БЕЛЫЕ ПРИЗРАКИ С. Стрельцов

БЕЛЫЕ ПРИЗРАКИ

С. Стрельцов

…Зимой 1941 года в штаб гитлеровских частей стали поступать донесения военной разведки — абвера о том, что линию фронта с советской стороны регулярно переходят хорошо вооруженные группы лыжников в белых маскировочных халатах, переходят и исчезают, как «белые призраки», несмотря на все попытки задержать их или хотя бы напасть на след…

Дополнительные сообщения абвера гласили о том, что эти «белые призраки» появляются и в небе:

«Целыми группами и в одиночку падают они на советскую территорию, занятую войсками фюрера, и тоже исчезают, не оставив следов».

Но вскоре оккупанты стали чувствовать реальные действия «белых призраков»: следовали неожиданные, один за другим, удары, приводившие врага в трепет, ночью и днем настигали фашистов пули народных мстителей, взлетали на воздух склады боеприпасов, шли под откос вражеские эшелоны. В то же время на Большую землю регулярно передавались ценнейшие разведывательные сведения.

Это действовали «белые призраки» — чекистские разведывательно-диверсионные группы, переброшенные в тыл врага.

В годы Великой Отечественной войны мне пришлось быть одним из «белых призраков» и действовать в тылу врага в зоне Брянских лесов (1942—1943 гг.), а затем на оккупированной врагом территории Волыни, бывшей Галиции, Польши, Восточной Пруссии, в районе Пинских болот и в других местах (1943—1944 гг.).

В своих записках мне хочется рассказать о тех наиболее ярких эпизодах из героической летописи борьбы чекистов в тылу врага, которые мне приходилось наблюдать лично или слышать из уст моих боевых товарищей.

Лицом к лицу

Нас было семнадцать, переброшенных через линию фронта в тыл врага. Сюда мы прошли по лезвию бритвы — иначе не назовешь вынужденный наш маршрут по фашистским минным полям, сквозь кинжальный огонь немецких пулеметов и минометов.

Командиром нашей чекистской группы был капитан. Звали его Евгений Иванович. Требовательный и строгий, человек проницательный, с жизненным опытом, Евгений Иванович в большом и сложном деле борьбы с оккупантами стремился личным примером воспитывать в подчиненных отвагу, присутствие духа и выдержку.

Однажды капитан ознакомил нас с планом предстоящей операции: выйдя из Брянских лесов, мы должны были перебраться через Десну, затем форсировать другой водный рубеж — реку Судость и пройти лес у села Воробьевка. Отсюда рукой подать было до цели — до железнодорожной станции, которую нам предстояло взорвать.

С вечера мы тщательно проверили состояние оружия, снаряжения и подрывной техники, удобнее переложили продуктовый НЗ, еще раз прошлись циркулем по карте. Перед сном посидели у костра и спели любимую песню: «Я уходил тогда в поход, в суровые края…». Улеглись спать, довольные, что все готово и утром ничто не помешает нам в намеченный час выйти к Воробьевскому лесу.

Отряд еще спал, когда мы, покинув лагерь, шли по свежевымытой лесной дорожке, оставляя заметный след на траве, покрытой серебристым налетом росы. Местами, в низинках, клубился туман, и болотная сырость проникала даже сквозь обувь. В лесу, будто из-под земли, вырастали перед нами избушки и домики, чудом уцелевшие в этой местности, где еще недавно гремели бои.

К концу дня мы перебрались через Десну, а вечером подошли к утопавшему в зелени, удивительно красивому при свете луны селу Евдоколье, за которым на расстоянии полутора-двух километров лежала река Судость. Справа, в нескольких километрах от того места, на другом берегу, где мы должны были высадиться, находился районный центр Погар, а слева — большое село Сопичи. К нему и направились сейчас два лучших наших разведчика — Александр Агарков и Кромской.

Они возвратились к полуночи.

Агарков доложил:

— Под вечер в Сопичи прибыл эскадрон немцев. На вооружении у кавалеристов три станковых пулемета и миномет. Пробыв недолго в Сопичах, фашисты направились в районный центр. Они рыскали по селам в поисках партизан. Перед уходом, — добавил Агарков, — немцы допросили старосту села — их интересовали партизаны — и потребовали дать им в проводники полицая «из самых надежных»… Получив проводника, гитлеровцы уехали, но, возможно, они вернутся туда утром или даже к рассвету.

Днем, намечая маршрут, мы рассчитывали к полуночи быть на другом берегу Судости, но, когда, пользуясь одной только лодкой, мы перебрались через реку, было уже около двух часов короткой июньской ночи.

Перед тем как тронуться в путь, наш командир Евгений Иванович предупредил нас:

— Обстановка, товарищи, в связи с появлением карателей сложилась серьезная. Даже от самой незначительной стычки с противником мы сейчас должны уклониться и ни в коем случае не обнаруживать себя преждевременно. От этого зависит успех выполнения задания. А в случае чего… больше, товарищи, выдержки… больше выдержки!

Предупреждение командира было не лишним, хотя мы и сами знали: у диверсантов или разведчиков обычно свои задачи, и они не должны ввязываться в бой с противником при выполнении своих заданий. Конечно, не трусость заставляла разведчиков при встрече с противником уклоняться от боя, скрываться в кустах и т. д. Каждый понимал, что случайный бой осложнит обстановку, насторожит оккупантов. Заставит их усилить охрану объектов, важных для нас с точки зрения разведки или диверсии.

…Обвешанные оружием, держа в руках длинные бамбуковые палки — все, что осталось от нашего лыжного хозяйства, с которым мы переходили линию фронта, мы шли, как обычно, гуськом, выдвинув вперед, метров на двести, скромный — в два человека — дозор. Начинало светать. Перед нами раскинулось открытое поле. Мы прошли с километр, перевалили через бугор, стали спускаться в лощинку, вышли на ровное чистое место… и наткнулись на немцев. Справа, метрах в ста от дороги, у разрушенного небольшого сарая догорали костры, паслись стреноженные лошади гитлеровских кавалеристов и стояли пулеметы. Каратели группами спали возле костров. У одного из костров мы увидели часовых. Один из них, стоя на коленях, держал обеими руками палку и помешивал ею в котле, другой стоял, широко расставив ноги: одну руку он держал на автомате, висевшем на шее, в другой была трубка. Немец курил и, не отрываясь, глядел на нас.

«Обнаружены… Задание провалено… Сейчас — бой!» — пронеслось в голове.

Мы продолжали идти четким, размеренным шагом. Вот уже оба немца стоят и смотрят в нашу сторону.

Высокий подошел к костру, растормошил кого-то из спящих. Тот медленно встал и, потягиваясь, протирая глаза, вслед за немцем направился к нам. Спутником немца оказался человек среднего роста в одежде, обычной для жителей этого края.

«Тот самый… из полицаев… «самый надежный», — вспомнилось донесение разведки.

Я оглянулся. Лица товарищей были бледны, но как сверкали глаза! Руки наши тянулись к оружию, а ноги… в них, казалось, по пуду веса, они будто прирастали к земле и в то же время были невесомы, не слушались: огромных усилий стоило не побежать, не помчаться в поисках удобной позиции. Тут, на открытом месте, мы не смогли бы найти ямку, ложбинку, холмик, где можно было бы залечь и, приняв навязанный бой, дороже продать жизнь… Однако — мы хорошо понимали это! — попытка прибавить шаг или свернуть в сторону усилила бы подозрение фашистов, вызвала бы их тревогу, а затем и бой. Это, видимо, понял и наш головной дозор. Так вот почему он не предупредил нас. Малейший шаг дозорных назад поднял бы на ноги карателей.

Не сговариваясь, мы все, как один человек, продолжали идти «спокойным», размеренным шагом… Шли на нервах, не на ногах…

И случилось то, что должно было случиться в такой ситуации: у одного из семнадцати нервы сдали…

Это был замыкающий Ковалев. Сделав движение в сторону, он обогнал шедшего впереди чекиста и устремился вперед. Идя теперь сбоку, рядом с цепочкой, Ковалев все прибавлял и прибавлял шагу… Еще секунда, и он побежит, а фашисты сразу поймут, что тут что-то не то… Обогнав товарищей, Ковалев поравнялся с командиром.

— Ку-у-да?! — сдавленным голосом произнес Евгений Иванович и, прохрипев: — На место! — выругался! Затем, на глазах у немцев, капитан протянул Ковалеву кисет с табаком.

Зловещее «на место!», брань в устах выдержанного, всегда тактичного капитана, кисет сделали свое: Ковалев, опомнившись, отсыпал из кисета махорку, замедлил шаг и занял свое место в цепочке.

Короткая летняя ночь кончилась. Стало светло, хорошо были видны лица немца и полицая, ненавистные лица врагов, направлявшихся к нам. Метрах в сорока от нашей дорожки они замедлили шаг, остановились. Указав трубкой в нашу сторону, немец сказал спутнику несколько слов. Пристально разглядывая нас, полицай сделал три-четыре шага вперед, обернулся и что-то ответил. Немец утвердительно кивнул головой и стал разжигать трубку. И полицай, не спуская с нас глаз, закурил…

Капитан шел, стиснув зубы, искоса глядел по сторонам, и крупные капли пота катились у него по лицу. Я понимал тактику нашего боевого командира и друга: он знал, что товарищи верят ему, глядят на него и в эти невероятно трудные минуты сделают все, что сделает он сам…

Мы прошли еще километр, еще полтора… шли, ожидая с минуты на минуту боя и не понимая, почему немцы не открывают огонь, почему кругом стоит тишина, хлещущая по нервам. Взошло солнце. Немцы остались далеко позади, и мы потеряли их из виду. Через несколько дней я держал в руках донесение старшего разведчика Александра Агаркова. Разведчик писал, что в тот вечер, когда мы, переправившись через Судость, встретились с гитлеровскими карателями, они, перед тем как выехать из села Сопичи, потребовали у старосты проводника из самых надежных полицаев. Но полицаев в селе не оказалось (их вызвали на совещание), и староста послал в качестве проводника одного из местных жителей; его-то на немецкой стоянке в поле мы и приняли за местного полицая.

Когда часовые увидели нас, наше «спокойствие» сбило их с толку. «Партизаны не вели бы себя так спокойно в непосредственной близости от немцев», — решили они. А «полицай», увидев нас, догадался, кто мы такие… Когда немец спросил: «Вер ист дас? Кто ест этот мужчины?», колхозник, желая спасти советских людей и зная, что ему грозит смерть, если немцы разоблачат обман, ответил:

«Это полицаи… Они ловят партизан».

«О-о, полицай, я тоже так думаль! — воскликнул фашист. — Хотелось просиль для мой трубка… табак, чтобы быль табак…»

— Да-а… дело было б для нас… табак, догадайся каратели, кто вы, — усмехнувшись, сказал колхозник и добавил: — А командир, видать, у вас, хлопцы, с выдержкой…

Как-то, после войны, я рассказал Ковпаку о нашей встрече с гитлеровскими кавалеристами под селом Сопичи.

— Да-а-а… — протянул Сидор Артемьевич, — правильно той дядько сказав: як що б не выдержка ваша, було бы там у поли для вас дило табак… Коли б не выдержка ваша… да-а-а… А ось главное ты мени не сказав: як же фамилья того командира, ну, чекиста того… Евгения Ивановича?

— Фамилия? Мирковский, Евгений Иванович Мирковский.

— Постой, Мирковский? Це не той, що зничтожив гитлеровский правительственный кабель связи под Житомиром?

— Он самый, Сидор Артемьевич, а кабель тот шел из Берлина в Киев.

— Ну, да! Именно так! Так я ж того знаю чекиста, Евгения Ивановича! Добре знаю. О-о-орел! Орел — ничего не скажешь!

С Ковпаком я был согласен.

С Евгением Ивановичем Мирковским пришлось мне встретиться и в другой обстановке, не менее напряженной и сложной.

Было это в партизанской дивизии, которой командовал Петр Петрович Вершигора, в 1944 году, во время ее рейда по оккупированной фашистами польской земле. Дивизия Вершигоры громила гитлеровские тылы. На коммуникациях врага работали партизанские минеры. Кавалеристы и стрелковые роты атаковали гарнизоны и заставы противника. День и ночь действовали разведчики.

Помню, как под деревней Марьевкой нас обстреляли немецкие цепи. Комдив приказал двум ротам уничтожить противника. Бой начался километрах в полутора от деревни… Фашисты нажали, и вот группа из недавно пришедших в отряд партизан, не выдержав натиска гитлеровцев, бросила свои позиции и побежала… Впереди, увлекая за собой остальных, мчался с автоматом в руке, с перекошенным от страха лицом, рослый парень в вышитой косоворотке. Он бежал и испуганно кричал:

— Немцы!.. Эсэсовцы!.. Их много!

В этот момент у околицы деревни оказались бойцы чекистской разведывательно-диверсионной группы, выполнявшей свои боевые задачи. Через какую-то секунду от группы чекистов отделилась коренастая, среднего роста фигура человека, в выцветшей зеленой фуражке пограничника, с маузером в руке, и бросилась наперерез бежавшим. Это был командир группы капитан Е. И. Мирковский.

— Ст-о-й! — кричал он, наводя маузер на паникера, — ку-да со своей родной земли бежишь?! Эсэсовцев боишься!? Мы должны их бить, а не бежать от них! За мной! Вперед! — во весь голос кричал Мирковский, устремляясь к полю боя.

Парень в косоворотке, вытаращив глаза, какой-то миг оторопело смотрел на капитана. Его поразили не столько маузер и разорвавшаяся вблизи фашистская мина, сколько глаза чекиста: они были невыносимы… Потом, обернувшись к бежавшим за ним партизанам, парень закричал: «Вперед, на фашистов! Ура!» — и последовал за командиром, увлекая за собой остальных…

Через несколько месяцев мы были уже далеко от Марьевки. Штаб дивизии расположился в большом красивом селе. Стояла весна, теплынь. Кое-где в хатах были открыты окна.

Под вечер мы с Петром Петровичем Вершигорой шли по улице и вдруг услыхали звучавшие в крайней хате аккорды баяна и песню:

Шел отряд по бережку,

Шел издалека,

Шел под красным знаменем

Командир полка…

Мы подошли поближе. Заглянули в окно. В комнате было много народу — минеры, кавалеристы, разведчики. В центре, с баяном в руках, сидел запевала — наш старый знакомый… парень в косоворотке. Впрочем, на сей раз он был в гимнастерке с белоснежным подворотничком, строгий, подтянутый, а на его груди сияла новенькая медаль «За отвагу».

— Видал? — подтолкнул меня локтем Вершигора и усмехнулся. — А поет как! Ну прямо… Козловский.

Подошли к околице. Замаскированное стогом сена, стояло орудие. Светились в темноте огоньки партизанских цигарок, где-то раздавался приглушенный смех девчат.

Вдыхая полной грудью заметно посвежевший воздух, мы постояли, прислушались. В вечерней тишине отчетливо слышалось:

Хлопцы, чьи вы будете,

Кто вас в бой ведет?

Кто по красным знаменем

Раненый идет…

Мы продолжали свой путь. Вершигора произнес:

— Вот что значит вовремя сказанное слово… Представляешь, что было бы с этим парнем, если бы не оказался вблизи Мирковский… Удивительный народ, должен тебе сказать, наши чекисты. Железное самообладание и выдержка, а патриоты какие!.. С ними на любое задание можно идти — надежный народ!

Мера мужества

Произошло это одной теплой сентябрьской ночью 1943 года в оккупированном немецко-фашистскими войсками городе Овруче Житомирской области, на Украине.

В этот день немецкая администрация и командование гитлеровских частей по случаю какого-то торжества созвали на праздник офицеров-карателей из ближайших гарнизонов. Праздник совпал с приездом из Берлина группы работников гестапо: прибыли они в Овруч с заданием разработать и осуществить мероприятия по ликвидации активно действовавшего в этих краях отряда чекистов. Командовал отрядом Виктор Карасев, ныне Герой Советского Союза.

Гости начали прибывать еще до наступления темноты, а вскоре смех, музыка, пьяные выкрики гитлеровцев стали разноситься над притихшим городом. Играл оркестр, фашисты веселились… И вдруг сполохи багрового пламени озарили город, и чудовищной силы взрыв расколол тишину: это взлетело на воздух здание крупного немецкого штаба и гебитскомиссариата, под развалинами которого нашли свою смерть более двухсот гитлеровских офицеров-карателей.

Эту сложную операцию осуществила группа бесстрашных народных мстителей во главе с чекистом Карасевым. В операции участвовали отважный подрывник Алексей Батян и колхозный активист, комсомолец Григорий Дьяченко.

Чекистам помогали и местные жители.

…Недалеко от города Овруча, у края обширного лесного массива, расположилось небольшое село Малая Черниговка. На окраине села в скромном деревянном домике жила семья Григория Дьяченко. В 1933 году комсомолец Дьяченко, закончив семилетку, остался работать в колхозе. Великая Отечественная война застала Гришу на военной службе. После тяжелых боев с немецко-фашистскими захватчиками воинское подразделение, в котором служил Дьяченко, попало в окружение. В течение двадцати суток Григорий с группой верных друзей маневрировал в тылу врага, совершая внезапные боевые налеты на небольшие гарнизоны противника. Они поставили себе целью во что бы то ни стало пробиться к линии фронта, перейти ее и соединиться с частями Красной Армии.

В открытой степи, на тропинке, которая вилась между хлебами, группа наткнулась на немецкую засаду. Бой перешел в тяжелую рукопашную схватку. Силы оказались неравными — гитлеровцев было впятеро больше. Советские воины были схвачены и брошены немцами в концлагерь. Вскоре, выдержав нечеловеческие пытки и издевательства, Григорий Дьяченко и его товарищи бежали из лагеря; преодолев путь, полный лишений, тревог и опасностей, Дьяченко достиг родных мест и оказался, наконец, в Малой Черниговке.

Прослышав о том, что в Житомирской области действуют отряды советских партизан, Григорий сообщил отцу о своем намерении связаться с партизанами и встать на путь беспощадной борьбы с оккупантами. Но как и где встретиться с партизанами? Где их найти?

Дьяченко знал, что о том же мечтал и Василий Федосеенко, бывший красноармеец, бежавший из фашистского плена. Друзья решили приложить все усилия, чтобы разыскать партизан и одновременно готовить почву для боевых операций против гитлеровцев.

По роду своей работы слесарь Федосеенко часто ремонтировал водопровод в здании Овручского гебитскомиссариата, где познакомился с работавшим в котельной истопником Яковом Захаровичем Каплюком. Вскоре Федосеенко встретился и с разведчиком Алексеем Батяном из чекистского отряда Карасева, действовавшего под Овручем.

Тщательно проверив Дьяченко и Федосеенко, чекисты установили с ними связь. Просьба друзей дать им возможность с оружием в руках действовать вместе с бойцами отряда была отклонена. Чекисты дали им понять, что, оставаясь в Малой Черниговке, они могут принести гораздо больше пользы…

Первое задание, полученное Дьяченко от Карасева, сводилось к тому, чтобы наладить связь с истопником гебитскомиссариата Яковом Каплюком.

Разведать обстановку и установить, возможна ли встреча с Каплюком, Дьяченко, по совету Карасева, направил в Овруч верного человека — проживавшую в Чернигове «тетю Шуру» — связную партизан Александру Пашко. Одновременно для связи с Каплюком Дьяченко с согласия чекистов направил в Овруч свою жену Марию Корнеевну. Она должна была выполнить и второе задание — установить, возможен ли провоз взрывчатки в Овруч: чекисты намеревались взорвать здание гебитскомиссариата и немецкого штаба.

Каплюк встретил «тетю Шуру» настороженно, и встреча эта не дала желанных результатов: истопник опасался провокации со стороны гитлеровцев. Однако после свидания с Марией Каплюк заколебался и дал согласие встретиться с ее мужем.

— Каплюк, — сказала Мария мужу, возвратившись домой, — опасался, как бы люди не узнали о его связи с партизанами. Ему тогда будет обеспечена петля!

Очередная встреча с Каплюком состоялась на его квартире, куда Григорий Дьяченко пришел вместе с женой.

Оказалось, что Дьяченко хорошо знают жену Каплюка Марию Ивановну: ее родственники живут в том же селе, где проживает и семья Дьяченко, и Мария Каплюк часто бывает в Малой Черниговке.

— Видел не раз вас в Черниговке, — улыбаясь, говорит Дьяченко, — но не знал, что вы жена Каплюка.

Завязался оживленный разговор, вспомнили общих знакомых, и Каплюк, «оттаяв», дал понять Дьяченко, что согласен на помощь в борьбе против немцев.

Договорились о том, что через несколько дней Дьяченко познакомит Каплюка с товарищами, «которые подробно проинструктируют его».

О результатах встречи доложили командиру отряда. Карасев принял решение, и вот уже в Малой Черниговке, в квартире Дьяченко, чекисты беседуют с Каплюком. Истопник подробно рассказал им, как немцы охраняют свой штаб, описал подходы к зданию гебитскомиссариата (там же находится и фашистский штаб), расположение его входов и выходов.

Через три дня по просьбе Карасева Каплюк представил чекистам план котельной, схему ограждения дома, местонахождение караульных постов.

Однако Карасев все еще соблюдает осторожность: он ничего еще не говорит Каплюку о конкретной задаче — взрыве гебитскомиссариата и немецкого штаба.

Григорий Дьяченко между тем получил от чекистов документы, разрешающие свободный проезд в город Овруч, и в том числе — удостоверение полицая.

Прибыв на встречу с Яковом Каплюком в Овруч, Дьяченко не застал его дома. Григорий беседовал с его женой, Марией Ивановной Каплюк, которая охотно согласилась помогать «тем, кто ведет борьбу против проклятых фашистов», и обещала выполнить любое задание.

Прошел еще день, и Каплюк на велосипеде приехал к Дьяченко в Черниговку. Здесь его снова ждали чекисты.

На этот раз Карасев задал Каплюку прямой вопрос: готов ли он помочь чекистам взорвать здание гебитскомиссариата?

Подумав, Каплюк ответил:

— Спасибо за доверие, товарищи. Думаю, с заданием справлюсь.

Возвратившись домой, Каплюк не смог скрыть своего волнения от жены, но ничего не сказал ей.

Мария Ивановна приготовила еду; перекусив с дороги, Каплюк ушел на работу. Догадываясь о том, что муж получил какое-то задание, Мария Ивановна по возвращении его с работы стала просить рассказать ей, в чем дело.

Он признался, что ему поручили взорвать здание гебитскомиссариата, причем заметил, что осуществить это будет очень трудно, так как здание усиленно охраняется немцами — всех входящих и выходящих из здания людей проверяют на караульных постах. Затем в раздумье Каплюк произнес:

— А не посоветоваться ли мне со своим напарником — кочегаром? Но, с другой стороны, я его еще недостаточно знаю…

Мария Ивановна отсоветовала мужу связываться с кочегаром.

— Если об этом будет знать хоть один посторонний человек, — сказала она, — мы будем болтаться на виселице…

— Что же делать? Необходимо помочь товарищам, но как доставить взрывчатку ко мне в котельную?

Жена ответила:

— Я перенесу ее сама, а помогут мне дети. Твое дело — хорошо спрятать ее в котельной…

Каплюк согласился.

Чекисты доставили взрывчатку Григорию Дьяченко в Черниговку. Получив указание Карасева, в воскресный день Дьяченко запряг лошадь, посадил на подводу жену, старушку мать и повез на базар продукты: молоко, масло, яйца, картошку.

На телеге, под продуктами, лежала взрывчатка.

Благополучно прибыв на базар, Дьяченко стал торговать. Однако искушенным наблюдателям бросилась бы в глаза одна деталь: за свои продукты Дьяченко заламывал такую цену, что среди покупателей не нашлось ни одного, кто согласился бы платить втридорога…

К концу дня к нему подошел Яков Захарович Каплюк. Восседая на возу, Григорий Дьяченко напевал:

…Ой, при лужку, при лужке,

При широком поле,

В незнакомом табуне

Конь гулял на воле.

Песня служила паролем, она означала: «Все в порядке. Взрывчатку доставил».

Каплюк подошел ближе, посмотрел на продукты и, приценившись, громко сказал:

— Знаешь, друг, я у тебя продукты закупаю все сразу, оптом… с одним условием…

— А чего тебе?

— Завези продукты ко мне на квартиру!

Дьяченко для вида начал ломаться, куражиться и, наконец, согласился.

Въехали во двор к Каплюку. Закрыли ворота. Сгрузили и спрятали взрывчатку.

Затем семья Дьяченко отправилась к себе в село. Так повторялось несколько раз. Но наступил день, когда нужно было решить окончательно, как доставить взрывчатку в котельную здания немецкого штаба. Задача была не из легких: гитлеровцы тщательно охраняли свой штаб. Решили осуществить план Марии Каплюк. Муж ее часто работал круглые сутки, не выходя из котельной обычно неделю подряд, и она носила ему туда обед.

Чтобы доставить взрывчатку и обеспечить взрыв немецкого штаба, Мария Ивановна решилась на опаснейший маневр: сделать это должны были ее дети — пятилетний Вова и Виталик, которому только что исполнилось четыре года. Мария Ивановна сшила детям широкие пиджаки с внутренними карманами вокруг пояса для толовых шашек, по типу охотничьего патронташа. Перед тем как идти в котельную, Мария Ивановна, замирая от страха — а вдруг взорвется! — брала дрожащими руками толовые шашки и обвешивала ими детей. После этого они выходили из дому.

И вот по улице, переполненной немцами, двигалась невысокого роста худощавая женщина; в одной руке она держала узелок с жалким обедом, а в другой — ручку Вовки, который тащил за собой Виталика, рассуждавшего вслух: «Я папке яблочко дам… Я папке яблочко дам…»

Так, целый месяц, изо дня в день, помогая чекистам отряда Карасева готовить взрыв, рискуя своей жизнью и жизнью своих маленьких детей, ходила эта женщина, доставляя опасный груз.

Полученную от чекистов мину с часовым механизмом Яков Захарович Каплюк заложил вместе с толом (мина должна была взорваться от детонации) в той части котельной, которая находилась под центральной частью здания; еще и еще раз проверив, правильно ли установлен в мине взрыватель, надежно ее замаскировав, Каплюк распрощался с охраной и, объяснив свой уход желанием проведать семью, сел на велосипед и уехал; к тому времени Мария Ивановна с детьми уже находилась в надежном, безопасном месте, в лагере у чекистов.

…Сейчас семья Каплюк проживает в том же городе Овруче. Закончив в Одессе Технологический институт имени Ломоносова, Виталик и Вовка, ныне инженеры, работают в Минске. Григорий Васильевич Дьяченко руководит одним из колхозов в Житомирской области.

В этом факте, думается нам, нашло свое выражение величие того времени, когда в условиях страшного, невыносимого гнета фашистской оккупации, патриоты нашей Родины, в интересах ее безопасности, не дрогнув, шли на самопожертвование.

И каждый раз, думая об этом и об операции, проведенной чекистами в Овруче, о помощи, оказанной местными жителями, я вспоминаю слова, прочитанные мной в книге «Дзержинский»:

«…Люди были тогда как тени, а дела их были как скалы!»

«Руссише миод»

В одном из сел, затерявшихся в зоне Брянского леса, свирепствовал немецкий комендант Отто фон Фогель, каратель и палач, зверь и садист, от изощренных жестокостей которого страдало население всей округи.

Комендант окружил себя охраной; насколько он был лют, настолько был и хитер, подозрителен и увертлив. Всюду ему мерещились народные мстители: то за каждым домом, казалось ему, стоит партизан с автоматом, то ему чудилось, что в окно летит граната, он кричал, что ему подсунули отравленные хлеб и мясо. Свой животный страх он переливал в жестокую месть, и много людей погибло от его руки. Подобраться к фашистскому извергу, чтобы разделаться с ним, партизанам долго не удавалось.

В одну из темных осенних ночей в нашу чекистскую разведывательную группу, действовавшую в тылу врага, была сброшена на парашюте разведчица Лида, небольшого роста чернявая девушка.

Комсомолка быстро снискала любовь и уважение товарищей; вскоре о ней узнали в других отрядах. Лида была отважна, скромна, приветлива, неплохо знала немецкий язык и очень хорошо пела; часто, бывало, возвратившись с задания, к нам в землянку под вечер приходили разведчики, и Лида, стараясь не потревожить раненых (их у нас было двое, и лежали они тут же, в землянке), напевала вполголоса:

На позиции девушка

Провожала бойца.

Темной ночью простилася

На ступеньках крыльца…

Это была любимая песня Лиды, пела она с чувством, с большой теплотой. Перед боями мы не раз собирались вокруг нее, слушали ее пение и отдыхали душой.

Как-то вечером к землянке, в которой размещалась наша группа, подъехал верхом на коне бравый парень в кубанке — это был переброшенный в Брянские леса из Москвы чекист Мирон Голубь — начальник разведки одного из партизанских соединений. Приехал к нам Голубь за помощью: он просил одолжить на несколько дней… Лиду для проведения, по его словам, несложной, но по замыслу очень важной операции.

Наконец-то партизаны нащупали слабое место карателя Фогеля: разведка узнала, что он любит… мед.

Собрав пасечников, комендант под угрозой смерти приказал доставить ему по бочонку «руссише миод».

Любовь фон Фогеля к меду и решили использовать партизаны.

Они нашли большой крепкий кувшин. Один из партизанских минеров искусно сделал мину большой взрывной силы натяжного действия, с тонким проводочком, подходившим к взрывателю. Мину опустили на дно кувшина, наполнив его до самого верха медом. Теперь, чтобы мина сработала, надо было всего лишь — всего лишь! — зацепить чем-нибудь, хотя бы обычной столовой ложкой, утонувший в нижней части кувшина проводок. И это, по замыслу партизан, должен был сделать сам Отто фон Фогель, в день Нового года, который уже приближался.

Вручить коменданту «подарок от населения» должны были старик с внучкой; так оно выглядело естественней!

Деда партизаны нашли быстро, а за «внучкой» приехали к нам.

— Отпустите, пожалуйста, Лиду! — просил Голубь. — Им с дедом надо только дойти до немецкой заставы и сразу домой, сразу домой! — убеждал он нас. — Передадут кувшин часовым и обратно… Отпустите, прошу вас, Лиду, другой такой подходящей девчонки не подберем!

— Хватит, не агитируй! — сказали мы. — Дело тут непростое, надо обдумать, да и с Лидой поговорить…

— Лида согласна! — воскликнул Голубь. — Я уже с ней говорил!

— Успел! — засмеялись мы. — Ох и шустр! Ну, если Лида согласна, не возражаем. Поможем. Выкладывай план операции в подробностях!

…Стояло ясное морозное утро, когда высокий и худой, в поношенной одежде старик с внучкой, держа в руках большой кувшин с медом, вышли к опушке леса; отсюда уже было недалеко и до немецкой заставы.

Пройдя шагов сто, они услышали грозный оклик на немецком языке:

— Хальт! (Стой).

Два будто из-под земли выросшие гитлеровца в маскировочных халатах направили оружие на партизан:

— Куда идете?

— К господину коменданту, — ответила по-немецки Лида. — Люди послали нас передать подарок, сегодня же Новый год…

— Что это у вас?

— Это мед, попробуйте!

Солдаты переглянулись: о любви коменданта к русскому меду в гарнизоне знали все.

Один из часовых, приподняв тряпицу, которой сверху был накрыт кувшин, ковырнул пальцем мед, облизнул его и сказал:

— Как вкусно! Давайте подарок! Передадим! Сами убирайтесь отсюда! Живо! — Беги, Карл, в землянку, — приказал он второму немцу, — позвони по телефону коменданту! Сообщи о том, что мед ему принесли от населения… Он будет рад. Он очень любит руссише миод.

Передав немцу кувшин, дед и Лида быстро, все ускоряя шаг, направились к опушке леса.

Неожиданный окрик: «Хальт!», автоматная очередь, свист пуль над головой и вторая очередь из автомата, вспоровшая густую тишину спящего зимнего леса, заставили их остановиться.

— Хальт! — кричал подбегавший немец. — Хальт! Комендант требует доставить вас вместе с медом к нему. Комендант говорит: «Мед отравлен!» Айда в комендатуру! Пошли!..

— Итак, господа офицерен, — сказал фон Фогель, — я устрою для вас новогодний спектакль… Этих двоих (он указал на деда и Лиду, сидевших на лавке под охраной солдат) я заставлю кушайт отравленный миод, который подослали мне партизаны. Посмотрите, как они бледны! Как у них дрожат руки! Я угадаль, миод отравлен! Ха-ха! Отто фон Фогель перехитрил партизан! Они, а не я, будет кушайт этот миод!.. Полицай, давайт им ложку, пускай кушайт миод…

Воцарилось молчание.

— Полицай, почему они не хотель кушайт миод? — потянулся комендант к кобуре пистолета.

— Почему не едите мед? — грозно спросил начальник полиции.

— Дедушку отпустите, и тогда я буду есть мед! — сказала дрожащим голосом Лида.

— Доннер веттер[6], — закричал комендант. — Она хотела его спасайт… Я так и знал… Мед отравлен… Полицай!..

— Господин начальник полиции, — сказал дед, — делайте со мной, стариком, что хотите, но, пока не отпустите внучку, я до меда не дотронусь. Господом богом прошу, отпустите внучку домой!

— Цум тойфель![7] — Фон Фогель свирепо глянул на полицая: — Заставляйт их кушать! Ахтунг, геррен официрен![8]

…Самым трудным было начать еду… Самой страшной оказалась первая ложка меда.

Старик и девушка ели быстро, демонстрируя хороший аппетит…

— Довольно! — загремел комендант, ударив кулаком по столу. — Зольдатен, гонит их в шея! Они весь миод поест! Тут нет отрава! Я ошибался. Господа официрен, у нас будет сегодня прекраснай десерт на завтрак, настоящий руссише миод… Часовые, выбросайте их за дверь!

Сердце, казалось, разорвется, лопнет, не даст добежать до леса… Старик, изнемогая, два раза падал. Лида его поднимала, тащила на себе.

На краю поляны, у старой березы, опушенной снегом, остановились перевести дух, бежать больше не было сил…

И тут — будто гром грянул с чистого зимнего неба — по лесу раскатилось громкое эхо и взвился огненно-черный столб, который отчетливо был виден из-за деревьев.

— Дедушка! Ур-а-а-а! Мина взорвалась! У-рр-а-а! — хлопала Лида в ладоши, танцуя в снегу.

— Спасибо тебе! От народа спасибо! — взволнованно сказал старик и, взглянув на девушку, спросил дрогнувшим голосом: — Зеркальце у тебя, дочка, есть?

— Зеркальце? — Лида смутилась, чуть покраснела. — Есть!

Вздохнув, дед тихо сказал:

— Глянь на себя, голубка!..

Платок, какой обычно носят девчата, сбился почти на затылок, а в густой шапке черных, с темно-синим отливом волос резко выделялась седая прядь…

Но молодость остается молодостью… И опять в своей землянке мы услышали знакомую песню:

И пока за туманами

Видеть мог паренек,

На окошке на девичьем

Все горел огонек.

…Прошло много лет. И вот недавно Лида со своим сыном приехала к нам в гости. Встречали мы их на вокзале. После горячих приветствий Лида взяла из рук сына солидный сверток и подала его нам:

— Нате, держите, подарок вам! Держите, держите, не возражайте!

Лида заставила нас взять в руки подарок, и мы едва не уронили его — настолько он оказался тяжелым! Лида засмеялась:

— Что, тяжелый? Не ожидали? Подарок-то со смыслом…

— А что здесь?

— Дома, дома узнаете, а пока — держите крепче!

Приехали домой. Гости умылись с дороги. Все сели за стол. Мы развернули сверток и увидели… большой красивый кувшин, доверху наполненный чудесным душистым медом…

Новелла с эпиграфом

Старый большевик Ян Карлович Берзин, чекист, руководивший разведывательной работой Рихарда Зорге, бывало, говорил:

«Советский разведчик должен иметь горячее сердце патриота, холодный рассудок и железные нервы».

Вот какие слова я взял бы эпиграфом к данной новелле!

…Это было в Брянском лесу весной 1943 года. Немцы готовили наступление на Курской дуге, а под боком у них расположился партизанский край — соседство не из приятных! И гитлеровское командование приняло решение о полном разгроме партизанских отрядов Брянских лесов. День и ночь шла бомбежка отдельных участков Брянского леса. Наступая целыми дивизиями, стянутыми с фронтов, каратели применяли тяжелую артиллерию, устраивали засады, минировали лесные тропы, мосты и колодцы. Кольцо вокруг партизан сжималось. Не утихали бои в чащобе леса и на дорогах, политых черной вражеской кровью.

В партизанском отряде «Народные мстители», который находился в замкнутом кольце, кроме бойцов было много стариков, женщин и детей.

Немцы напирали со всех сторон. Бомбили от зари до зари. С грохотом взрывались снаряды и мины, с шумом падали вокруг столетние деревья, свистели пули.

В страхе кричали дети, плакали женщины, стонали раненые. Есть было нечего. На исходе были патроны, но партизаны, мужественно перенося все лишения, продолжали сражаться с врагом. А враг все наседал и наседал. Уже три ночи не спали командиры. Организуя оборону, они не прекращали поисков возможностей выйти из окружения карателей. По «звездному маршруту» в разные стороны ушли разведчики. А кольцо врага продолжало сжиматься… Вот уже остался лишь небольшой «пятачок»…

Ночью прибыла одна из разведывательных групп. Она обнаружила мостик через глубокий непроходимый овраг. Спасение только в переходе по мостику через овраг и, оторвавшись от противника, втянуться в большое непроходимое болото, куда каратели, конечно, не доберутся. Пользуясь темнотой, партизаны направились к спасительной переправе. Когда цель была уже близка, разведчики принесли страшную весть: задержанный ими сын местного полицая сообщил, что мост через овраг заминирован немцами…

С наступлением рассвета возобновились атаки фашистов. Шквал минометно-артиллерийского огня снова обрушился на партизан. Уже слышны их выкрики: «Рус, сдавайся!»

…Сумрачно лицо командира отряда Бориса Хлыстова. Что делать? Сообщение о заминировании моста, возможно, провокация, тем более, что хлопец полицая улизнул от разведчиков и его уж не переспросишь. Надо проверить мост, но как это сделать? Кому-то из людей надо идти на заминированный мост, сделать по нему первый, а может быть, и последний шаг… Кому?..

Сосредоточенны лица партизан… Горят глаза… Нервы на пределе…

— Слушай, Борис! На мост пойду я, — спокойно и просто сказал Семен Ильичев — один из чекистов, переброшенных в тыл врага из Москвы (выполнив разведывательно-диверсионное задание, он не ушел из оказавшегося в беде партизанского отряда и третьи сутки вместе с партизанами отбивался от наседавших гитлеровцев; за это время Ильичев близко подружился с командиром отряда).

Командир стоял в нерешительности.

Как бы читая мысли командира, Ильичев продолжал:

— Подорвусь на мине — займете с отрядом круговую оборону, подпустите немцев вплотную, откроете огонь и поведете людей на прорыв… Пройду через мост невредимым — значит, история с минированием была провокацией, и отряд без потерь выйдет к Седому болоту… Да гляди веселей, командир, веселее гляди! Чекисты на то и чекисты, чтобы воевать на переднем крае! А вот махорку мою ты возьми… На вот, держи! Всю, всю бери, всю! Она мне, пожалуй, теперь ни к чему…

Передал махорку, обнялись. Ильичев повернулся и пошел на мост…

Я был первым, кому Ильичев рассказал эту историю, рассказал через… двадцать лет, да и то вскользь, мимоходом, нехотя.

У старой сосны

Вот что рассказал мне коммунист Касым Кайсенов, который в годы минувшей войны трижды уходил в тыл врага на выполнение специальных заданий:

— Надо было забросить группу разведчиков на территорию захваченной тогда гитлеровцами Западной Украины, в район Карпатских гор.

На задание шло семь человек. Все мы в переделках бывали не раз, хорошо знали друг друга, уверены были один в другом и очень гордились тем, что нашей группе поручили выполнить за линией фронта еще одно важное дело…

Все мы: и командир группы — коренастый, немногословный, чуть медлительный Саша Ткаченко, и тоненькая, смешливая, с вздернутым носиком Зина-радистка, и Володя Кумко — «Зинкина тень», как шутя товарищи называли черноглазого стройного парня, одного из лучших подрывников, да и другие ребята были охвачены одним желанием — поскорее вступить в дело. Однако штаб почему-то задерживал вылет…

Стояли солнечные летние дни, вечера были теплые, ясные… Мы сидели на берегу возле костров, глядели на огоньки и ворошили прутиком пепел, под которым лежала картошка. С реки тянуло прохладой, было слышно, как плескалась в воде, у самого берега, рыба, и совсем, казалось, близко рассыпались на горизонте цветные гирлянды далеких немецких ракет. Хотелось молчать. Но порою мы пели… пели о том, как

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза…

или о тонкой рябине — эту песню обычно затягивал Вовка-минер, и все мы хорошо знали, для кого он поет, — это была любимая песня Зины.

И вот пришел, наконец, час, когда мы оказались в самолете. На линии фронта машина попала под огонь фашистских зениток. Летчикам удалось вывести «Дуглас» из-под огня, но правильный курс был потерян. Пришлось прыгать в сплошном тумане прямо на лес. Несколько часов ушло на то, чтобы отыскать друг друга… Собрались не все: пропала Зина-радистка, а с нею — рация, секретные шифры, пароль и часть адресов на связь с местным подпольем. Поиски радистки шли всю ночь, а когда стало светать, мы увидели Зину висящей на большой одинокой сосне, что чудом держалась на самом краю пропасти. При падении парашют Зины зацепился за верхушку дерева, стропы захлестнули Зинины руки, старые ветви могучего дерева, будто щупальца, схватили радистку… Уже три часа висела она так, с поднятыми кверху руками, а мы, обнаружив ее, не в состоянии были ей помочь: высокая, метров двадцать, сосна не имела внизу сучьев. Ствол ее, голый, гладкий, в два обхвата, был тверд как камень, и ни один наш топорик, а тем более нож, не мог справиться с ним. Но мы не теряли надежды — взбирались, лезли, один метр, два, падали и снова лезли и снова падали, двое из нас чуть не сорвались в бездну.

Выбившись из сил окончательно, садились на землю, усталые, потные, злые, и не знали, что предпринять… Вовка-минер волновался больше всех… Глаза его, кажется, так и спрашивали: «Братцы, ведь мы снимем с дерева Зину? Она не погибнет? Нет?»

Что можно было ответить на этот вопрос… Все средства уже перепробованы! Отворачиваемся и молчим..

«Немцы с собаками! Целый отряд! Идут на прочес леса! Движутся к нашей высотке!» — сообщили появившиеся внезапно дозорные.

И Зина сверху заметила немцев. Она кричит: «Ребята, немцы идут! Стреляйте в меня! Не оставляйте фашистам живой! Я трусиха — под пытками все расскажу! Скорее, стреляйте скорее! Я трусиха…»

Мурашки бегали по спине… Ноги подкашивались от этого крика.

Что делать?..

Нас горсточка, а гитлеровцев целый отряд. Давать им бой было бессмысленно, последовал бы неминуемый разгром группы. Оставить им Зину на растерзание тоже нельзя было.

А Зина плакала, кричала:

«Вовка-минер! Ты чего медлишь? Ты же клялся в любви!.. Немцы близко… Стреляй же! Стреляйте меня, голубчики, братики!»

Яростный лай собак становился слышнее, и командир группы отдал приказ взорвать сосну…

И вот лучший наш подрывник Вовка-минер трясущимися руками закрепил взрывчатку у сосны… Сверху донеслись слова Зины: «Прощайте, това…»

Раздался взрыв, и сосна рухнула в пропасть. Мы стояли молча, сняв шапки, а слезы бежали и бежали по нашим щекам. Затуманенными глазами каждый, не отрываясь, смотрел туда, куда только что упала старая сосна с радисткой.

Командир Саша Ткаченко, «железный Сашко», как его называли товарищи, тыльной стороной ладони вытер скупую мужскую слезу и сумрачно сказал: «Вечная слава тебе, героический наш человек!»

Затем, надев шапку и подтянув автомат, Сашко скомандовал: «За работу, хлопцы! Пошли!»

Через два дня взлетел на воздух мост в тот момент, когда по нему проходил эшелон с фашистской живой силой и техникой. Это был первый наш ответ за смерть боевого товарища.

И снова команда «железного Сашко»: «За дело, хлопцы! Пошли!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.