Олег Жизнь после СССР, или кому до ордена, а кому до «вышки»

Олег

Жизнь после СССР, или кому до ордена, а кому до «вышки»

Итак, с января 1992 года начался новый отсчет в истории нашей страны – постсоветский. Олег Ефремов воспринял развал СССР без особой трагедии, уверенный в том, что новая власть лично его и его детище, МХАТ, в беде не оставит. А что миллионы его соотечественников разом свалились в нищету, а то и вовсе ушли в мир иной, – это Ефремова, судя по всему, волновало мало, впрочем, как и большинство его коллег-либералов. Хотя были и исключения: например, актер Таганки Леонид Филатов опубликовал в «Правде» интервью под кричащим заголовком «Как мерзко быть интеллигентом». Но таких совестливых людей среди либеральной публики можно было пересчитать по пальцам одной руки. Как говорится, себя бы обустроить…

Вот говорят, что развал СССР был предопределен – дескать, система себя изжила как в идеологическом плане, так и в экономическом. Но это от лукавого. Да, в коммунистической идеологии к тому времени многие разочаровались (как верха, так и низы), но ведь можно было попытаться ее обновить. А ее начали целенаправленно рушить, сменив ориентиры с плюса на минус. Перестроечная гласность – это вовсе не обновление идеологии, а целенаправленная ее дискредитация, проделанная руками либеральной интеллигенции. Именно для этого ей и выдали карт-бланш и допустили до власти – львиная доля перестроечных СМИ была отдана именно в руки либералов: коротичей, яковлевых, беляевых, баклановых, рыбаковых, никольских и далее по списку. Туда же были отданы кинематограф, телевидение, театр. Даже музыка (как легкая, так и в стиле рок) работала не на созидание, а на разрушение коммунистической идеологии. И это называется обновление? Скорее это было преднамеренное умерщвление больного, который болен, но не смертельно, а его залечили так, что он быстренько дал дуба. После чего врачи-убийцы объявили, что безнадежен был пациент, а они делали все возможное, чтобы его спасти. Причем наш главный «врач-костолом» в 1989 году поехал передавать свой опыт китайским коллегам, но те его вежливо «послали» и воспользовались хирургическим методом – лекарством под названием «танки на площади Тяньаньмэнь». В итоге наш больной скончался, а китайский не только до сих пор живет, но и процветает.

Итак, либеральная советская интеллигенция приложила массу сил, чтобы помочь либералам во власти угробить СССР. Противоположная сторона, представленная державниками из числа советских патриотов, оказалась не столько в численном меньшинстве, сколько была отодвинута властью от рычагов влияния на широкие массы. В результате последние оказались в полной власти поводырей, которые так красиво врали, что народ на это легко «купился». Это еще древние греки придумали. Например, критяне считали Миноса, сына Зевса, мудрым и справедливым царем, а афиняне, наоборот, относили его к числу жестоких тиранов, который кормил Минотавра живыми людьми. Чуть позже греки стали пересказывать эту историю с упором на версию афинян. Почему именно на нее? Потому что рассказы афинян были интереснее, красивее. Плутарх по этому поводу заметил: «Вот как опасно враждовать с городом, где есть хорошие поэты и ораторы».

У советских либералов тоже было много хороших «поэтов и ораторов», которые врали красиво. Гораздо красивее, чем державники. Возьмем, к примеру, тему Сталина. В книгах И. Стаднюка или А. Чаковского «вождь народов» представал перед читателем каким-то правильным, кондовым. А вот у А. Рыбакова в «Детях Арбата» он уже другой – кровожадный вурдалак, коварный и умный. Горбачевская власть решила, как и древние греки когда-то, популяризировать именно эту версию про Сталина-Миноса. Хотя это было чистое вранье, вымысел. Но вранье такое красивое, что на него «купилось» большинство населения в СССР. И так по всем остальным направлениям, начиная от кино с его «интердевочками» и «маленькими верами» и заканчивая телевидением с его «взглядами», «до и после полуночи» и «телемостами Познера».

В советском театре тоже были свои «красивые вруны», которые выдавали себя за правдорубцев. Тот же Юрий Любимов в Таганке. Или Олег Ефремов в «Современнике» и МХАТе. Их мифология не разоблачалась советскими властями, поскольку таковы были правила игры – врать (или привирать) разрешали обоим лагерям – как либеральному, так и державному. Но преимущество все равно было за первыми, поскольку их вранье шло от противного, а это людям всегда больше нравится. Как говорится, запретный плод всегда сладок. Но пока власти не давали кому-то из этих двух лагерей сильно подняться, ситуация выглядела стабильно (либералы назвали ее «застоем», что тоже понятно – они всегда любили красивые и хлесткие определения, чтобы понравиться толпе). Но затем к власти пришел Горбачев, и было решено державников попридержать (а то и вовсе придавить), а либералов, наоборот, поднять. И их вранье заполонило все советские СМИ. Именно поэтому китайцы прозвали Горбачева «шагуа» – «глупец». Впрочем, это для китайцев, которые хранят свое государство как зеницу ока, он был глупцом, а для советских либералов – умнейшим человеком, поскольку способствовал развалу второй державы в мире, помог Западу резко рвануть вперед. А советский либерал, как известно, всегда смотрел и смотрит в рот Западу – это для него вожделенная территория, почти чистый рай на Земле.

Возвращаясь к Олегу Ефремову, отметим, что он от Горбачева не отказался. Многие апологеты генсека, лизавшие ему задницу в конце 80-х, от него отвернулись (пристроив свои языки к заднице Б. Ельцина), но только не Ефремов. Здесь его нельзя назвать предателем (хотя по жизни, как мы помним, он предавал многих, о чем еще его педагог В. Виленкин говорил). Но в том, что произошло со страной в 90-х, Ефремов сильно разочаровался. Он-то рассчитывал совсем на иные результаты. Поэтому в одном из интервью тех лет он заявил: «Я стараюсь быть справедливым, а не то чтобы верным. Я справедлив – не было бы никакой этой жизни, если бы не Горбачев. Я видел, как он тыкался то туда, то сюда, движимый каким-то своим чувством – тоже справедливости. Поэтому я искренне не понимаю, почему интеллигенция так его отбросила от себя. Я не говорю, что таким именно и должен быть руководитель, я говорю о том, что он совершил и сделал у нас в стране. А во что это вылилось… Он уже тут ни при чем. Не он виноват в том, что демократы-то, грубо говоря, оказались жиденькими – все, к сожалению. И вороватыми, хотя это, конечно, недоказуемо…»

Но что самое интересное, в октябре 1993 года Ельцин и К^о жестоко подавили выступление членов Верховного Совета, расстреляв из танков Белый дом. Тогда погибло почти 200 человек. А всего лишь месяц спустя после этой трагедии Олег Ефремов принимает из рук этой власти (тех самых «жиденьких и вороватых демократов») орден Дружбы народов. Нехило, да? При этом хрупкая женщина, замечательный композитор Александра Пахмутова, наотрез отказывалась принимать из рук ельцинской власти вообще какие-либо награды. И первую из них в постсоветское время ей вручил В. Путин, уже после ухода ЕБНа в декабре 1999 года (это произошло 7 марта 2000 года).

Да и давний наш знакомый – ровесник и коллега Ефремова Игорь Горбачев – тоже не лег под новую власть, оставшись коммунистом, даже вступил в КПРФ. И поставил на сцене Пушкинского театра пьесу А. Островского «Не все коту масленица» с явным намеком на то, что победившие теперь буржуи рано радуются. Ведь о чем повествует эта бессмертная пьеса? В ней Островский приходит, казалось бы, к совершенно неожиданному финалу – бездуховное самодовольство и расчет терпят крах. Автор бросает вызов жестокой действительности, поэтому события разворачиваются наперекор ей. Состоятельный купец Ермил Зотыч Ахов, наглец и самодур, упивающийся своей властью, повстречавшись с искренним чувством, вынужден отступить перед ним. В финале пьесы он возмущается тем, что в мире совсем не стало никакого порядка и бедные гордятся, вместо того чтобы валяться у него в ногах. На что одна из героинь отвечает ему пословицей: «Не все коту масленица, бывает и Великий пост».

Такую же судьбу пророчил современным Аховым и Игорь Горбачев. И те ему этого не простили. В 1992 году Мастер вынужден был покинуть пост руководителя ленинградского Театра имени А. Пушкина (Александринки), который занимал с 1975 года. После этого он стал членом Координационного совета общероссийского общественного движения «Народно-патриотический союз России», основал (и стал первым ректором) Театральный институт «Школа Русской драмы», где учил молодежь «не прогибаться под изменчивый мир».

С этого момента имя Игоря Горбачева практически перестало упоминаться в российских СМИ. В отличие от имени Олега Ефремова, который и при новой власти оказался на коне – нахватал наград от «жиденьких», что называется, через край. Огласим весь список: орден «За заслуги перед Отечеством» 3-й степени; Государственная премия Российской Федерации – «за сохранение и развитие традиций русского психологического театра в спектакле «Три сестры»; специальный приз жюри Национальной театральной премии «Золотая маска» – за спектакль «Три сестры» А. П. Чехова; премия «Хрустальная Турандот» – за доблестное служение театру; премия «Золотой овен» – за вклад в киноискусство; премия «Человек года» Русского биографического института; премия мэрии Москвы «За уникальный вклад в культуру».

При этом новую власть Ефремов, судя по всему, не любил, презирал, но награды получать от нее не гнушался.

В 1994 году Ефремов поставил спектакль «Борис Годунов» по А. Пушкину, где сам же и сыграл главную роль (после того как от нее вдруг отказался А. Калягин). О чем этот спектакль? Его камертоном стала есенинская строчка «Хлестнула дерзко за предел нас отравившая свобода». То есть это был спектакль о разочаровании, о том, что люди (в том числе и сам Ефремов) грезили о свободе, но, получив ее, не сумели должным образом ею воспользоваться. Но вот вопрос – действительно ли свободу получили бывшие советские граждане? А может быть, это и не свобода была вовсе, а ее суррогат – анархия, которую «хитрые греки» объявили свободой? Под ее шумок народ начали свободно грабить – как сама власть в лице «семибанкирщины», так и разного рода аферисты из МММ и «Властилин», а также отпетые бандиты-уголовники. Короче, все кому не лень. А либеральная интеллигенция безучастно за этим всем наблюдала, поскольку тоже имела с этого свой куш. У Ефремова это был МХАТ, где он уже стал фактически безраздельным хозяином, у Эльдара Рязанова – свой концертный зал «Эльдар», у Олега Табакова – Школа-студия МХАТа и т. д. Символично, что Школа-студия в 2000 году перейдет в руки Анатолия Смелянского – первого помощника Олега Ефремова в МХАТе. То есть у каждого либерала была своя вотчина, где он был безраздельным хозяином. Впрочем, в те годы господам либералам принадлежала вся страна, где они чувствовали себя полновластными хозяевами. Искусство как таковое уже перестало существовать или существовало в виде суррогата. Это касалось как театра, так и кино. Но либералов это не сильно тревожило, поскольку так оно ими и задумывалось. Все-таки подлинное искусство подразумевает и настоящих исполнителей, а где таковых было взять, если большая их часть поумирала еще в советские годы. Да и значительная часть публики, ценившая настоящее искусство, тоже либо поумирала, либо бегала высунув язык в поисках средств к существованию, поскольку гайдаровские реформы потому и назывались шоковыми, что подразумевали под собой приведение населения в шоковое состояние с тем, чтобы случился естественный отбор – сильные должны были выжить, а слабые умереть. Вот почему в 1994 году в России случился «русский крест» – смертность населения превысила рождаемость. Как пишут демографы: «С 1991 года начался рост ежегодного числа умерших и мужчин и женщин, значительно превышающий динамику доли лиц в возрасте старше 60 лет. Абсолютное число умерших в каждом году за период 1991–1999 гг. превышало показатели 80-х годов. «Пик» смертности в последнем десятилетии пришелся на 1994 г. В этом году по сравнению с 1984 г. (отличавшимся наивысшей смертностью в 80-е годы) численность умерших мужчин возросла на 52 %, женщин – на 28 %…» Такова была плата за развал СССР.

Кстати, в том сверхсмертоносном 1994 году из жизни уйдет и «великий старик» МХАТа Марк Прудкин. Ему было 96 лет. После этого из «великих стариков и старух» Художественного театра в живых продолжали оставаться два человека: Ангелина Степанова (94 года) и Софья Пилявская (88 лет). Но и их уход уже не за горами – остается всего лишь несколько месяцев. Впрочем, как и до ухода самого Ефремова.

Но вернемся к «русскому кресту».

Львиную долю умерших составили граждане низшего сословия, а сливки общества чувствовали себя вполне сносно. Та же творческая интеллигенция, например. Она впаривала людям суррогат вместо искусства (одних театров в постсоветской России появилось целых 200 штук, но большинство из них нельзя было назвать полноценными – это были антрепризные театры, где искусство творили на скорую руку) и объясняла, что это лучше, чем «кондовая» советская культура, где нельзя было ругаться матом и показывать гениталии. Хотя наиболее хитрые либералы вели себя не столь прямолинейно. Например, А. Смелянский заявлял следующее: «При советской власти была сплошная идеологизация. На место чудовищной идеологической требухи, промывающей людям мозги, пришла коммерческая требуха. И ее ровно столько же, сколько было раньше. Предпочитаю я ту или эту? И ту и другую НЕ предпочитаю, но это так. Хороших, настоящих, интересных имен тогда было пять-шесть, и сейчас столько же. Пропорции и объем добра и зла более-менее одинаковы…»

Вот так вот, наотмашь: «Хороших, настоящих, интересных имен тогда было пять-шесть, и сейчас столько же». Видимо, имеется в виду театр. Тот самый советский театр, который за 74 года своего существования родил на свет, по мысли Смелянского, всего лишь пять-шесть интересных имен. Все остальные – неинтересные или, того хуже, вообще не заслуживают какого-либо разбора и упоминания. Требуха, одним словом. Неудивительно, что господа смелянские (альтшулеры), победив в 90-х, в новом тысячелетии так надоели народу, что тот стал шарахаться от них как черт от ладана. Олег Ефремов эту ситуацию не застал, уйдя буквально накануне этого поворота – когда вместо прораба Ельцина пришел чекист Путин.

Но он успел застать катастрофические последствия развала СССР для культуры. И для театра в особенности. Ведь что было раньше, в Советском Союзе? Театр служил идее. Да, коммунистической, но что в ней плохого? Вспомним М. Горького: «Человек – это звучит гордо». Вот советское искусство, опираясь на коммунистическую идею, и пыталось эту гордость (а не гордыню) человеку привить. Но вся беда в том, что испорченных людей и во времена СССР хватало. Такова уж человеческая природа. Эти испорченные люди были законченными циниками, которым высокая идея о человеке (а не человечишке, как теперь) казалась ненормальной, мешала жить. Вот, например, человек – пьяница и гулена. Он бьет жену, а его за это окружающие осуждают – на суд общественный тащат. Как ему любить такую власть, за что? Или другой пример. Человек считает себя лучше, чем все остальные, в том числе и по национальному признаку. Ему претит общаться с русской «чернью», но общаться-то приходится. Вольно или невольно. Вот он и носит в душе потаенную злобу на власть, которая позволяет этой «черни» чувствовать себя хозяином жизни, гегемоном. Такой ненавистник спит и видит, когда эта власть загнется, а эта «чернь» хлебнет лиха по полной. Но долгие годы такие люди вынуждены были скрывать свое истинное лицо, подыгрывать «черни» (писать о них книги, снимать фильмы, ставить спектакли, сочинять песни и т. д.), и только с падением СССР маски были сброшены. Каждый занял свое место: избранные взмыли вверх, а «чернь» скатилась вниз. Для истинного либерала, да еще нерусского происхождения, такое время – самое желанное. Об этом, кстати, пишет в своей книге Т. Доронина, не случайно обращаясь не к кому-нибудь, а именно к А. Смелянскому. Что же она ему пишет? Читаем:

«Итак, господин Смелянский, я, будучи не такой доброй и мудрой, как моя мать, пренебрегаю неуместностью упоминания вашего имени рядом с именами моих родителей, потому что гонение на меня, которое с таким азартом охоты вы ведете столько лет, является гонением на моих родителей тоже. Вы полагали, предполагали унизить их, обозначить их никчемность и ничтожество. Кроме меня, их защитить некому. Они жили безответно и умерли безответно.

Призыв «Говори!», обозначенный в спектакле Ермоловского театра как начало гласности и один из первых знаков «демократического» правления, был всего-навсего очередным обманом, ложью. Ибо «говорить» дозволено вам и таким, как вы. Все московские «Нюры» и «Васи», презираемые вами, как чернь, быдло, как те, которые «сотни лет коров доили» (по вашему «человеколюбивому» выражению), – остались в своей отчаянной немоте и бесправии. Они уже не верят, что что-то изменится к лучшему, ибо вы лично и подобные вам делают все, чтобы «Нюрам» и «Васям» лучше не было…»

Возвращаясь к Олегу Ефремову, зададимся вопросом: что могло объединять его с Анатолием Смелянским? Только ли общий взгляд на развитие театрального искусства? Или их сближение произошло на почве общего неприятия того социализма, который был построен в СССР? Однако Ефремов был идейным борцом и долгое время верил в то, что этот социализм можно переформатировать во что-то иное, «удобоваримое». В отличие от него Смелянский олицетворял собой тип коммерсанта от искусства, для которого все имеет свою цену и который легко адаптируется при любой системе, лишь бы платили хорошие деньги (кстати, в партию он вступил со второй попытки – во время первой его подлинное нутро, видимо, раскусили). Для Ефремова деньги никогда большой роли не играли, хотя он зарабатывал неплохо и жил не бедно. Но идея для него была выше денег. Поэтому, когда с развалом СССР идея (как высший смысл) рухнула и на авансцену вышла другая идея – потреблянства, замешанная на культе денег, он, в отличие от Смелянского (или Олега Табакова – тоже коммерсанта по своей сути), растерялся. И это видно в его тогдашних спектаклях: например, в «Горе от ума» (1992). Видимо, Ефремов тогда окончательно понял, что долгие годы пилил сук, на котором сидел. Вспомним слова П. Богдановой: «Шестидесятники, получив образование и культуру от советской власти, стали ее могильщиками. Вот парадокс: власть, которая гордилась тем, что вырастила свою интеллигенцию, на самом деле вырастила себе могильщика…»

Но признаться в этом публично, в открытую у Ефремова смелости не хватило. Ведь это могло плохо отразиться на его тогдашнем положении. А он уже был стар, да и театр, видимо, хотелось передать в родственные руки – собственному сыну. А это можно было сделать только при хороших отношениях с новой властью. Поэтому в спектаклях он в завуалированном виде (как и раньше) высказывал свое интеллигентское фи режиму, но вслух об этом старался не говорить. Так, в 1997 году он поставил «Три сестры» А. Чехова. Судя по всему, это был спектакль, где Ефремов ставил финальную точку в своей идейной борьбе. Это был спектакль, где он констатировал, что все, за что он боролся (вместе со своими коллегами), оказалось напрасно и впереди – ни просвета. Что социализм рухнул, а вместо него построено черт-те что. И в этом обществе ему, Ефремову, жить уже не хочется и, значит, пора готовиться к уходу туда, откуда никто еще не возвращался. Если довоенные «Три сестры» в постановке В. Немировича-Данченко были спектаклем поэтическим, где пульсировала надежда на лучшую жизнь, то у Ефремова этой надежды нет. На кого надеяться, если почти все продались мамоне? Татьяна Доронина не продалась (она, кстати, реанимировала тот довоенный спектакль именно в интерпретации Немировича-Данченко, воспроизведя даже декорации 1940 года!), но становиться под ее знамена для Ефремова означало перечеркнуть все свои последние годы. На это у него не было ни физических сил, ни силы духа. Но должные выводы для себя Ефремов сделал. Как говорит в его спектакле полковник Вершинин: «Прежде человечество было занято войнами, заполняя все свое существование походами, набегами, победами, теперь же все это отжило, оставив после себя громадное пустое место, которое пока нечем заполнить». Громадное пустое место – это тогдашняя ельцинская Россия в версии Ефремова.

Сам он говорил, что его спектакль мало кто поймет. Власть, судя по всему, поняла, но отнеслась к этому снисходительно. И вручила разочаровавшемуся Ефремову Государственную премию Российской Федерации «за сохранение и развитие традиций русского психологического театра в спектакле «Три сестры». Год спустя к этому добавился Специальный приз жюри Национальной театральной премии «Золотая маска». Дающие, видимо, надеялись, что тем самым скрасят Ефремову постигшее его разочарование. И отвратят его от новых попыток экспериментировать в подобном духе. Они не ошиблись. В конце 90-х Ефремов решит сделать спектакль о любви – «Сирано де Бержерак» Э. Ростана. Однако довести его до премьеры он не сумеет. Зато успеет отметить 100-летие МХАТа, которое выпало на октябрь 1998 года. Весьма тяжелое, скажем вам, время. Достаточно сказать, что всего за два месяца до этого в стране случился дефолт – она стала банкротом. Это было результатом той политики, которую после самых бесчестных выборов 1996 года проводили в стране либерал-реформаторы под водительством президента Б. Ельцина. Однако, несмотря на дефолт, руководство страны не поскупилось на щедрые вливания в МХАТ, чтобы тот достойно отметил свое 100-летие. Как говорится, пусть все горит огнем, но витрина должна сиять.

А «витрина», кстати, была не в самом лучшем состоянии. Большая сцена простаивала, и там неделями не было никаких спектаклей. Те, что шли, оставляли желать лучшего. Достойных премьер не ставилось. Актеры либо постоянно репетировали, либо были в отпусках. В МХАТе царили тишина, пыль и запустение. Но водка и закуска для 100-летнего юбилея уже закупались ящиками и килограммами. Чтобы создать перед широкой общественностью видимость того, что МХАТ жив, а не умер. И торжество прошло с большой помпой. Вот как об этом написала газета «Коммерсантъ» (номер от 27 октября 1998 года, автор П. Сигалов):

«Ровно сто лет назад открылся Московский Художественный Общедоступный театр. Вчера в историческом здании Художественного академического театра имени Чехова в Камергерском переулке российская политическая элита встретилась с элитой театральной. Но каждая из них праздновала свое.

Уже днем над фасадом МХАТа развевались штандарты: российский триколор, московский победоносец и желтоватая мхатовская чайка. Ставший пешеходным Камергерский переулок покрыла ковровая дорожка – московская имитация каннской фестивальной лестницы. К вечеру в рассеянном свете фонарей под звуки военного марша из исторических «Трех сестер» по ней прошествовали московские звезды – политические и театральные.

Мхатовский партер светился сановными лицами: по фойе разгуливали А. Шохин[37] и В. Густов[38], белоснежно улыбался И. Шабдурасулов[39], мелькал любимец московской интеллигенции Е. Гайдар[40]. В ложе восседал Евгений Примаков[41]. Юбилей случился как нельзя более кстати. МХАТ остается одним из последних культурных институтов страны, в почтении к которому – искреннему или формальному – сходятся все. Как самый харизматический театр России, именно МХАТ мог бы претендовать на роль всеобщего объединителя. Хотя бы на один вечер.

Однако художественная элита справляла совсем не тот праздник, на который собрались звезды политики. Сценарий юбилея, родившийся в недрах театра, отводил сановникам роль пассивных зрителей. Торжества начались подчеркнуто стихийно, артистически-беспорядочно, с каким-то трогательным обаянием – праздновали не столетие сегодняшнего МХАТа, а вековой юбилей того, стародавнего – Художественного Общедоступного. «Который мы потеряли» – это не было сказано, но подразумевалось. Мхатовское генеалогическое древо, нарисованное на занавесе, свидетельствовало: почти все здравствующие московские театры ветвились от единого ствола.

Отгородившись от политиков рампой, деятели культуры удобно расположились за столиками прямо на сцене, выпивали и закусывали. Правда, вначале Олег Ефремов предпринял вялую попытку объединить политиков и актеров, предложив всем присутствующим выпить за юбилей. При отсутствии такой возможности в зрительном зале предложение худрука поддержали лишь на сцене.

Поздравления текли чередой. Старейшая актриса МХАТа 94-летняя Ангелина Степанова пришла пожелать Художественному «счастливого пути». Загримированный Лениным глава российских театральных деятелей Александр Калягин перефразировал реплику вождя пролетариата из пьесы Шатрова: «Ничто не сможет скомпрометировать МХАТ, если он сам себя не скомпрометирует». Впервые за последние 10 лет на исторической сцене появились «раскольники». Представители МХАТ имени Горького поздравили коллег, пригласив их к себе на Тверской бульвар повторно отпраздновать юбилей. И хотя Татьяна Доронина в Камергерском так и не появилась, формальный шаг к примирению был сделан.

Несмотря на призывы Ефремова к краткости, приветствия затянулись за полночь. Впрочем, в фойе были накрыты столы. Демократично – для всех. И многие, не дождавшись конца поздравлений, отправились справлять день рождения театра еще более раскованно, чем предусматривал неформальный сценарий».

А вот как откликнулся на это действо Всеволод Шиловский, ушедший из МХАТа практически сразу после его раздела: «На двух сценах в течение двух дней творилось циничное, мракобесное действие. На одной сцене – плохо организованная, но четкая самодеятельность – столетний юбилей Т. Дорониной без упоминания имен стариков МХАТа. И на другой сцене – всемирная пьянка – столетний юбилей О. Ефремова. И снова – не было названо ни одного из стариков МХАТа. На груди у Ефремова, с одной стороны, Герой Социалистического Труда – знак строя и системы, с которой боролся Олег Николаевич, а на шее – знак за заслуги перед Отечеством, то есть за то, что он хорошо ужился и с нынешним режимом. А на голове Ефремова была шапка Мономаха…»

В то же самое время состоялся еще один вечер, посвященный 100-летию МХАТа. Его организовала в Доме актера Маргарита Эскина. И вот там как раз «великие старики и старухи» МХАТа были упомянуты почти все до единого, как и спектакли, в которых он блистали. Но это было камерное мероприятие, не помпезное.

В МХАТе имени А. П. Чехова многие обратили внимание, что Ефремов выглядел как-то нелепо. Когда он говорил свою речь, гости его не слушали – ели-пили, веселились. И Ефремов это видел, отчего его голос в какой-то момент задрожал, а лицо еще сильнее вытянулось. Что он думал в эти минуты – неизвестно. Но наверняка это были невеселые мысли. Мысли о том, что его время уже прошло и больше никогда уже не вернется. Причем приближал его исход сам Ефремов вкупе со своими коллегами-шестидесятниками. Во времена СССР они были на авансцене, купались в лучах славы, и им, видимо, казалось, что и в будущем им найдется достойное место. Место им действительно нашлось, но это было место чучел в музее истории. Новым хозяевам жизни шестидесятники оказались не нужны. Как говорится, мавр сделал свое дело, мавр может уходить.

Тем временем в октябре 1999 года Ефремов отпраздновал свой – как выяснится чуть позднее, последний – семьдесят второй день рождения. Торжество проходило в доме на Тверской, что напротив МХАТа имени А. П. Чехова, за небольшим столом. За ним собрались гости: первый и последний президент СССР Михаил Горбачев (за десять дней до этого он похоронил свою жену Раису), директор МХАТа Вячеслав Ефимов, его заместитель Ирина Корчевникова (она будет снимать торжество на видеокамеру), одноклассник именинника Николай Якушин, мхатовский фотограф Игорь Александров, Валентина Брейбурт, сотрудник театра – секретарь Ефремова Горячева, а также актеры: Владлен Давыдов, Андрей Мягков, Виктор Гвоздицкий, Татьяна Лаврова.

Именинник расположился между Горбачевым и доктором МХАТа Сергей Тумкиным. Чуть позже на торжество придут сын Ефремова Михаил с его тогдашней очередной супругой – актрисой Ксенией Качалиной, Анатолий Смелянский и президент Чеховского фестиваля Валерий Шадрин. Короче, лишних людей на том торжестве не было – все свои.

Существует видео этого события, где видно, что это скорее политическая сходка, чем день рождения. Тостов мало, зато все норовят пообщаться с Горбачевым, выражая ему свою поддержку после смерти жены и восхищение за перестройку. Первым это сделал Владлен Давыдов, сказав: «Он же, вот он же, Михаил Сергеевич, начал перестройку». Горбачев в ответ признается: «Вы поймите, ничего бы не было: ни Горбачева, ни перемен, если бы не было этого, вот вас всех». Он забывает добавить: «Не было бы развала страны, если бы не вы и ваша поддержка». Ведь именно на примере МХАТа горбачевцы отрабатывали механизмы расчленения страны.

Далее Горбачев рассказывает историю из своего детства: «Деды мои, ведь они оба из бедняков. Советская власть дала им землю, поэтому для них советская власть была всем. Все остальное – чепуха. Но… Один мой дед, Пантелей, самый любимый, идет создавать колхозы. А дед Андрей, отец отца, до 35 лет не вступает в колхозы, остается единоличником. И вот между ними идет разлом. Потрясающе! Более того, когда отец мой идет на сторону тестя, становится механизатором, у них с отцом начинается разлад – они не могут разделить урожай. И он душит отца моего! Бабушка моя, Степанида, кричит: «Мария! Скорей сюда! Батька Серегу убивает!»

Все присутствующие громко смеются.

Лучше бы Горбачев рассказал другую историю из своего детства – как ему в 41-м полгода жилось под фашистами. Что он делал, о чем думал. Не там ли лежали истоки его особенного отношения к немцам, которое, видимо, и привело к тому, чтобы разрешить объединение двух Германий. За это его провозгласили «Лучшим немцем года».

Тем временем осанну Горбачеву поет Андрей Мягков:

«А я помню, Михал Сергеич, как вы пришли на премьеру к нам, «Горе от ума»[42]. И всю нашу труппу потрясли. Почему? Тогда вы еще были генеральный секретарь. Я в роли Репетилова чуть-чуть хотел осовременить Грибоедова. И вместо «в Камчатку сослан был, вернулся алеутом…» сказал «В Камчатку сослан был, вернулся демократом…». А время такое было активное, переход от коммунистов к демократам, и зал это принял, но… приходит Михал Сергеич за кулисы и говорит: «Андрей, Грибоедов так не писал. Он писал: «Вернулся алеутом». По-моему, так гораздо лучше». Мне было так стыдно, так стыдно!.. И после этого я никогда больше не вставлял «вернулся демократом».

Это сказал президент, первый, интеллигентнейший, который мог до сих пор руководить Россией! Обязан был! И Россия не была бы в таком положении! Россия будет в хорошем положении. Вырулит. Мы никуда не денемся. А сейчас у нас одно счастье – Олег Николаевич и Михаил Сергеевич. Ребята, дай вам бог жизни…»

Вот что за мозги у наших артистов? Человек в 1985 году получил в руководство вторую державу в мире и за шесть лет привел ее к краху. Какие бы аргументы он ни приводил, это факт – страны не стало именно при нем, поскольку он держался за свое кресло до последнего. Для удобства обратимся к спортивной терминологии. Была команда – старейшая в лиге, существовавшая более семидесяти лет и сменившая не одного тренера. У нее была богатая и славная история, и она регулярно занимала первое-второе места в чемпионате. Но потом в коллективе начались разброд, шатания. Упала дисциплина. Команде стало грозить падение вниз турнирной таблицы. И тогда руководство команды решило пригласить нового тренера. Причем был выбор: взять жесткого руководителя, авторитарного или мягкого, демократа. Решили взять последнего, надеясь, что его демократизм поможет команде обрести уверенность. Тот взял команду, и… начался ее развал. Сначала в коллективе была объявлена демократия – игрокам дали возможность спорить с тренером. И даже публиковать свои замечания в прессе. После чего в команде начались… драки между игроками. А тренер только болтал – увещевал игроков, призывал их вести себя интеллигентно. И серьезных мер не принимал, кивая на своих помощников. В итоге команда сначала вылетела в низшую лигу, а потом вообще… прекратила свое существование. После семидесяти лет ее просто не стало. И вот после такого итога находятся смельчаки, которые говорят: а давайте дадим этому тренеру еще один шанс – пусть возглавит новую команду. Как можно относиться к таким людям? Адекватны ли они? Вряд ли. Горбачев самым активным образом участвовал в развале СССР, а ему предлагают возглавить еще и Россию. Чтобы и она канула в небытие. Может, лучше отправить его поруководить другими странами – США или той же Германией. Но оттуда таких предложений пока не поступало.

Обратим внимание, что сразу после спича Мягкова Ефремову внезапно стало плохо – у него уже несколько лет развивается болезнь легких и он говорит и дышит с трудом. Именно поэтому с ним постоянно находится врач Тумкин. С ним он и удаляется в соседнюю комнату. Через полчаса они возвращаются. И Горбачев берет слово, чтобы уже сказать спич во славу именинника: «Хорошо, что Олег вернулся, и я могу сказать прощальное слово. Прощальное в смысле до свидания. Я очень рад, Олег, что 1 октября мы снова встретились. Потому что это дает нам возможность сказать друг другу большого смысла слова, идущие от самого сердца. Они могут быть аморфные, неоформленные, но я всегда ценю это. Поэтому, Олег, еще раз: живи! Пока, пока, пока мы живы, будем вместе, будем поддерживать друг друга. Это самое главное. Все остальное – дерьмо: власть, безвластие… Я даже об этом не хочу говорить. И помни, что я сказал, когда пришел: возраст у тебя чепуховый».

Ефремов берет слово: «Разрешите ответить. Среди нас…» Его сын Михаил перебивает, острит: «…Есть предатели». На что папа резко добавляет: «А я плевал на предателей». И обращаясь к Горбачеву: «А ты нет. К сожалению. Не придавал этому значения».

Горбачев: «А я и хотел на той же демократии поженить их окончательно. А они, когда поняли, что конец, пошли на авантюру».

Ефремов: «Вот ты и м…к оказался».

Горбачев: «Я и сказал им эти слова – м…и вы, что затеяли эту кашу. Пойдем в Верховный Совет, на съезд, выскажите там все, а сейчас вы м…и».

Кто-то острит: «Какое объемное слово!»

Ему вторят: «Да, всеобъемлющее».

Никто не догадывается, что Горбачев держит их всех за… этих самых, что на букву «м», впаривая им ту историю, которую сам и придумал для своей отмазки. Что его соратники затеяли в 91-м авантюру, а он тут ни при чем – просто погулять вышел. Вот и спрашивается: разве можно верить политику, если у него работа такая – обманывать окружающих, уверяя их в своем благочестии. Он даже заявляет, что власть – дерьмо, хотя сам почти всю свою сознательную жизнь к этой власти рвался и до последнего за нее боролся. А что в итоге? Развалил целую страну – и хоть бы хны: ну, не я это сделал, не я. Впрочем, актеры тоже недалеко ушли от политиков – каждый день напяливают на себя маски разных людей и говорят чужими словами. Не зря их в старину хоронили за церковной оградой.

Но смотрим дальше видео с последнего дня рождения Олега Ефремова.

Именинник, прокашлявшись, говорит: «Дело не в том, что предают. А в том, что люди некоторые хотят некоего обновления. Вот вы понимаете, что Михал Сергеич – этот человек, который по сердцу, по какому-то своему нутру, хотел сделать лучше. Теперь я не хочу бранить других, ну их. Но дело именно в том, что, когда эта самая Россия с другими своими делами – я уже говорил – объявила суверенитет, это неправильно. Это неправильно. Потому что все сразу…» (Шепчет неразборчиво.)

Горбачев: «Главное, что все это в российском парламенте делалось под аплодисменты стоя».

Ефремов: «Ничего сейчас не говори. Не говори! Ну я тебя прошу! Дело в том, что если конфедерация сейчас возможна, то она должна быть. Она, и только. Больше ничего».

Горбачев: «Заметьте, я стоял до конца против конфедерации, отстаивал Союз. Но сейчас ты прав – только конфедерация нужна. Послушай, почему у нас с тобой всегда взгляды одинаковые? И чего это я в тебя такой влюбленный?»

Отметим, что последняя фраза принадлежит знаменитому персонажу – Попандопуло из оперетты (и фильма) «Свадьба в Малиновке». Попандопуло был адъютантом пана атамана Грициана Таврического. Как мы помним, тот претендовал на звание местного вождя, но набрал такое войско, что оно разбежалось при первом же столкновении с регулярной Красной армии. Горбачев его судьбу повторил. Судя по его же словам, набрал к себе в команду таких м… в, что они довели его дело до краха. Но набирал-то он их сам, попутно выбрасывая тех, кто ему был неугоден. Так что прав был Ефремов, назвав своего друга-президента чудаком на букву «м».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.