Они умели быстро передвигаться и нападать, а не тупо ждать, как на скотобойне, миг своей смерти. Они даже не привыкли носить ту обычную, как у всех, военную форму: в синих шинелях обычных «пуалю», выданных в 1914 году, трудно красоваться после мундиров, в которых легионеров узнавали издали.

«Солдат без задачи — потенциальный преступник!» — говорили в Советской армии. Действительно, армию, которая не воюет, а лишь годами ждет нападения потенциального противника «из-за бугра», трудно уберечь от разложения. Пьянство во время боевых действий было не принято среди легионеров. Нет, разумеется, никто себе не отказывал в стаканчике красного вина или коньяка вечером у костра на бивуаке после тяжелого дневного перехода… а абсент было положено принимать по уставу! Однако по-настоящему солдаты напивались лишь дома: от скуки гарнизонной жизни. И дело было не только в их дисциплинированности во время боевого похода, ведь подвыпивший солдат — легкая добыча. К унылому гарнизонному пьянству толкало и то, что вина вокруг казарм было много и стоило оно дешево, а вот в походе в алжирской или марокканской глубинке разжиться им у мусульманского населения было совсем непросто.

Трудности с вином были и в отдаленных фортах — «le poste», как их называли легионеры. И дело было не в борьбе за трезвый образ жизни гарнизона, а в том, что поставки были нерегулярными. Достаточно вспомнить диалог летчика Сент-Экзюпери с сержантом в романе «Планета людей», чтобы понять, что служба в пустыне походила на зимовку на льдине или на жизнь на островке, затерянном в огромном океане.

Самолет совершает вынужденную посадку возле маленького форта в пустыни на территории Мавритании. Летчикам повезло — они дотянули до «поста», иначе бы попали в руки туарегов. Сколько пилотских жизней спасли легионеры в те времена, когда Сент-Экзюпери и его товарищи доставляли свою почту на юг!..

Начальник поста — сержант. Он уже полгода не видел никого из людей, если не считать тридцати своих солдат. Он несказанно рад этим неожиданно свалившимся ему на голову пилотам. Какой праздник устроил ему их поврежденный аэроплан! Он плачет от радости. Он суетится, хлопочет и говорит: «Пейте, пейте, мне так приятно вас угостить! В тот раз капитан приехал, а у меня не осталось для него ни капли вина! В последний раз и чокнуться-то было нечем… Я чуть от стыда не сгорел, даже просил, чтобы меня сменили.

Чокнуться! Выпить на радостях с тем, кто в поту и в пыли соскочит с верблюда. Полгода человек жил ожиданием этой минуты».

«Когда спезназ не работает, то пьет» — в шутку говорят в нашей армии. Легионеры пили не на шутку, особенно в мирное время. Находясь «в базе», устоять перед искушением напиться легионерам было трудно — вокруг гарнизонов легиона в Сиди-Бель-Аббесе, Саиде, Марракеше, Фезе и Сайгоне немедленно открывались бесчисленные кабачки.

Держать питейное заведение в таком «стратегически важном» месте — базе легиона было выгодно: легионеры никогда не экономили на выпивке, а если у тебя кончались деньги, то всегда платил кто-нибудь из товарищей «при деньгах», а чаще все «сбрасывались». «Хорошо сидим!» — это первое правило русского застолья вполне подходит к французским легионерам, воевавшим лет сто тому назад.

Устоять перед искушением пить было трудно: незадолго до начала Первой мировой войны литр вина стоил около десяти сантимов, а абсент и вовсе пять! Для того чтобы «напиться и забыться», легионеру требовалось всего 20 сантимов в день. «Находясь в гарнизоне, легионер за один франк может заказать к своему столику десять бутылок вина, а за 15 сантимов десять порций абсента (жалованье легионера в то время составляло 25 сантимов в день. — В. Ж.). Делает он это ради того, чтобы быстро напиться, и этим пользуются испанцы, наживающиеся на мизерном жалованье солдата. Каждый такой заход в кабак сокращает его жизнь. Он это прекрасно знает и сам, но продолжает пить», — цитирует слова современника в своей статье о психических особенностях легионера доктор А. Мари из госпиталя в Вильжуиф в начале XX века.

В 1890 году в алжирском городке Саида, где были расквартированы легионеры, напиться допьяна в увольнении можно было даже за один франк! Изысканная привычка пить холодное белое вино или холодное пиво в жарком климате появится у европейцев гораздо позже, а тогда легионеры предпочитали красное вино в любое время года. «Монополию» в обслуживании легионеров держали испанцы — именно они поставляли и продавали легионерам в Алжире и Марокко дешевые вина крепостью в 12–14 градусов. И весьма преуспели в этом деле: когда юный лейтенант Ролле — будущий командующий легионом — прибыл в 1899 году к месту службы в Сиди-Бель-Аббес в Алжире, он был поражен размахом пьянства среди легионеров. Причем не только среди рядовых — алкоголизмом страдали и офицеры.

Алкоголь снимает проблему, но не решает ее. Преодолеть алкоголизм легионеров неоднократно пыталось командование. Их пугали, уговаривали, наказывали. Запрещали. Просили, наконец… Командир Первого полка в Сиди-Бель-Аббесе приказал пьяным не собираться на центральной площади возле башни с часами, хотя рядом находился любимый кабачок, которые легионеры прозвали «клеткой для обезьян». Также командир просил своих легионеров не разгуливать по улицам пьяными, а главное — нигде не останавливаться, а прямо следовать в казармы. Он также обращался с просьбой к тем, кто не пил вовсе или был менее пьян, чем остальные: не бросать товарищей и помочь им добраться до расположения — до койки. Наставления полковника имели результат. Так, 1 января 1900 года лейтенант Ролле записал свое наблюдение о встрече Нового года в полку: «…на улицах Бель Аббеса бродят несколько подвыпивших солдат, но они ведут себя тихо, не ищут ссор, а просто тихо напевают песни на всех мыслимых и немыслимых наречиях».

На войне, как известно, трезвенников и атеистов не бывает. Во время окопной войны легионеры, как и все солдаты французской армии, получали свои «фронтовые сто грамм» в виде коньяка. А вино «для лакировки» находили уже сами. Командование неоднократно пыталось запретить гражданским лицам торговать вином в прифронтовой полосе. Выселяло торговок, но потом все повторялось в другом месте. И командование снова делало послабление: с пьяным легионером меньше забот, а трезвый, того гляди, еще и задумываться начнет, и митинговать…

В прифронтовой полосе всегда находилась «мадам», у которой можно было разжиться вином в любое время суток. В романе русского легионера Финка двое его товарищей отправляются по проторенной дорожке к мадам Морен — по ее огороду проходят позиции. На пороге их встречает мальчуган, тот и объясняет, что их не впустят в дом: «…теперь вдруг пришло распоряжение от главного генерала закрыть торговлю, запретить выходить матери на улицу и пускать к себе военных. А из штатских только и остались мы с Анри… Давайте ваши баклаги». В роте никто не хотел верить в эту историю: абсурд! И все были единодушны в том, что «как же можно воевать в такой стране, где солдат не может зайти в кабак выпить литр вина?». И тогда легионеры шутят, что «им остается лишь одно: проситься во флот!».

После окончания войны, во время «усмирения» Марокко, употребление алкоголя прочно вошло в жизнь легионеров — сказывалась фронтовая привычка, к которой «старики» быстро приучали и молодежь. Командование попыталось бороться с этой практикой: в казармах появились плакаты: «Алкоголь убивает медленно!»

У легионеров тут же нашелся ответ: «Легионер никуда и не спешит!» или «Легионер смерти не боится».

Уговоры не помогли, тогда легионеров начали «бить франком»: за употребление алкоголя во время службы наказывали деньгами, а при повторном проступке штрафы увеличивались. Эта мера оказалась тоже не очень эффективной: старослужащие продолжали упорно пить и спаивать молодежь.

Продажа вина на территории военного городка была строго запрещена, в отличие от многих гарнизонов современной Российской армии. За поступлением алкоголя в казармы строго следили. За легионерами, известными своей склонностью к пьянству, присматривали особо. Доносительство в легионе никогда не приветствовалось, поэтому уследить за тем моментом, когда «дедушка» отправит «салагу» за вином, сержантам не всегда удавалось. И все же никого из легиона за пьянство не выгоняли.

Во время общего построения перед выходом на марш стали проверять содержимое фляг. Сколько литров красного вина было вылито на красный марокканский песок! И все же легионер в полной выкладке предпочитал промучиться весь день на жаре, чем в следующий раз наполнить флягу водой, а не вином. Упорство в бою превратилось в упрямство в маленькой войне с начальством за свое право пить. Это не простое упрямство закоренелых алкоголиков, а результат прививки французской культуры: право на борьбу за свои права. К тому же любимая французская присказка во многом объясняет галльский характер: «Делаю, что хочу!» («Je fait ques, que j’veux!»).

Помимо красного вина и абсента, легионеры долгое время употребляли «Перно» — излюбленный напиток всех провансальцев и алжирских колонистов от Орана до Константины. «Перно» — это не название напитка, а всего лишь фамилия фабриканта, Анри Луи Перно, который наладил массовый выпуск абсента, а затем и анисовой настойки. Его фамилия прочно вошла во французский язык, как название некрепкой «анисовки», идеально подходящей для жаркого климата. Французская настойка напоминает ливанский «арак» и греческую «узо» — она также мутнеет от контакта с водой и по вкусу напоминает микстуру от кашля «Капли датского короля». Фабрика Перно находилась в Понтарлье, что в провинции Юра, на границе со Швейцарией. Это было «градообразующее предприятие»: продукция двадцати пяти заводиков из маленького городка разлеталась по всей стране и ее колониям.

^{Легионер 1930-х годов: такими их представлял художник Андреас Розенберг.}

^{Акварель. 1992 г}.

^{Экспозиция Музея униформы в Полубье.}

^{Фото автора. 2009 г.}

^{Вилла в Полубье, где располагается Музей униформы — филиал Музея истории Иностранного легиона.}

^{Фото автора. 2009 г.}

^{Эволюция беретов.}

^{Обложка журнала «Kepi Blanc» № 208. 1964 г.}

^{Так был одет и вооружен легионер во время войны в Марокко.}

^{Музей униформы в Полубье. Фото автора. 2009 г.}

^{Котелок: подарок на память о совместной службе в Алжире.}

^{Музей униформы в Полубье. Фото автора. 2009 г.}

^{Личные вещи легионера.}

^{Музей униформы в Полубье. Фото автора. 2009 г.}

^{Музыканты легиона: их любили все…}

^{Павильон на площади Карно в Сиди-Бель-Аббесе, где часто выступал оркестр Первого полка. Павильон сохранился до наших дней}

^{Застолье легионеров не обходится без песен.}

^{Акварель А. Розенберга. 1992 г.}

^{Ужин молодых офицеров в Марокко: никто не спешил возвращаться в метрополию.}

^{Акварель А. Розенберга. 2000-е гг.}

^{Татуировка начала прошлого века с девушкой}

^{Самый распространенный сюжет татуировки легионера в XX веке.}

^{Фото автора. 2009 г.}

^{Со своим Вторым парашютным навеки связан татуировкой секретарь редакции «Белого кепи».}

^{Фото автора. 2009 г.}

^{С синим поясом-кушаком одному не справиться}

^{Сапер-легионер: густая борода и кожаный фартук}

^{Казармы остались, а вот Памятник павшим переехал во Францию.}

^{Алжир. Сиди-Бель-Аббес. 1985 г.}

^{В Обане тот же Памятник павшим, что и в Сиди-Бель-Аббесе, но спустя почти полвека. Больше переезжать некуда: за ним — Франция}

^{. Фото автора. 2009 г}.

^{«Отчий дом» в Алжире. Зал чести легиона в начале XX века. Этот интерьер сохранился только на фото}

^{КПП легиона в Сиди-Бель-Аббесе в 1920 году}

^{Агенты кайзера не теряли времени даром: агентство по дезертирству из легиона. Литография. 1909 г.}

Удостоверение личности офицера Иностранного легиона:

^{Генерал Зиновий Пешков}

^{Подполковник Амилахвари: короткая, но яркая жизнь…}

^{Во Франции — лейтенант Хрещатицкий. Дома, в России — генерал…}

^{Обань. Старый город. Фото автора. 2009 г.}

^{Башня с часами — главная достопримечательность Обаня. Фото автора. 2009 г.}

^{Девушки в Обане скучают… пока легионеры гуляют в Марселе. Фото автора. 2009 г.}

^{Улочка Обаня. Фото автора. 2009 г.}

^{Дом офицеров в Обане: буржуазный дом в бывшей усадьбе теперь служит в армии. Фото автора. 2009 г.}

^{Майор Морелль — отец семерых сыновей и главный редактор журнал «Белое кепи».}

^{Фото автора. 2009 г.}

^{Майор Дагийон на фоне символа Первого полка в Обане.}

^{Фото автора. 2009 г.}

^{Интерьер офицерского собрания: рояль на первом этаже, «попот» — на втором.}

^{Фото автора. 2009 г.}

^{Художник Евгений Пономарев.}

^{В любой армии на творчество остается только личное время. Фото автора. 2009 г.}

^{«Каре» легиона на деревенском кладбище в Полубье.}

^{И после смерти легионеры остаются вместе, но отдельно от всех. Фото автора. 2009 г.}

Пристрастие к выпивке не обошло и командный состав. В первую очередь унтер-офицеров. Им приходилось особенно тяжело: они были лучшими солдатами, повышенными из рядовых, но теперь им приходилось отвечать за таких, какими сами они были еще совсем недавно. Как можно спрашивать с других за то, в чем сам не свят? Им, разумеется, приходилось скрывать свое пристрастие, как от рядовых легионеров, так и от офицеров. Незавидная судьба. Как у женщины, одинаково любящей обоих — мужа и любовника — и мечущейся между ними. Кстати, тоже очень по-французски.

Офицеры Иностранного легиона всегда отличались от офицеров всех других подразделений Французской армии: они должны быть образцом для всех во всех отношениях. Это льстит самолюбию офицера, но этому нужно соответствовать, потому что нет большего позора, чем быть изгнанным из армии, а из легиона — особенно. Это пятно на всю жизнь, когда даже в гражданской жизни кто-нибудь да намекнет, сделав нужную мину на лице: «Вы же понимаете… у него же были проблемы в легионе… не стоит ему доверять».

Офицеры старались быть образцом — легионерам упрекнуть их было не в чем, за что они и платили им готовностью, без лишнего пафоса, грудью прикрыть своего командира в бою. Такие же отношения существуют и поныне.

Но было одно исключение — война в Сахаре. Когда постоянно находишься бок о бок со своими людьми, невольно перенимаешь многие их привычки. Время в отдаленных фортах тянулось мучительно медленно, а на «большую землю» офицеры возвращались с карманами, полными денег: там, в пустыне и в горах, тратить их было не на что. И тогда шампанское лилось рекой в барах и ресторанах лучших отелей Алжира и Марокко. Легион гулял!

Во время марокканской кампании офицеры стали себе «позволять»: это была походная жизнь холостяков, известно ведь, что в «командировках женатых не бывает». Ее разнообразили частыми «попотами». Однако даже тогда все это больше походило на бесшабашные и веселые гулянки толстовских гусар, чем на унылое пьянство героев Куприна.

К середине 1930-х годов «старики», со своей привычкой не проживать ни дня без пары литров, уволились. Теперь они, гремя медалями на потертых мундирах, напивались в кабачках возле алжирского порта, где и закончился их славный путь солдата. Они пытались рассказать о пережитом, но их никто не слушал, кроме слишком уж быстро пустеющей бутылки… И тогда о них вспомнил лейтенант Ролле, ставший к тому времени командующим Иностранным легионом…

Плачевная ситуация с пьянством легионеров изменилась сама по себе к 1940 году, причем без всякого вмешательства со стороны начальства. Неожиданно для всех легионеры изменили красному вину и перешли на пиво. Дело в том, что в 1939 году, после поражения республиканцев, в легион стали массово вступать беглецы из Испании. Испанцы, как выяснилось, гораздо более сдержанны в употреблении алкогольных напитков, чем сами французы, не говоря уже о немцах и поляках. К тому же в частях стало появляться все больше бронетехники, орудий и автоматического оружия, с которыми управляться пьяному человеку непросто, да к тому же и опасно. В 1946 году легион еще больше «протрезвел» — в него тысячами вступали молодые немцы из лагерей военнопленных, прошедшие воспитание в духе «здорового образа жизни» идеологами Третьего рейха. Новоиспеченных легионеров немедленно отправляли в Индокитай, а там, в силу национальной привычки, они пили пиво. В Сайгоне пиво варили на месте, и стоило оно недорого.

Те, кому удалось выжить во вьетнамской мясорубке, снова вернулись в Алжир и продолжали пить пиво. Командование с радостью поддержало изменение во вкусах легионеров: пиво менее вредно, к тому же более удобно в походных условиях. Так закончились приключения самого галльского напитка — вина в истории легиона.

После эвакуации легиона из Алжира в 1962 году самым часто употребляемым напитком стала кока-кола. Это легко объяснить: легионеры «помолодели» более чем наполовину по сравнению с довоенным периодом.

У европейской, не говоря уж об арабской, африканской или азиатской молодежи, давно уже не принято регулярно пить. Во Франции потребление алкоголя лицами старше 15 лет сократилось за последние 40 лет на 38 процентов. Разумеется, французские старшеклассники иногда устраивают «boum» — вечеринку с танцами у кого-нибудь на квартире, когда одним из развлечений становится соревнование, кто больше всех выпьет… и тогда пьют все подряд и сразу. После этого победители и рядовые участники такого «бума» еще долго не могут смотреть на бутылки, а от одного упоминания о «травке» их воротит.

Алкоголизм и привычка к наркотикам часто являются расплатой за участие в войне, которая завтра будет забыта обществом, ради которого и воевали. Странно, но в легионе я ни разу не слышал упоминания о «постстрессовом синдроме», о котором в США впервые громко заговорили после возвращения американских солдат из Вьетнама. Самые тонкие и честные натуры, в основном добровольно отправившиеся в джунгли Вьетнама «спасать демократию» и «защищать ценности цивилизованного мира коммунизма», по возвращении спивались, курили марихуану, к которой пристрастились на той войне, или «садились на иглу» — на героин. С ними разводились жены, от них отрекались родители и отворачивались самые близкие друзья. Одни из них швыряли свои боевые награды в решетку Белого дома, другие бренчали медалями на встречах «с общественностью» и делали карьеру. Третьи, когда все уже было кончено, а страсти утихали, в нужный момент возвращались из канадской глуши — «от тетки из Саратова», и в один прекрасный день занимали овальный кабинет Белого дома…

То же происходило и с нашими «воинами-интернационалистами», вернувшимися из Афганистана, когда все советское общество еще было уверено, что они там помогают братскому афганскому народу строить социализм: вместе разводят сады, копают арыки и дружно лечат заболевших ишаков. Та же история, что и с американцами, уцелевшими в джунглях Вьетнама;

Сегодня французская пропаганда выступает в том же стиле: в репортажах телевидения легионеры оказывают помощь крестьянам, строят мосты и встречаются со старейшинами деревень… Иногда «под дулами телекамер» стреляют в невидимого противника, но как-то вяло, явно на потеху журналистам. Все остальное остается «за кадром»… Провал во времени: брежневский «Афган».

Мобильный отряд легионеров на бронемашинах обстрелян в горной долине. Точно так же как наши «воины-интернационалисты» в самом начале войны, лет двадцать тому назад, легионеры лезут в горы. И нарываются на отлично спланированную засаду. В результате боя — десять убитых французских солдат. Дошло даже до рукопашной. Потом афганцы, как всегда, растворились в горах… Трое оставшихся в живых — в шоке. Как они из него выйдут, никого не касается: они же добровольцы! К тому же есть таблетки и хорошие, внимательные врачи… И никому невдомек, что в жизни человека случаются вещи, когда доктора и пилюли бесполезны.

О побоище в горах рассказывает только один из троих выживших, да и то как-то нехотя. Никакого героизма в голосе. Только в конце неожиданно добавляет: «В любом случае, мы бы не сдались. Уж лучше смерть, чем стать посмешищем перед «их» телекамерой, отрекаясь от всего того, во что веришь…» Двое других просто отказываются говорить с прессой. «Левые» требуют немедленного вывода войск из-за больших потерь: десять легионеров, но большинство же из них «наши» — французы! С героями лично прощается президент Саркози. Грозится отомстить варварам. Полное «deja vue».

И снова никто не говорит о постстрессовом синдроме, так же как и теперь в США. Что происходит в головах тех, кто возвращается из Ирака и все того же Афганистана? Что это? Плата солдата за профессионализм? И если легионер уходит из армии, начинает пить и не хочет искать «приличную» работу, то это — его проблема. Он — доброволец! Его никто не заставлял. Обывателя война не касается, пока враг вдруг не окажется у ворот, а потом и нагрянет в его дом. А пока этого не случилось, всегда можно успокоить себя фразой из Довлатова: «Не переживай, брат, офицеры для того и рождены, чтобы умирать».

В солдатской столовой легионерам к обеду и ужину сегодня предлагают на выбор вино, пиво или соки. По статистике 85 процентов солдат теперь предпочитают сок. Так, во всяком случае, полагает командование. И все же это не означает, что весь легион сделал шаг вперед и добровольно вступил в общество трезвости. В действительности, все зависит от личности и привычек самого легионера. Во многом пристрастие к алкоголю и другим напиткам объясняется национальными традициями легионера: русские и поляки, в большинстве своем, пьют гораздо больше крепких напитков, чем французы или азиаты. Сказывается не только привычка, но личная переносимость и национальные особенности усвоения организмом алкоголя. В опубликованных записках одного русского легионера наших дней можно прочитать и такое откровение: «…ночь прошла бурно, и подробности вспоминались с трудом. Кажется, начав с чешского пива, мы перешли на бразильскую водку «Кашаса», а затем для бодрости пили ирландские коктейли на основе виски и кофе».

Несмотря на то, что современные легионеры совсем не похожи ни на любителей абсента, ни на тех, кто перед походом в Атласские горы наполнял фляги вином, и сегодня с ними случаются приступы «кафара». Бывает, легионер начинает неожиданно пить. Ведет он себя так же смирно и тихо, как его предшественники в Сиди-Бель-Аббесе, и также мурлычет под нос какие-то одному ему известные песенки. Все вокруг понимают — «кафар». Товарищи его не трогают и не ведут в медчасть: само пройдет. К тому же объяснения причин легионерской тоски нет даже у современных медиков.

Но бывает и иначе. На жаргоне легионеров это называется «бомба» («la bombe»), а по-нашему — «боец пошел вразнос». Если при «кафаре» легионер напивается сознательно и в компании братьев по оружию, то «бомба» — совсем другое. Совершенно непредумышленно, в свободное от службы время, легионер в одиночку отправляется в бар или на дискотеку. Как обычно, начинает с пива, потом переходит на виски или коньяк, начинает опрокидывать неожиданно для самого себя одну за одной. Он уже не может остановиться: ему почему-то нестерпимо хочется напиться, забыться и оказаться в эту минуту где-нибудь подальше отсюда. Ему вдруг опротивела вся его жизнь и вся его «элитная» служба. Подсознательной причиной может стать что угодно. Например, сравнение своей жизни с чужой. Один русский легионер мне рассказал, что однажды увидел на сайте «Одноклассники» фото своего школьного товарища в кабине авиалайнера: тот сидел в кресле пилота в накрахмаленной белой рубашке с галстуком. Мой легионер с грустью подумал, что его товарищ детства никуда не уехал и скоро станет командиром корабля, а он — всего лишь капрал в иностранной армии… И тут оно начинается: солдат напивается. Думает о том, что он больше не принадлежит самому себе и никогда не станет никем, кроме легионера. И так — до конца жизни. Потом добирается до ворот казармы и тут-то его охватывает паника: он в стельку пьян! Будет наказан. И тогда «бомба» взрывается: он бежит. У него есть только тридцать восемь часов, чтобы вернуться в расположение. Если не вернется из увольнения в этот срок, то его будут считать дезертиром. А тогда он потеряет все, ради чего столько лет прослужил в легионе. В этот момент главное — сделать над собой усилие и вернуться в часть. И постараться не нарваться на дежурного офицера, а караул не «заложит» — с самими может такое случиться однажды, тут все это понимают. Держаться ровно. Тихо добраться до своей койки, чтобы не сломать свою жизнь. Утром жизнь покажется совсем другой…

Легионерская «бомба» взрывалась однажды в жизни любого легионера. И так было всегда: и сто лет, и полвека назад и вчера. Может взорваться и сегодня, если не убедить себя вовремя, что в легионе тебе спокойнее, чем твоему товарищу в кабине ненадежного Ту-154. Да и зарплата старшего капрала французской пехоты повыше, чем у нашего пилота авиалайнера.

«Бомба» — это предохранительный клапан в нелегкой службе легионера — одинокого человека, оторванного от дома и близких надолго, быть может, навсегда. Это спасительная реакция психики, выброс накопившейся негативной энергии и глубоко запрятанных дум. Командование отлично знает, что если в жизни легионера взорвалась такая «бомба», то ему сейчас нужно особое отношение со стороны его «семьи» — легионеров. Смена обстановки. Отдых. Возможно, перевод в другое место службы.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.