Садырин

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Садырин

На этих похоронах я не плакал. Понимал, что хоронят его, но в тот день он был совершенно не похож на того человека, которого я знал.

Простился, потом поехал в «Останкино» – делать сюжет. Было холодно, я продрог, но все равно быстро написал текст, перекрыл его видеорядом и только потом пошел в столовку. Слова были самые обычные, как и почти всегда бывает в таких случаях. Словно три абзаца статьи из Википедии.

А через неделю ко мне подошел Володя Кузнецов – человек, который позвал меня пойти делать спортивные новости на обновившемся НТВ. В апреле того года я был в Самаре, полетел комментировать какой-то матч «Крыльев» и заодно писать большое интервью с Тархановым. К нему прилетела жена – на единственный его выходной. У оператора никак не получалось выставить свет, он медлил, переделывал. Жена то заходила в комнату, где мы сидели и никак не могли начать запись, то выходила из нее, а Федорыч смотрел на нее и хитро улыбался. Потом я вернулся в отель и увидел в новостях, что Гусинскому прищемили хвост. И что прежнего НТВ больше нет.

Интервью в итоге так никуда и не пошло. Я прилетел в Москву, приехал на работу, боясь начавшихся перемен и ничего не понимая. Вася собрал всех нас – второй состав «Футбольного клуба» – и сказал:

–?Помните, у Набокова в «Даре» есть мощный образ? Как люди, уезжая в эмиграцию, везут с собой портреты Чернышевского. Я собрал вас, чтобы сказать: я закрываю «Футбольный клуб». И я бы не хотел, чтобы вы отнеслись к случившемуся как к портрету Чернышевского.

Он помолчал немного и добавил:

–?Все, дальше каждый сам за себя.

И вышел. Мы сидели, прибитые этой новостью. Не понимая, как и что будет дальше, хотя каждый оставался на «Плюсе» в прежнем качестве.

Юра Черданцев сел на место Васи, посмотрел в компьютер. На ту самую шестнадцатую комнату было всего три компьютера, и стоило кому-то закончить работу, как за этот стол тут же стремился сесть кто-то другой.

–?Я считаю, что ничего страшного не произошло,?– сказал он.?– Будем делать новую программу.

Он был прав. Но мы сидели, и у каждого в руках был Чернышевский, не только портрет, но и роман. Как минимум заголовок.

Через два дня Володя подошел и сказал, что уходит делать спортивные новости на большом НТВ и зовет меня с собой. Чтобы через восемь месяцев снова подойти с таким же предложением.

–?Меня пригласили делать спортивный канал. Открытый,?– сказал он.?– Пойдешь отвечать за футбол?

–?Пойду,?– согласился я.?– Тут же только новости. Неинтересно.

Я позвал Диму Федорова, затосковавшего в «МК». Подошел к совсем юному тогда Володе Стогниенко, стажеру-внештатнику. Пригласил Чермена Дзгоева, Сережу Кривохарченко. Написал достававшему меня телезрителю Кириллу Дементьеву. Переговорил с Сашей Гришиным, только что закончившим бесполезный институт телевидения и радиовещания в «Останкино».

Стали работать. Я больше руководил, Дима больше учил и воспитывал. Делали программу. Сделали ток-шоу. Ребята росли. Я смотрел на Вовкины сюжеты, они мне не нравились, а вот обзоры он озвучивал отлично. Я подумал и убедил его попробовать себя в качестве комментатора. Кирилл завидовал, как и другие. Только с ним я не спешил, выдерживал. Можно было делать, что хочешь. Никакой цензуры.

Ближе к зиме я понял, что у меня есть должок. Перед человеком, которого я так любил, даже когда не был с ним знаком. Взял телефон, позвонил. Трубку взяла женщина.

–?Татьяна Яковлевна? – уточнил я.

–?Да,?– раздалось в трубке.

–?Я хочу сделать фильм о Павле Федоровиче,?– сказал я после того, как представился и послушал какое-то время, как она молчит.

Потом она сказала:

–?Но мне говорили, что 7ТВ – это спартаковский канал. Я даже смущена немного. Павел Федорович никогда в «Спартаке» не работал.

–?Вас ввели в заблуждение,?– сказал я.?– Это не спартаковский, это спортивный канал.

С ней было легко работать. Тем более что мы были знакомы.

Я помню, как приехал к нему в больницу, где он лежал после того самого падения на обледеневших ступеньках базы ЦСКА. И как она с любовью смотрела на него. Он похудел, лицо было желтоватым, но движения и огонек в глазах были прежними.

Я сел на стул у кровати. Он взялся за висевшую над ним ременную петлю – почти такую же, как в троллейбусах, рывком приподнял себя. Татьяна Яковлевна бросилась поправить подушки под его спиной.

–?Да хватит тебе! – сказал он, и в этой фразе не было ни злости, ни сердитости, как часто бывает у людей, долго лежащих в больнице и понимающих, что дела их не очень.

Я помню, как был у них дома, еще до больницы. Мы закончили интервью, и пока Татьяна Яковлевна хлопотала на кухне, он гордо показывал мне ремонт.

–?Сам сделал! – сказал он.?– Вот этими самыми руками.

Я застыдился, представив, как выглядел бы ремонт, сделанный моими руками.

Потом мы пили чай, мне подкладывали новые и новые куски пирога. Я сидел и не хотел уходить. Просто не мог уйти. Небольшая такая уютная квартира, с маленькой кухней.

Три с половиной года назад Татьяна Яковлевна мне позвонила. Сказала, что собирает тех, кто играл у мужа в «Зените» и ЦСКА, на круглую дату в память о нем. И что хочет устроить не просто посиделки, а веселый вечер. Так, как он любил. Что ей очень помог ЦСКА, а точнее, Гинер. Что многие зенитовцы приедут из Питера. И что очень нужен ведущий вечера. Хороший ведущий.

Я позвонил Мише Шацу. Объяснил.

–?Миша, только там бюджет крошечный. И гонорара не будет.

Я знал, что он согласится, даже не задумавшись о гонораре. Потому что знал, что он болельщик. А стало быть, 1984-й год был в его жизни одним из самых счастливых.

Мы собрались на Патриарших. Миша поначалу стеснялся, потом народ выпил – и понеслось. Нужды в ведущем больше не было. Особенно при Сергее Дмитриеве.

Он шутил, мы хохотали. Каждый вспоминал какую-то байку. Как Садырин разыгрывал их. Как сказал, узнав, что команда крепко поддала перед каким-то матчем: «Оштрафовать тех двоих, кто уклонился от коллектива!» Как спас мальчика, тонувшего в пруду. Как его убирали из «Зенита». Как цеэсковцы бежали зимой кросс и срезали пару километров на круге, именно в том месте, где он вытоптал огромными буквами на снегу «Устали, уроды?», и ждал, что они прибегут и будут хохотать над этим, а они не увидели.

Миша Шац сидел и сиял от удовольствия, что он тоже здесь. Я сидел и точно так же сиял. Татьяна Яковлевна была счастлива.

Я любил Садырина. Более того, я его обожал. Как и все те, кто сидел в ресторане, – по крайней мере, так мне казалось в тот вечер.

У меня не так много фотографий, где я с кем-то, но та, где мы с Садыриным, висит на стене. Турция, сборы. Он в белой панаме, костыль прислонен к пластиковому стулу. Он что-то мне говорит, сердито и смешно.

Помню, как брал однажды у него интервью, и он сказал на камеру:

–?Мы на них не с голыми руками, а с голой ж…

–?Пал Федорыч! – сказал я протестующе-растерянно.

Он посмотрел на меня:

–?Повторяю. Мы с голой ж…

И улыбнулся. Абсолютно по-мальчишески.

Первый тренер нашей сборной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.