ГЛАВА 15. АРЬЕРГАРДНЫЕ БОИ ЭПОХИ ПОЗДНЕГО ХРУЩЕВА

ГЛАВА 15. АРЬЕРГАРДНЫЕ БОИ ЭПОХИ ПОЗДНЕГО ХРУЩЕВА

1. После Новочеркасска: конфликтная ситуация в стране.

После событий в Новочеркасске волна массовых волнений явно пошла на убыль. Если за полтора года (1961- первая половина 1962 г.) произошло 5 крупных массовых выступлений (Краснодар, Муром, Александров, Бийск и Новочеркасск), то за два с половиной года (вторая половина 1962-1964 гг.) нам известно только два события, более или менее сопоставимых по своему размаху с краснодарским бунтом, и ничего похожего на Новочеркасск. Режим выбирался из кризиса, демонстрируя значительные ресурсы жизнестойкости. На почве разочарования в романтических утопиях «немедленного коммунизма» народ и власть вырабатывали новые «правила игры» и двойной морали, которые в будущем определили социально-политическую физиономию явления, получившего название «застой», и превратили любые массовые выступления против режима в событие экстраординарное. Подобный поворот во взаимоотношениях власти и народа вряд ли мог состояться под цветами Хрущева, прикованного цепями собственных многочисленных ошибок к «карете прошлого». Однако поиски выхода из тупиков «хрущевизма» партийная элита и бюрократия начали еще при Хрущеве.

Не сразу, но все-таки откатилась назад и беспрецедентная волна «антисоветских проявлений». В июне 1964 г. Председатель Комитета государственной безопасности Семичастный констатировал, например, «значительное снижение» количества распространенных подпольно оппозиционных анонимных документов. За первые пять месяцев 1964 г. было обнаружено 3 тысячи листовок и анонимных писем, содержавших призывы к свержению Советской власти, «неверие в построение коммунистического общества», «недовольство материальными условиями жизни». Это было почти в четыре раза меньше, чем во втором полугодии 1963 г. (11 тысяч) ¹.

Напуганные событиями в Новочеркасске власти все-таки сумели удержаться от распространения в критическом 1962 году «приморского опыта»: «подведение» под статью об уголовной ответственности за массовые беспорядки инициаторов и участников коллективных невыходов на работу (забастовок). Дело обстояло следующим образом. 31 мая 1961 г. все 70 ловцов плавучего завода «Чернышевский», занятого крабовым промыслом в Охотском море у западного побережья Камчатки, отказались выйти на работу. Они требовали повышения оплаты труда. Поводом стало снижение сдельных расценок по сравнению с предыдущим годом.¹.

Расследование показало, что инициаторами и активными участниками забастовки были два коммуниста, впоследствии исключенные из партии: помощник старшины мотобота Иван Пукман, 30 лет от роду, член комитета комсомола завода, и двадцатичетырехлетний ловец Алексей Ивлев. Иван Пукман первым высказал идею. Алексей Ивлев был первым, кто ее поддержал. Он же перевел разговор о забастовке в практическую плоскость: «Завтра, как договорились, на работу не пойдем. Кто пойдет на мотобот, тому грузилом сверху»¹. Еще одним участником «сговора» стал 32-летний ловец Александр Семеренко. В конце концов Ивлев и Семеренко через своих знакомых связались с ловцами других мотоботов и заручились их поддержкой.

31 мая Пукман сказал своим товарищам, что забастовку надо продолжать, пока не увеличат зарплату. Показательно, что ни организаторы, ни участники событий, ни «начальство» в своих разговорах ни разу не употребили крамольного слова «забастовка», всячески избегая связанных с этим революционным термином аллюзий и ассоциаций. Они заменяли «забастовку» различными эвфемизмами, подсознательно уходя в разговорах от «неприятного» слова, связывавшего Советскую власть с «капитализмом», а их самих чуть ли не с «антисоветчиками» и «врагами народа».

В день событий администрация и партийная организация провели общее и партийное собрание. Общее собрание только подлило масла в огонь. На нем выступил капитан-директор завода Левченко, который, не утруждал себя дипломатическими изысками и оказался единственным оратором: «Кто не хочет работать, пусть пишет заявление об увольнении». Возмущенные рабочие дружно разошлись. На следующих собраниях выступавшие рабочие, в том числе Семеренко, потребовали восстановить расценки прошлого года. Больше того, оформили это решением судового комитета профсоюза⁷³².

Не сумев преодолеть солидарное сопротивление ловцов, начальство применило эффективный в таких случаях метод «индивидуального убеждения». Прежде всего обратились к коммунистам и потребовали от них выполнения партийного долга - немедленного выхода на работу. Стремясь не выпасть из системы существующих отношений, Пукман после долгих уговоров начальства вынужден был принять решение о возобновлении работы, но другим ловцам сказал, чтобы они на это внимания не обращали и продолжали действовать, как задумали. Даже Ивлев, который 31 мая вел себя наиболее активно (неоднократно заходил в ловецкий кубрик, чтобы поддержать боевой дух товарищей, говорил, что надо стоять на своем, и даже угрожал колеблющимся физической расправой), покинул ряды забастовщиков после того, как вечером 31 мая с ним провели «беседу» капитан-директор и замполит. Он, подобно Пукману, призвал остальных не принимать свой поступок во внимание. Однако дело было сделано. Организаторы «сломались», и рядовым забастовщикам, которые с самого начала чувствовали себя неуютно, этого было достаточно, чтобы от своих требований отказаться.

1 июня, когда стало известно, что некоторые из наиболее заметных забастовщиков уволены с работы, к Пукману вернулось мужество. Он предложил, чтобы в знак протеста все ловцы подали заявление об уходе с плавучего завода. Но было уже поздно. Пукмана никто не поддержал.

Собственно в событиях на плавучем заводе «Чернышевский» не было ничего экстраординарного. Но эти события произошли за день до начала волнений в Новочеркасске, что и привлекло к ним повышенное внимание приморского начальства и превратило нескольких наиболее активных забастовщиков в «козлов отпущения». На них власти, испуганные новочеркасским восстанием, сорвали свою злость и растерянность. Состав преступления активистов забастовки был определен неправильно. Их обвинили в организации массовых беспорядков, то есть «подвели» под статью о государственном преступлении. Причем сделано это было не на основе юридической квалификации (участие в забастовке советский уголовный кодекс преступлением не считал), а по прямому указанию обкома КПСС⁷³³.

3 октября 1962 г. Иван Пукман и Алексей Ивлев были осуждены к трем годам лишения свободы, Александр Семеренко - к двум годам⁷³⁴. Квалификация «преступления» была явно притянута за уши. Это сразу же поняли опытные законники из Прокуратуры СССР. Прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Степанов в своем заключении по делу Пукмана и других 26 марта 1963 г. решился оспорить неправильную квалификацию состава преступления. В случаях массовых коллективных невыходов на работу в Приморском крае Степанов не увидел ничего из ряда вон выходящего по своему размаху или политической направленности - отдельные локальные конфликты, вызванные, в основном, «нераспорядительностью или неправильными действиями администрации»⁷³⁵. Более того, как писал Степанов, само бюро крайкома КПСС признало «недостатки в организации оплаты труда рабочих и обязало руководство Крабофлота упорядочить вопросы оплаты труда ловцам»⁷³⁶. (Фактически ловцы добились своей цели, заплатив за это обычную цену: сломанная судьба троих «зачинщиков»).

Прокурор предлагал внести протест в Президиум Верховного Суда РСФСР «об отмене приговора и прекращении дела производством в отношении Пукмана И.Ю., Ивлева А.Ф. и Семеренко А.Н. за отсутствием в их действиях состава преступления, предусмотренного ст.79 УК РСФСР». Генеральный прокурор СССР Р. Руденко во внесении протеста отказал.

К счастью для участников других коллективных невыходов на работу «приморский прецедент» не стал началом массовых репрессий против недовольных оплатой труда рабочих в 1962-1963 гг. Знак равенства между забастовщиками и погромщиками поставлен не был, что пошло на благо и самой власти, балансировавшей у опасной черты потери доверия рабочего класса, объявленного официальной доктриной «ведущей и направляющей силой» советского общества. Приравнять недовольных зарплатой или условиями труда рабочих к погромщикам значило только усилить сопротивление режиму, но совсем не успокоить население. К счастью для самой власти она воздержалась от тактики массового запугивания недовольных по образцу сталинских экономических репрессий 1947 г. Немногие известные нам случаи трудовых конфликтов (сведения о большинстве из них до высших московских властей, как правило, не доходили) разрешались в 1962-1963 году, в основном, полюбовно.

Режим уже в конце жизни Хрущева вступал в пору зрелости и бюрократической стабилизации. Новая партийная, советская и хозяйственная элита начала реализовывать свою потребность в «стабильности», что, в конце концов, привело к отставке Хрущева. Уроки начала 1960-х гг. подтолкнуло партийных руководителей к поискам некоторого компромисса в конфликте «власть-население». Население, в свою очередь, осваивало новую для него политическую и экономическую ситуацию, превратившуюся впоследствии в «застой», и также обнаруживало склонность к умиротворению. Питательная почва для массовых волнений и бунтов постепенно иссякала. Прокуратура СССР начала обращать больше внимания на нарушения «социалистической законности» в органах правопорядка, что также не могло не оказать успокаивающего влияния на население¹. Хроническая болезнь массовых беспорядков в конце правления Хрущева вступила в «холодную» фазу и обнаружила себя лишь несколькими редкими, хотя и поучительными рецидивами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.