СЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ФАЛЬСИФИКАЦИИ

СЛЕДОВАТЕЛЬСКИЕ ФАЛЬСИФИКАЦИИ

Да, многообразнейший материал архивно-следственных дел, в том числе нередко и собственноручно написанные показания многих сотен, а может, и тысяч военнослужащих РККА о своем участии в «военно-фашистском заговоре», существует. И если судить «с птичьего полета», то можно прийти к выводу о реальном существовании такого заговора. Но мы-то теперь, через 60 лет после появления этой версии получили, наконец, совершенно неопровержимые доказательства, что эта версия насквозь ложная, не выдерживающая даже малейшей честной юридической критики. Чем же объяснить наличие этих показаний и насколько можно им верить?

Проведенная в середине и второй половине 50-х годов дополнительная проверка архивно-следственных дел и приговоров, вынесенных «военным заговорщикам» в строгих, имеющих юридическую силу, документах, убедительно зафиксировала, что в ходе предварительного следствия следователями и другими функционерами НКВД было допущено огромное количество фальсификаций самого различного рода.

Примеры фальсификации следствия бесконечны. Ибо все дело о так называемом военно-фашистском заговоре в РККА было с самого начала совершенно сознательно с наглым цинизмом состряпано тогдашним руководством НКВД СССР во главе со «сталинским наркомом» Н.И. Ежовым и его первым заместителем М.П. Фриновским. А раз все дело «дутое», то и обвинения в адрес каждого конкретного «участника» надуманные, опять-таки сознательно фабриковались следователями особых отделов и территориальных управлений НКВД. «Разоблаченные» и арестованные «заговорщики» шли таким мощным косяком, что даже самые шустрые и ухватистые следователи не всегда могли запомнить, что именно они вкладывали в уста привлеченных раньше и уже осужденных командиров и политработников. (Компьютеров-то тогда еще не было.) Но они этим отнюдь не смущались. Они твердо и не без оснований надеялись, что члены Военной коллегии Верховного суда никогда не решатся проверить их утверждения. Так, увы, и было в предвоенные годы. И только через два десятилетия – в ходе дополнительной проверки стало выясняться, как буквально за нос водили маститых членов Военной коллегии.

Широко практиковались всякого рода фальсификации в процессе исполнения оперативного приказа наркома внутренних дел СССР № 00485 от 11 августа 1937 г., которым предписывалось провести массовые аресты военнослужащих польской национальности, поскольку они все якобы входят в антисоветскую Польскую организацию войсковую («ПОВ»). Осужденный в 1940 г. за антисоветскую деятельность и фальсификацию следственных дел бывший начальник 3-го отделения 3-го отдела УГБ У НКВД по Московской области А.О. Постель на допросе 11 декабря 1939 г. показал: «…Я отношу первый период… фальсификации к моменту получения из наркомата целого ряда протоколов допроса поляков, польских эмигрантов, якобы польских шпионов и провокаторов. В данном случае могу сослаться на протоколы Домбаля, Пшибышевского и других, которые в качестве образца быв(шим) наркомом Ежовым рассылались по областям. Целый ряд поляков, арестованных по этим протоколам, не имеющих ничего общего с польской разведкой, под избиениями, как этого требовал наркомат, подтверждали принадлежность к организации «ПОВ» и другим шпионским повстанческим организациям»¹³².

О том, что дела на лиц польской национальности, служивших в ОКДВА, якобы связанных с ПОВ, также были сфальсифицированы, показал на допросе в 1940 г. и такой специалист по фальсификации, как бывший заместитель начальника особого отдела НКВД ОКДВА капитан госбезопасности Л.М. Хорошилкин¹³³.

Уже в послевоенные годы при проверке Прокуратурой СССР одного из дел, из 4-го управления КГБ при Совете Министров СССР было получено сообщение, что данных о латышских антисоветских организациях, якобы действовавших на территории СССР, не имеется¹³⁴. Однако по преступному указанию руководства НКВД СССР лица латышской национальности арестовывались без всяких оснований, а затем путем применения к арестованным незаконных методов следствия от них добивались ложных показаний о причастности к контрреволюционным организациям, о шпионаже, диверсиях и терроре. Упоминавшийся выше сотрудник НКВД А.О. Постель показал в 1939 г., что так называемый Всесоюзный латышский контрреволюционный центр в природе не существовал, а был сфабрикован. Далее Постель, например, показал… «что РУДЗУТАК, будучи латышом, «вскрыт» при латышском центре, как его руководитель»¹³⁵.

В определенных случаях не останавливались перед фальсификацией на весьма высоком уровне. Так, в показаниях бывшего заместителя наркома внутренних дел СССР комиссара госбезопасности 1-го ранга Г.Е. Прокофьева от 4 июня 1937 г. указано, что об антисоветской деятельности Рудзутака он сначала узнал от наркома Ягоды, а затем по поручению последнего установил с Рудзутаком «антисоветские связи». Эти показания вызывают сомнение по двум обстоятельствам. Во-первых, просмотром дела Ягоды установлено, что он никаких показаний об антисоветской деятельности Рудзутака не давал. А во-вторых, их нельзя признать достоверными и потому, что из показаний старшего майора госбезопасности А.К. Залпетера явствует, что эти показания Прокофьева были сфальсифицированы руководящими сотрудниками ГУГБ НКВД СССР С.Г. Жупахиным и Н.Г. Николаевым-Журидом¹³⁶.

Органы НКВД усиленно стряпали фальшивые версии о контрреволюционных организациях, якобы действовавших во всеармейском масштабе, но не брезговали «созданием» их и в локальных размерах. В ходе дополнительной проверки в 1956 г. осмотром архивно-следственных дел бывшего начальника УНКВД по Днепропетровской области Е.Ф. Кривца и бывшего начальника 5-го отдела этого управления Я.Е. Флейшмана установлено, что ими путем применения к арестованным продолжительных допросов, стоек и избиений была «создана» не существовавшая в действительности «военно-заговорщическая организация в частях 7 корпуса». За свои многочисленные преступления, в том числе и за фальсификацию следственных дел, Кривец и Флейшман были осуждены к расстрелу¹³⁷.

О фактах фальсификации уголовных дел на бывших военнослужащих Амурской военной флотилии как на участников контрреволюционной организации показали руководившие расследованием данного дела бывшие сотрудники НКВД по ДВК Хорошилкин и Осинин, а также принимавшие участие в ведении следствия бывшие следователи Гринберг, Кибальченко, Любимов и другие¹³⁸.

Если уж «сочиняли» целые организации, то «организовать» признательные показания арестованного физического лица считалось делом более простым. А требования руководства в этом отношении были совершенно безальтернативны. «Была установка, – свидетельствует один из бывших сотрудников «органов» (А.О. Постель), – если где-либо в протоколе упомянут арестованный, обязательно добиваться признания, и этих признаний добивались»¹³⁹. Причем нередко следователей НКВД совершенно не интересовала доказательность, правдивость показаний. Их интересовало лишь одно – чтобы эти «признательные показания» были.

О зловещей роли сотрудников НКВД в фальсификации обвинений в участии в так называемом военно-фашистском заговоре в РККА выявлено в настоящее время большое количество самых разнообразных источников. Но особое место среди них занимают свидетельства самих несправедливо обвиненных в тягчайших преступлениях перед Родиной. В одном из надзорных производств чудом сохранилось письмо бывшего начальника политуправления Белорусского военного округа бывшего дивизионного комиссара И.И. Сычева своей матери. Оно не было перехвачено военной цензурой. Его в 1956 г. переслала Ворошилову вдова Сычева, как еще одно доказательство невиновности ее мужа. В мае 1941 г. из ИТЛ Сычев писал в этом письме: «…я ни в чем не виноват… дело создали Цветков, Кривуша, и они крепко за это осуждены Советским судом… Милая мама, целую Тебя крепко, крепко и горячо. Твой сын Ваня»¹⁴⁰.

Очень многое зависело от расположения духа следователей НКВД. Они получали (выбивали) показания от арестованных, а потом использовали их в основном по своему усмотрению. 4 ноября 1937 г. они арестовывают начальника политуправления Московского военного округа дивизионного комиссара М.Г. Исаенко. И вот он на следствии 25 ноября 1937 г. называет (мы не знаем – под воздействием чего и называет ли вообще?) якобы известных ему участников контрреволюционной организации артиллериста Н.М. Хлебникова и политработника бригадного комиссара А.М. Круглова-Ланду. Хлебникову повезло – почему-то его «не взяли» и он впоследствии умело воевал, стал генерал-полковником артиллерии, Героем Советского Союза. А Круглова-Ланду 11 марта 1938 г. «забрали» и, как явствует из его дела, именно на основе показаний Исаенко. Но Исаенко назвал Круглова участником контрреволюционной организации якобы со слов бывшего члена Военного совета МВО армейского комиссара 2-го ранга Г.И. Векличева. Однако в его показаниях Круглов-Ланда вообще не упоминался¹⁴¹. Из этого вполне резонно можно судить, что «нужные» следователям НКВД показания буквально вкладывались в рот арестованным. В октябре 1938 г. Круглов-Ланда был тем не менее расстрелян. Реабилитирован посмертно.

В ходе дополнительной проверки в 1956 г. дела бывшего начальника ПВО гор. Москвы комбрига В.А. Бюллера Военной коллегией Верховного суда СССР было установлено, что имеющиеся в его деле «признательные» показания были сфальсифицированы, состряпаны бывшими сотрудниками особого отдела НКВД 1-й дивизии ПВО Рейтером, Кругловым и Толкачевым¹⁴².

В качестве «доказательств» контрреволюционной деятельности бывшего начальника 7-го отдела Генштаба РККА – комдива И.Ф. Максимова следователи НКВД приводили показания С.М. Белицкого, С.М. Савицкого, Н.Г. Егорова. Но в них говорилось лишь о близости Максимова с Тухачевским и о критике Максимовым руководства НКО¹⁴³. Видно, тогда всякая попытка критики руководства немедленно подводилась под контрреволюцию…

В основу обвинения и приговора к расстрелу бывшего заместителя комвойск СибВО по авиации комдива К.В. Маслова были положены его «признательные» показания, а также показания арестованных по другим делам И.И. Прохорова, Н.И. Подарина, И.3. Зиновьева. Никаких других доказательств виновности комдива Маслова в его деле нет. В ходе проверки выяснилось, что Зиновьев в суде от своих показаний отказался, как от ложных, что показания Прохорова и Подарина – не основательны и, как записала Военная коллегия в своем определении от 8 декабря 1956 г., «дело на Маслова было сфальсифицировано быв. работниками НКВД»¹⁴⁴.

При рассмотрении заключения ГВП по делу бывшего командира 16 ск комдива А.П. Мелик-Шахназарова, расстрелянного 30 октября 1937 г., Военная коллегия в заседании 29 марта 1958 г., принимая решение об отмене приговора и реабилитации комдива, записала в своем определении: «…дополнительным расследованием установлено, что материалы, на которых основывалось обвинение МЕЛИК-ШАХНАЗАРОВА, не соответствуют действительности и были сфальсифицированы бывшими сотрудниками НКВД»¹⁴⁵.

Как «участник антисоветского военного фашистского заговора» по приговору выездной сессии Военной коллегии Верховного суда СССР от 25 марта 1938 г. был расстрелян бывший комиссар 18-го стрелкового корпуса дивизионный комиссар Л.Г. Якубовский. Дополнительной проверкой, проведенной, к сожалению, только через 22 года, было установлено, что «все материалы предварительного следствия по данному делу были сфальсифицированы бывшими работниками органов НКВД Хорошилкиным, Ивановым и другими»¹⁴⁶. Л.Г. Якубовский реабилитирован посмертно 18 июня 1960 г.

Комендант Могилев-Ямпольского укрепленного района дважды краснознаменец комдив И.И. Раудмец был арестован в Киеве 11 июня 1937 г., а 9 сентября этого же года осужден Военной коллегией к расстрелу. Одно из главных «оснований» приговора – якобы он являлся участником антисоветского военного заговора, в который был завербован в 1937 г. Якиром¹⁴⁷. В ходе дополнительной проверки выяснилось, что в деле по обвинению Раудмеца имеются выписки из показаний комкора Д.С. Фесенко и комдива С.И. Венцова-Кранца о том, что об участии Раудмеца в заговоре им было известно со слов Якира (самого Якира судили как раз в день ареста Раудмеца и на второй день расстреляли). Однако просмотром дела по обвинению Якира установлено, что последний не только не назвал Раудмеца в числе лиц, вовлеченных им в заговор, но показал, что Раудмеца он в заговор не вовлекал «из-за его болтливости»¹⁴⁸ (может, хоть таким приемом Якир на краю своей могилы хотел спасти своих боевых товарищей).

Бывший сотрудник особого отдела НКВД 39-го стрелкового корпуса Прокофьев при допросе его 3 августа 1939 г. на очной ставке с бывшим начальником особого отдела 22 сд Тоукачем показал, что следствие по делам бывших военнослужащих 276 сп Локтюшина, Гапоненко, Швырева, Виттенберга и Осикова проводились Тоукачем с грубым нарушением советских законов и что следственные дела на всех этих лиц были сфальсифицированы Тоукачем. За фальсификацию следственных дел Тоукач был осужден в 1939 г.¹⁴⁹.

Многие работники особых отделов НКВД шли на фальсификацию дел без всякой опаски, надеясь на то, что никому не позволят проверять достоверность сочиненных ими разного рода версий. В подавляющем большинстве случаев именно так и было. Вместе с тем надо отметить, что имеются факты, позволяющие сделать вывод о том, что некоторые документы, противоречащие состряпанным версиям и, следовательно, неугодные следователям и руководству НКВД, просто уничтожались уже в довоенные годы. Когда в середине 50-х годов началось, наконец, дополнительное расследование по делу бывшего комкора А.И. Тодорского и когда Главная военная прокуратура запросила компетентные органы, почему в архивно-следственном деле бывшего маршала А.И. Егорова не оказалось протокола, из которого якобы была сделана выписка, приобщенная к делу Тодорского, то учетно-архивный отдел КГБ ответил, что данный протокол мог быть уничтожен при ликвидации в 1939 г. «излишних» показаний Егорова¹⁵⁰. Важно было успеть человека расстрелять, а документы всегда можно «почистить»…

«Исчезновение» документов считалось делом обычным. И тогда выявить это было, по существу, невозможно. Ведь никого и близко к ним не подпускали. А когда следователи ГВП получили такую возможность, то многое обнаружилось. Вот, например, в деле корпусного комиссара Т.К. Говорухина имеется копия показаний корпусного комиссара И.Ф. Немерзелли о том, что Говорухин – якобы участник заговора. Эта копия заверена НКВД с указанием, что подлинник протокола допроса хранится в деле Немерзелли. Однако при проверке указанного протокола в деле Немерзелли не оказалось, а по другим его показаниям Говорухин вообще не проходил¹⁵¹.

Установлены факты изъятия следователями НКВД тех или иных «неудобных» для их версии показаний. Противоречившие показаниям Тухачевского некоторые показания Фельдмана (а также и соответствующие показания Тухачевского о «вербовке» комкора Горбачева) из дела Корка, Фельдмана, Тухачевского и других были изъяты и приобщены к этому делу лишь после того, как Тухачевский, Фельдман и Горбачев были осуждены и расстреляны¹⁵².

Комкор Н.Н. Криворучко был признан виновным в том, что с 1931 г. якобы являлся участником антисоветского военного заговора, в который, по показаниям Криворучко, он был завербован Якиром. Однако проверка архивно-следственного дела Якира показала, что по его показаниям, даже прошедшим через руки следователей, Криворучко «не проходит»¹⁵³.

Накануне 20-летней годовщины РККА, 22 февраля 1938 г. был осужден к ВМН и в тот же день расстрелян бывший заместитель начальника штаба Сибирского военного округа, коммунист с подпольным стажем – с 1913 г. – «с шестнадцати мальчишеских лет», комбриг В.Г. Драгилев. Одним из оснований такого беспощадного приговора была подшитая к уголовному делу Драгилева копия собственноручных показаний осужденного по другому делу Федотова. Однако, как это официально зафиксировано в определении Военной коллегии от 7 июля 1956 г., осмотром уголовного дела Федотова установлено, что подлинника этих собственноручных его показаний в указанном выше деле не имеется¹⁵⁴. Вполне резонно можно предполагать, что этих показаний вообще не было. Иначе – куда бы они девались? А выписку в дело Драгилева «хитроумные» и безнаказанно наглые следователи НКВД просто сочинили и подсунули Военной коллегии. А та и клюнула по принципу «обманываться рада».

Одним из оснований для осуждения флагмана 1-го ранга Э.С. Панцержанского к расстрелу послужили представленные следователями НКВД показания арестованного комкора Б.М. Фельдмана о том, что он знал о принадлежности Панцержанского к военному заговору со слов маршала М.Н. Тухачевского. Между тем, как показала дополнительная проверка, Тухачевский никаких показаний в отношении Панцержанского не дал. Более того, стараясь, очевидно, попытаться спасти от ареста военных моряков, Тухачевский показал, что пока военно-морской флот не вырастет в более крупную силу, он не считал нужным привлекать в заговор работников этого флота¹⁵⁵.

В январе 1938 г. в Москве был арестован заместитель командующего войсками ЛВО по авиации комдив В.Н. Лопатин. Как видно из материалов дела, он был арестован по показаниям комкора Хрипина, который, со слов комкора Меженинова, называл его в числе участников антисоветского заговора и в дальнейшем совместно с ним проводил подрывную работу в области авиации. Однако в деле Лопатина показаний Хрипина и Меженинова не имеется и, как показала проверка их дел, Хрипин в июле 1956 г. был реабилитирован, а по показаниям Меженинова Лопатин в числе участников заговора вообще не проходил. Как видно из справки администрации тюрьмы, Лопатин вызывался следователями на допросы 28 раз, но в деле имеется только три протокола его допросов, два из которых допрашивавшими его следователями даже не подписаны¹⁵⁶. Но и одного протокола для решения судьбы человека в то время хватало с избытком. 29 июля 1938 г. комдив Лопатин был приговорен к ВМН и в тот же день расстрелян. Реабилитирован посмертно 12 декабря 1956 г.

На допросе 25 февраля 1937 г. арестованный бывший заместитель начальника Военно-политической академии дивизионный комиссар И.С. Нижечек заявил: «Теперь мне стало ясно, что я являлся участником сборищ контрреволюционной троцкистской группы…» Копия этого протокола, приобщенная к делу арестованного бывшего начальника кафедры политэкономии этой же академии бригадного комиссара П.Л. Булата, была сфальсифицирована и в ней вместо слов: «Теперь мне стало ясно…» указано: «Признаю, что я являлся участником сборищ контрреволюционной троцкистской группы»¹⁵⁷.

В качестве доказательства «виновности» бывшего начальника политуправления АОН дивизионного комиссара И.П. Зыкунова в предъявленном ему обвинении к его делу была приобщена выписка из протокола допроса обвиняемого корпусного комиссара И.Ф. Немерзелли от 19 августа 1938 г. Однако в ходе дополнительной проверки в 1955 г. было установлено, что протокола допроса Немерзелли от 19 августа 1938 г. в его деле вообще не имеется. В этой выписке указано, что о Зыкунове как участнике заговора он, Немерзелли, узнал якобы от армейского комиссара 1-го ранга П.А. Смирнова. Между тем Смирнов в своих показаниях утверждал, что об участии Зыкунова в заговоре ему якобы известно от Немерзелли¹⁵⁸.

Только в ходе дополнительной проверки дела расстрелянного в мае 1938 г. бывшего начальника политотдела Совгаваньского укрепрайона бригадного комиссара И.Е. Масевицкого было установлено, что к делу не были приобщены письма Масевицкого на имя уполномоченного НКВД СССР по ДВК В.А. Балицкого, в адрес политуправления ТОФ, к своей жене. Эти письма были написаны после ареста и из них видно, что Масевицкий категорически отрицал какое-либо свое участие в антисоветской деятельности. Но все эти письма были спрятаны в архив органов госбезопасности. И лишь в ходе дополнительной проверки в 1956 г. они были изъяты оттуда и приобщены к материалам дополнительного расследования¹⁵⁹.

Бывший командир 3-го тяжелого авиакорпуса АОН ВВС комбриг А.М. Тарновский-Терлецкий, находясь под арестом, на шести листах написал заявления о незаконных действиях работников органов НКВД. Но, как показала дополнительная проверка в 1965 г., эти заявления в архивно-следственном деле бывшего комбрига отсутствуют¹⁶⁰.

Николай Иосифович Раттэль (1875 г. р.), бывший генерал-майор царской армии, почти всю Гражданскую войну был последовательно начальником штаба Высшего Военного совета РСФСР, штаба Реввоенсовета Республики и затем Всероссийского Главного Штаба. В ноябре 1925 г. вышел в отставку. Но 13 марта 1930 г. арестован органами ОГПУ по обвинению в связи с антисоветской заграничной организацией. На допросах Раттэль категорически отрицал какую-либо враждебную деятельность против советской власти. Он показал: «…Я могу с полным сознанием ответственности за свои слова здесь еще раз констатировать, что лично я, подчинившись Рабоче-Крестьянской власти, с 21 ноября 1917 года добровольно, конечно, первое время больше по инстинкту, с тех пор беспрерывно, абсолютно честно, сознательно, убежденно и преданно работаю на пользу Рабоче-Крестьянской власти. И нет такого теперь и в будущем случая, при котором я мог бы изменить этой власти. В пределах моих сил, знаний, умения и опыта эта власть всегда, без колебаний, уверенно может рассчитывать на меня при всех обстоятельствах»¹⁶¹. Постановлением Коллегии ОГПУ от 25 мая 1930 г. дело в отношении Раттэля было прекращено.

Прошло 8 лет, наступили годы большого террора и 28 июля 1938 г. Раттэль был снова арестован. В справке на арест он объявлялся одним из организаторов и руководителей офицерской диверсионной террористической организации и обвинялся в том, что состоя с 1930 г. секретным сотрудником органов НКВД, он «формально относился к работе и никаких серьезных дел не дал»¹⁶². В ходе следствия 63-летний бывший царский генерал допрашивался «более 22 раз». Его били. Выбили оговор и на себя и на других. Но при объявлении ему об окончании следствия по делу, Раттэль 11 февраля 1939 г. собственноручно написал на протоколе, что «мною 31 декабря 1938 г. подано заявление Народному Комиссару Внутренних Дел СССР об отказе от показаний, данных мною следствию»¹⁶³. Но к делу это заявление приобщено не было. В судебном заседании Военной коллегии 2 марта 1939 г. Раттэль виновным себя ни в чем не признал, от своих показаний, данных на следствии, отказался, заявив, что они ложны и даны под физическим воздействием. Приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно.

С полной уверенностью можно утверждать, что все уголовные дела на так называемых участников военно-фашистского заговора фальсифицировались совершенно конкретными людьми. На мой взгляд, совершенно типичной может считаться оценка уголовного дела на бывшего начальника курсов «Выстрел» комдива А.А. Инно-Кульдвер, сформулированная в определении Военной коллегии Верховного суда СССР от 29 сентября 1956 г. и состоящая в том, что оно «было сфальсифицировано бывшими работниками УНКВД по Московской области Бодулинским, Пиком и Столяровым»¹⁶⁴.

Весьма распространенным способом фальсификации уголовных дел в процессе предварительного следствия были допросы без ведения протокола. Следователь НКВД вызывал арестованного командира (политработника) и категорически требовал признаться в ведении контрреволюционной деятельности, в участии в военно-фашистском заговоре и т. п. Подавляющее большинство допрашиваемых решительно отметали эти обвинения не только на первом допросе, но и на десятом, двадцатом, а то и шестидесятом-семидесятом. В подобных случаях следователь никакого протокола допроса не вел и терпеливо, как матерый хищник в засаде, ждал своего часа. Рано или поздно наступал предел выдержки, терпения, мужества безвинных жертв. Сдавали нервы, надламывалась психика, иссякали силы, звучало «признание». И вот тогда-то следователь НКВД усердно фиксировал столь желанное для него заявление. И ему, очевидно, казалось, что он не даром ест свой хлеб с маслом, что он «честно» помогает советской власти в «очищении армии» от врагов народа.

В деле приговоренного к расстрелу комбрига А.Д. Зарина имеется только один протокол его допроса, тогда как, согласно справке из Лефортовской тюрьмы, Зарин допрашивался 25 раз¹⁶⁵. Бывший начальник штаба авиационной армии комбриг Н.Г. Андрианов с момента ареста и до окончания следствия по его делу допрашивался 26 раз. Между тем в его деле имеется лишь один протокол от 4 мая 1938 г., касающийся существа обвинения, составленный на 79 листах. Причем из него не видно, что Андрианов в течение трех месяцев, т. е. на 19 допросах, виновным себя не признавал; никаких протоколов подобных допросов просто не составлялось¹⁶⁶.

С грубыми нарушениями официально провозглашенных законов было проведено предварительное следствие по делу бывшего заместителя начальника АБТУ РККА комдива М.М. Ольшанского. Он был арестован еще 15 апреля 1937 г., но обвинение ему было предъявлено только через два месяца после ареста. Он вызывался на допрос в Лефортовской тюрьме 32 раза, а в деле имелось лишь четыре протокола его допросов да приобщенные к делу фальсифицированные следователем копии протоколов допроса арестованного Якобсона¹⁶⁷ и т. п. Но в условиях психоза 1937 года и эти явные фальшивки срабатывали. 20 сентября комдив Ольшанский был расстрелян.

Бывший член Военного совета Авиации особого назначения корпусной комиссар И.М. Гринберг вообще не был допрошен по существу дела, несмотря на то что, как видно из справки администрации тюрьмы, он вызывался на допросы 44 раза¹⁶⁸. Тем не менее Военная коллегия Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. приговаривает его к расстрелу, и в тот же день этот приговор был приведен в исполнение. Затем, как водится, через 19 лет – посмертная реабилитация.

В архивно-следственном деле бывшего члена Военного совета МВО корпусного комиссара Б.У. Троянкера содержится всего один-единственный протокол его допроса от 3 июля 1938 г., а по справке начальника Лефортовской тюрьмы Троянкер допрашивался 45 раз¹⁶⁹. Как явствует из справки следственной части НКГБ СССР, бывший начальник отдела НИИ ВВС РККА комбриг А.И. Залевский вызывался на допросы 47 раз, однако в материалах уголовного дела сохранилось только 8 протоколов допросов, а допросы, «не устраивавшие» следствие, попросту не протоколировались¹⁷⁰. Из справки начальника Лефортовской тюрьмы от 10 ноября 1955 г. усматривается, что легендарный герой Гражданской войны комкор Е.И. Ковтюх только за время содержания его в этой тюрьме допрашивался 69 раз, в материалах же уголовного дела имеется всего 4 протокола его допросов¹⁷¹.

И, наконец, еще один выразительный факт. Судя по справке той же Лефортовской тюрьмы, бывший командующий войсками Средне-Азиатского военного округа, награжденный тремя орденами Боевого Красного Знамени комкор И.К. Грязнов вызывался на допрос 71 раз, а в материалах уголовного дела имеется лишь один-единственный протокол его допроса от 15 октября 1937 г. И тот полностью сфальсифицирован, ибо именно в этот день Грязнов на допрос вообще не вызывался¹⁷².

Обычно следователи НКВД самыми разными путями, средствами, методами стремились заставить подследственных дать собственноручные «признательные» показания. И в большинстве случаев им этого удавалось добиться. Другой вариант состоял в том, что «нужные» показания составляли сами следователи. Они обычно умело выхватывали отдельные моменты из реальных показаний, отпечатывали их на пишущей машинке, а доведенному «до кондиции» измученному подследственному оставалось только подписать эту смертоносную следовательскую стряпню.

Но был еще и третий вариант (когда два предыдущих не проходили). В этом случае следователи просто сочиняли «признательные» показания. Вот свидетельство бывшего дивизионного комиссара И.И. Кропачева: «Мне записано одно из обвинений, что вместе с другими заговорщиками разложил 16 сд, где я был начподивом с 1931 по 1933 год. На самом деле в 1933 г. 16 сд получила первенство в ЛВО – по всем видам боевой подготовки. Я рассказал следователю, но он записал: «разложил»¹⁷³.

Мало того, что в буквальном смысле слова «выбивали» у арестованных по другим делам «уличающие» показания на находящихся еще на воле командиров и политработников, а затем эти оговоры вклеивали в дела обреченных, так некоторые сотрудники НКВД доходили до прямого обмана своих непосредственных начальников (а может быть, делали это с молчаливого их соизволения?). В составленном следователями НКВД обвинительном заключении по делу комкора И.Д. Косогова и проштампованном Военной коллегией Верховного суда СССР приговоре утверждалось, что Косогов был завербован в антисоветскую организацию комбригом С.П. Обысовым. Однако, как установила последующая проверка, никаких показаний о Косогове Обысов не давал¹⁷⁴.

Одним из фальсификаторских приемов были ссылки на якобы имеющиеся «изобличительные» показания лиц, арестованных по другим делам, при фактическом отсутствии копий этих показаний в деле обвиняемого. Например, в обвинительном заключении на бывшего члена Военного совета Черноморского флота дивизионного комиссара С.И. Земскова указывалось, что он-де изобличается показаниями бывшего заместителя наркома обороны СССР и начальника Морских сил РККА В.М. Орлова и заместителя командующего Тихоокеанским флотом Г.П. Киреева (дело в том, что до 1937 г. Земсков служил на ТОФе заместителем начальника политуправления флота). Но в деле Земскова показаний Орлова и Киреева вообще не имеется¹⁷⁵. Таким образом, следователи НКВД чувствовали себя настолько никому не подсудными, непроверяемыми, всесильными, что во многих случаях действовали просто нагло, не только не соблюдая даже простейших норм УПК РСФСР, но и не утруждая себя хотя бы элементарной попыткой свести концы с концами в своих обвинительных конструкциях.

А вот другой похожий пример усердного плетения криминальной сети следователями НКВД. 27 июля 1937 г. был арестован начальник отдела портов УВМС РККА дивинтендант И.Я. Анкудинов. Длительное время он виновным себя ни в какой антисоветской деятельности не признавал. И лишь 6 сентября 1937 г. от него были получены «признательные» показания. Следователи «подкрепляли» их выписками из показаний И.М. Лудри и В.М. Орлова. Изучение же дел по обвинению Лудри и Орлова показало, что оба они на первых допросах вообще не называли Анкудинова участником заговора, а затем стали его называть, причем каждый утверждал, что именно он завербовал Анкудинова¹⁷⁶. Эти противоречия явно свидетельствуют о неправдоподобности показаний этих лиц, о том, что в данном случае следователи НКВД явно «организовали» нужные им показания.

Схема действий следователей НКВД по фабрикации обвинительных заключений на командиров и политработников РККА за их мифическое участие в придуманном воспаленным воображением тогдашнего руководства НКВД «военно-фашистском заговоре» была довольно примитивна и убога. Им важно было получить хоть одно «показание». Наличию этих показаний в аппарате НКВД всегда придавалось большое, по сути, решающее значение. На основе этих никем не проверяемых (ни как они получены, ни насколько они достоверны) сведений тогдашние члены Военной коллегии Верховного суда СССР и члены военных трибуналов округов в стремительном темпе отправляли попавших к ним на расстрел. А тут еще «великий вождь мирового пролетариата и всего прогрессивного человечества» в довольно широкой армейской аудитории изволил публично ориентировать особистов и весь личный состав РККА, специально подчеркнув значение показаний.

И пошло-поехало. Получив одно-единственное показание на того или иного командира, следователи НКВД, как правило, немедленно арестовывали его, путем применения ничем не ограниченных издевательств и избиений, вплоть до изощренных пыток, выбивали «собственноручные» показания или заставляли подписаться под состряпанными самими же следователями перепечатанными на машинке протоколами. А затем для вящей «доказательности» прилагали к делу арестованного никем не проверенные, реально существовавшие, а нередко и отсутствующие в делах выписки из протоколов допросов военных, арестованных по другим делам. Так, например, к делу бывшего командира 7 ск комдива Ф.Ф. Рогалева были приложены «обвинительные» выписки из протоколов допросов 33 человек. И все они, как показала дополнительная проверка в 1956 г., оказались неосновательными¹⁷⁷. А тогда – в сентябре 1937 г. – они сработали. И Рогалев был расстрелян.

Получив только им известным путем «признательные» показания от сопротивлявшегося два месяца бывшего начальника артиллерии РККА комдива Н.М. Роговского, следователи особого отдела по излюбленной ими методике стали «подкреплять» их показаниями других лиц. И в этом мероприятии – выдумке, хитрости, беспардонности и наглости следователей не было предела. Ведь проверить-то их никто не мог (или мог, но боялся). И врали они напропалую. К делу Роговского были приобщены выписки из показаний арестованных командармов 1-го ранга И.П. Уборевича и И.Э. Якира, комкора Н.А. Ефимова, комдива Е.С. Казанского, комбрига А.И. Сатина. Но как показала дополнительная проверка в 1956 г., все эти приложенные к делу показания не могли являться доказательством вины Роговского, так как все они неконкретны, не содержат каких-либо сведений о реальной антисоветской деятельности обвиняемого, а состоят лишь из голословных заявлений о причастности Роговского к «военно-фашистскому заговору». Причем, судя по этим выпискам, Якир назвал Роговского участником заговора якобы со слов Уборевича, а Уборевич и Ефимов – со слов Тухачевского. Однако осмотром архивно-следственного дела на Тухачевского установлено, что он (даже при всем искусстве следователей к манипуляциям) никаких показаний в отношении Роговского вообще не давал¹⁷⁸.

Самые примитивнейшие фальсификации при фабрикации дел подследственных встречались буквально на каждом шагу. Вот в декабре 1937 г. арестовывают бывшего начальника войск связи РККА, а затем начальника 5-го Главка Наркомата оборонной промышленности СССР коринженера Н.М. Синявского. Был бы человек, а статья найдется. Выбиваются «признательные» показания и у самого Синявского, произвели его еще в германского и американского шпиона, и в расстрельный день 29 июля 1938 г. он вместе со многими другими военачальниками (но каждый «по своему» делу) приговаривается к ВМН. А что же выяснилось в результате дополнительной проверки в 1956 году? В официальной справке Особого отдела ГУГБ НКВД СССР, послужившей своеобразным юридическим основанием для ареста Синявского, утверждалось, что он как заговорщик уличается показаниями С.В. Бордовского и И.А. Халепского, которые-де узнали об этом со слов Тухачевского. Но в ходе проверки выяснилось, что Тухачевский о Синявском показаний не давал. В этой же справке утверждалось далее: якобы В.М. Примаков показал, что Синявский известен ему как заговорщик со слов И.И. Гарькавого, но Гарькавый Синявского также не называл¹⁷⁹. Что это? Забывчивость или некомпетентность следователей НКВД? Или просто лень? Скорее всего – чувство вседозволенности, ощущение полной, абсолютной, беспредельной власти над всеми попавшими в их руки людьми, да и над теми, которые еще пока «на воле». Ведь никто из них, абсолютно никто, вплоть до наркомов и членов Политбюро ЦК ВКП(б), не застрахован от скоропостижного ареста органами всесильного и всемогущего НКВД. Вот и пишут они, что хотят. И каждый начальник, вплоть до наркома, должен верить им. А если не поверит и попытается проверить, то, во-первых, ему все равно такой возможности не дадут («мы сами себя проверяем»), а во-вторых, сразу становится человеком «подозрительным», кандидатом в покойники.

К делам по обвинению бывших ответственных сотрудников Политуправления РККА корпусного комиссара И.Г. Неронова, бригадного комиссара А.С. Александрова и полкового комиссара В.М. Берлина приобщены выписка из показаний бывшего старшего инспектора ПУ РККА дивизионного комиссара Ф.Л. Блументаля от 3 сентября 1937 г. Но при дополнительной проверке было установлено, что в деле по обвинению Блументаля такого протокола вообще нет¹⁸⁰.

Фиктивными оказались и приобщенные (как основание для обвинения) к делу бывшего комиссара 1-го тяжелого авиакорпуса бригадного комиссара Л.А. Краузе выписки из показаний В.К. Озола, И.Я. Юкамса и Я.К. Берзина. В ходе дополнительной проверки было установлено, что никаких показаний в отношении Краузе они не давали и что в архивно-следственных делах этих лиц вообще отсутствуют подлинные протоколы, выписки из которых приобщены к делу Краузе¹⁸¹.

Обвинение бывшего начальника Управления продснабжения РККА коринтенданта А.И. Жильцова основывалось на показаниях 19 арестованных по другим делам бывших военнослужащих^182а. В ходе дополнительной проверки выяснилось, что все эти показания оказались несостоятельными. Но коринтендант-то еще в сорок первом загиб в заключении…

Пожалуй, самым распространенным и самым губительным для подследственного был такой прием фальсификации, как составление протоколов допросов следователями НКВД в отсутствие допрошенных. Уже к осени 1936 г. широко установилась такая практика, когда после ряда допросов следователь на основе своих записей и главное – на основе требований начальства – составлял протокол, в который вносил все, что, по его мнению, должен был показать арестованный. Протокол перепечатывался на машинке и затем давался арестованному на подпись. Очевидно, лучше всех знал, как все это происходило, нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов. И вот что он вынужден был заявить 3 марта 1937 г. на пленуме ЦК ВКП(б): «Я должен прямо сказать, что существовала такая практика: прежде чем протокол давать на подпись обвиняемому, его вначале просматривал следователь, потом передавал начальству повыше, а важные протоколы доходили даже до наркома. Нарком вносил указания, говорил, что надо записывать так, а не эдак, а потом протокол давали подписывать обвиняемому¹⁸².

Здесь Ежов как бы критикует своего предшественника на посту нар-комвнудела Ягоду и вроде ратует за соблюдение «социалистической законности». Но это очередное проявление фарисейства. На самом деле фальсификация протоколов именно при Ежове приобрела огромный масштаб. Дело доходило до того, что даже протоколы допроса бывшего члена Политбюро ЦК ВКП(б) Я.Э. Рудзутака следователь НКВД писал не со слов Рудзутака, а под диктовку другого следователя НКВД Ярцева¹⁸³.

В результате дополнительного расследования дела бывшего члена Военного совета ЗакВО корпусного комиссара М.Я. Апсе выяснилось, что в ходе предварительного следствия к нему применялись незаконные методы следствия. На судебном заседании Апсе отказался от выбитых ранее у него показаний и заявил: «На предварительном следствии меня принудили дать ложные показания, как на себя, так и на других лиц»¹⁸⁴. По поводу оглашенного в суде собственноручного заявления, в котором на следствии было названо 37 участников военного заговора, корпусной комиссар показал: «Указанное заявление я писал и я его подписывал, но оно совершенно не отвечает действительности и вот почему: заявление я писал под диктовку следователя РАССОХИНА. Названные 37 человек показаны в заявлении не мною, а следователем, который назвал мне эти фамилии и заставил написать о них заявление… Протоколы составлялись без меня, а затем мне приносили и заставляли их подписывать»¹⁸⁵.

Это – свидетельство жертвы. Но сохранилось немало вынужденных признаний и самих палачей. Как явствует из показаний бывшего сотрудника особого отдела НКВД СибВО Грехунова, сотрудники этого отдела Барковский и Егоров вручали арестованному бывшему заместителю начальника политуправления СибВО дивизионному комиссару Н.И. Подарину списки комначсостава и требовали от него давать показания на лиц, указанных в списке¹⁸⁶. Эти особисты добивались того, чтобы арестованный сам назвал «нужных» им лиц. А другие действовали еще более беспардонно. Бывший сотрудник особого отдела НКВД 50-й авиабригады Харакиз показал в 1939 г., что протокол допроса арестованного командира бригады комбрига Д.М. Руденко был сфальсифицирован следователем НКВД Вышковским, который просто вписал в протокол более 20 человек из комсостава бригады, якобы названных комбригом Руденко как участников заговора¹⁸⁷.

Принимавший непосредственное участие в расследовании дела комкора И.С. Кутякова бывший сотрудник Особого отдела ГУГБ НКВД СССР Г.А. Андрианов на допросе 11 января 1956 г. показал, что и к этому прославленному герою Гражданской войны применялись незаконные методы, а протоколы его допроса составлялись лично помощником начальника Особого отдела ГУГБ М.А. Листенгуртом¹⁸⁸.

Дело арестованного комдива К.И. Степного-Спижарного вел начальник 3-го отделения Особого отдела ГУГБ НКВД А.А. Авсеевич. Допрошенный в 1956 г., он показал, что протокол допроса комдива от 15 апреля 1938 г. на 63 листах был составлен в отсутствие обвиняемого, на основании его так называемых собственноручных показаний, полученных от него путем применения мер физического воздействия¹⁸⁹.

В конце ноября 1938 г. были арестованы секретарь Комитета обороны при СНК СССР комкор Г.Д. Базилевич и начальник одного из отделов секретариата полковник Г.М. Даргольц. Стали стряпать дело на них. Один из приемов, особенно наглядно проявившихся именно в этом случае, состоял в том, что привлекали свидетелей, которые давали «нужные» следователям НКВД показания. Одним из таких «советских патриотов» был работник Военной группы Комиссии советского контроля при СНК СССР, а затем и Инспекции Комитета обороны Г.П. Лешуков. Допрошенный в ходе дополнительной проверки в 1955 г. относительно своих показаний, данных им на допросе 1 февраля 1939 г. по делу Базилевича и Даргольца, Лешуков сказал: «Ознакомившись с указанными показаниями, я считаю необходимым заявить, что… мое заявление о вредительской деятельности Базилевича и Даргольца было необоснованным. Допущено оно было потому, что Базилевич и Даргольц к этому времени были уже арестованы как якобы враги народа и в условиях тогдашней обстановки я и сделал упомянутый вывод»¹⁹⁰. Отвечая на вопрос, имелись ли у него какие-либо факты, подтверждающие его заявления о вредительской деятельности Базилевича и Даргольца и как он был допрошен 1 февраля 1939 г., Лешуков заявил: «Таких фактов у меня не было и я о подобной деятельности Базилевича и Даргольца… не располагал какими-либо данными… Я на допрос по этому делу тогда не вызывался… мне был принесен для подписи по месту службы… уже написанный полностью протокол допроса, который и был тогда мною подписан»¹⁹¹.

Очевидно, было бы смешной наивностью говорить о нравственности тогдашним людоедам-следователям НКВД. Но вот о моральном облике оставляемых на свободе некоторых военных можно сделать весьма грустные выводы. Тем более что такая подлость щедро оплачивалась. Базилевич был расстрелян, Даргольц умер в тюрьме, а лжесвидетелю Лешукову было позднее присвоено звание генерал-майора. Как же – «заслужил»…

Допрошенный в процессе предварительного расследования в 1956 г. И.А. Корват охарактеризовал бригинтенданта И.Б. Певзнера, интенданта 1-го ранга Л.Я. Аронова, интенданта 2-го ранга И.И. Густова и интенданта 3-го ранга И.С. Хребтова как честных и добросовестных работников и что о какой-либо их вредительской работе ему ничего не известно. Но в деле вышеуказанных военнослужащих имеется справка о вредительской деятельности в продотделе КВО, подписанная бывшим начальником этого отдела Корватом. На допросе в 1956 г. Корват заявил, что справки о их вредительской деятельности он не составлял, а только подписал их по требованию НКВД¹⁹². Вот и вся мораль: мол, сотрудники НКВД потребовали, отказать не мог. Предательство и клевета давали шанс на выживание. И Корват выжил. А вышеперечисленные четыре военных интенданта во главе с бригинтендантом Певзнером расстреляны в 1938 г. Реабилитированы посмертно.

А вот другой факт подобного же рода. Одним из оснований расстрельного приговора начальнику военно-хозяйственного снабжения 2-й кавдивизии майору В.Г. Дашкевичу был акт «о вредительской деятельности Дашкевича». Его подписал в 1938 г. помощник начальника 1-й части штаба 2 кд Белявский. Майора Дашкевича тогда же, в октябре 1938 г., расстреляли, а «подписант» Белявский дослужился до генерал-лейтенантских погон. И вот почти «20 лет спустя», в процессе реабилитации Дашкевича попросили объяснений и у Белявского. И тот 24 июля 1957 г. письменно заявил, что подписанный им в 1938 г. акт не соответствует действительности, что он совместно с Дашкевичем работал с конца 1937 г. и вредительской деятельности за ним не замечал¹⁹³. Но акт-то подписал! И не за этот ли Иудин грех уничтожения собственной личности ради угождения Системе так усиленно продвигали его в чинах?

Попутно замечу, что «вышел в генералы» и бывший начальник Химического управления РККА коринженер Я.М. Фишман. Он был арестован и под давлением следователей оговорил своего бывшего сослуживца. Того расстреляли, а Фишману как «сознательному» помощнику органам жизнь сохранили («10 лет»), после реабилитации присвоили звание генерал-майора. Немало и других пытались выжить и «продвинуться» путем оговора вчерашних боевых товарищей. И иногда достигали на этом позорном пути определенного личного выигрыша.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.