Мадьяр

Мадьяр

«Мадьяр» возник известным для русской литературы образом. Осенним утром в мою калитку постучали и, конечно же, вежливо растворились в сырой мгле. Неведомый гость оставил в почтовом ящике рыжую клеенчатую тетрадь и четвертушку бумаги с уверениями в том, что я имею «самое прямое отношение к рукописи и волен поступать с ней, как вздумается».

Спасибо, спасибо! С возрастом я стал трусливее. И, честно говоря, с опаской открывал эту тетрадку, испещренную неровными строчками. Это же все равно, что прикоснуться к обнаженным нервам не знакомого мне человека.

Заметки, однако, мне понравились. В них – осколки фронтовой судьбы одного из тех, чью жизнь переломала, переехала афганская война. Они были написаны с потрясающей искренностью, как пишут люди, в первый и последний раз взявшиеся за перо. В силу ряда этических проблем я не рискнул дать их от первого лица. Поэтому, простите, публикую в изложении.

ВОЙНА СВОИХ НЕ ОТПУСКАЕТ

Синий праздничный пиджак, тусклое серебро медалей, прозрачно-красная эмаль орденов. Хотелось лизнуть, как в детстве сахарного петушка на лучинке. Широкий офицерский ремень, «трофейная» опасная бритва «Золинген». Шрамы на сухом теле отца, багровеющие после бани. Открытки, воротнички и нарукавники – подарки девочек к 23 февраля, Дню Советской армии.

Солдатики, пушечки, самолетики. Деревянные, конечно. Ну и что? Пушка метала огрызки карандашей через всю комнату, и фанерный краснозвездный штурмовик лихо скользил по нитке, тараня силуэт «мессера». А дальше… Что от человечка зависит? Со всех сторон – герои, только не живые – книжные. Особая у них магия! От них не пахнет табаком и потом, они не ругаются и всегда готовы говорить с тобой, с любой страницы, а не отмахиваются, мол, не дорос еще, много будешь знать – скоро состаришься и прочее…

Язычники воздвигали жертвенник Неизвестному Богу, а надо было бы еще и Неизвестному Герою. (Что касается Неизвестного Солдата, то ему сложнее: или монумент взорвут, или «вечно» денег на Вечный огонь в местном бюджете не хватает.)

Бог на землю сходит Героем. Герой становится Богом. Он ближе, как хлеб земной, слаще и реальней небесного. Спаси нас, Небо, от пресыщения – от него (обжорства) все дурное и злое. И голод, и война ему сестра родная. У пресыщенных людей много идей бывает, но чаще ненужных и недобрых, а мыслей мало. Ладно, это лирика…

Вот чему учат мертвые герои: обрети крылья, пусть ценою жизни. «О подвига полет священный!..» – написал юноша, погибший в Афганистане. Бессмертие призрачно? Да. Оно же сродни духу, то есть, как ни крути, невещественно. Это правильно. Поскольку будь оно вещь, пошла бы торговля. Да и так уж идет. И что интересно: нищие духом есть – богатых не сыскать. Прячутся, наверное, от налогов на дух.

Книг о «героях былых времен» дома у Мадьяра было много. От Македонского до Кожедуба. И то сказать: герой, как первая учительница, почти неземное существо. И мальчишке так хочется оторваться от земли, где вгоняют в идиотизм тычками и воплями, с мелкопузырчатой пеной у рта.

КРЕПКА БЫЛА СОВЕТСКАЯ ВЛАСТЬ

Отец Мадьяра родился в 1923-м в семье немецкого помещика из Прибалтики. Дед дружил с легендарным Берзиным, состоял в красных латышских стрелках и был расстрелян в 1937-м. Жену – в лагерь, как «члена семьи врага народа», где она и сгинула. И крепка же была Советская власть: сироту определили в детский дом, потом в фабрично-заводское училище и техникум, а в самом начале войны направили на командирские курсы.

Отец воевал с 1942 по 1945 год. Потом его, как орденоносца и человека со средним техническим образованием, направили в танковое училище. Он же, по душевному устройству и памяти человек не военный, предпочел уволиться. Имел такое законное право, поскольку был трижды ранен. Третье ранение – уже после Победы, в Восточной Пруссии. Направили инженером-механиком на завод в Грозный, где он и проработал почти сорок лет.

Мать Мадьяра детство свое провела за границей. Ее родитель – ветеран 1-й мировой, кавалер нескольких боевых наград… австро-венгерской армии. Мадьяру довелось его увидеть живым и вполне осознать, что перед ним героический старикан, видевший Гинденбурга! Когда в 1939-м Западную Украину «освободили», мать оказалась в СССР. Ей повезло, что во время воссоединений, оккупаций и войн она была подростком. После окончания школы комсомольская ячейка направила ее в мединститут, а потом молодого специалиста распределили в тот же Грозный. Такие вот линии судеб привели к рождению Мадьяра.

Разумеется, его звали иначе. Мадьяр, если не особо углубляться в языкознание, можно перевести с венгерского как «человек». Отец и мать заспорили, на какой лад называть первенца Иваном – на латышский или венгерский. Получилось ближе к венграм. Мы и называем его Мадьяр, как по-свойски называли его немногие друзья, и еще по некоторым причинам, вполне понятным из дальнейшего рассказа.

ГЕРОИЧЕСКИЕ ИГРЫ

К сорока годам Мадьяр нередко пытался понять начала воинственности. Это важно, поскольку на войне первыми страдают те, кого и без усилий-насилий можно в землю закопать. Попросту большинство жертв войны совершенно невинны и достойны жалости. А вот герои – иное дело. Нельзя жалеть героя. Воспевать можно, подражать нужно, оплакивать иногда нужно, жалеть – никогда. Этому учили в школе. Правда, как-то в смешном детском рассказе Мадьяр прочитал, что одна девчонка не любила героев, но это было только один раз, да и тот писатель был юмористом, но ведь и георгиевским кавалером!

Конечно, всем известно, что щенки, котята, тигрята и мальчишки любят подраться за статус сильного и главного, а последние еще и мечтают о маршальских жезлах. Это понятно. Но только в отрочестве. К счастью, немногие сохраняют эту мечту. Представляете себе армию полководцев? Спецназ генералов? Кстати, очень весомый и объемный (физически) аргумент в пользу всеобщего мира. Худой генерал – двойное горе, а тощий военком – катастрофа для государства.

Подражая героям, Мадьяр с друзьями устраивали настоящие побоища. Порой с пролитием крови из носу, синяками и ссадинами. Нет, все было по науке: войны объявлялись, устраивались штабы и блиндажи, после школы велась непрерывная разведка, захватывались пленные и назначались сражения.

Книги, написанные властно-твердой рукой полководцев, Мадьяра завораживали, пусть его сверстникам они казались скучнее учебников. В библиотеке отца были не только мемуары советских военачальников, но и редкие для того времени книги Типпельскирха, Гота, Гудериана, руководства по ремонту танковых двигателей и военной топографии. Родные прочили Мадьяру военную судьбу, да и он так думал, но вмешался футбол.

Мадьяру исполнилось пятнадцать, когда его игру в районной команде увидел тренер из Ленинграда и предложил попробовать свои силы в спортивной школе «Зенита». От таких подарков судьбы не отказываются. Все «армии» были спешно демобилизованы в фанерный чемодан, и началась новая жизнь. Хотя что, собственно, в футболе не от войны? Назовите еще какую-нибудь игру, так укрепляющую боевой и командный дух. Ну, может быть, регби? Так ему еще не пришло время в те первые, славные годы «развитого социализма». Америка проклята, Афганистан далеко.

ЗНАТЬ, СУДЬБА…

В том и суть, что успешное начало – лишь половина дела, и вторая от него зависит сомнительно. Мадьяр красиво играл в юношеском составе «Зенита». Участвовал в чемпионате СССР среди юношей, стал кандидатом в мастера спорта. Но на «предсезонке» ему жестоко разбили колено, и две неудачные операции перечеркнули надежды на большой спорт. Попрощался со спортивным интернатом – познакомился с военкоматом. Нет «футбольного иммунитета» – добро пожаловать в армию.

Еще не сознавая, куда поворачивается колесо Фортуны, он заявился в военный комиссариат с большим опозданием, за что незамедлительно получил «по шапке». Толстый, очень нервный майор, наоравшись досыта, стал ломать голову, куда направить нарушителя. В те годы перед армией массово обучали «военно-прикладным» специальностям. Полгода – и ты радист, парашютист, водитель. Майора несколько смущала худоба призывника, но на свет явилось удостоверение кандидата в мастера спорта СССР, и Мадьяр стал парашютистом, совершив свои первые три прыжка в аэроклубе. Впрочем, осенний призыв обошел его стороной. Мадьяр познакомился с девушкой, они решили пожениться. В том же военкомате уже другой майор махнул рукой – «гуляй до следующего призыва!». Родители Мадьяра настояли на переезде молодоженов в Грозный. А вот весной 1980-го, того олимпийского года, под «Прощание славянки» его проводили в армию. Между прочим, уже полгода, как Советский Союз отдавал интернациональный долг в Афганистане, или, попросту сказать, воевал. Но Мадьяр ничего не знал об этой войне, хотя бы потому, что первые живые ветераны боевых действий еще из Афгана не вернулись. А погибших хоронили скромно, даже стыдливо, под присказку о гибели при исполнении служебных обязанностей. Это было почетно, но ясности, конечно, не прибавляло.

«ЧТО ЗНАЛИ МЫ?..»

Еще на призывной комиссии после небрежного осмотра сзади и спереди Мадьяра спросили, где бы он хотел служить? В Южной группе войск! В Венгрии! Вот случай побывать на родине матери, увидеть, какие они, потомки венгерских гусар?

«Без проблем», – обнадежил военком и похлопал Мадьяра по плечу. Через месяц, вкусив «карантина», Мадьяр оказался в Германии. Это ведь для того и спрашивали, чтобы поступить наоборот. Таковы неписаные армейские законы. Что же это будет, если сразу исполнять солдатское пожелание? Известно также мудрое изречение: «Куда солдата ни целуй, у него везде задница». Обидно, конечно, но суть не в солдате, а в древней, как мир, взаимной любви начальства и подчиненных.

Здесь стоит упомянуть, как в «карантине», в Твери, Мадьяр с друзьями бились за свои кожаные ремни, яловые сапоги и фуражки, их пытались отнять местные «деды». Но молодежь была кавказская, а значит, за себя постоять могла. «Дедов» тоже можно было понять: в пределах родной страны армия носила сапоги из «кирзы» и ремни из прессованного картона, прошитого нитками.

Итак, Мадьяр начал службу в Котбусе у немцев-демократов, в десантно-штурмовой бригаде. Советские десантники у ворот империалистического военного блока НАТО были военной тайной, и бригада носила вместо голубых беретов пилотки и красные погоны мотострелков. Впрочем, бойцы старались при первой возможности расстегнуть ворот, чтобы обнажить «тельник», он же «рябчик» – полосатую майку. Гарнизон располагался в черте города, казармы, служившие еще кайзеру и вермахту, были очень удобными, умывальники и туалеты просторными и действующими по назначению. Ночью, драя мелкоребристый кафель, – это немцы придумали еще в начале века, чтобы «зольдат» не поскользнулся, Мадьяр обнаружил на подоконнике ошметки книжечки. Понятно, для чего она там находилась, но строки, в которые он машинально всмотрелся, вызвали почти неприличный смех. Это были стихи, но очень к месту. Неизвестный ему поэт писал: «Несчастные дети, что знали мы, когда у длинных столов врачи, постучав по впалой груди, – «Годен!» – кричали нам?» Мадьяр не чувствовал себя несчастным, дома он привык к «немецкому» порядку, но все остальное было в масть. А поэта он потом нашел. Запала строка в душу. И поэт, как выяснилось впоследствии, оказался весьма боевым. Несмотря на астму, сущий боевой потомок Маккавеев, романтик ЧК и военного коммунизма.

СТРОЕВОЙ, ОБУЧЕННЫЙ

Военному делу десантников учили «настоящим образом», как и завещал основатель первого в мире социалистического государства. Он, Ленин Владимир Ильич, понимал, что всякая власть чего-то стоит, если умеет защищаться. Зря его нынче подзабыли. Военному люду полезно читать Ленина.

Кроссы с танковыми траками на спине, рытье ячеек, окопов и капониров, полоса препятствий, а вместо отдыха – строевая подготовка как средство укрепления воинской дисциплины. А двадцать раз подтянуться? А по канату на руках? А подъем переворотом «на закуску»? Наряды и караульная служба казались в ту пору Мадьяру манной небесной. Потом несколько лет с чувством бесконечной благодарности он вспоминал офицеров и сержантов, выжимавших из молодежи все соки. Именно тогда было решено, остаться ли ему живым, пройдя три войны. Спасибо футболу – нагрузки тренировок были близки к боевым. А отвлеченные до сей поры книжные знания военного дела стали той самой присадкой, которая делает из мягкого железа добрую сталь.

После первой итоговой проверки Мадьяру присвоили воинское звание «сержант» и перевели в роту, сформированную из нового призыва. Была такая линия в борьбе с «дедовщиной» – устраивать подразделения из призывников одного срока службы, кроме сержантов, разумеется. И опять Мадьяр не ощутил вначале, как дрогнуло колесо Судьбы.

А НЕ СМУЩАЙ НАЧАЛЬСТВО…

В новой роте командир был из вчерашних взводных. Явно от неуверенности начал с самоутверждения, замешанного на жестокости. На беду, еще в его жилах кипела кровь армяно-азербайджанской семьи из Баку, адская смесь! Впрочем, откуда это было знать Мадьяру, ведь чеченцы, среди которых он вырос, не сочетались кровными узами с армянами, да и не придавал он особого значения национальным особенностям, справедливо считая, что есть такая счастливая общность духа – «советский человек».

Расслабился Мадьяр! Позволил себе выразить недоумение самодурством командира. И получил «особый статус» – все придирки к нему. Тут бы насторожиться, но Мадьяр тогда еще не читал Макиавелли и моментов, когда нельзя затмевать солнце, не чувствовал. Да вот, к примеру, эпизод явного смущения начальства своим разумением.

В ходе учения рота Мадьяра должна была обозначить силы батальона и задержать мотострелковый полк, заняв оборону на берегу реки. Однако окопаться на предписанном участке не удалось: на глубине штыка проступала вода, и даже если ячейку удавалось углубить, она превращалась в лужу с оплывшими краями. Конечно, беда в армии – не беда, а нормальное состояние, лишь бы был рядом отец-командир! Но, увы!

У командира роты случился день рождения, и, отдав с утра «цу» (ценные указания. – Прим. авт.), он с замполитом и командирами взводов погрузился в «Чайку» (командно-штабную машину. – Прим. авт.) и вылезать не собирался, пока не допьется ящик водки. Все попытки командиров отделений «доложить обстановку» награждались изощренными ругательствами из бронированного чрева и предложениями передислоцироваться в область мужских и женских гениталий. Обидно, даже люк не открывали! И тут Мадьяр натурально оборзел. От имени командира роты перенес линию обороны на возвышенность, организовал систему огня, устроил пункты обогрева.

Когда же за «обстановкой» прибежал посыльный из штаба батальона, взводный приоткрыл люк и бросил Мадьяру планшет: «Набросай наши позиции и отошли комбату».

С картами Мадьяр работать умел, «шрифтом писал», за что и ценили его в канцелярии батальона. Естественно, он нанес изменения обстановки. Так появилась на рабочей карте командира незапланированная высотка, ну и все другое. И еще он, не задумываясь, подписал карту от имени ротного.

К утру обозначился на противоположном берегу «противник». Мадьяр вначале напрягся, но потом испытал первые сомнения в боеготовности советской армии, не говоря уже о боеспособности. Мотострелки форсировали реку с ходу. И это было зрелище! Бронетранспортеры садились по бойницы в топкий прибрежный грунт, а кто выбрался, был плавно развернут течением и уплыл вниз по реке. Три машины, добравшиеся до рубежа десантников, не смогли выбраться на крутой берег и предательски медленно погружались в ледяную воду. «Мазута» (мотострелки. – Прим. авт.) выскакивала через верхние люки и бежала к кострам условного противника.

Надо было отдать должное командиру полка – он приказал навести понтонный мост. Однако громоздкие железные плоты стыковаться не желали и отплывали по течению…

Десантники в это время угощали «пленных» сухим пайком, подогретым на кострах. Так и не наладив переправу, «противник» выбросил в тылу десант «посадочным способом». Вот тут и случился главный облом!

Благодаря позициям на высотке атакующих встретили морем огня. Посредник только руками замахал: чтобы осторожнее палили холостыми да не метали взрывпакеты под ноги нападающим. Впрочем, к вечеру высотку проутюжили тремя заходами штурмовики, и посредники объявили, что десантники «уничтожены».

Этот момент украсился явлением из штабной машины еще «плохих с бодуна» офицеров. Роту построили, комбат поблагодарил личный состав за отлично выполненную боевую задачу. На подведении итогов учения действия роты назвали образцовыми. Командира роты осыпали благодарностями. И соответственно усилилась ненависть бухаря-капитана к выскочке-сержанту. Как ни крути, офицер понимал, что начальству следовало бы ему, по правде, выписать орден «Св. Ебукентия» первой степени с закруткой на спине.

КОРОБОЧКА

Пора уже по законам жанра и судьбы появиться женщине. А коль речь об армии, то это обязательно должна быть жена командира. И вот она – жена командира роты, красавица и умница, добрая душа и военный врач. А насколько романтична история, судите сами.

Мадьяр твердо решил стать офицером. Командование в лице замполита бригады такое решение одобрило, поскольку ценило активное участие сержанта в оформлении клуба и выпуске стенных газет. В принципе после того, как Мадьяру дали неделю на медкомиссию в гарнизонном госпитале, можно было считать себя курсантом. В те годы кандидаты из армии в период вступительных экзаменов отчислялись из числа абитуриентов только по причине крайне изощренных безобразий.

Однако гарнизонный военный госпиталь совсем неожиданно для Мадьяра явил худшие черты городских поликлиник. Недели не хватило для окончательного решения медиков по той причине, что их просто не было в нужном ассортименте на службе. И тут Мадьяр замечает в госпитальном коридоре жену ротного командира…

Мило улыбнувшись комплиментам в адрес военных талантов своего мужа, она взяла медицинскую карту, и через час Мадьяр стал обладателем права на очередь за маршальским жезлом! В восторге, от чистейшего военно-юношеского сердца, он вручает ангелу в белом халате коробку конфет, купленную на последние дойчмарки в госпитальном буфете.

И вот остается сущая формальность – подпись командира роты на рапорте. А командир сидел в канцелярии с багрово-сизым лицом. Но не только от шнапса! Прибив рапорт волосатым кулаком, он процедил: «Не допущу, чтобы в армии появился еще один х…евый офицер!» Потом было сказано много неприличных слов по поводу критического осмысления Мадьяром методов боевой подготовки, а также в адрес собственной жены, и обещание разобраться с ее поведением. Последнее удручило Мадьяра, но не повергло в прах, поскольку в порядочности капитанской жены он не сомневался, а главное, понимал – рапорт командир все одно подпишет, дело ведь почти политическое! И не отказал себе в удовольствии вслух констатировать этот факт. Странно, но офицер, будто излив весь гнев, вдруг согласно кивнул и произнес туманно-тревожную фразу: «Да, бумажку эту я подпишу, но хрен ты куда поедешь!»

И опять Мадьяр не обратил внимания на легкую дрожь колесницы Судьбы! Да и сам он так вспоминал через тридцать лет: «…молодость и завышенное самолюбие не позволили мне в тот момент рассмотреть признаки коварства».

Не насторожило его и необычно ласковое отношение ротного в последующие три дня… А на рассвете четвертого, что подчеркивало важность мероприятия (все серьезное происходит в армии ночью или около третьих петухов), батальон подняли по тревоге.

Тут же, на плацу, был оглашен список довольно внушительной команды численностью в полсотни бойцов ВДВ, в которой Мадьяр уже значился командиром отделения, и – «с вещами на выход!». Окончательно притупило бдительность нашего героя то, что поступила команда получить караульные боеприпасы. А поскольку эти «святые патроны» надолго из части не выносят и скрупулезно считают при сдаче, порой укладывая в специальные соты, тут и случилось нечто от ума! Не заметил Мадьяр подвоха. Но он был солдат, а знаете, как на настоящего солдата действует тревога, плац, оружие, патроны? То-то же!

И вот стоит вспомнить, что был такой хулиганский, жестокий прием в играх – «коробочка». Это когда на вас, якобы ненароком, набегает соперник, а сзади, приготовив локоть или плечо, твердо изготовился другой. Случайность? Но минимум трещина в ребре вам обеспечена…

Итак, стремительность события и твердость собственного характера обеспечили Мадьяру «коробочку» – новый этап службы. Или судьбы? Ну да, хрен редьки не слаще, это если в чужих руках. А если самому жевать, так еще бы и подумал. Но солдат войну не выбирает! Пошло? Скверно? Но верно!

ДОБРОВОЛЬЦЫ

Логика тем и хороша, что позволяет иногда выжить. И только. Отнеситесь к ней как к внутреннему голосу из одного древнего анекдота. Куда? Зачем? Надолго ли? Это все не военно-солдатские вопросы. Их и не было до тех пор, пока несколько подобных команд не устроились в эшелоне и не покатили на восток. Только в теплушках офицеры, отводя глаза, неохотно объясняли, что сформирована специальная команда для сопровождения очень важного воинского груза в Туркестанский военный округ.

К середине дня до Мадьяра дошел смысл туманной угрозы ротного. Он был включен в состав команды для Афганистана. Это были настоящие добровольцы! Кто-то захотел сам, других сманили вербовщики. Ну, если бравый офицер-десантник предлагал мотострелку службу в десантно-штурмовой бригаде, можно было устоять? Берет, тельняшка, парашют! Только вот осталось для Мадьяра загадкой, кто за него рапорт подписал?

А в остальном все совпало. Громоздкий караул действительно сопровождал груз особой важности. А как еще назвать ящики, полученные на складах боеприпасов второй танковой армии, от которых до туркменского города Мары не отходили офицеры-химики? Правда, получатели были какие-то несолидные – средних лет мужики в песочных комбинезонах, без знаков различия. С виду «партизаны», только выправка и дисциплина не те! А караулу было рекомендовано забыть обо всем, что видели. Впрочем, зря, и так впечатлений хватало. После короткой остановки в Фергане команду перебросили на север Афганистана, в 56-ю отдельную десантно-штурмовую бригаду.

Километрах в десяти южнее города Кундуз, глинобитного провинциального центра, в то время располагались немалые военные силы: два полка, противотанковый дивизион, отдельные батальоны и штаб 201-й мотострелковой дивизии, вертолетный полк и отдельная вертолетная эскадрилья, морг, военторг, стройбат и гарнизонная прокуратура. И еще много каких необходимых армии, но малоизвестных широкой публике военных организаций.

«НИЧЕГО, ОБСТРЕЛЯЕТСЯ…»

Первый бой что первая любовь – не из числового ряда! Десантно-штурмовую роту, в которую определили Мадьяра, подняли по тревоге и на четырех вертолетах «Ми-8» перебросили в предгорье близ уездного города Кишим, где моджахеды забросали реактивными снарядами опорный пункт мотострелков. Разрывы, стрельба на месте высадки вызвали у Мадьяра тянущее чувство внизу живота и холодок в груди. В чувство его привели простые и жесткие выкрики приказов. Да и нет ничего милей в такое время. «Рассыпались, мать… вперед короткими, б… их, залегли, твою… огонь, в душу… пошли, орлы…»

И если есть с кого взять пример, рядом офицер толковый или сержант, то возьмешь, как голодный младенец сиську. И выживешь, и выполнишь свой долг. Как бы он ни назывался, хоть даже «ин-тер-наци-ональный». Впрочем, в бою такое не выговаривается никак. «За Родину, за Брежнева!» тоже не кричали. Пить за Родину и начальника можно, умирать можно, а кричать в бою не получается. А вот представьте себе, если в Абхазии, Чечне или еще где кто-то в атаке крикнет: «За Россию, за президента и Госдуму!» Не его ли потом поведут в особый отдел и «психушку», если по правде такое кричал?

В полукилометре на склоне Мадьяр увидел темные мечущиеся фигурки. Поочередно, короткими перебежками десантники пробрались вперед метров на триста и залегли, поскольку над головами посвистывало довольно отчетливо. Потом у гребня заклубились разрывы мин и постепенно стрельба с горы затихла. Пошли, поначалу еще боязливо, пригибаясь, потом все увереннее. «Духов» уже не было. Там, где мелькали темные фигурки, Мадьяр увидел труп. Его потрясло то, что смуглый человек лежал с совершенно спокойным выражением лица и открытыми глазами, словно вглядывался вдаль. Мадьяр инстинктивно взял его на мушку, но разглядел широкую рваную рану в боку. А лицо запомнилось…

Потом грузили своих раненых и убитых в вертолеты, и снова сознание отстранили от реальности рев двигателей, стоны, кровавые бинты, мат, суета и неразбериха. В зыбкой горячей пелене Мадьяр делал, что приказывали, и только когда построились и начали спуск к дороге, его вдруг вырвало. Да еще тоскливый звон в голове, через который отстраненно пробивались почти неземные голоса: «Что с ним? Да, первый раз бывает… Вроде держался, бача… Ничего, обстреляется…»

Зачем-то смеялись, стучали по спине.

Так ведь и обстрелялся. Привык постепенно к звукам войны, потом к опасности жизни в целом и конкретным угрозам, таким, как внезапный обстрел, возможность подрыва на марше. Тяжелее было с видом раненых и убитых, но тоже привык, правда, эти картинки обладали странным свойством: вдруг всплывать в памяти без всякого, казалось, повода, не выбирая времени и места. У них был свой код.

СОЛДАТСКИЕ ДУМКИ

В отличие от Бога солдат войну не выбирает. А веру может выбрать, поскольку атеистом на войне быть неразумно, нечестно и даже просто не получается.

Но не все так мрачно. Солдат «свободен думать», пусть даже и в тряпочку, это бывает хорошо. Если не получается думать, то выходит мечтать. Если и тут облом, то остается любить! Но это, впрочем, уже материал для воспитательной работы с защитниками отечества. И совсем не для того, чтобы, узнав, отчего это в окопах нет атеистов, папы и мамы с юных лет отмазывают свое чадо от армии.

Жизнь на афганской войне через много лет вспоминалась Мадьяру скучной и однообразной. Ему казалось, что она была строго отделена от повседневной службы. Можно понять: он молод, силен, царапины тела и души заживают как на «верном друге человека»! А с другой стороны – боевые действия проходили за пределами гарнизонов. Никогда бригада не обрушивалась на противника всей мощью, не бросалась в атаку под Боевым Знаменем части, где, как и на всех воинских хоругвях того времени, было вышито золотыми нитками – «За нашу Советскую Родину!».

Мадьяр ничуть не осуждал, когда после очередного выхода на «боевые» самая тривиальная перестрелка, где и противника не удавалось увидеть, превращалась усилиями рассказчиков в кровопролитный бой. Он пытался оправдать массовую фантазию тем, что всем им война была известна в виде красочной мистерии. А тут сплошная проза! Беспокоило только одно: а что, если командиры в рапортах, отчетах, наградных листах грешили тем же?

Несколько удручало, что «духов воевали» при многократном превосходстве в живой силе и артиллерии, также в бесконечном превосходстве в бронетехнике и авиации, поскольку последних у афганских партизан не обнаруживалось, по меньшей мере, в северных провинциях. Безусловное превосходство в военной мощи было, по мнению Мадьяра, не лучшей подкладкой для героизма. Так же спустя годы он сомневался, хорошо это или плохо, что в Афганистане не довелось участвовать в суровом бою, получить тяжелое ранение? Возможно, тогда бы он не пошел воевать в будущем, возненавидел войну и т. д. Эх, если бы бабушка была дедушкой…

Зато память Мадьяра честно протащила через годы, как сделал он на Новый год для товарищей пирожные «картошка» из толченого печенья, пачки какао и сгущенного молока. Или как ломились ночью из горящей палатки, когда жизнь и смерть были отделены друг от друга всего лишь тонкой стенкой из прорезиненного брезента. Да еще чувство непонятного стыда от политзанятий, где призывали беречь честь и достоинство советского воина за рубежом родной страны и к вечной дружбе советского и афганского народов.

Надо сказать, Мадьяр выручал заместителя командира роты по политической части тем, что часто вступал с ним в дискуссии, в противном случае занятия обратились бы в монолог офицера в густой атмосфере иронических ухмылок.

Информацию для резонных возражений Мадьяр черпал из ежедневной газеты «Красная звезда», которую почитывал преимущественно во время отправления естественных надобностей. Да там и было информации про Афганистан на пять минут, не более. Итак, вступая в споры с замполитом, Мадьяр избавлял его от страшного унижения – презрительного молчания аудитории. И офицер был настолько благодарен ему, что предлагал наконец-то вступить в комсомол и даже стать групповым организатором – «комсгрупоргом». Мадьяр же, памятуя, как его не принимали в молодежный коммунистический союз в школе из-за двоек, не рискнул в сознательном возрасте вливаться в передовой авангард советской молодежи. А вдруг пойдут «неуды» по жизни? Отчитывайся потом на собраниях за всякое личное.

И опять он не ощутил легкого толчка. А ведь именно замполит роты, отметим, офицер храбрый и честный, из самых лучших побуждений невольно, но изменил судьбу Мадьяра.

ПОМИНКИ

Нет, положительно Мадьяр был в юные годы иногда как «не от мира сего». Сострадать тут нечему – в Советском Союзе таких хватало, чем частично объясняется его величие (подробнее см. Новый Завет).

Вот в штаб части приходит бумага, где военкомат просит предоставить нашему герою отпуск по семейным обстоятельствам в связи с болезнью жены. А Мадьяр, доверяя врачебному искусству матери, отвечает замполиту, что уж лучше дослужит пару оставшихся месяцев и демобилизуется законным путем.

Но непрост и замполит! Он включает Мадьяра в команду сопровождения «груза-200». По-русски – останков солдата. Парень был из Тульской области. После доставки этой команде предстояло дослуживать два месяца в родной стране. Тут уже не откажешься – приказ! Отправил от шальной пули подальше? Чувствовал что-то? Ведь их там учили многому в странном военном вузе НВВПУ (Новосибирское высшее военно-политическое училище. – Прим. авт.), которое даже заборчиком хилым не было отделено от Сибирского филиала Академии наук! Это каких же там душеведов готовили, понимать надо!

Скорби хватило ровно до первой перегрузки гроба, как оказалось, – вес неподъемный даже для четырех крепких парней. Приходилось просить людей на станциях. И как-то показалось Мадьяру, что вот на последней остановке они передадут свой груз и отправятся к месту дальнейшей службы. Но военный комиссар Н-ского района Тульской области был неумолим: доставить гроб непосредственно семье погибшего солдата и обязательно присутствовать при погребении.

Мадьяр и его спутники заметно погрустнели – война, оставшаяся в вагонах поездов, среди течения пространства и людей, вновь догнала их. Вдруг вспомнилось, что ему никогда не приходилось присутствовать на похоронах. Но все прошло по-людски. Был даже салют из единственного ствола – пистолета военкома. Потом поминки, где тишина сохранялась только до третьего тоста. От града вопросов на тему «Ну, как там, в Афганистане?» Мадьяр мастерски уклонился, сказав, что служит при военкомате, в районе, и ему даже автомата не дают.

Ночью он спал скверно, в черной пустоте висели глаза матери погибшего бойца. Да и ладно бы чувство неосознанной вины, мол, он умер, а ты живой, не это… Больше всего он боялся сказать матери, даже во сне, что ее сын угорел. На стоянке заснул в кабине, включив двигатель, чтобы согреться.

Причины смерти, да и сама она имеют значение только для живых – это Мадьяр понимал. Если не предал, не преступил неписаных законов воинского братства – значит, погиб, выполняя свой долг на войне, и все тут.

ПОЧТИ ПО ЛЕРМОНТОВУ

Дослуживать Мадьяру выпало в глухом гарнизоне, охранявшем скопище бронетехники, больше похожее на музей. Тяжелые танки ИС, самоходки ИСУ-152. Он немало озадачился, когда узнал, что в парашютно-десантной роте служат бойцы, за полтора года службы не совершившие ни одного прыжка. Или что должность пулеметчика занимает боец, не способный поразить ни одной мишени даже днем. Мысль о том, что эти солдаты в случае необходимости должны через несколько часов обрушиться «с неба в бой», ничего, кроме нервного смеха, не вызывала.

Проверку он сдавал за нескольких человек в огневом городке, в классе технической подготовки и на спортплощадке, больше всего боясь забыть очередную новую фамилию и должность при рапорте проверяющему. Для оперативного перемещения командир роты выделил Мадьяру велосипед, а для маскировки – два комплекта обмундирования с соответствующими «лычками и петличками».

Уже перед самым увольнением судьба вновь дала Мадьяру любопытный знак! В деревенском клубе, неподалеку от гарнизона, случилась заварушка. Местные парни настучали по головам трем подвыпившим самовольщикам из роты охраны. Мадьяр видел, как «деды», матерясь, ретировались в часть. Мадьяра же в деревне не задевали, уважая за спокойный нрав, афганское прошлое и просто силу.

Продолжение, разумеется, последовало, но совершенно «нештатное». Деревенские собрали внушительную толпу, ожидая, что вот сейчас явится «армия» и пойдут стенка на стенку, кое-кто уже выламывал колья и штакетины – штатное оружие современных «кулачных» боев. Но за реваншем побитые бойцы возвратились также втроем. Они бодро и широко шагали посередине улицы, приближаясь к клубу. В толпе неуверенно попытались сострить, а Мадьяр, сидевший на скамейке с девчонками, лихорадочно пытался понять – в чем подвох? На мазохистов эти ярые «деды» мало похожи, на самоубийц тем более… Отвлекающий маневр? Деревенские также стали озираться, опасаясь удара с тыла.

Метрах в двадцати один из «дедов» выхватил из-под бушлата «АКСУ» и от живота дал длинную очередь над толпой. Строчки трассеров устремились в черное небо. С криками деревня бросилась врассыпную. Вторая очередь опустошила магазин. Автоматчик присел на колено, меняя рожок, и даже успел потянуть на себя затвор, но тут Мадьяр будто на крыльях перелетел эти два десятка метров, сбил с ног ночного мстителя, покатился вместе с ним, успев нащупать предохранитель «сучонка».

Какие тут секреты? Отступили побитые «деды» из деревни в караульное помещение, попинали молодых солдат, отобрали автомат и два снаряженных магазина… Дело потом спустили на тормозах, ведь никто не пострадал, значит, ничего и не было! А патронов на Руси и тогда не жалели. Выходит, Мадьяр зря волновался, готовясь к объяснению с высоким начальством. Он, кстати, тоже был в этот злополучный вечер в самовольной отлучке.

По странному стечению обстоятельств его демобилизовали в конце июня, в числе самых отъявленных нарушителей воинской дисциплины. Да вот еще: дорога домой была омрачена объяснениями с воинскими патрулями. Мадьяру не выдали парадное обмундирование, сославшись на то, что он уже получал лавсановые китель, брюки и фуражку в Германии. Разумные доводы на старшину воздействия не имели. А патрули, видя бойца в поношенном «хэбэ», выполняли свою задачу по отлову самовольщиков.

Необходимо также сказать, что давнее желание служить Отечеству с оружием в руках у Мадьяра в ту пору зачахло, несмотря на то, что уговаривали его остаться на сверхсрочную службу, обещая в скором времени погоны прапорщика и прочие блага. Он же почему-то был уверен, что больше не возьмет в руки оружия. Никогда. Да, тут виной всему, конечно, юношеский романтизм. Он не позволяет оценить коварства слова «никогда». Впрочем, как и любой клятвы или зарока (подробнее см. Новый Завет).

ПЕРВАЯ КРОВЬ

Мадьяр, отвыкая от армейских помочей, за которые солдата ведет командир (пусть даже на смерть, но ведет!), врастал в нормальную жизнь. В ней не приветствовались тревоги, авралы, атаки. Правда, десантный «тельник», уже изрядно полинявший, носил с гордостью.

Тихой теплой ночью, возвращаясь домой после второй смены, Мадьяр увидел, что дверь его квартиры на первом этаже приоткрыта. Сердце сжалось от скверного предчувствия. Такая беспечность в Грозном, пусть и в советские времена, была недопустима!

Кровавые полосы на стенках узенькой прихожей, лужица крови на пороге… Он рванулся на кухню, откуда змеилась выпуклая багровая струйка. Жена лежала на полу, прижав ладони к груди. Пытаясь нащупать пульс, Мадьяр отвел восковую руку и увидел две щелевидные раны в области сердца. Схватил со стола зеркальце, поднес к запекшимся губам, уже понимая, что с такими ранами и потерей крови не выжить. Где сын?! Мальчик крепко спал в соседней комнатке.

Это хорошо, что трагические моменты выжигают в душе воина большинство эмоций. Это божий огонь! Дьяволу, року, хаосу очень хочется, чтобы, трепеща, человек умножал горе суетой. Но Мадьяр был воином. Завернув сынишку в одеяло, он постучался к соседям и без всяких объяснений попросил приютить на ночь ребенка. По телефону-автомату вызвал «Скорую помощь» и милицию.

До обеда он пробыл главным подозреваемым. Потом соседи описали парня-чеченца, с которым жена Мадьяра за несколько часов до гибели о чем-то спорила у подъезда. В кустах нашли нож и окровавленное полотенце, на стене в прихожей четкие отпечатки пальцев, да и самого убийцу, завзятого наркомана, взяли без особых хлопот дома под глубоким кайфом. Он не особо-то отпирался и поведал важные для следствия подробности, самой существенной из которых была принадлежность к весьма уважаемому тейпу (роду). Вскоре он был определен в свидетели, поскольку остальные внезапно ослепли и оглохли, а протоколы растворились в воздухе.

Советская правоохранительная система на Северном Кавказе бережно хранила честь малых народов, находя весьма аполитичным, чтобы «свой» страдал из-за «русского». Если кто-то не верил в это, то сумел убедиться на собственной шкуре в начале девяностых годов в той же Чечне или в Дагестане, под унылый звон свободы в пустых головах.

То, что в конце концов задумал Мадьяр, планом назвать нельзя. Это было решение. И как только оно было принято, улетучились тоска, отчаянье и злоба.

Родителей на переезд уговаривать особо не пришлось, с учетом угрожающей пустоты, образовавшейся вокруг. Мадьяр даже проехал с ними до ближайшей станции. Все это время он старался не смотреть в глаза отцу, хоть и понимал, что тот внутренне его выбор уже одобрил. В противном случае трофейный «вальтер» не остался бы в тайнике.

Два дня с рассвета до сумерек Мадьяр провел на крыше дома, откуда был виден обнесенный высоким кирпичным забором двор и дом наркомана. На улицу «объект» не выпускали, а самое неприятное, в дом зачастили родственники в каракулевых папахах – горцы. Собираются увезти от греха подальше, чтобы еще чего не натворил, сообразил Мадьяр. А в горном селе его не взять. Там и своему без необходимости не скажут, где есть кто, а уж чужой и до нужной улочки не дойдет!

Пригодилось умение копировать почерки, подчищать документы. Мадьяр внес в старую повестку фамилию наркомана, дату и время явки к следователю. Сработало.

«Объект» вышел из дома в сопровождении брата. И ничего так не боялся в этот момент Мадьяр, как зацепить выстрелом случайного прохожего. Он приблизился к парням почти вплотную и в последний момент неожиданно для себя окликнул убийцу по имени. Зачем? Этого он не мог понять и через три десятка лет. Ведь тот мог, обернувшись, броситься на него или в сторону. Словно чужой голос вдруг вырвался из груди…

Два выстрела Мадьяр произвел в упор, как из монтажного пистолета, вгоняя пули туда, где он увидел раны на теле жены. Третью послал в искаженное страхом лицо.

Вот теперь, когда он уходил по заранее намеченному маршруту, атаковали смешные, по сути момента, вопросы. Что дальше? Посадят? Расстреляют? Что будет с сыном? Почти забытые ощущения воскресли: стучало беспорядочно сердце, рвалось дыхание и липкий страх мутил сознание. Ну что же, Мадьяр, в том, первом бою, тебя вела чужая воля, а это был твой первый самостоятельный бой. Кто сказал, что он неправеден? С трофейной пушкой пошел на систему. Выступил против сильного – уже прав!

Совершил ли он ошибку, не выбросив, а спрятав пистолет? Вряд ли. Ведь ошибаются только те, кто имеет опыт. К тому же «вальтер» был красив, принадлежал отцу и, самое главное, создавал ощущение защищенности. Опасное заблуждение, конечно, но так хочется в трудную пору на кого-то, кроме себя, хоть немного положиться. И оружие в этой обманчивой надежде играет не последнюю роль. Но это уже психология. А у нас тут живой человек, серьезно озадачивший органы правопорядка.

Да что там эти «внутренние органы»! Тут «компетентные» подключились моментально. Дело в том, что убийство с применением огнестрельного оружия в начале восьмидесятых годов было еще событием даже в Чечне. Да еще среди бела дня, в упор, и с явным желанием убить окончательно и бесповоротно!

Недолго душу Мадьяра сосала пустота. Оперативники нагрянули к нему домой через несколько часов.

СЛЕДСТВИЕ ВЕЛИ ЗНАТОКИ

«Не верь, не бойся, не проси» и «Чистосердечное признание облегчает душу, но увеличивает срок». Вот и все, что Мадьяр знал по теме взаимоотношений со следствием. Конечно, приготовился к тому, что будут угрожать, бить, допрашивать с пристрастием. Это он видывал в армии, на гауптвахте, где военные следователи и дознаватели выколачивали правду твердыми книгами уставов из голов юных преступников в погонах. Разумеется, он приготовился к молчанию.

Но спокойные, чуть уставшие, и даже приятные в общении сыщики предложили чай, повели задушевные беседы о жизни и службе, сочувствовали горю, сожалели, что не смогли найти убийцу жены. К вечеру они просто вышли из кабинета, оставив Мадьяра наедине с листками объяснений.

И тут вошел седой темнолицый чеченец.

– Ты убил моего мальчика, – сказал он.

– Пускай бы отвечал по закону и остался бы жив, – тоскливо сказал Мадьяр.

– Но тогда его могли расстрелять.

– Он тоже убил беззащитную женщину.

– Так получилось. Он не хотел.

– Я три месяца не хотел! Ждал справедливости. Вы вынудили меня пойти на это, когда отмазали его!

– Теперь мои сыновья должны убить тебя.

– Но мы ведь в расчете? Я тоже знаю ваши законы. Вы, как отец, можете отказаться от кровной мести.

Старик пристально посмотрел на Мадьяра:

– Я тебя уважаю, ты ведешь себя как мужчина. Да. Для чеченца такое было бы возможно.

– Выходит, все не чеченцы для вас люди второго сорта?

Чеченец вздохнул, взялся за дверную ручку:

– Ты мало прожил на свете, мальчик…

С отчаяньем Мадьяр выкрикнул:

– Не трогайте хотя бы моих родителей и ребенка!

– Чеченцы не воюют со стариками и детьми.

Не правда ли, стандартный ход? Но знал ли эту партию Мадьяр? Ему бы задуматься, зачем, с какой целью ему представили отца убитого наркомана, дали возможность побеседовать наедине? А теперь послушайте самого Мадьяра:

«Когда за чеченцем захлопнулась дверь, наступила гнетущая тишина. И вот только в эти минуты я по-настоящему ощутил весь ужас своего положения, всю безысходность создавшейся ситуации, всю бессмысленность и безответственность своего поступка. Страх, отчаяние, ощущение бессилия, все навалилось разом. Подозреваю, что именно этого состояния и ждали оперативники, потому что в те минуты я сделал многое, чего в обычном расположении духа делать бы не стал. Не знал я и того, что ведут такие дела только следователи прокуратуры. Поэтому, когда один из милиционеров назвался следователем, я легко поверил. Сказал же мне он вот что: «Ты нормальный парень, служил, воевал, семья хорошая. Ну, пристрелил подонка, считай, сделал нашу работу, мы не хотим тебя сажать. Да, собственно, и нет у нас на тебя ничего. Но вот посмотри, у меня на руках постановление на обыск квартиры твоих родителей. Вдруг мы там найдем что-нибудь компрометирующее тебя? Получится очень неприятная ситуация – и тебе мы помочь не сможем, и твои родители окажутся замешаны. Давай мы сейчас поедем с тобой, ты нам отдашь пистолет, а мы его уничтожим. И тебе спокойно, и нам. Мы будем уверены, что ты больше ни в кого не пульнешь».

О законности обыска в пустующей квартире родителей Мадьяр не задумывался, а тайник вообще находился за ее пределами, на лестничной клетке. Но оперативники были русскими ребятами, и Мадьяр, приговоренный «чеченским законом» к смерти, поверил в соплеменников. Протокол об изъятии оружия стал основным документом обвинения. Кстати, к немалому удивлению, единственный свидетель, брат убитого, на очных ставках упорно не узнавал Мадьяра. А потом завертелись шестерни в скучном движении от допросов до приговора и кассационной жалобы…

Статья и срок – четырнадцать лет – давали возможность на известное уважение при первом знакомстве, а потом вступали в силу законы тюрьмы, утверждающие силу, коварство, изворотливость. А чем они плохи? Оглянитесь, господа: успешная земная жизнь крепко связана именно с этими качествами. Выходит, что Мадьяру просто пришлось по-настоящему учиться выживать не столько в тюрьме, сколько в обществе. Тут сам термин коварен! Русское слово «общество» туманно и неточно характеризует смысл явления, не в пример родственному украинскому, не говоря уже о западноевропейских языках!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.