Станция тропосферной связи

Станция тропосферной связи

Изломанные серые причудливые обрывы, будто бы вызванные из небытия режиссёром-фантастом, понижались к востоку, напоминая опускающих в море хвосты гигантских, многосотметровых, ящеров с зазубренными спинами. На ближайшем хвосте, который на всех картах называется мыс Кирас, располагалось какое-то титаническое ажурное сооружение.

О его масштабах можно было судить хотя бы по тому, что оно отнюдь не терялось на фоне здешних гор, моря и неба, а значит, достигало высоты десяти-двенадцати-этажного дома.

– Тропосферная станция, – махнул рукой Василич. – Там заправимся.

За двое суток дороги Вадим уже успел узнать, что на мысе Кирас располагалась одна из станций тропосферной связи – настоящее предприятие, с несколькими дублирующими друг друга электрогенераторами, прямой проводной телефонной связью со всем миром, авто– и тракторным парком, многочисленными цистернами с горючим, столовой и мастерскими. По задумке организаторов, эти монстры должны были иметь возможность как минимум месяц обеспечивать бесперебойную связь по всему свету. Ну или, по крайней мере, в пределах Советского Союза в случае внезапного наступления ядерной войны.

Год назад тропосферная станция «Кирас» была одним росчерком пера ликвидирована: опасности глобального конфликта, по мнению умных людей из руководства страны, ушли в прошлое, содержать огромную структуру, требующую уймы людей и материальных ресурсов, современной России казалось не по силам. Да и, в общем-то, современные спутники связи заменяли эти станции как бы даже и не с лихвой.

Поэтому станция со всем оборудованием была передана представителям самой нуждающейся, с точки зрения властей, части местного населения – национальному хозяйству малочисленных народов севера «Пэктерэвун». По самым скромным подсчётам, федеральная власть облагодетельствовала прибрежных ламутов на многие миллионы рублей (и как бы не на один миллион долларов), но в этом благодеянии была одна очень большая закавыка: для того чтобы вступить во владение всем этим богачеством, членам общины надо было оказаться в ста сорока километрах от их посёлка Ола, оторвавшись от выпивки, тёплых многоквартирных домов и прочих благ пришедшей к ним цивилизации. Кроме того, необходимо было также наладить вывоз всех этих ценностей хотя бы куда-нибудь, где к берегу моря выходила хоть какая-нибудь автомобильная дорога – а это и был, собственно говоря, тот же посёлок. Собственно говоря, потому-то (из-за неспособности организовать эвакуацию матчасти своими силами) оная матчасть и была фиктивно пожалована аборигенам: фантазии на то, что с ней ещё можно сделать, кроме как списать, ни у кого из государственных людей не хватило.

Зато фантазии было в избытке у многочисленных представителей «берегового братства». Практически каждое мелкое каботажное судно, проходившее по траверсу Кираса, считало своим долгом заправиться здесь под завязку, благо наверху возле цистерн стояло три трактора в относительно исправном состоянии. Конечно, кое у кого из «братьев» возникала ненавязчивая идея после заправки закатить трактор к себе на палубу и продать в Городе по сходной цене, но на смену этой мысли приходила другая – что сумма от продажи трактора конечна, а вот заправляться здесь придётся ещё, ещё и ещё раз.

Поднимаясь на сопку (а тропосферная станция располагалась на вершине пологого отрога горы) по серпантинной дороге, Вадим наблюдал, как шаг за шагом из-за склона вырастают гигантские решётчатые, похожие на радары сооружения – антенны.

– Ближняя поднята на пятьдесят метров, дальняя – на семьдесят. В них железа, как в двух Эйфелевых башнях, – просвещал его Соловей. – Только вывезти его отсюда нужен как минимум теплоход, да и разборкой заниматься месяца четыре. В общем, Клондайк, но на хер никому не нужный.

Они вышли под навес из тысяч металлических балок, сплетавшихся над их головами и уходивших в высоту. Конструкции тихонько пели – от солнца, ветра и безнадёжности. Вокруг нескольких казавшихся микроскопическими на фоне антенн строений – одноэтажных бетонных коробок – валялось огромное количество каких-то алюминиевых ящиков, ощетинившихся транзисторами, сопротивлениями, тумблерами и прочими радиодеталями.

– Золото добывали, – хмыкнул Соловей. – И серебро. Его здесь на контактах сотни граммов было. Если не килограммы. Всё раскурочили и бросили. Надо бы сюда как-нибудь тоже катер пригнать – хоть алюминию собрать тонны две… Ладно, вон бочки стоят пустые, заливай из ёмкостей. Я хоть трактор заведу.

Поверх следов от рубчатых подошв ботинок, оставленных многочисленными жадными до солярки моряками, красовались свеженашлёпанные следы когтистых медвежьих лап.

– И что, медведи прямо здесь ходят? Под антеннами?

– А чего бы им здесь не ходить, – поднял брови Соловей и опять плотоядно ухмыльнулся. – Им ведь главное, чтоб людей не было. А эту всю архитектуру они игнорируют. Я часто думал: вот если б власти Город как-нибудь угробили, а это им как барану чихнуть – отопление массово разморозить и население вывезти, то медведи его следующей же весной заселят.

Василич внизу выглядел очень спокойным.

– Первую воду мы уже пропустили, так что двенадцать часов ждать, – он помолчал и добавил: – Лагуна всем хороша, но только в прилив. Вон, посмотри…

Вадим взглянул на то, что буквально полтора часа назад выглядело водным зеркалом, и несказанно удивился.

Вода в лагуне отошла где-то метров на сто-триста с каждого берега, обнажив валунное дно, покрытое белым наждачным налётом приросших к этим валунам раковин морского жёлудя. Но это было ещё не всё.

Посередине лагуны спиной исполинской мокрицы возвышалась длинная и плоская коса – корга. Её уже успели облепить тюлени и чайки. На выходе же, словно зубы у крокодила, торчали разной высоты скалы. Они обсыхали с разной скоростью, и поэтому верхушки их были почти абсолютно белыми, а дальше камень темнел к основанию, что ещё больше усугубляло сходство скал с зубами.

Вадим подумал, что весь Охотский берег и есть такой на время заснувший хищный и смертельно опасный ящер. Опасный вне зависимости от того, с какой стороны и в каком состоянии он находится.