Глава II. Амдоские святыни: Гумбум и Лабран

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава II. Амдоские святыни: Гумбум и Лабран

Монастырь, известный в обыденной речи у тибетцев и у монголов под названием Гумбум, а у китайцев Та-сы (Монастырь ступы), в литературе имеет более полное название Гумбум Чжамбалин, т. е. «Мир Майтреи со 100 тысячами изображений», и находится в вершине речки или, вернее, глубокого оврага Цзонха, т. е. «падь дикого лука».

Указатель святынь, или адресная книга этого монастыря, книга, которою мы пользовались, делится на четыре части, из коих в первой повествуется об основании монастыря, во второй перечисляются имена настоятелей с краткими биографическими данными, в третьей находится перечень достопримечательностей в смысле их святости, наконец, в четвертой указывается польза от поклонения этим святыням. Не входя в подробности третьей части названной книги – указателя, скажем, что, судя по подробному перечню предметов и статуй, все храмы содержат статуи божеств и святых лам, субурганы с прахом, волосами знаменитых лам, принадлежности одеяния их, престолы, предметы, употреблявшиеся у знатных ламаистских святителей, и т. п. В храмах хранятся ценные экземпляры разных книг.

Рассказы об основании этого монастыря связаны с именем великого реформатора ламаизма Цзонхавы[17], фамилию которого можно было бы перевести «Цзонханец», или «Диколукский». Так, передают, что на том самом месте, где ныне стоит главная святыня монастыря – большой субурган (ступа), родился в 1357 г. сам Цзонхава и здесь была пролита кровь от его пупка. Через три года после этого на этом месте стало расти сандальное дерево цан-дан, на листьях которого были видны изображения божеств: «Львиноголосого», Манджушри, Ямантаки, Махакалы и др.

Затем, когда Цзонхава был уже в Центральном Тибете, его престарелая мать, скучая по сыну, письмом звала его на свидание. На это письмо матери Цзонхава ответил, что если она построит над вышеупомянутым деревом субурган со ста тысячами изображений (откуда и название Гумбум) «Львиноголосого», то это будет равносильно их свиданию и от этого произойдет великая польза для живых существ. Мать исполнила желание сына.

В 1560 г. лама Ринчэн-цзондуй-чжямцо построил подле субургана небольшую келью и в ней поселил около десяти своих учеников, число коих затем увеличилось до 30.

В 5-м году правления минского императора Вань-ли, в год огненной коровы (т. е. 1577 г.) был построен храм, в котором была поставлена статуя двенадцатилетнего «спасителя Майтреи» (по-тибетски – Чжамба-гон-бо), сделанная из «лекарственной глины». Это обстоятельство послужило причиной происхождения второй части упомянутого выше полного названия монастыря. Храм этот стоит по правую сторону субургана, смотря от субургана.

В 1583 г. третий далай-лама Соднам-чжямцо, на вторичном пути к тумэтскому Алтан-хану[18], посоветовал ламе Цзоньдуй-чжялцань-санбо и местным светским правителям построить монастырь, что и было исполнено. Затем четвертый, монгольский, далай-лама Ион-дан-чжямцо на пути своем в Тибет, а именно в 1604 г., выселил из монастыря светских жителей.

Основанный таким образом монастырь находится на вершине обращенного на север глубокого оврага, который в свою очередь образуется из двух оврагов, соединяющихся на южном краю монастыря. Все общественные здания, за исключением сада для летних диспутов, расположенного на правой стороне оврага, находятся на левой его стороне.

Среди них самой главной святыней должно считать вышеупомянутый субурган над деревом «цан-дан», который помещается ныне в особом здании, построенном на фундаменте из серого тесанного гранита из облицованного зеленою фаланью кирпича; дерево, именуемое сэрдон-чэнмо, т. е. большое золотое дерево, находится в пустоте внутри субургана. Здание это, довольно красивой архитектуры в два света, имеет двойную золоченую крышу. Раньше храм назывался просто Лхахан-чэнмо, т. е. Большой храм, и название Сэрдэн-чэнмо получил лишь после того, как лет 15 тому назад была позолочена его крыша. Самый субурган облицован кованым серебром и задрапирован желтым китайским атласом. В верхней части его бумбы вставлена в углубление золотая статуя Цзонхавы вышиною в 1 аршин. Вышина субургана более трех саженей.

На нижнем, четырехугольном основании субургана, а также на отдельных подставках группируются многочисленные статуи и маленькие субурганы с прахом знаменитых лам этого монастыря. Перед субурганом на длинной синей доске в роскошной резной с позолотой раме находится надпись на одном китайском языке. Здесь же поставлен стол (скамейка) с беспрерывно горящими большими светильниками, среди коих один золотой, два серебряных, один каменный, а остальные из желтой меди; кроме того, набожные богомольцы постоянно ставят пред святыней светильники, покупая их здесь же готовыми по 5 китайских чохов каждый (менее одной копейки на наши деньги).

У здания три двери, обращенные на восток, и над ними устроен навес, под которым на гладком деревянном полу богомольцы совершают земные поклоны, растягиваясь на земле всем телом. Саженях в двух от дверей находится другое дерево, которое, как верят, имеет один корень с заключенным в субурган цан-даном. На коре молодых отростков этого дерева более или менее ясно видны тибетские буквы желтого цвета. Про происхождение этих букв, однако, никто из европейских путешественников не дает положительного объяснения. Верующие, конечно, не сомневаются назвать их самопоявившимися. Мы же скажем, что должен представлять какой-либо интерес только способ, каким воспроизводят так искусно буквы на древесной коре.

Рядом с этим храмом, направо, стоит небольшое здание с зеленой черепитчатой крышей, в котором помещается вышеупомянутая статуя двенадцатилетнего Майтреи, а налево – такое же здание, называемое Чжово-хан и заключающее в себе статую семилетнего Майтреи с тремя его главными спутниками, а также и изображение Чжово, которое в смутное время произнесло слово китайскому войску. Немного впереди последнего храма стоит также черепитчатокровельное здание, в котором поставлены статуи страшных охранителей учения, как однолицый Чжигчжэд, Чагдор, Лхамо, шестирукий Махакала, Кшэтрапала, Дэмчок и др.

Перед зданием, прикрывающим субурган, находится цокчэн-дуган, или «сборный дом великого собрания», где происходят общие собрания монахов всего монастыря. Он чисто тибетской архитектуры; золотой крыши, упоминаемой Г. Н. Потаниным, я не видел.

Ниже по оврагу в отдельном дворе растут такие же деревья цан-дан, и также с «самобытными» буквами. Листья этих деревьев после спада тщательно собираются ламами, блюстителями храма Шабдан-лха-хан (т. е. Храм долголетия, буквально – «прочности ног»), построенного для чтения молитв о долгоденствии 7-го далай-ламы Галсан-чжямцо.

Листья продают набожным богомольцам, верующим, что они, употребленные как чай, облегчают роды, в особенности при замедлении последов, так как здесь, по преданию, был зарыт послед матери Цзонхавы.

Еще далее по тому же оврагу находится храм Найчун-чойчжона с китайскою надписью, которую можно перевести как «величественная добродетель блестяще правит». Он впервые построен в 1692 г. и заключает много изображений охранителей учения и предметов, относящихся к их культу. В этом храме прежде ниспускался дух одного из «хранителей учения» царя Бэхара, называемого чаще Найчун-чойчжон, но во время магометанского движения[19] лама-прорицатель его, спустив своего «хранителя», в экстазе кинулся во вражью рать и был убит. С тех пор «чойчжон» уже ни на кого здесь не спускается, что объясняется его гневом на монахов Гумбума, которые принимали активное участие в борьбе с магометанами, нарушая таким образом заветы своей религии.

Что касается учебной части, то монастырь имеет у себя четыре дацана, или факультета: богословский, медицинский и два мистических: дуйн-хор и чжюд. Основание богословского, или цаннидского, факультета относится к 1612 г. В настоящее время цан-нид изучается по руководствам Агван-цзондуйя, первого перерожденца лабранского Чжамьян-шадба[20]. Лишь на восьмом году учения отделяются изучающие цан-нид и по толкованиям сэраского Чжэбцунбы. Особого здания для этого факультета не существует, и учащиеся собираются в обширном дворе храма Чжамьян-кун-сиг, подле цокчэнского дугана, а в дурною погоду пользуются последним. Летом собираются в особом саду, о коем упомянуто выше.

Медицинский факультет (по-тибетски – манба-дацан) был задуман чубсанским перерожденцем Ловсан-данбий-чжялцаном (18-м настоятелем Гумбума), но вследствие возникших тогда на Кукуноре беспорядков[21] не был открыт. Открыт же он был лишь после умиротворения этих беспорядков, и основателем его называют врача Няндаг, а время определяется пятидесятыми годами XVIII в. Здание его находится по левую сторону цокчэнского дугана.

Факультет Дуйнхор основан при 51-м настоятеле Гумбума Агван-чжамьян-ван-чжял около 1825 г. и посвящен мистическим обрядностям, относящимся главным образом к божеству Дуйнхор (по-санскритски – Калачакра). Здание его по правую руку от цокчэнского дугана.

Наконец, четвертый факультет Чжюд находится ближе к верхнему краю оврага и основан в 1649 г. ламой Лэгба-чжямцо по образцу первого мистического дацана в Лхасе, именуемого Чжюд-мад. В этом дацане хранится череп матери Цзонхавы, на котором само по себе явилось слово «хум». Он обделан в золото в виде чаши (габала) и, обращенный кверху, содержит в себе зерна риса, которые раздаются богомольцам как священные, имеющие силу исцелять болезни. Кроме того, говорят, что эти зерна сами размножаются, почему они очень способствуют обогащению своих владельцев. Вследствие строгости своей дисциплины факультет Чжюд-мад привлекает очень мало слушателей.

Всех духовных в Гумбуме не более 2000, причем более всего духовных из Южной Монголии.

Администрацию монастыря можно разделить на две части: духовную и светскую, хотя представителями той и другой являются духовные лица. Во главе всего духовенства стоит хамбо, именуемый в литературе ти-тог, т. е. «главнопрестольный». Ныне он избирается из перерожденцев прежних хамбо и служит три года. Выбранный перерожденец живет в особом дворце, который стоит на том месте, где, по преданию, был построен маньчжурским правительством дом для третьего банчэн-эрдэни – Балдан-ешей. Последний, по отбытии своем из Гумбума, предоставил дворец хамбам. Не знаем, насколько это верно, но в истории монастыря говорится, что в 1687 г. перерожденец Ачжя, по имени Шэйраб-санбо, построил дворец для хамбо. Как бы то ни было, прежний дворец был разрушен во время дунганского движения в 70-х годах только что минувшего XIX века, и ныне на том же месте построен новый, который, по словам очевидцев, положительно нельзя сравнивать с прежним по богатству и красоте отделки: так-де он плох! Хотя это и так, но и нынешний дворец, окрашенный в красный цвет, является одним из лучших домов монастыря.

Внешними атрибутами должности хамбо служат желтый зонт и желтая же шапка особого образца, называемая цзонхавинской или банчэнской, с длинными наушниками, по-тибетски – банша-нэрин. Когда он проходит по улице, то его сопровождают игрой на особых духовых инструментах, вроде кларнетов, и впереди цокчэнский гэбкой несет зажженные курительные свечи. Играющие (двое) идут впереди хамбо. Когда они слишком забегут вперед, останавливаются, продолжая играть, обратившись лицом к хамбо, с приближением которого снова идут вперед. Слово «хамбо» значит «учитель», соответственно чему хамбо является высшим наставником всего духовенства и периодически читает проповеди, раздает ученые степени и т. п.

Для полицейско-распорядительной власти под непосредственным ведением хамбо находится так называемый цокчэн-гэбкой, что можно перевести «правитель добродетели великого собрания», или шамо, следящий за исполнением духовными их дисциплинарных обязанностей. Он разрешает и судебные дела, возникающие в монастыре. За небольшие проступки наказывает тут же своим распорядительским жезлом, а для более серьезных случаев перед дверями дугана висят длинные плети. Он назначается на год и имеет помощника, назначаемого на полгода и называемого шабдог-ба, кроме того, каждый факультет имеет своего тиба, т. е. престольного, и гэскоя, власть коих по отношению к своему дацану такова же, как и вышеупомянутых лиц по отношению ко всему монастырскому духовенству.

Светская власть находится в руках трех чиновников, называемых китайским словом лао-е со степенями: да – старший, эррл – второй и сань – третий. Мне передавали, что да-лао-е является в настоящее время лишь почетным званием. Гораздо большую власть имеет второй чиновник, который утверждается в должности китайским правительством и ведет все деловые сношения с сининским амбанем, в ведении коего находятся все амдоские монастыри. Сань-лао-е следит за прислугой в управлении и хозяйственными работами. Все лао-е, составляя особый комитет цокчэн-чжи-ба, заседают и живут в особом общественном доме, называемом цокчэн-чжисо («общее хозяйство большого собрания»). Они заведуют всем общемонастырским имуществом и земельными угодьями, вместе с крестьянами, живущими на них.

Монастырь особенно обогатился земельными угодьями после подавления недавнего мусульманского восстания, когда бесчеловечная резня, произведенная китайскими войсками над обезоруженными побежденными, высвободила массу пахотной земли в окрестностях монастыря, где обитало много магометан. Пашни сдаются в аренду обычно из 60 % с количества засеваемых семян, причем участки раз навсегда измерены по количеству посева.

Очень важные дела обсуждаются с участием старшин (по-тибетски – гэрган) шести отдельных общин (цо-дуг), на которые разделяются подданные монастыря.

Духовенство живет в домах, расположенных по обеим сторонам оврага, амфитеатром. Дома по большей части китайского образца и лишь у богатых перерожденцев они тибетского стиля. Дома или подворья перерожденцев и отдельных общин называются карба, или гарба.

Таких подворьев насчитывают до 80. Самые знатные из владельцев гарба суть перерожденцы Ачжя и Шинза, считающиеся перерожденцами отца и матери Цзонхавы, Сэртог, Чэшой, Чжяяг, Гончжа, Миньяг, Тууган и др. Многие из этих перерожденцев живут по своим монастырям, находящимся в других местах, но числятся в списках монастыря и для своих временных посещений содержат гарба.

Улицы монастыря не отличаются прямизной, и многие из них довольно узки. Чистота их поддерживается лишь собаками и китайскими земледельцами, которые собирают человеческие нечистоты для удобрения полей и огородов в особые плетеные корзины, носимые на спине. Лошадиный же помет усердно собирают сами монахи для топки печей под нарами (каны), а также и кухонных. Впрочем, для топки последних чаще употребляют солому, и лишь более зажиточные топят мелким кустарником, продающимся сравнительно дорого (от 25 до 35 коп. на наши деньги за ослиный вьюк).

Торговым местом Гумбума служит площадь на нижнем краю монастыря; сюда, однако, приносят только мыло, булки, лук, топливо и т. п. предметы самой первой необходимости. Торжище это называют цон-ра, т. е. «торговый двор». Гораздо оживленнее идет торговля в китайской слободе, расположенной в одной версте на север от монастыря и называемой Лао-сир. Здесь, кроме китайских лавок и постоялых дворов, находятся еще дома земледельцев, огородников и разные мастерские. В этой же деревне происходят все жизненные сцены, запрещенные строгим монастырским уставом. Торговля ведется на весовое серебро и китайские медные чохи. За тысячу чохов здесь считают связку в 460 штук, следовательно, за сотню идут 46 чохов.

Занимая положение на пути караванов, ходящих между Тибетом и Монголией, Гумбум с давних пор извлекает большие выгоды от такого посреднического положения, как по отношению к торговле, так и по отношению к пропаганде ламаистских идей среди монголов. Многие из здешних монахов вывозят в Тибет китайские произведения, местных лошадей и лошаков и привозят тибетские произведения, идущие главным образом на удовлетворение потребностей монголов. Благодаря такому же положению Гумбум в разное время посетили 3-й, 4-й, 5-й и 7-й далай-ламы и 3-й банчэн, каковые посещения немало послужили, понятно, сильному возвышению монастыря во всех отношениях. Не только они лично во время своего пребывания здесь, но даже оставленные ими престолы, на коих они сидели, и части их одеяний, не исключая юбок и сапог, привлекали и привлекают множество богомольцев.

Затем, здешние ламы, получившие образование в монастырях Центрального Тибета, часто приглашаются в Монголию и служат таким образом посредниками духовного общения Тибета с Монголией. Сверх того, являясь ближайшим, а потому и доступнейшим местом, связанным с именем Цзонхавы, реформатора ламаизма, этот монастырь посещается ежедневно сотнями богомольцев. Все это служит источником существования и обогащения монастыря. Значительный сметный ежегодный доход получают от кукунорских или, точнее, цайдамских монголов: к последним ежегодно посылается для сбора пожертвований специальное посольство, которое пригоняет сотни голов крупного и мелкого скота.

Во время нашего пребывания в этом монастыре, 15-го числа первой луны (2 февраля), происходило празднество, называемое чжунгай-чодба, т. е. «жертва пятнадцатого (числа)», на которое стекается много народа из близких и дальних мест, а также из Монголии. Торговля, ищущая везде большое стечение народа, проникла на это празднество и, может быть, сама в свою очередь удвоила число посетителей, так что в настоящее время 15-е число является не столько религиозным праздником, сколько ярмаркой.

В заключение скажем, что Гумбум как монастырь не отличается особенной строгостью своей дисциплины, как учебной, так и нравственной. Масса монахов из местных чжахоров[22] не умеют даже читать. Женщины свободно допускаются в монастырь и могут оставаться и на ночь; в домах можно застать попойку, курение табаку (нюхать табак нигде не воспрещается) и т. п.

Так как до обычного выезда богомольцев из Гумбума в Тибет оставалось еще более 2,5 месяца, то я решился посетить другой знаменитый амдоский монастырь – Лабран, находящийся на юг от реки Хуанхэ. Для этого я нанял себе на службу одного бурятского ламу, направлявшегося в Тибет. Мой прежний слуга, дошедший до Гумбума, отказался от дальнейшего пути и пожелал возвратиться на родину. Причиною отказа послужила его боязнь за свою жизнь, так как он наслышался от бурят и монголов немало страшного о путешествии в Тибет. Ему наговорили о вредном действии разреженного воздуха, о вооруженных нападениях голоков и черных тангутов и т. п. Пришлось, пожалев о его малодушии, снарядить его в обратный путь.

Сам же я стал отыскивать подводы до Лабрана. Впрочем, отыскивание это состояло лишь в непропускании случая нанять прибывших сюда китайских татар-саларов из деревни Ламурчжан, находящейся на правом берегу Хуанхэ, так как исключительно они возят путешествующих между Гумбумом и Лабраном. Эти подрядчики-монополисты имеют постоянно определенную таксу за проезд, а именно по 3 лана 5 цинов за каждые 150 китайских фунтов вьюка (5,5 пуда), причем человек считается за 120 китайских фунтов (4,5 пуда). Они ходят между Гумбумом и Лабраном партиями в 5–6 человек с 10–12 мулами. Отыскав нанимателей, они весят багаж и, получив половинную или полную плату вперед, садят путешественников на лошаков, а сами идут пешими.

Постоянно промышляя таким образом, они ежедневно проходят определенные расстояния и ночуют постоянно в одних и тех же постоялых дворах. В последних пассажиры, возчики и их вьючные животные помещаются в одной комнате или, вернее, сарае, в котором у одной стены устроены нары для людей, а у другой – стойла для животных.

Наняв таких саларов, мы выехали из Гумбума 6 февраля и ночевали в китайской деревне Дама.

7 февраля пришлось перевалить через два чрезвычайно высоких хребта. Всюду по дороге начинаются полевые работы: трудолюбивые земледельцы жгут на горах дерн и возят на пашни. Ночлег был в городе Цзаба.

8 февраля ночевали в городе Баянь, расположенном за высоким хребтом левого берега Хуанхэ. Хуанхэ зовется по-тангутски Ма-чу, по-монгольски – Хатунай-гол, т. е. «река царицы», с каковым названием связан рассказ о кончине Чингисхана от коварной мести пленной царицы. Она, смертельно ранив ночью Чингисхана в детородный член, сама утопилась в этой реке.

На сегодняшнем пути по сторонам от дороги видны тангутские монастыри. Здешние тангуты занимаются исключительно земледелием.

9 февраля выехали задолго до рассвета и перевалили через вышеупомянутый хребет. В недлинной пади южной стороны перевала видны тангутские и магометанские деревни.

Спустившись по левому берегу Хуанхэ около 5–6 верст, против деревни Ламурчжан переправляемся на большом карбасе через реку и останавливаемся в названной деревне в доме нашего возчика.

Деревня эта называется самими саларами Магол, и в ней, как мне рассказывали, вспыхнуло начало последнего дунганского движения в 1893–1894 гг. Оно началось похищением молодой жены одного пожилого и богатого магометанина этой деревни. Оскорбленный муж со своими сторонниками понес мстительное оружие в деревню Хумэлун и убил несчастную женщину вместе с ее соблазнителем. Родственники убитых напали на деревню Магол, и чем дальше, тем больше разыгрывалась междоусобная распря. Район междоусобицы увеличился, и саларское оружие направилось против иноверных китайцев и амдосцев. Конец смутам положили китайские войска, проявившие после победы свою обычную беспощадную жестокость к побежденным.

В частности, деревня Ламурчжан была разрушена и сожжена, а остатки ее жителей, купившие себе жизнь у китайских военачальников, не успели еще обстроиться, но все же энергичные и крайне трудолюбивые салары начинают снова обзаводиться хозяйством.

Салары говорят между собою по-тюркски, носят костюм, одинаковый с китайцами, лишь шапочки у них отличаются от китайских синим цветом и заостренностью на верхушке, где помещается шарик, сделанный из золотых ниток. Женщины не уродуют, подобно китаянкам, своих ног и носят широкие шаровары навыпуск. Прическа на затылке обыкновенно обвертывается черным платком наподобие конуса.

Салары, по-видимому, усердные приверженцы ислама, и среди них достаточно распространена тюркская грамотность.

10 февраля было днем обычного домашнего отдыха наших возчиков.

11 февраля двинулись в путь и шли по правому берегу Хуанхэ до устья речки Кушмык (саларское название), через которую перекинут хороший деревянный мост. Затем поднимались по последней речке до устья пади Сэшин (тангутское название), где и ночевали в магометанской деревне Хумэй-лун. Верстах в пяти ниже Ламурчжана находится городок Я-сы.

12 февраля. Наши возчики оказались вооруженными фитильными ружьями, так как путь до Лабрана населен тангутами, которые не прочь пограбить путников, если они им под силу. Ношение оружия дозволено магометанам только на этом пути, потому, идя обратно, оставляют ружья в Хумэй-лун. В пади Сэшин на левой стороне стоит тангутский монастырь того же имени, а на правом берегу в лесу – ритод.

В вершине этой пади приходится переваливать через два хребта. Падь на южную сторону от них называется Нималай-лун (Солнечная падь), где мы и остановились ночевать под открытым небом.

13 февраля спустились вниз по той же пади и вышли на широкую долину, называемую Ганчжа-тан (Снежная равнина). На этой равнине много тангутских черных палаток и вблизи них пасутся многочисленные стада овец, яков и лошадей. Кстати скажем, что эти палатки называются банак. Буквальный перевод этого слова – «черная палатка», что указывает на приготовление ее грубой ткани из черной яковой шерсти.

Из Ганчжа-тана через высокий перевал попадаем в долину реки Сан-чу и монастырь Лабран. В нем я пробыл с 13 по 21 февраля.

Полное название этого монастыря Лабран-дашийнчил, или Балдан-дашийнчил, т. е. «Ламский дворец – круговорот благ». Основателем его считается первый перерожденец Чжамьян-шадбы, знаменитый философ своего времени Агван-цзондуй, который родился в Амдо в 1648 г. и двадцати лет от роду отправился учиться в Центральный Тибет. Там он обнаружил прекрасные способности и был в близких отношениях с пятым, «Великим», далай-ламой. В 1700 г. он сделался настоятелем гоманского дацана в монастыре Брайбун и составил свои толкования по богословию. Эти толкования были приняты за руководство сначала в гоманском дацане, а ныне ими руководствуются почти все богословские факультеты Амдо, Монголии и нашего Забайкалья. Еще в 1703 году его приглашал на родину, в Амдо, олётский князь Галдан-эрдэни-чжинон и предлагал основать монастырь, но он возвратился из Центрального Тибета лишь в 1708 г. и в 1709 г. положил основание монастырю, известному ныне под названием Лабран. Умер Агван-цзондуй в 1721 г.

Основанный этим ламой монастырь находится на левом берегу речки Сан-чу (Чистая река) у южной подошвы высокой горы. При въезде в монастырскую улицу все должны слезать с лошадей и идти далее пешком. При этом путешественника приятно поражает чистота улиц, хотя узких и кривых: на них нет бродячих собак и человеческих нечистот, обычных для других ламаистских монастырей.

Дома простых монахов низенькие, одноэтажные, глинобитные и окнами выходят во двор. Среди них там и сям возвышаются храмы и дворцы (нанчэн) перерожденцев.

Самой чтимой святыней этого монастыря является медная вызолоченная статуя восьмидесятифутового Майтреи. Она стоит в высоком каменном здании с золоченой крышей, имеющем над наружными дверями доску, на которой надпись на четырех языках – знак утверждения китайским императором. Слова надписи можно перевести как «благословеннорадостный храм». Вообще же про статуи, называемые «80-футовыми», должно сказать, что они обыкновенно не достигают сих размеров, но именуюся так потому, что, по верованию ламаистов, Майтрея, будда будущего мирового периода, будет иметь 80-футовый рост.

Для оправдания же меньших размеров статуй говорят, что это Майтрея такого-то возраста, часто детского – 8 или 12 лет. Далее немного влево и впереди от названного храма находится большое здание цокчэн-дугана, в котором в особой комнате у задней стены находятся субурганы с прахом предыдущих перерожденцев Чжамьян-шадбы. Из других достопримечательностей, пожалуй, упомянем про большие медные статуи Цзонхавы и Дол-мы (Дара-эхэ), имеющие каждая особые храмы. Про амдоские статуи божеств вообще можно сказать, что они в большинстве случаев делаются в Долон-норе из меди.

Что касается предметов изучения, то в этом монастыре пять дацанов, или факультетов, из коих четыре одинаковы с упомянутыми выше гумбумскими, как по названию, так и по изучаемым предметам. Пятый же дацан, основанный при нынешнем, четвертом перерожденце Чжамьян-шадбы, зовется просто дацан-сумэ, т. е. «новым» дацаном, и занимается изучением мистической философии, а равно и богослужениями о благополучии своего основателя. Время основания прочих факультетов относится к XVIII столетию, а именно: богословский, или цан-нидский, факультет учрежден тотчас по основании монастыря, дацан Чжюд – в 1720 г., дуйнхор – в 1759 г. и медицинский – в 1792 г. Большая часть монахов состоит на богословском факультете и поступает на другие факультеты, по крайней мере по выслушивании 5 первых курсов цан-нида.

Монастырь отличается строгостью своей дисциплины, касающейся всей жизни монахов, не исключая и их домашней обстановки. По правилам, предписанным ею, каждый монах должен иметь отдельную келью особого устройства. Она состоит из двух комнат: рунхана, или кухни, и симхана, или спальни. При этом последняя находится над каном, под которым проходит труба кухонной печи, устраиваемой у самого кана и отделяемой деревянной перегородкой от чистой комнаты. В перегородке между кухней и спальней проделаны дверцы, и, открывая их, монах, сидя в спальне, может доставать из котла на печи чай и пищу. Топливом для печи должен служить исключительно овечий сыпучий помет.

Затем, в каждом дворе должны находиться колодец и клозет. Колодцы, как говорят, содержат дурную воду, и потому монахам разрешено брать воду из реки Сан-чу.

Каждое утро монахи собираются в цокчэнском дугане. Во время этого собрания разбираются проступки монахов и виновные наказываются тут же розгами. Считается особым удальством не кричать от боли и не просить пощады. Участие в этом общем собрании не для всех обязательно, но ежедневная раздача во время чая небольшого кусочка (приблизительно 1/4 русского фунта) масла привлекает многих небогатых монахов.

После сего собрания монахи могут выходить на рынок, который происходит на южном краю монастыря. В Амдо рынок называют цон-ра, в Центральном Тибете – том. Торговля производится под строгим контролем монастырской администрации и прекращается около 10 часов утра. На этом рынке производится также последнее наказание приговоренных к изгнанию из монастыря: их бьют розгами и оттаскивают за ноги.

После рынка монахи обязаны посещать в учебное время (по-тибетски – чой-тог) факультеты своей специальности. В общем, учебное время бывает только полгода, а остальные полгода уходят на перерывы.

В неучебное время (по-тибетски – чойнцам), с наступлением сумерек, монахи ниже 8-го богословского курса должны взбираться на крышу своего дома (по-тибетски – лха-ха) и здесь читать вслух заучиваемые наизусть тексты. Такое чтение продолжается зимой приблизительно до 9 часов, когда прислуга цокчэнской кухни начинает «сливать» чай для завтрашнего дня, сопровождая этот процесс громким чтением известной формулы «мани» – ом-ма-ни-пад-мэ-хум. «Сливать» в Забайкалье называют процесс заваривания чая. Берут ковш и, черпнув им чая из котла, поднимают вверх и понемногу льют обратно. Чем дольше делают это, тем лучше получается чай или, вернее, тем равномернее распределяются чай и молоко по огромному котлу. В Тибете это делается для замешивания масла. Монахи высших курсов не обязаны выходить на крышу, но должны сидеть дома в темноте и предаваться созерцанию. В это время ворота монашеских дворов не должны быть заложенными для того, чтобы администрация могла свободно наблюдать за исполнением правил. Часто надзор ходит тайком. Уличенный в нарушении правил тут же наказывается розгами.

Духовная администрация монастыря такая же, как и в Гумбуме, поэтому не стоит повторять уже сказанного. Добавим только, что здешний хамбо именуется цокчэн-тиба. Но если Гумбум имеет в своем управлении выборное начало, то над должностными лицами Лабрана стоит особа перерожденца Чжамьян-шадбы, хозяина этого монастыря. Все должности замещаются или утверждаются этим перерожденцем. Немалое влияние на монастырские дела имеет и правитель его дел, именуемый шацзадба, слышится, скорее, шанзаба или шаганзад. Заведующим монастырским имуществом и управляющим данниками монастыря является старший казначей монастыря, именуемый чжиба.

Нынешний перерожденец Чжамьян-шадбы, имя коего Кал-сан-туб-дан-ванчук, считается четвертым от основателя монастыря Агван-цзондуя. Как известно, Агван-цзондуй возвысился в глазах ламаистов еще в Тибете, благодаря своим обширным сочинениям, которые затем, если можно так выразиться, популяризировались в громадном большинстве факультетов. Олёты, завладев Кукунором и Тибетом, всюду старались покровительствовать «желтошапочной» секте. Поэтому и князь их Галдан-эрдени-чжинон приглашает в Амдо Агвана-цзондуя, просит основать монастырь и дарит землю вместе с подданными. Его примеру последовали и другие князья, вследствие чего Агван-цзондуй оказался не только духовным, но и светским князем. Затем имя знаменитого первого перерожденца Чжамьян-шад-бы и следующих, также не бездарных, его перерожденцев Гончог-чжиг-мэда и Тубдан-чжиг-мэда привлекало сюда много монахов и «милостынедателей» из Амдо и Монголии, которые быстро обогатили монастырь, чем дали возможность содержать еще большее число монахов. Следовательно, этот монастырь обязан своим процветанием появлению даровитой личности Агван-цзондуя, следующие перерожденцы которого сумели удержать за собою авторитет и влияние свое в Лабране. Они имеют несколько дворцов в монастыре и вне его.

В настоящее время в Лабране есть еще несколько преемственных перерожденцев, хотя менее влиятельных, чем Чжамьян-шадба, но сильно чтимых в Амдо и в особенности в Монголии. Главнейшие из них суть: Соднам-дагпа, известный под сокращенным названием Содаг, Гунтан, Ньяндаг, два – Гоман, перерожденцы двух брайбун-гоманских хамбо, Корсан – перерожденец 51-го галданского сэрти[23], Чжамба и другие.

Всех монахов в монастыре около 2500, и они делятся на много мелких общин. Монголы выделены в особые общины, числом 9, из коих одна принадлежит нашим забайкальским бурятам. Во время моего посещения в последней общине было около 70 членов, Каждая община получает утвердительную грамоту (по-тибетски – чжа-иг) от перерожденца Чжамьян-шадбы, в которой излагаются и правила для общины. Кстати скажем, что официально признанная местными властями община лам из наших забайкальских бурят встречена нами только здесь.

В полуверсте на восток от монастыря находится торговая слободка Та-ба, населенная преимущественно саларами и отчасти китайцами и тангутами, эти последние зовут себя амдо-ва.

Между упомянутой слободкой и монастырем находится большой субурган, поставленный, как говорят, на том месте, где впоследствии должен быть построен дуган для «лхасского монлама» (о нем будет сказано подробно ниже), когда центр религии перейдет из Внутреннего Тибета в Амдо. Материалом для постройки будет служить тот, ныне заповедный, лес, который растет против монастыря на склонах горы правого берега Сан-чу. Ежегодно в 13-й день белой (первой) луны происходит церемония встречи этого «монлама», состоящая в выезде в нарядных костюмах и на украшенных лошадях старшин монастыря верст на 5 на запад и в исполнении чтения молитв. Основатель монастыря, положивший начало такому поверью, может быть, честолюбиво помышлял о том, что его монастырь будет центром ламаизма. Во всяком случае, это поверье сильно притягивает сердца набожных к этому монастырю.

В ущелье, на север от монастыря, находится род монастырского кладбища, где трупы умерших отдаются на съедение грифам. Родственники или знакомые покойного выносят труп сюда и кладут на определенной площадке. Тотчас прилетают жадные и привыкшие к человеческому мясу громадные грифы и ягнятники и принимаются клевать труп. Для ускорения уничтожения трупа мясо разрезают на мелкие куски, а кости толкут на камнях. Все это быстро уничтожается упомянутыми птицами. Только трупы совершенно безродных бросаются сюда целыми и обращаются теми же птицами в скелеты.

В заключение опишу церемонию ниспускания Найчун-чойчжона, которую мне пришлось видеть здесь 19 февраля, второго числа второй луны по местному счислению. Днем для ниспускания чойчжона предпочтительно избирают именно второе число каждой луны потому, что, по верованию почитателей, в тот день чойчжон нисходит сам, а в другие дни посылает кого-нибудь из своих товарищей-помощников (по-тибетски – хор). Прорицатель был приглашен из монастыря Чувсан, находящегося в Северном Амдо. Местом для ниспускания служит особый храм, называемый Найчун-цзан-хан, посвященный этому чойчжону. Он находится саженях в двухстах от западного края монастыря и представляет дуган обыкновенного тибетского типа с небольшим двором перед собою.

В назначенный день с раннего утра монахи выходили на рынок и покупали хвою древовидного можжевельника (по-тибетски – шуг-па). Затем начали понемногу собираться во дворе цзан-хана и сжигать упомянутую хвою в двух особых, печеобразных курильницах. Около 8,5 часа утра явился под звуки труб лама-прорицатель (по-тибетски – чойржэ или гуртэнба) со свитой. Спустя немного прибыл и перерожденец Чжамьян-шадбы, несомый четырьмя ламами в маленьких, прекрасно сделанных носилках китайского образца. Верхняя часть их желто-зеленого цвета, а нижняя – красного. Собравшиеся монахи толпились во дворе. Перерожденец Чжамьян-шадбы стоял перед дверями храма, откуда слышны были звуки труб, желто-медных ударных тарелок и барабанов: читали, как говорили, призывные молитвы.

Спустя немного под те же звуки показался на крыльце прорицатель в полном облачении, главную часть которого составляли шлем с флажками и одежда из парчи. В правой руке он держал саблю, упирая конец ее в свое бедро, а в левой – лук. Лишь только он вышел, перерожденец Чжамьян-шадбы перекинул через его шею длинный шарф (хадак). Прорицатель, приняв этот дар с видимым почтением, направился к особо устроенному седалищу. Лицо его было искажено и из раскрытого рта выступала пена, которую прислужники вытирали хадаками. Сначала к нему подходила монастырская администрация и просила предсказаний относительно благополучия монастыря, а затем и частные лица, интересующиеся своей судьбой.

Прорицатель хриплым голосом отрывисто указывал, какие книги и сколько раз нужно читать и т. п. Все это он делал стоя. Затем он сел на седалище, и тогда стали по порядку подходить для прикладывания простые монахи, поднося большею частью хадаки. Некоторые давали на благословение особые ленточки с узелком посередине для ношения на шее. Благословение состояло в том, что прислужник прорицателя подносил ленточку ко рту и вытирал выступавшую изо рта пену, если прорицатель не предупреждал его легким плевком на ленточку. Когда приложились все монахи, прорицатель в новом, усиленном экстазе кинулся к наружным воротам и от них выпустил стрелу из лука. Возвратившись снова на террасу храма, он произнес краткую наставительную речь, обращаясь ко всему духовенству, и после сего ушел вовнутрь храма. Церемония кончилась. Все стали расходиться. Уехал и перерожденец Чжамьян-шадбы. Немного спустя вышел из храма и прорицатель, уже обратившись в простого ламу.

28 февраля мы покинули этот монастырь, который по своей дисциплине занимает в настоящее время первое место среди ламаистских монастырей. Обратный путь мы сделали с теми же возчиками, саларами, и по тем же местам, что и вперед. Поэтому не стоит перечислять снова места ночлегов. Разве скажу, что в долине Хуанхэ уже сеяли хлеб. Пахали обыкновенно на паре ослов, лошаков, волов, и часто можно было видеть пашущих на паре осла с волом, лошади с волом и т. п.

29 февраля мы прибыли снова в Гумбум, где и провели, как уже сказано выше, время до 24 апреля, когда мы выехали в Тибет.

Время это я отчасти провел в научных работах, а отчасти в приготовлениях к дальнейшему пути. Приготовления требовали немало труда и затрат. Дело в том, что далее приходилось ехать на своих лошадях. К сожалению, не способный к физическому труду, я уже не мог рассчитывать на свои силы для навьючивания и ухода за животными. Поэтому пришлось нанять трех товарищей, причем один впоследствии оказался лишним и нанятым лишь по моей неопытности. Увеличение числа их повлекло покупку большего числа подвод, что, в свою очередь, заставило запасти больше провизии как для людей, так и для лошадей. В конце концов пришлось купить 14 животных, в том числе 4 лошади и 10 мулов. Лошади стоили от 18 до 50 ланов, а мулы от 25 до 40 ланов.

Для пути в Тибет мулы предпочитаются лошадям потому, что они выносливее для вьюков и их можно выгоднее продать в Лхасе.

Затем пришлось приготовить полный комплект верховых и вьючных седел, закупить для людей сушеного мяса, крупчатки, муки, поджаренного ячменя (по-тибетски – цзамба) и масла, а для вьючных животных – дробленого гороху. Все это, за исключением мяса, надо было запасать в количестве, достаточном для всего пути до Лхасы (3 месяца).

Ко дню выезда было все готово. День этот был определен ламами-гадателями, по просьбе большинства богомольцев, и приходится на девятое число четвертой луны, какое число соответствовало 24 апреля старого стиля 1900 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.