Функции священного мифа

Миф есть форма объяснения. Он отражает систему взаимосвязей между богами, богами и человеком, богами и природой (животными, растениями, географическими точками, временами года, погодой, днем и ночью, эпизодическими явлениями, такими, как, скажем, извержения вулканов), между людьми, человеком и природой, природными феноменами. Таким образом, миф представляет нам объяснение того, каков мир и как случилось, что он оказался именно таким. В наше время, когда космология стала предметом множества трудов, авторы которых поставили своей задачей сделать ее понятной не только для специалистов, но и для широкой публики, кажется естественным взгляд одного из ученых на миф как на прототип космологии.

Здесь мы встречаем законченность, уверенность, твердое знание. Здесь есть место – законное место – для всего и вся. Ничто не происходит в силу случайности. Здесь нет провалов и незнания. Нет развития, нет сомнений. Все явления вплетены в канву, исполненную значения, и тесно связаны нитями несомненности. Конечно же, мифы были первыми «общими теориями всего» (Барроу 1992: 4).

Таким образом, одной из самых существенных характеристик мифа является, по словам Леви-Стросса (1978b: 17), «не только общее, но всестороннее понимание» вселенной. Другая черта мифа – допущение, что все, что достойно внимания, известно и было известно с начала времен. Как говорит Лаури Хонко, «мифологическое мировоззрение статично; оно не предполагает ни изменения мира, ни его развития» (184: 51). Конечно, содержание мифа может претерпевать существенные изменения под влиянием тех или иных событий, а также при переходе мифа от одной социальной группы к другой, но тем не менее форма изложения мифа свидетельствует о том, что в нем содержатся давно известные истины. То же, кстати, относится и к эсхатологическим пророчествам.

Миф может выражать пространственное и временное самоощущение того или иного социума. Из мифов члены социальной группы узнают о природе сакральности тех земель, на которых они обитают. Во многих культурах бытует убеждение, что их зачинатели вышли из недр земли, и тем местам, в которых они появились на свет, придается статус священных. В других культурах идеальное построение небесного мира видится прототипом реальной физической географии. Мирча Элиаде (1958: 367–387; 1989: 12–21) рассказывает о том, что некогда города и храмы воздвигались в соответствии с расположением их небесных прообразов. Священные горы суть точки соприкосновения земного и небесного. Города и храмы родственны им и потому становятся центрами мироздания. Некий природный объект, например, камень, может приобрести значение святыни, так как он связан с определенным мифологическим событием или подвигом.

Точно так же, по мнению Элиаде, миф является концептуальным выражением отношения человека с временем. Случается, что он отрицает историю как цепь развития и перемен, ибо предстает как раз и навсегда данная система известных идеальных моделей, явленная в древнейшие времена и охватывающая все важнейшие аспекты деятельности человека, в том числе и церемонии, которые «периодически заново актуализируют грандиозные события, имевшие место в начале существования мира» (1989: xii), например, торжества, посвященные смерти и возрождению и проводимые с началом нового года. Или же картина мира может включать исторические изменения, но они все равно играют подчиненную роль, поскольку включаются в исторические циклы, только более длительные; цикл начинается эпохой райского блаженства, после чего человечество неуклонно движется к закату, уничтожению и последующему возрождению. В качестве примера можно привести индийское учение о югах (периодах) и махаюгах (циклах четырех юг, из которых каждая последующая короче предыдущей и сопровождается все большим упадком нравственности). Если же культура принимает концепцию единого и необратимого исторического развития (как это мы можем наблюдать в персидской, иудейской и христианской традициях), сохраняя лишь рудименты циклических представлений, то в ней непременно присутствует эсхатологическая идея конца истории, а она, согласно формулировке Элиаде,»подразумевает не периодическое, а разовое обновление Творения, которое наступит in illo tempore [3] в будущем» (112). Можно по-разному относиться к словам Элиаде о «терроре истории» в традиционных обществах, но для целей данной работы важно уяснить, что миф предоставляет верующему человеку особый тип отношения к течению времени, пусть даже для того, чтобы убедиться: «будущее сохранит верность настоящему и прошедшему» (Леви-Стросс 1987b: 43).

Итак, мифы предстают перед нами как путеводители по времени и пространству. Однако, как мы видели, они имеют не только информационную функцию. Миф смотрит на мир не с позиции чистого размышления, а с позиции активного взаимодействия человека с живой реальностью, окружающей его. Более того, миф входит составной частью во многие сферы как индивидуальной, так и коллективной деятельности. Мифы устанавливают для нас правила поведения, предостерегают нас, обосновывают, узаконивают наши убеждения, воззрения, управляют нами во всех значительных проявлениях нашей общественной активности. Корифеем теории в этой области является Бронислав Малиновский.

В первобытных культурах миф играет самую необходимую роль: он выражает убеждения человека, повышает их статус и придает им законченную форму; он обосновывает и укрепляет правила нравственности; он обеспечивает уверенность в силе ритуала и содержит практические правила поведения, которыми должен руководствоваться человек. Это означает, что миф – отнюдь не праздная сказка, но активная, действенная сила. Миф – не пустое умствование или плод художественного воображения; он – практическое выражение примитивных верований и воплощение нравственности (1974:101).

Последователи Малиновского уточнили это социофункциональное представление о мифе, указав, что миф, в силу своей значимости для носителей данной культуры, является как отображением действительности, так и моделью для нее (Геертц 1975; Дои 1986; Линкольн 1989). Следовательно, он представляет нам материал для познания реальности. Миф может пронизывать самые разные сферы жизни традиционных обществ; он бытует не только в виде словесного повествования. К мифу отсылают в бесчисленных праздничных церемониях, священных ритуалах, магических обрядах, в облике масок и прочих культовых предметов, в соблюдении разного рода табу, в проведении экономических операций, равно как и во многих других аспектах принятого в обществе поведения. Отсюда следует вывод о том, что интеграция человека в ту или иную социальную группу и принятие им верований мифологического характера влечет за собой интернационализацию категорий познания, наносимых мифами на картину мира, в том числе и тех стереотипов, которые определяют формы политического поведения (Катбертсон 1975: 157). Это вовсе не означает, что любое событие должно автоматически восприниматься сквозь призму мифа. Это означает лишь, что в царстве представлений о священном рождается некоторый слой претендующих на истинность объяснений мироустройства, тогда как группы непосвященных предлагают свои, совершенно иные воззрения. Так, Малиновский пишет, что на островах Тробриан [4] в день празднества, когда духи умерших возвращаются в родные селения, любое неприятное явление – несчастный случай, ненастье, неприятный запах – воспринимается как признак недовольства предков (1974: 135).

Кроме того, миф, благодаря своей повествовательной форме и драматической структуре, может вызывать мощный эмоциональный отклик. Его содержание динамично, причудливо, зачастую захватывающе. Дополнительным эмоциональным фактором служит то, что в рассказах и пересказах мифологических историй участвуют большие группы людей. И этот аспект бытования мифа не укрылся от проницательного взгляда Малиновского.

С другой стороны, верования как магического, так и религиозного порядка отвечают глубочайшим устремлениям человека, его страхам и надеждам, его чувствам и страстям. Мифы рассказывают нам о любви и смерти, об утрате бессмертия, о минувшем Золотом веке, об изгнании из рая, о кровосмешении и волшебстве. Миф может принимать формы трагедии, лирической поэзии, романтизированного повествования (1974:144).

Брюс Линкольн (1989) обращает внимание на тот факт, что миф и ритуал играли и играют важную роль в поддержании у людей ощущения родства, способствуя тем самым сохранению или разрушению социальных групп, утверждая границы между ними. Во многих отношениях аргументация Линкольна совпадает с теоретическими обобщениями Энтони Коэна, высказанными им в его анализе общественной символики (1989). Сообщество существует в сознании его членов, которые осознают себя и других как принадлежащих или не принадлежащих к нему. Такое осознание является наиболее четким в те моменты, когда границы сообщества видоизменяются или размываются. Границы сообщества могут иметь физическое воплощение в виде территориальных барьеров или демаркационных линий. Равным образом сообщество может определяться через определенный род совместной деятельности его членов – например, рыболовство. Но также оно является реальностью благодаря общности людей в символической сфере: его члены используют определенные знаки, жесты, почитают те или иные места, даты, употребляют одни языковые формулы, одеваются определенным образом, соблюдают ритуалы. Разумеется, также чувство единства крепится бытованием в их среде общих мифов и иных повествований. Коэн указывает, что ценность символов зависит от степени их неопределимости; всегда существует некий люфт в интерпретации символики различными членами сообщества, в зависимости от их занятий и от личных обстоятельств (1989: 74).

Роль мифов не сводится лишь к тому, что они способствуют единению членов сообщества путем приобщения их к единому толкованию символики. Миф также освящает принципы социального расслоения и существующую политическую иерархию. Так, мифы инков о сотворении мира утверждают иерархическую общественную систему, основанную на идее божественного владычества, поскольку правители почитаются как дети Солнца (Бурланд и др. 1970: 298–321). В Древнем Египте фараоны считались потомками верховного бога Ра, из рук которого они получили власть над страной (Франкфорт и др. 1949: 80–96). Основу космогонических мифов Японии составляют сказания, из которых следует, что начало императорской династии положили боги, а от их сыновей получили основатели знатных родов свои правительственные должности (Кейе 1990: 10–33). Жорж Дюмезиль и его последователи, уже в более общем плане, констатируют, что древние мифологии индоевропейского ареала от Ирландии до Индии свидетельствуют о трехчастной общественной иерархии, основу которой составляют касты священников, воинов и скотоводов-земледельцев. Элементам этой триады соответствуют три иерархических принципа: власть, сила и процветание (см., напр., Дюмезиль 1973; Литтлтон 1982; Поломе 1982).

Итак, мифы могут исполнять консолидирующую функцию в отношении сложившейся общественной иерархии, а порой и политического устройства; но они могут также стать инструментами полемики, конфликта, даже разрушения, объединяя одну социальную группу на основе ее противостояния другой. Конечно, степень противостояния непрерывно меняется в соответствии с конкретными общественными условиями. Соответственно меняется и роль мифов.

В условиях соперничества различных социальных групп на первый план выдвигаются различные акценты одного и того же мифа, призванные поддержать статус той или иной группы. Примером такого явления может служить описанная Малиновским мифология островов Тробриан. Племя табалу, входящее в клан маласи, занимает главенствующее положение.

При этом другие племена маласи считаются племенами низшего ранга, тогда как два или три племени из клана лукуба по своему положению стоят непосредственно вслед за табалу, и в клан лукуба входит заметно меньше племен низшего ранга, нежели в клан маласи. Согласно местному мифу о происхождении людей, лукуба раньше трех других кланов поднялись из-под земли, но затем маласи заняли их место вследствие инцидента, в котором участвовали тотемные животные обоих кланов. Более того, согласно Малиновскому, большинство мифологических героев и других персонажей представляют клан лукуба, которому также принадлежат ключевые позиции в магических и иных церемониальных обрядах. А значит, не так уж удивительно, что, несмотря на нынешнее доминирование табалу, «в мифологической традиции лукуба по-прежнему сохраняют свое истинное превосходство над узурпаторами» (1974: 122). И хотя миф призван утвердить господство маласи над другими кланами, некогда верховный клан лукуба имеет основания рассматривать его как подтверждение своего изначального верховенства над маласи. В этом плане миф может принести утешение и помочь самоутверждению исторически проигравших социальных групп.

Подобным же образом вариации мифа (или альтернативные мифы) могут обслуживать интересы конкурирующих друг с другом социальных групп. В качестве иллюстрации этой мысли можно привести мифологию племени йоруба в Западной Африке. Я уже имел случай упомянуть миф, согласно которому родоначальником племени был Одудува, спустившийся с неба и создавший сушу, тогда как прежде всю землю покрывали воды. Священным местом миф называет Иле-Ифе, где Одудува спустился на землю и положил начало династии царей йоруба. Однако существует и альтернативный миф. Он также утверждает, что родоначальником племени является Одудува, но космогоническая, сверхъестественная роль ему уже не приписывается. И сам этот миф существует в нескольких вариантах. Один из них, поддерживаемый правящим родом, утверждал, что город Ойо стал преемником Иле-Ифе в качестве столицы государства, достигшего расцвета в XVII–XVIII вв. Эта версия мифа представляет Одудуву сыном правителя Мекки, восставшим против своего отца, придерживавшегося исламской веры, и затем бежавшим на Иле-Ифе. Согласно этому мифу, сыновья Оду-дувы стали основателями нескольких царств йоруба. Младший из сыновей, Ораньян, и заложил город Ойо. Этот вариант не только выводит Одудуву за пределы традиционной космогонии йоруба, но и умаляет значение Иле-Ифе, так как Ораньян покидает это поселение, и культ богов Иле-Ифе переходит от царского потомства к сыну раба. Политический смысл этих двух мифов состоит в том, что второй из них придает легитимность династии Ойо. Тем не менее, несмотря на политическое принижение Иле-Ифе, первый вариант мифа остается составной частью системы мифов, касающихся царств йоруба и призванных поддержать известную степень автономии, квази-равенства, даже оппозиционности этих царств господству Ойо, опираясь на родословную их царей, возводимую не к Ойо, а к Иле-Ифе (Эптер 1987).

Итак, мы видим, что в этих своих ипостасях содержание мифа, его сакральный смысл используются в качестве отражения борьбы различных групп за влияние внутри единого общества. Также следует упомянуть о том, что мифы могут играть особую роль при разрешении конфликтов. Так было, например, в Древней Месопотамии, где считалось, что города-государства находятся во владении богов, т. е. членов одного пантеона, который мыслился как высшая власть во вселенной. Вот как описывает эту ситуацию Торкильд Якобсен:

Мы видим, что уже на заре истории пограничный спор между соседними городами-государствами Лагашем и Уммой рассматривался как спор двух божественных владетелей: Нингирсу, богом Лагаша, и Шарой, богом Уммы. Они явились в Ниппур, к [богу грозы] Энлилю. Энлиль рассудил их и вынес свое решение через Месилима, царя Киша, который был в то время его представителем в мире людей. Месилим измерил спорную территорию и провел границу, определенную Энлилем (Франкфорт и др. 1949: 210).

С другой стороны, миф способен обосновывать господство одной социальной группы над другой; при этом речь может идти как о различных сегментах одного общества, так и о разных обществах. Господство определенной группы может выражаться в забвении, поглощении, выведении на периферию мифов подчиненных групп. На следующем примере Роберт Грейвс демонстрирует гибкость мифов, их способность видоизменяться под воздействием коллизий подобного рода. Соответствующий фрагмент его работы стоит привести целиком.

Вот типичный пример развития мифа по мере распространения культуры. У племени акан в Гане первоначально имелось множество царств, в каждом из которых выделялись три или более кланов. Во главе царства стояла царица-мать; ее окружал совет старейших женщин. Наследство передавалось по материнской линии. Каждый клан поклонялся определенному животному. Аканы верили, что мир порожден всемогущей Нгаме, богиней Луны, которая при рождении человека посылает ему лунный луч и тем самым наделяет его душой. По-видимому, в начале Средневековья (точное время трудно указать с уверенностью) патриархальные кочевники, пришедшие с территории Судана, заставили акан принять культ мужского божества-создателя, небесного бога по имени Одоманкома; но уничтожить поклонение Нгаме им не удалось. Тогда появился компромиссный вариант мифа: Одоманкома сотворил мир из мертвой материи при помощи топора и резца, после чего Нгаме принесла в него жизнь. Завоеватели поклонялись также семи планетам, управляющим днями недели; система верований зародилась в Вавилонии… Она принесла аканам еще семь божеств, которые, согласно компромиссному варианту мифа, были двуполыми. В конце XIV в. н. э. вследствие социального переворота культ Одоманкомы был заменен культом Мирового бога Солнца; соответственно изменилась система мифов. Во времена Одоманкомы царица оставалась царицей, а царь был своего рода консортом, представителем царицы-матери, маленьким божеством плодородия, ежегодно умирающим и воскресающим. Его титуловали Сыном Луны. Однако небольшие царства постепенно сливались в города-государства, а эти последние образовывали многонаселенное процветающее государство. Теперь Высочайший Царь – правитель наиболее мощного города-государства – смог ввести у себя обычаи пришельцев. Он стал именоваться Сыном Солнца, равно как и Сыном Луны, и приобрел неограниченную власть. Солнце, которое прежде считалось порождением Нгаме, приобрело статус вечного бога, не имеющего Луны-родительницы. Новая мифология сложилась тогда, когда аканы приняли патриархат. Отныне наследование прослеживалось по отцовской линии, и матери перестали быть главами семейств (1968: vi).

Подведем итоги: священные мифы, помимо своих прочих функций в античных или традиционных культурах, отражали и обосновывали множество разных форм отношений между социальными группами. Миф часто связан с поддержанием или установлением господства одной социальной группы над прочими; он может поддерживать равновесие между группами, стоящими на одной ступени иерархической лестницы; он также может выражать активное или пассивное сопротивление низших гегемонии высших. В этих и иных своих проявлениях бытование мифа пробуждает и поддерживает чувство единства или разобщения, крепит или разрушает сообщества. В этом отношении роль мифа для античных и традиционных обществ аналогична роли идеологии для обществ современных.