ЧАСТЬ 4

ЧАСТЬ 4

Эйхман и израильские полицейские

ЛЕСС. Если какие-либо ведомства в оккупированных областях обращались к вашим тамошним представителям с запросами о судьбе и месте нахождения депортированных евреев - вы санкционировали ответ или отказывались отвечать?

ЭЙХМАН. Если запрашивали, то ответ был: для трудового использования, на Восток. Так это официально и называлось. Ведь отдел IV В 4 понятия не имел, кого убьют, а кого пошлют работать. И... я могу себе представить теперь, что раз это называлось "для трудового использования на Восток", то такой вопрос задавали не часто.

ЛЕСС. Вот четыре страницы фотокопий по одному и тому же вопросу.

ЭЙХМАН. Это запрос из Парижа в Главное управление имперской безопасности, отдел IV В 4; просят сообщить, может ли быть дан ответ "Союзу французских евреев" на запрос этой организации, где находятся такие-то депортированные евреи, - на предмет... с целью выплаты пенсий, страховки и тому подобное. На это Главное управление имперской безопасности сообщило телеграммой, подписанной мной, что сведения можно давать не еврейской организации, а французским... вот - французским полицейским службам. Однако, во избежание злоупотреблений с целью обвинения нас в зверствах, не следует упоминать об эвакуации или депортации евреев. Предпочтительнее указывать, что еврей в настоящее время переехал и местонахождение его в данный момент неизвестно. На основании этой телеграммы Париж дал полицейской префектуре соответствующий ответ.

ЛЕСС. Что означает здесь "обвинения в зверствах"?

ЭЙХМАН. Ну, отправку в концентрационный лагерь...

ЛЕСС. И за границей говорят об этом...

ЭЙХМАН. Да, да, в газетах, потому что... И не только... не только поэтому, а там вообще постоянно высказывались против действий имперского правительства, и все такие высказывания - негативные, конечно, - направлялись в рейх по признаку "обвинения в зверствах".

ЛЕСС. Это значит, даже если на самом деле...

ЭЙХМАН. Да, да! Да, да! Все равно, считалось "обвинением в зверствах", даже если было правдой. И когда относилось к другим делам, не еврейским. Все это называлось "обвинения в зверствах".

ЛЕСС. Не шла ли собственно сдача людей лагерю через ваш отдел? Разве людей не...

ЭЙХМАН. Не убийство! Не убийство! Я не...

ЛЕСС. ...не сдавали лагерям через ваш отдел?

ЭЙХМАН. Да, после того как Главное управление делами и хозяйством называло станцию назначения.

ЛЕСС. Я хочу спросить так: евреев собирали, их депортировали, они поступали в лагерь уничтожения, их убивали?

ЭЙХМАН. Так точно.

ЛЕСС. Сдающей инстанцией были ведь вы?

ЭЙХМАН. Да, конечно, сдающей инстанцией - разумеется, господин капитан.

ЛЕСС. Если, например - если теперь другая инстанция требовала свидетельство о смерти, то за этим свидетельством обращались к вам?

ЭЙХМАН. Из министерства иностранных дел, конечно.

ЛЕСС. Обращались к вам. Поскольку вы как сдающая людей организация были тоже ответственны за составление и выдачу свидетельства о смерти.

ЭЙХМАН. Это из МИДа - это они от нас требовали. А мы в свою очередь должны были запрашивать Главное управление делами и хозяйством, потому что у нас ведь не было сведений о том, кого послали на работы, а кого убили.

ЛЕСС. Вот письмо вашего отдела от 21.12.43 в МИД. Оно о еврее, подданном Италии Бернардо Тауберте.

ЭЙХМАН. Да, тут сообщается МИДу, что на пятом году войны есть более важные задачи, чем искать, куда делся один эвакуированный еврей. Достойно сожаления, что посольство республиканской фашистской Италии продолжает на старый лад слать запросы о евреях. Наверное, в этом случае посольство - да, это следует из текста - потребовало дополнительных поисков места пребывания упомянутого, и решено было отказать. Наверное, он был эвакуирован, попал в Освенцим или в другой конечный пункт. Может быть, он был уже мертв, может быть - еще жив. Но вот здесь, эта фраза, что не надо посылать такие запросы на пятом году войны, - она мне напоминает, что с ними вообще не работали - с такими делами.

ЛЕСС. Чего уж стоила жизнь одного-единственного еврея!

ЭЙХМАН. Я хотел бы по этому поводу высказаться pro domo, лично: я не юдофоб и не антисемит. Я говорил это д-ру Лёвенгерцу и коммерции советнику Шторферу в венском центральном отделе по эвакуации, а также доктору Кастнеру в Будапеште, я говорил это, я полагаю, всем. Каждый хоть раз это слышал. Мои сотрудники это знали. У меня не было трудностей с еврейскими политическими функционерами. Я не думаю, чтобы кто-то из них стал на меня жаловаться. Когда в мое отсутствие - я находился в Венгрии - венское гестапо, д-р Эбнер, арестовало коммерции советника Шторфера, и затем его отправили в концлагерь Освенцим, я обратился к Эбнеру, потому что он знал, что Шторфер, точно так же, как и Лёвенгерц, годами занимался еврейскими делами, и его никак нельзя было сажать в концлагерь.

ЛЕСС. Когда вы были в Освенциме по делу доктора Шторфера?

ЭЙХМАН. Из-за коммерции советника Шторфера? Это могло быть... Да, и сначала я нашел в Берлине телеграмму от Гёсса, освенцимского лагерфюрера, в ней было написано, что Шторфер настоятельно просит разрешения поговорить со мной. И я подумал: ладно, это был дельный человек, мы ведь, в конце концов, не один год делали общее дело. Оно того стоит, я поеду. Эбнер в Вене сказал мне: "Если бы он не вел себя так неразумно - он прятался, хотел сбежать. Вот чиновники и ухватились, и сунули его в концлагерь". Согласно приказу рейхсфюрера - кто туда попал, того уже не выпускать, - ничего нельзя было поделать. Ни какой-то д-р Эбнер, ни я, вообще никто ничего не мог сделать.

ЛЕСС. Вы ничего не могли сделать для д-ра Шторфера?

ЭЙХМАН. Я поехал в Освенцим и пришел к Гёссу. Он мне сказал: "Его определили в рабочий барак". Шторфера привели, и он мне пожаловался, сказал про свою беду. Я говорю: "Да, дорогой мой милый Шторфер, что же у нас за несчастье такое?" Еще я ему сказал: "Видите ли, я на самом деле никак не могу помочь; потому что, по приказу рейхсфюрера, никто вас выпустить не может". Тогда Шторфер сказал мне, что хочет попросить, нельзя ли ему не работать, там тяжелая работа; и тогда я сказал Гёссу: "Шторфер может не работать!" Гёсс отвечает: "Здесь все должны работать". Тогда я говорю: "Ладно, я сделаю протокольную запись, чтобы Шторфер подметал гравийные дорожки здесь, в садике перед комендатурой, - там были небольшие дорожки, - и что он имеет право в любое время садиться на скамейки". Я спросил: "Так верно, господин Шторфер? Это вам подходит?" Он был очень рад, и мы пожали друг другу руки, и он получил метлу и сел на скамейку. Это была для меня большая радость.

ЛЕСС. Вы знаете, что с ним произошло?

ЭЙХМАН. Когда я вернулся однажды из Венгрии, я услышал, что Шторфер расстрелян. То же случилось с доктором Эпштейном, которого я знал с 1936 г., с которым я работал в Берлине. Мне показалось тогда, что там воспользовались моим отсутствием, чтобы убрать всех людей, с которыми я работал долгие годы, потому что сам я никогда бы этого не сделал.

ЛЕСС. В ваших центральных отделах еврейской эмиграции в Берлине, Вене и Праге еврейские функционеры сидели вместе с вашими людьми или отдельно?

ЭЙХМАН. В Праге - не могу вспомнить, но думаю, что там было так же, как в Берлине, как было в Вене. В Вене в отделе сидели, может быть, десять, двенадцать, пятнадцать сотрудников, еврейские функционеры из венской общины. Мой начальник Штальэккер не раз приходил в отдел, инспектировал нас, интересовался текущими делами. Он подавал руку каждому еврею, как и чиновникам из министерства финансов и т.д. и т.д. Про Вену я это знаю совершенно точно и думаю, что в Праге, где эта служба была копией венской, то же самое.

ЛЕСС. А в Берлине?

ЭЙХМАН. Про Берлин не могу сказать точно, но думаю, что чиновников из Имперского объединения евреев присылали... присылали и туда, а они ведь были евреи.

ЛЕСС. Проводили ли вы у себя на службе в Берлине в 1940 г. совещание, на которое были вызваны еврейские функционеры из Берлина, Вены и Праги?

ЭЙХМАН. Да. Я их вызывал несколько раз в Берлин, когда вступали в силу какие-либо новые предписания. Однажды еврейских деятелей вызвали в Берлин из всех трех городов, я получил такой приказ от Мюллера. Да, так это было. Я могу даже назвать дату: это было во время выставки "Красный рай", кажется, она называлась... Да, "Красный рай", конечно. Там произошел какой-то акт саботажа, что именно - я уже не помню... И я получил приказ... Как это было? Да, д-р Лёвенгерц, это я помню, д-р Мурмельштейн из Праги, Эпштейн из Берлина. Всего надо было вызвать в Берлин шесть или восемь функционеров. Мюллер объявил им, что по приказу рейхсфюрера СС и начальника германской полиции - тут я не помню, кажется, несколько евреев из берлинской общины, я могу ошибиться, я точно не помню... точно не помню... или просто несколько евреев? - будут расстреляны за саботаж на выставке.

ЛЕСС. Это и было сделано?

ЭЙХМАН. Да, было исполнено - так точно! И функционеры должны были просто принять это к сведению.

ЛЕСС. Вот еще несколько документов - к вопросу о ваших "центральных отделах". Вот письмо вашего отдела IV В 4 от 24 ноября 1942 г. "Государственная тайна! Рейхсфюреру СС и начальнику германской полиции - в настоящее время в полевой ставке. По вопросу: приобретение валюты для вербовки добровольцев в войска СС в Венгрии и обеспечение материальной помощи семьям добровольцев".

ЭЙХМАН. Речь идет, говоря кратко, о следующем. Надо разрешить евреям эмигрировать за соответствующую плату, а за счет этих денег можно покрыть названные расходы войск СС. Вопрос этот, наверное, был поставлен перед начальником полиции безопасности и СД, ответственным за вербовку в войска СС, начальником Главного управления группенфюрером Бергером. Это связано с тем, что в высоких инстанциях евреям, бывало, разрешали эмигрировать за определенную плату. Их собственность и тому подобное.

ЛЕСС. Следует ли понимать это письмо так, что ваш отдел давал согласие на эмиграцию некоторых пожилых евреев - вместо того чтобы депортировать их в лагерь уничтожения - за плату в валюте в размере 100.000 швейцарских франков с головы?

ЭЙХМАН. Да. В принципе, да! После того как Рейхсбанк и министерство экономики обратились с этим к Главному управлению имперской безопасности. Отдел IV В 4 не мог принимать такие решения сам, а должен был испрашивать санкцию руководства, потому что ведь существовал приказ - не отпускать в эмиграцию никого.

ЛЕСС. И этих старых евреев тогда отпускали - за выкуп?

ЭЙХМАН. После полученного министерством экономики и Рейхсбанком разрешения вмешалось и Главное управление СС, возглавляемое группенфюрером Бергером. Они, наверное, решили, что этим делом могло бы заняться и СС. Вот такой запрос и есть смысл этого документа.

ЛЕСС. Я показываю вам теперь две фотокопии. Одна из них - это письмо германского посольства в Афганистане от 14 декабря 1940 г., речь в нем идет о попытках профессора Флейшмана из Вены и капельмейстера Отто Кольмана, тоже из Вены, оба евреи, получить преподавательские должности в Афганистане и выехать туда. Второй документ - письмо вашего отдела в министерство иностранных дел от 28 февраля 1941 г., относящееся к этим двум евреям. В нем сказано: "В связи с вашим письмом от 18.2.1941 сообщаю, что мной даны указания центральному отделу еврейской эмиграции в Вене о том, чтобы в ходе высылки евреев из Вены в генерал-губернаторство упомянутые в письме германского посольства в Афганистане от 14 декабря 1940 г. евреи Флейшман и Кольман были отправлены с одним из следующих эшелонов. На этом можно считать дело закрытым. По поручению: Эйхман". Это ваша подпись.

ЭЙХМАН. Об этом могу только сказать, что в ходатайстве было отказано. Поскольку речь идет о профессоре, требовалось, наверное, получить санкцию... имперского министра образования и действовать соответственно.

ЛЕСС. Вы приписали к письму от 28 февраля 1941 г. собственноручно слова: "в генерал-губернаторство"?

ЭЙХМАН. Так точно. Это мои слова. Я ведь должен был указать, куда именно.

ЛЕСС. Как согласуется это письмо с вашими неоднократно повторенными заверениями, что все ваши устремления, даже во время войны, были направлены на помощь евреям, пытавшимся эмигрировать?

ЭЙХМАН. Да, я уже говорил: насколько мог. В этом случае я, наверное, ничего не мог поделать. Я должен был... должен был получить еще санкцию министерства образования... Я думаю, что министерство образования на основании... этого... обстоятельств этого дела... да, я должен был получить от них. Если такая история попала... попала в бумажную карусель, то там и будет вертеться.

ЛЕСС. Решающей инстанцией были вы. Ведь из этого документа не следует ничего, кроме двух фактов: что, пока велась переписка, вы уже дали указание центральному отделу эмиграции евреев отправить этих двух евреев в генерал-губернаторство и что "на этом можно считать дело закрытым".

ЭЙХМАН. Да, но... Но ведь должны были... что-то должно было предшествовать. Вот, пожалуйста, эвакуация 28 февраля 1941 г. - но ведь эвакуация продолжалась еще долго. Наверное, дело было в чем-то таком, что гестапо - местное гестапо наложило свое вето.

ЛЕСС. Ни о каких обстоятельствах, связанных с безопасностью, в этом документе не упоминается.

ЭЙХМАН. Во всяком случае, после того, как по делу закончена переписка, оно должно быть исполнено по существу. Потому что наше дело - это ведь еще только бумаги. Ничего другого предположить нельзя. А я читаю здесь "министр по делам культов...", "ваши обращения к министру культов…". Может быть, это... он имеет в виду министра образования?

ЛЕСС. Афганского...

ЭЙХМАН. Посольство - посольство Германии в Афганистане пишет в министерство иностранных дел: "Случайно мне попало сегодня в руки письмо, адресованное господину министру по делам культов... два господина из Вены обращаются к афганскому министру и справляются о ходе дела с направленным ими министру по делам культов..." Ага, так это, это афганский министр культов.

ЛЕСС. Посольству Германии "попало в руки" письмо немецких евреев. Об этом вам сообщили по служебным каналам. И принято решение: в генерал-губернаторство!

ЭЙХМАН. Да, это, должно быть... это... я не могу... Я ничего больше не могу об этом сказать, господин капитан, кроме того, что предположил, как оно могло быть...

ЛЕСС. Я прочту вам документ. "Начальник полиции безопасности и СД, Берлин SW 11, от 9 октября 1941 г. - Рейхсфюреру СС, главное управление кадров. По вопросу штурмбаннфюрер Адольф Эйхман, № в СС - 45326. Прошу присвоить штурмбаннфюреру Адольфу Эйхману с 9 октября 1941 г. очередное звание оберштурмбаннфюрера. Я предлагаю это производство на основании особенно успешных действий Эйхмана, который в качестве руководителя центрального отдела еврейской эмиграции имеет особые заслуги в деле очистки Восточной провинции от евреев. Благодаря деятельности Эйхмана сохранены для Германского рейха огромные ценности и имущество. Также отмечена работа Эйхмана в протекторате, которую он проводил инициативно и с требуемой твердостью... В настоящее время Эйхман ведает всеми вопросами по очистке и переселению. В силу важности этого круга задач, считаю повышение Эйхмана в звании целесообразным также с точки зрения интересов службы. Заместитель: подпись - Штрекенбах, бригадефюрер СС".

ЭЙХМАН. Это обычное представление на повышение в звании. Я ничего об этом сказать не могу, там все в порядке.

ЛЕСС. В чем состояли ваши особые заслуги в деле "очистки от евреев" Восточной провинции, Австрии?

ЭЙХМАН. Господин капитан, это как при каждом повышении, такие вещи, которые, конечно, должны как-то... надо как-то хвалить человека, иначе его не повысят. Это так для мелких чиновников, это так для средних чиновников и это так для высших чиновников. Без такого... без каких-нибудь особых похвал не может быть повышения. Это всегда так.

ЛЕСС. Однако похвалы должны основываться на чем-то, отвечающем действительности.

ЭЙХМАН. Верно, господин капитан. Я в Вене и в Праге выполнял свою задачу с чрезвычайным служебным рвением. Я этого никогда не отрицал, я воспринимал эти обязанности всей душой и вложил мою долю в то, что эмиграция из Остмарка и... из... из Австрии и тогдашней части Чехословакии, это из Богемии и Моравии, могла форсированно осуществляться. И не делал из этого тайны от тогдашних руководителей, д-ра Лёвенгерца и т.д., никогда секрета не делал. Значит, не могу и теперь.

ЛЕСС. В этом документе упоминаются "огромные ценности и имущество". Вы говорите, что речь идет о фонде поддержки эмиграции. Этот фонд был образован из имущества евреев, которые затем эмигрировали, и из того, что они не могли взять с собой?

ЭЙХМАН. Да... конечно. Из этого составился фонд.

ЛЕСС. Как понимать упомянутую здесь "требуемую твердость", отличавшую вас?

ЭЙХМАН. Господин капитан, это были просто крылатые слова... вообще в СС. Это... в СС всегда называлось... указание... Гиммлер сказал, что эсэсовец должен быть тверд по отношению к себе и к другим, он должен делать больше, чем обязан; эти... эти сентенции - мы так их называли - провозглашались Гиммлером обычно к Новому году. И появлялись новые крылатые слова. Долгое время повторялось то и дело: твердость! твердость!.. Потом стойкость, выдержка! И все эти словечки.

ЛЕСС. Согласны ли вы, что каждый приличный человек, который прочтет этот документ, сможет понять его только одним образом, а именно, что вы были повышены в звании до оберштурмбаннфюрера потому, что отличились в отправке евреев "с требуемой твердостью" на смерть и в разграблении имущества этих еврейских жертв?

ЭЙХМАН. Сегодня, через 15 лет, это выглядит на самом деле так, господин капитан. Но это было не так.

ЛЕСС. Решение вопроса "быть или не быть" немецкому народу вы видели в необходимости уничтожения всего еврейского народа, всех евреев Европы?

ЭЙХМАН. Господин капитан, если бы мне в то время сказали: "Твой отец изменник", то есть что мой собственный отец изменник и я должен его убить, то я сделал бы это. В то время я тупо следовал приказам, тупо и послушно исполнял приказы и в этом находил - как бы мне выразиться - свое назначение. Все равно, какое бы мне ни давали задание, господин капитан.

ЛЕСС. Если бы вам сказали, что ваш отец изменник, вы бы не потребовали хоть немного больше доказательств, прежде чем выполнять такой приказ?

ЭЙХМАН. Господин капитан, я не думаю, что в то время такое рассуждение имело смысл... имело смысл, не думаю. Везде мы видели мертвых, и было свое личное отношение к этим вещам, которого сегодня уже нет.

ЛЕСС. Вы, значит, должны были прийти к убеждению, что спасение немецкого народа может быть только в уничтожении евреев?

ЭЙХМАН. Господин капитан, таких понятий у нас вообще не было, не было их. Нам приказывали - и поэтому приказанное выполнялось. Если я получаю приказ, то я не должен его толковать, а если я отдаю приказ, то запрещено его обосновывать, этот приказ. Я получаю приказ - и обязан слушаться.

ЛЕСС. Но не обязаны, если речь идет о явно незаконном действии.

ЭЙХМАН. Вы сказали, господин капитан, - незаконном. Сегодня я совсем иначе отношусь к этим вещам - не только я, но... э... э... но, наверное, почти все, за исключением нескольких тронутых упрямцев, которые бывают всегда. Но тогда? Я бы не считал это незаконной деятельностью. Я совершенно честно говорю о своем тогдашнем отношении, господин капитан. Если бы меня спросили о чем-то таком до 8 мая 1945 г., до конца войны, я бы ответил: "Это... это правительство, которое... э... э... выбрано большинством германского народа; все... э... э... культурные страны мира имеют свои представительства и так далее". Зачем мне, маленькому человеку, задумываться над этим? Я получаю приказ от своего руководителя и не смотрю ни вправо, ни влево. Потому что это не мое дело. Мое дело слушаться и повиноваться.

ЛЕСС. Если, например, ваш руководитель даст приказ расстреливать гражданское население - не заложников, а просто так - схватили людей и приказывают: "Расстрелять!" Что, подчиненный должен исполнить такой приказ?

ЭЙХМАН. Точно так же, господин капитан, как пилоты союзных бомбардировщиков сбрасывали свои бомбы на немецкие города и убивали женщин, и детей, и стариков. Точно так же! Он может сделать одно: он может - в этом свободен каждый - застрелиться.

ЛЕСС. Здесь надо различать между боевой операцией и невоенной акцией.

ЭЙХМАН. Да, да, все это случалось на войне, господин капитан. Но я никогда не стоял перед этой альтернативой - расстреливать или отдавать приказ о расстреле.

ЛЕСС. Но если ваш подчиненный выполняет явно преступное приказание, будет он отвечать за это?

ЭЙХМАН. Во время войны есть только одно: следовать приказу. Если кто-то ослушался, его ждет военный суд. Если он исполнил приказ, а это был приказ неправильный, к ответственности должен быть привлечен отдавший приказ. Так было всегда. Все эти вещи, они в нас уже въелись, постепенно... Мы со всем этим срослись, ничего не знали, кроме следования приказу; были закованы в цепи присяги.

ЛЕСС. В чем состояли в отделе IV В 4 функции вашего сотрудника Дитера Визлицени?

ЭЙХМАН. Визлицени был придан германскому посольству при правительстве Словакии в Братиславе. Это было Heсколько двойственное положение, потому что в первую очередь он был обязан выполнять указания германского посланника Лудина. Его отношения с полицией безопасности были там чисто информационными - он посылал им отчеты.

ЛЕТОПИСЕЦ. Такие "атташе" назначались в столицы стран, которые не были захвачены Германией путем военных действий, но под давлением Гитлера вовлекались в сферу его господства. Эти сотрудники представляли спецслужбы рейха, но в первую очередь были "советниками по еврейскому вопросу"; их задача заключалась в проведении в стране пребывания антисемитской политики. Почти все эти люди были из СС. Формально они числились по ведомству министерства иностранных дел рейхсминистра фон Риббентропа, постоянно конфликтовавшего с Гиммлером и СС, в том числе по вопросу о круге обязанностей и подчиненности таких атташе, большинство которых считало себя принадлежащими к "рати Гиммлера" в гораздо большей степени, чем к дипломатическому корпусу.

ЛЕСС. Находились ли вы в мае 1942 г. в Братиславе, или, если хотите, в Прессбурге?

ЭЙХМАН. Могло быть, но я уже не помню.

ЛЕСС. Вы беседовали с министром Махом?

ЭЙХМАН. Я думаю, это был министр внутренних дел. Так мне кажется - но точно я этого не знаю. Припоминаю фамилию... Теперь вспомнил: я с ним говорил, я с ним... Если это был министр внутренних дел, значит, я с ним говорил. Я был в гостях у министра внутренних дел - был у него однажды вечером в гостях.

ЛЕСС. Было ли так, что вы обещали Маху и премьер-министру Туке, что словацкие евреи - речь здесь идет о 17.000 евреев, которые были высланы из Словакии в Польшу в феврале 1942 г., причем их семьи должны были следовать с ними, - что с этими евреями будут обращаться прилично, по-человечески?

ЭЙХМАН. Этого я не помню... я не знаю... Я так говорил?.. Мы договаривались?

ЛЕСС. Были ли после этого отправлены в Польшу примерно тридцать пять тысяч евреев?

ЭЙХМАН. Из Словакии? Тридцать пять? Господин капитан, если вы так говорите, так, наверное, и есть, но я действительно не знаю сколько...

ЛЕСС. Я не говорю. Я спрашиваю вас!

ЭЙХМАН. Ах, так. Пожалуйста, может быть... если... если число как-то названо... было названо, то оно, несомненно, верно. Но я... я не берусь приводить вообще никаких цифр, потому что не могу назвать их даже приблизительно.

ЛЕСС. Визлицени сообщил вам, что словацкое правительство хотело послать делегацию в Польшу, чтобы убедиться в благополучии словацких евреев?

ЭЙХМАН. Я не хочу... не хочу отрицать, господин капитан, но не могу в настоящее время дать об этом никаких показаний.

ЛЕСС. Были вы официально уведомлены словацким правительством, что такая делегация должна быть послана в Польшу?

ЭЙХМАН. Меня об этом уведомляли? Господин капитан... Теперь мне кажется... что-то такое я вспоминаю. Но об этом уведомляли не меня, а МИД, а уже оттуда сообщили полиции безопасности.

ЛЕСС. Когда Визлицени в конце июля - начале августа 1942 г. был в Берлине, вы с ним беседовали о судьбе словацких евреев в Польше?

ЭЙХМАН. Словацких евреев в Польше? Я не знаю... я не думаю.

ЛЕСС. Вы тогда сообщили Визлицени, что большинства этих словацких евреев уже нет в живых?

ЭЙХМАН. Прошу вас, господин капитан, я пытаюсь теперь реконструировать... Если такое ходатайство словацкого правительства поступило в полицию безопасности, то я должен был автоматически получить сведения - что произошло с этим контингентом? Я должен был реагировать и обратиться в Главное управление делами и хозяйством. В этом случае я послал бы Гюнтера, а Гюнтер обсудил бы вопрос с Либехеншелем или с Глюксом: что там случилось? Скорее всего, ни Либехеншель, ни Глюкс не могли бы сразу ответить, а должны были сначала узнать сами. Вот так это могло происходить.

ЛЕСС. Таким образом, существует возможность, что после выяснений вы при случае сказали Визлицени, что большей части словацких евреев уже нет в живых.

ЭЙХМАН. Если... Но теперь разрешите продолжать - если меня поставили в известность о том, что произошло с еврейским контингентом, я бы, разумеется, сказал Визлицени правду.

ЛЕСС. Когда после войны был процесс по делу Визлицени, он показал на суде: "В 1943 г. Эйхман вызвал меня в Берлин и сказал, что я должен ехать в Салоники, чтобы там вместе с германским военным командованием в Македонии решить еврейский вопрос. Далее Эйхман сообщил мне, что техническим исполнителем всех мероприятий в Греции он назначил гауптштурмфюрера Брукнера. В Салониках евреи должны быть сначала сконцентрированы в определенном квартале города. После того как эта концентрация была проведена, в начале марта Брукнеру пришла телеграмма от Эйхмана, содержавшая приказ: немедленно отправить всех находящихся в Салониках и в Македонии евреев в Освенцим. Там было больше 50.000 евреев, я думаю, 54.000 евреев; их и увезли". Вы желаете как-то прокомментировать это?

ЭЙХМАН. Бруннер действовал в Салониках самостоятельно? Но ведь ясно, что командовал Визлицени как старший по званию. Это само собой разумеется. Это не может быть иначе, это невозможно, чтобы от одного и того же ведомства, в одной и той же области, в одном и том же городе возились два офицера разного ранга, и каждый делал, что он хочет. Такого не бывает. Разумеется, Визлицени... имел... у него... как мне сказать... он имел задание.

ЛЕСС. Ему был задан вопрос: "Находились ли в числе назначенных на отправку евреев больные?" Он ответил: "Собственно в лагере... в концентрационном лагере не было замечено каких-либо особых случаев заболевания. Но в кварталах города, заселенных евреями, свирепствовал сыпной тиф и другие заразные болезни, особенно туберкулез легких. В разговоре по телефону я обратил внимание Эйхмана на заболевания тифом. Он не реагировал на это обращение и приказал немедленно приступать к отправке".

ЭЙХМАН. Это безусловно неверно. Это же... Мне такое... такого всыпали, если бы я позволил эвакуировать тифозных больных или вообще инфекционных. Да я был бы сущим дьяволом - извините, господин капитан, за такое выражение, - если бы дал согласие. Я бы... Мне пришлось бы иметь дело с худшими служебными - служебными! - последствиями.

ЛЕСС. На вопрос, сколько эшелонов потребовалось для отправки евреев из Салоник, Визлицени ответил: "Было около 20, примерно 20 или 25 товарных поездов. Загружали не менее 2.000, в некоторых случаях и по 2.500 человек в эшелон. Использовались закрытые товарные вагоны. Эвакуируемым давали с собой пропитание примерно на десять дней - хлеб, маслины, сухие продукты. Кроме того, воду и санитарные устройства". Это примерно соответствует тому, как было при других депортациях?

ЭЙХМАН. Да, но мне кажется, что это немного через край, я не знаю, по каким причинам они там приняли такую загрузку. Я не знаю, что это были за вагоны.

ЛЕСС. Визлицени был задан вопрос: "Куда именно направлялись эти эшелоны с евреями из Греции?" Он ответил: "Во всех случаях в Освенцим! Евреев отправляли всех без исключений на так называемое окончательное решение. Я имею в виду то, что разъяснил мне про окончательное решение Эйхман: что их, значит, биологически уничтожат. Насколько я понял из разговоров с Эйхманом, это уничтожение происходило в газовых камерах. После этого тела сжигались в крематориях". Вы ведь рассказали ему, каким способом происходит уничтожение?

ЭЙХМАН. Это, конечно, возможно. Он ведь знал о моем посещении, о моем докладе Мюллеру... И я ведь говорил уже, что излагал моим людям дело так, как оно было на самом деле.

ЛЕСС. Визлицени спросили: "Сколько евреев, о судьбе которых вам лично известно, были подвергнуты "окончательному решению", т.е. умерщвлению?" Он ответил: "Точное число мне чрезвычайно трудно установить. У меня только одна отправная точка, это разговор Эйхмана с Гёссом в Вене, в котором тот сказал, что среди евреев, прибывших из Греции в Освенцим, было очень мало пригодных для работы. Евреев из Словакии и Венгрии было примерно до 25-30 процентов трудоспособных. Мне очень трудно точно назвать общее число. Лично Эйхман не раз говорил, что не менее четырех миллионов евреев, иногда он называл даже число в пять миллионов. По моей личной оценке, уничтожено было не менее четырех миллионов евреев". У вас есть к этому какой-нибудь комментарий?

ЭЙХМАН. Об этом я... я думаю... об этом... я думаю, что в основном я уже говорил, господин капитан.

ЛЕСС. И это сходится с тем, что вы говорили.

ЭЙХМАН. Приблизительно. Значит, это могло быть в феврале 1945 г., когда я говорил со многими подчиненными мне тогда офицерами. Может в основном совпадать. Только вот разговора такого с Гёссом в Венгрии или в Вене - этого я ну абсолютно не могу вспомнить. И процентов тоже.

ЛЕСС. Визлицени спросили также, говорили ли вы тогда еще что-нибудь о числе убитых евреев. Он ответил: "Эйхман выразился об этом в особенно циничной форме, он сказал, что смеясь прыгнул бы в шахту, потому что ощущение, что у него на совести пять миллионов человек, чрезвычайно его радует".

ЭЙХМАН. Это... театр, театр! Это... иначе нельзя назвать, как театр, театр! Ведь все это... все это... это дело, да, господин капитан... эти... этот... последний шаг... сначала самоубийство и так далее и так далее... Это была... была... была последняя речь, которую я произнес перед моими людьми, как я уже сказал. Что я тогда сказал, может не совпадать дословно, но по смыслу - вот что совершенно точно. Ведь это моя... мое... это было мое резюме тогда... - при... как это сказать?.. - когда рушился мир, в котором я жил, в те дни, когда я был в шоке, я... ах, не нервный шок, а мораль... моральный шок кричал во мне: рейху капут, ничего не вышло, все было напрасно, вся война - зря. Я там так сказал - как в моих показаниях. Но что за театр! Никогда, никогда, господин капитан, я не говорил... Про шахту - это единственное, что верно! Шахта - это верно, я так сказал...

ЛЕСС. Не в связи с этим вопросом?

ЭЙХМАН. ...но ведь не в связи с этим вопросом! Нет, никакой это был не цинизм, наоборот. Я... я был... я был в состоянии, которое вообще не допускает цинизма, которое только... выражает только глубокую горечь, ведь миллионы жертв и с нашей стороны... миллионы с вражеской стороны тоже... И я сказал тогда о примерно пяти миллионах - это верно. Пять миллионов, сказал я.... и все напрасно... Я только для... Только одно я сказал: но целых пять лет им пришлось биться с рейхом! Но что до цинизма, извините!

ЛЕСС. С одной стороны, если Визлицени говорит здесь: он смеясь прыгнул бы в шахту, потому что чувствовал, что у него на совести пять миллионов человек...

ЭЙХМАН. Нет, нет, нет, господин капитан, я это отрицаю, я действительно должен отрицать это. Эту... этой... эта фраза совершенно не моя! И, кроме того, она же неверна. Мои люди сочли бы меня невеждой с манией величия, они ведь точно знали, что это не я убил пять миллионов евреев. Визлицени точно знал, по меньшей мере, не хуже меня, что убийствами мы не ведали.

ЛЕСС. Во всех ваших заявлениях вы все время прячетесь за слова "это было не в моей компетенции, это не моя область, это были предписания, которые я получал, это относилось к управлению железных дорог..." и т.д.

ЭЙХМАН. Да, а что же мне делать, господин капитан? Ведь как начальник отдела IV В 4 я действительно отвечал не за всё, а только за свой довольно четко очерченный круг задач. И этот довольно узкий круг задач можно в любое время установить. Я ведь не мог делать что захочу.

ЛЕСС. Здесь у меня материалы Нюрнбергского процесса главных военных преступников, это 38-й том. Вот документ. Он касается организации и распределения функций в Главном управлении имперской безопасности по состоянию на 1 октября 1943 г. Снабжен грифом "Секретно". Там значится в числе прочего: Отдел IV В 1: Политический католицизм (Штурмбаннфюрер Ротт). IV В 2: Политический протестантизм и секты (Ханненбрух). IV В 3: Прочие церкви, масонство (Вандерслебен). Затем IV В 4: Еврейские дела, мероприятия по очистке; конфискация имущества враждебных народу и государству лиц, лишение германского гражданства. Это ваша фамилия?

ЭЙХМАН. Так точно! И все верно.

ЛЕСС. Окончательное решение еврейского вопроса считалось решающим фактором войны?

ЭЙХМАН. С точки зрения верхов, наверное, ведь сверху все время... Я хотел бы указать здесь на одно различие, господин капитан. Сначала, с какого-то времени, мы только и слышали - не вести никаких работ, кроме имеющих военное значение. По мере того как война продолжалась, слова "имеющие военное значение" не были отброшены, но дополнены словом "решающее". И когда что-либо проверяли, преимущество отдавалось тому, что имело категорию "решающего военного значения".

ЛЕСС. И окончательное решение еврейского вопроса относилось к этой категории?

ЭЙХМАН. Так точно, относилось. Уже потому, господин капитан, что это понятие... гм... как бы это сказать? Это я помню - относилось потому, что транспорт... э... заявки, понимаете, заявки на вагоны в имперское министерство путей сообщения удовлетворялись, только если было "военн..." (Эйхман берет сигарету.) ...Большое спасибо, только, если был гриф "военного значения" вначале, а потом - "решающего военного значения".

ЛЕСС. Ваши люди, сотрудники вашего отдела, подавали заявления о желании пойти на фронт?

ЭЙХМАН. О да! Постоянно, постоянно, всегда. Как и я. Потому что каждый хотел подальше от этого...

ЛЕСС. Такие ходатайства вами удовлетворялись или принципиально отклонялись?

ЭЙХМАН. Господин капитан, такие вещи, как правило, не передавались по службе дальше. Потому что официально - и это точно знал каждый - это не имело смысла. Они "пропадали". И, кроме того, считались недопустимыми, потому что мы были поставлены на этот пост приказом и были обязаны оставаться на посту. Несмотря на это, многие пытались; скажем, за много лет у него с кем-то из начальства сложились, как ему казалось, личные отношения и тому подобное, ну, и он обращается, надеясь, что тот не откажет. Точно так, как делал я сам. Если бы я, например, подал официальное заявление по службе с просьбой перевести меня на фронт, то получил бы - за нарушение субординации и чтобы остальным не повадно было - такой нагоняй, что только держись. И так поступили бы начальники с любым подчиненным.

ЛЕСС. Но все же обычно людей, желавших пойти на фронт, отпускали.

ЭЙХМАН. Да, но не из гестапо, господин капитан. Отсюда никого не отпускали. Я не раз просил Мюллера...

ЛЕСС. Употребляли ли вы в течение сорок первого - сорок пятого годов алкогольные напитки в большем количестве, чем раньше?

ЭЙХМАН. No, no, nо. Могу сказать - уж скорее, наоборот. Ведь во время войны - я ведь жил в Берлине - бывали, я помню, воскресенья, когда я и хотел бы откупорить бутылку, да ее у меня не было.

ЛЕСС. Ратовали ли вы в беседах с другими эсэсовцами, не работавшими в вашем отделе, но связанными с вами по службе, за полное уничтожение всех евреев, всех, до кого только можно добраться?

ЭЙХМАН. No! Я никому такого не говорил. Этого не сможет утверждать никто - ни один человек. Никто не сможет утверждать такое.

ЛЕСС. Состояли ли вы в служебных отношениях с учреждением "Наследие предков. Институт прикладных исследований" в Берлине?

ЭЙХМАН. No, no, nо.

ЛЕТОПИСЕЦ. Организация "Наследие предков" была чисто гиммлеровской и полностью отвечала характеру шефа, имея хаотичную структуру и романтические цели. Любая бессмыслица оправдывалась тезисом о цели, которая оправдывает любые средства. Под прикрытием невинного исследования родословных скрывались такие заказные работы, как опыты над живыми узниками лагерей, с одной стороны, и изучение истории древних германцев, с другой. Руководителем этого подозрительного заведения был профессор Вольфрам Зиверс.

ЛЕСС. Вы знали штандартенфюрера СС доктора Зиверса, руководителя "Наследия предков"? Имели служебные отношения с доктором Зиверсом?

ЭЙХМАН. No, no, nо. Не помню. Совершенно не помню.

ЛЕСС. Вы знали гауптштурмфюрера СС профессора доктора Хирта из Сграсбургского университета?

ЭЙХМАН. Хирта? No. Тоже нет.

ЛЕСС. Занимались ли вы или ваш отдел переводом заключенных из одного концлагеря в другой?

ЭЙХМАН. Нет, нет, нет. Из одного концлагеря в другой?

ЛЕСС. Допустим, из Освенцима в Маутхаузен? Или из Освенцима в Натцвейлер?

ЭЙХМАН. Нет. Нет. Нет. Я за это совершенно не отвечал. За это... это же... это было в ведении отдела превентивного заключения.

ЛЕСС. Имели ли вы служебные отношения с оберштурмбаннфюрером СС доктором Рудольфом Брандтом из личного штаба рейхсфюрера СС?

ЭЙХМАН. Личный врач Брандт? Да, он был личным врачом... Брандт. Я не знаю, был он личным врачом Гитлера или...

ЛЕСС. Гиммлера?

ЭЙХМАН. Да, Гиммлера! No, никаких отношений с ним я не имел.

ЛЕТОПИСЕЦ. Д-р Рудольф Брандт не был врачом. Он был адъютантом Гиммлера, но должность не отражает характера его деятельности и влияния. А д-р Карл Брандт, даже не родственник Рудольфу Брандту, был врачом, одним из личных врачей Гитлера. То, что Эйхман путает этих людей, демонстрирует явно: сам он поднялся не слишком высоко в иерархии нацистского государства. Иначе должен был знать уж, по крайней мере, Рудольфа Брандта, который был при Гиммлере чем-то вроде "старшего куда пошлют". На процессе нацистских врачей в 1946 г. Рудольф Брандт был приговорен к смертной казни, приговор приведен в исполнение. То усе и с лейбврачом Гитлера Карлом Брандтом. Но подозревать, что Эйхман хотел бы скрыть такое знакомство, не имеет смысла - из него не вытекают обвинения, которые могли бы ухудшить и без того плачевную для Эйхмана ситуацию.

ЛЕСС. У меня здесь фотокопии документов, предъявленных на Нюрнбергском процессе номер один по делу врачей. Отправитель письма - "Наследие предков", имперский руководитель. Я вам читаю: "Берлин, 2.11.42 Секретно. Оберштурмбаннфюреру СС д-ру Брандту. Дорогой товарищ Брандт, как вам известно, в свое время рейхсфюрер СС приказал, чтобы гауптштурмфюрер СС проф. д-р Хирт получал для своих исследований все, что ему требуется. Для определенных антропологических исследований - о них я уже доложил рейхсфюреру - необходимы 150 скелетов заключенных евреев, которые надлежит доставить из концлагеря Освенцим". И т.д. и т.д., подписано: "С товарищеским приветом, хайль Гитлер, ваш Зиверс". Второй документ - докладная этого профессора Хирта: "По вопросу: получение черепов еврейско-большевистских комиссаров для научных исследований в имперском Страсбургском университете". Там написано: "Имеются обширные коллекции черепов почти всех рас и народов. И только черепов евреев так мало, что работа с ними не может дать надежных результатов. Война на Востоке дает нам теперь возможность пополнить их количество. Сохраняя черепа еврейско-большевистских комиссаров, представляющих собой отвратительный, но характерный тип недочеловека, мы будем иметь возможность получить представительный научный материал. Беспрепятственное получение и сохранение черепов целесообразнее всего организовать путем распоряжения по войскам вермахта - немедленно передавать в дальнейшем полевой полиции всех еврейско-большевистских комиссаров живыми. Ответственный за сохранение материала - в скобках: военнослужащий вермахта или даже полевой полиции - молодой врач или студент-медик обязан сделать необходимые фотографии и серию антропологических измерений. Затем, после умерщвления еврея, чья голова не должна быть повреждена, он отделяет голову от туловища и отправляет ее в консервирующем растворе, в специально приспособленной для этой цели и надежно запирающейся металлической емкости к месту назначения". Теперь следующие документы. Письмо от 21 июня 1943 г. из "Наследия предков", гриф "государственная тайна". В Главное управление имперской безопасности, отдел IV В 4, оберштурмбаннфюреру СС Эйхману, лично. "По вопросу: создание коллекции скелетов. В соответствии с письмом от 25.9.42 и имевшими место личными договоренностями по данному вопросу сообщаем, что уполномоченный для выполнения данного специального задания сотрудник д-р Бруно Бегер закончил в связи с имеющейся опасностью эпидемии работы в концлагере Освенцим 15.6.43. Всего обработано 115 человек, из них 79 евреев, 2 поляка, 4 среднеазиата и 30 евреек. Эти заключенные, раздельно мужчины и женщины, помещены в настоящее время в лазарет концлагеря Освенцим и находятся в карантине. Для дальнейшей обработки этих лиц в настоящее время необходимо передать их в концлагерь Натцвейлер, при этом, в связи с опасностью эпидемии в Освенциме, - в кратчайшие сроки. Именной список указанных лиц прилагается. Просим соответствующих указаний". Теперь последний документ: "Рейхсфюрер СС, личный штаб, полевая ставка, 6.11.42. Секретно. В Главное управление имперской безопасности, отдел IV В 4, оберштурмбаннфюреру СС Эйхману лично. - Рейхсфюрер СС дал указание, чтобы директору анатомического отделения в Страсбурге гауптштурмфюреру СС проф. д-ру Хирту было предоставлено все необходимое для его исследований. По поручению рейхсфюрера СС прошу в связи с изложенным обеспечить условия для создания планируемой коллекции скелетов. - По поручению: оберштурмбаннфюрер СС Брандт".

ЭЙХМАН. Я и теперь не могу вспомнить фамилию. Во всяком случае, это был приказ рейхсфюрера СС и начальника германской полиции, так следует из всей переписки. Наверное, я спихнул все это дело, согласно распределению обязанностей, в Главное управление делами и хозяйством. Где мне было взять черепа убитых?

ЛЕСС. Речь идет здесь о скелетах, а еще больше - о живых людях.

ЭЙХМАН. Это верно. Так точно!

ЛЕСС. Это значит, о живых людях, которых надо превратить в скелеты.

ЭЙХМАН. Да, да, врачей посылали в концлагерь, чтобы они их там искали. С какой стати они обратились ко мне, непонятно. И ведь здесь нет письма от меня - ответа, что ли. Возможно, значит, что все это дело... конечно, не по моей инициативе... а по указанию Мюллера, поскольку существовал приказ рейхсфюрера, я и передал это по подчиненности в главное управление "Д. и X.", делами и хозяйством. Ничего иного нельзя себе представить, я же не мог... я же не мог поставлять скелеты... поставлять живых людей. У меня ведь... у меня нет лагеря, в котором их могут отобрать. Это же может произойти только в концентрационном лагере.

ЛЕСС. Да, но затем вы, наверное, дали лагерю указание, чтобы...

ЭЙХМАН. Я не мог дать указание, потому что указание уже дал рейхсфюрер.

ЛЕСС. Да, но вы же дали указание, что людей надо отправить в Натцвейлер.

ЭЙХМАН. Нет, я и этого не мог сделать, это должен делать отдел превентивного заключения.

ЛЕСС. Из этого письма Зиверса следует, однако... что... что пишет он на основании беседы с вами.

ЭЙХМАН. Да, вот это верно...

ЛЕСС. Что это была за беседа?

ЭЙХМАН. … верно, потому что я помню, как это происходило, конечно! Но я не знал - что о скелетах. Я знал только про черепа убитых... После того как меня поставили в известность, что рейхсфюрер СС и начальник германской полиции лично распорядился и приказал, дело надо было передать в инстанцию, которая за это отвечает. Я ведь не был ответственным.

ЛЕСС. Вы провели это дело?

ЭЙХМАН. Проводить его я не могу, господин капитан, проводить должен... должно главное управление Д. и X., а не я.

ЛЕСС. А все же? Что же сделали вы?

ЭЙХМАН. Наверное, спихнул в то главное управление, по принадлежности. Не по собственному усмотрению, ведь был приказ рейхсфюрера. Не могу себе представить, чтобы по такому делу я обращался, например, к Гессу... к Гессу - коменданту Освенцима. Я и не могу по такому делу писать непосредственно Гессу... В общем, это просто неверно, что IV управление, гестапо, доставило скелеты.

ЛЕСС. Людей...

ЭЙХМАН. ...доставило людей. Потому что в Освенциме... в Освенциме... ведь это... это же было в Освенциме, верно? Этот врач поехал туда и отобрал там людей. В Освенциме были ведь, были десятки тысяч людей. Мне там нечего указывать, если приказал рейхсфюрер СС и начальник германской полиции.

ЛЕСС. Но позвольте: вот Зиверс пишет вам, что его сотрудник поехал, отобрал себе людей, и Зиверс просит вас позаботиться о том, чтобы...

ЭЙХМАН. ...Чтобы они попали в Натцвейлер.

ЛЕСС. ...Дать указание, указание!

ЭЙХМАН. Но какое же указание я должен дать, господин капитан?

ЛЕСС. Спрашиваю я! Я желаю это знать!