3. Розенборгский замок

3. Розенборгский замок

Парк перед замком Розенборг. Каждое дерево держит на себе низкое небо. Оголенность, выстуженность округи на фоне холодных камней Розенборга. Я отдал продрогшему сыну свою ветровку. Он кутается в нее, но все равно не может согреться. Сколько нужно иметь в себе тепла, чтобы пройти этот парк наискосок?

Женщина выгуливает собаку, поводок натянут как струна. Двое студентов бегут по аллее, добегают до конца и останавливаются. Делают зарядку, поднимают руки, наклоняются вперед, стараются коснуться ладонями земли. Выдыхают. Выпрямляются. Они похожи на физкультурников из старой кинохроники. Кроссовки в потеках пыли, струйки пота на висках, слипшиеся русые волосы и — холодный ветер с залива. Нерушимый строй северного лета, в которое нас никто не звал.

В Розенборгском замке мы вливаемся в поток туристов, который истончается в узких коридорах, разделяется на рукава, постепенно заполняет залы и комнаты. Оказываемся в одной группе с пряноголосыми итальянцами. Заходим в боковое помещение — стена (или это тыльная сторона огромной печки?) выложена бело-голубой плиткой, в дальнем правом углу возвышается деревянный стульчак. Представляю себе, как его величество здесь тужился, глядя на дельфтские изразцы, на все эти цветочки, на развивающиеся платья пастушек. Вот лодка плывет под парусом, солдат бьет в барабан, всадник восседает на битюге, штандарт вьется, зайцы, олени, мельница, роза, петух клюет зерно, аист приносит ребенка в колыбель.

— Помнишь, — говорит сын, — сказку, в которой два деятеля (он так и сказал — «деятеля») пообещали королю выткать такую ткань, которой не видывал свет?

— Конечно, помню. Два ловкача, которые обманули весь город.

— Ну и что с того, что они обманщики, зато как здорово они работали на пустых станках, с утра до поздней ночи кроили воздух большими ножницами, шили иголкой без ниток, а потом камергеры вместо шлейфа подхватывали руками невидимую ткань, сотканную из воздуха. Они и вправду работали на совесть, перед выходом короля трудились всю ночь, при свете шестнадцати свечей, ни разу даже не прилегли отдохнуть.

Сын говорит, что они заслужили все отданное им золото до последней кроны…

Слева от дворца, около ограды, растет ясень, ствол — как древко копья, навсегда вогнанное в землю. Ветер выкручивает ветви дерева, оно то и дело вздрагивает, как внезапно разбуженный человек. По ту сторону ограды — подстриженные кусты шиповника. Там, за решетчатым ограждением, маршируют солдаты. Они похожи друг на друга, как братья. Мундиры синие с красным. Автомат в правой руке, приклад касается мыска. Они вышагивают под маршевый высвист флейты-пикколо и под дробный речитатив военного барабана. Командует солдатами щуплый офицер, вылитый щегол, выкрикам которого подчиняется весь невеликий строй. Из парка солдаты кажутся ненастоящими, игрушечными, и занозистый восторг флейты лишь подчеркивает их игрушечную выправку.

По аллее в сторону улицы везут девушку в инвалидной коляске. Колеса оставляют две аккуратные бороздки на дорожке, посыпанной песком. Коляска подкатывает к ограждению и останавливается. Несколько минут девушка, белокурая датчанка, и пожилая филиппинка, которая везла девушку, смотрят, как солдаты проходят торжественным шагом, как приклады их автоматов зависают над ботинками. Потом девушка что-то говорит. Филиппинка достает плед и укутывает ей ноги, обрубленные по колено. Коляска катится дальше, к выходу из парка. Солдаты маршируют на плацу. Щегол в офицерской форме выкрикивает команды. Заливается военная флейта.