IV. «Бернские мишки и медведь из Санкт-Петербурга». Берн

IV. «Бернские мишки и медведь из Санкт-Петербурга». Берн

«По получении сего телеграфируйте мне, пожалуйста, в Берн до востребования о получении этого письма и предыдущих».

Берн – столица альпийской конфедерации, но в русской Швейцарии это вполне провинциальный городок. Тем не менее, находясь на перекрестке главных туристических путей – через Берн идет дорога из Цюриха к Женевскому озеру, из Базеля в Бернский Оберланд, этот город на Ааре всегда привлекал русских путешественников.

Павел Петрович во время своей «образовательной поездки» по Швейцарии в 1782 году удостаивает Берн своим вниманием, однако отказывается от какого-либо церемониала, сославшись на то, что хочет лишь знакомиться с жизнью страны и ее достопримечательностями. Проездом из Муртена в Тун Павел со своей свитой останавливается в лучшем отеле того времени, в гостинице «Фалькен» (“Falken”, Marktgasse, 11/Amthausgasse, 6, не соответствует сегодняшнему “Falken”). Князь Северный обедает здесь 7 сентября, после чего на несколько дней отправляется в горы, в Бернский Оберланд. По возвращении цесаревич и его супруга осматривают городские достопримечательности, любуются видом со знаменитой бернской террасы. Без торжественного приема всё же не обходится – в честь будущего русского монарха столица демократии устраивает бал в “Hotel de Musique” (Theaterplatz, 7/ Hotelgasse, 10), на который приглашаются сливки бернской аристократии. На следующий день Павел под прикрытием прозрачного инкогнито отправляется дальше, в Цюрих.

Если для Павла Петровича зарезервированы лучшие покои, то Карамзин, путешествующий по Европе в год французской революции, еле находит себе приют: «Ныне поутру приехал я в Берн и с трудом мог найти для себя комнату в трактире “Венца”: так много здесь приезжих!» Из России здесь лишь он один – русский путешественник в XVIII веке представляет из себя все-таки диковинку, основную массу туристов еще долго будут составлять гости из других стран: «В трактире “Венца”, где я живу, не садится за стол менее тридцати человек французов и англичан, между которыми бывают жаркие споры о теперешних обстоятельствах во Франции».

Карамзин о городе: «Берн есть хотя старинный, однако ж красивый город. Улицы прямы, широки и хорошо вымощены, а в середине проведены глубокие каналы, в которых с шумом течет вода, уносящая с собою всю нечистоту из города и, сверх того, весьма полезная в случае пожара. Домы почти все одинакие: из белого камня, в три этажа, и представляют глазам образ равенства в состоянии жителей, не так, как в иных больших городах Европы, где часто низкая хижина преклоняется к земле под сенью колоссальных палат. Всего более полюбились мне в Берне аркады под домами, столь удобные для пешеходцев, которые в сих покрытых галереях никакого ненастья не боятся».

Карамзин посещает сиротский дом, публичную библиотеку, бернских медведей, потом выходит на уже упомянутую террасу: «Из библиотеки прошел я на славную террасу, или гульбище, подле кафедральной церкви, где под тению древних каштановых дерев в самый жаркий полдень можно наслаждаться прохладою и откуда видна цепь высочайших снежных гор, которые, будучи освещаемы солнцем, представляются в виде тонких красноватых облаков. Сия терраса, складенная человеческими руками, вышиною будет в шесть или в семь сот футов. Внизу течет Ара и с великим шумом низвергается с высокой плотины».

Берн. Фонтан

Этого же маршрута будут в основном придерживаться и другие русские путешественники, но с небольшими отклонениями. Так, Александр Иванович Тургенев интересуется помимо обычных достопримечательностей еще и швейцарской системой исправительных учреждений: «От медведей пошел в городскую тюрьму: осмотрел ее во всех подробностях». Русского, знакомого с детства с пословицей «От сумы да от тюрьмы не зарекайся», поражает непривычная роскошь тюремного быта: «Тут жизнь и здоровье преступников так же драгоценны, как и добрых граждан». Заглядывает Тургенев и в некогда известные своими фривольностями банные заведения: «Заходил в Бернские знаменитые бани, на островке, обтекаемом быстрою Арою; но в этих банях полиция запретила уже приносить жертвы Венере. Меня встретила не нимфа Арвы, но Брокенская ведьма…» Бернские аркады вовсе не нравятся путешественнику: «Пасмурная старина является в бернских зданиях. Под аркадами, или под навесами, ходить покойно; но они темнят город, и без того уже довольно мрачный». Проездом из Германии через Базель в Женеву делает остановку в Берне Гоголь во время своего швейцарского путешествия в 1836 году. Он заезжает в Оберрид (Oberried bei Bern), чтобы передать рекомендательное письмо от Вяземского тогдашнему русскому посланнику Дмитрию Петровичу Северину, другу Жуковского и Вяземского и члену известного литературного кружка «Арзамас». Берн не остается для писателя незабываемым воспоминанием. «Города швейцарские мало для меня были занимательны, – пишет он Н.Я. Прокоповичу 27 сентября. – Ни Базель, ни Берн, ни Лозанна не поразили». И там же: «Европа поразит с первого разу, когда въедешь в ворота, в первый город. Живописные домики, которые то под ногами, то над головою, синие горы, развесистые липы, плющ, устилающий виноградом стены и ограды, всё это хорошо, и нравится, и ново, потому что всё пространство Руси нашей не имеет этого, но после, как увидишь далее то же да то же, привыкнешь и позабудешь, что это хорошо». Николаю Станкевичу, поэту и основателю знаменитого литературно-философского кружка, названного его именем, напротив, Берн кажется вполне симпатичным. В письме от 19 сентября 1839 года он сообщает: «На ночь мы приехали в Берн. Вид его уже вполне вознаграждает за не совсем приятное впечатление Базеля: это приветливый, широкий, просторный город, на каждом шагу следы порядка и довольства, которые веселят душу…»

Я доехала до Берна.

На дворе ужасно скверно!

Так начинает свой рассказ о Берне мадам Курдюкова в «Сенсациях и замечаниях госпожи Курдюковой за границею». Вот ее впечатления от знаменитого вида, дающего повод к размышлениям геополитического характера:

Тут я вышла на террасу

Посмотреть на эту массу,

Этот ряд швейцарских гор,

Что у них, ком эн забор,

От всех прочих отделяет,

Как в Китае сохраняет

Прежний их эндепанданс.

Посещение «Медвежьего рва» (B?rengraben) заканчивается для героини Мятлева худо – здесь она подхватывает простуду и заболевает.

Чуть было не кончилось неприятным образом посещение бернских мишек и для маленького Вани Тургенева: по преданию, будущий писатель чуть было не свалился в яму – его спас, схватив за ногу, отец.

Кстати, бернские медведи послужат музой для революционных публицистов. Бакунин, например, назовет свой памфлет: «Бернские мишки и медведь из Санкт-Петербурга».

Берн выбирает как место жительства великая княгиня Анна Федоровна, супруга великого князя Константина, брата Александра I. В Петербурге отношения между будущей русской царицей и наследником престола складываются драматично. Сердце Константина принадлежит полькам. Жизнь в Петербурге с взбалмошным и своенравным супругом становится невыносимой, и Анна Федоровна под предлогом поправления пошатнувшегося здоровья уезжает из России сперва лишь на несколько месяцев, но как оказывается, – навсегда. В 1814 году великая княгиня приобретает поместье Бруннадернгут (Brunnaderngut) рядом с Берном. Ей на мгновение кажется, что на лугу в парке танцуют эльфы, и своему новому замку она дает романтическое название «Эльфенау» (“Elfenau”), «луг эльфов».

Эльфенау становится любимым местом частных собраний иностранного дипломатического корпуса, и, разумеется, своим долгом считают представиться великой княгине и все русские путешествующие аристократы. Здесь бывают Жуковский, Чаадаев, а Александр Тургенев, например, позже признается, что был в восторге от красоты и ума этой женщины. Свербеев, известный мемуарист, а в то время секретарь русской миссии в Швейцарии под началом русского посланника барона Крюденера, вспоминает: «Во всем Берне, кажется, у нее одной и была собственная карета, да еще с придворной ливреей и с императорским гербом. Зато и принимали ее хозяева с великими почестями».

Частым гостем великой княгини становится Каподистрия – знаменитый русский дипломат греческого происхождения, получивший почетное швейцарское гражданство. Грек с Ионических островов, завоеванных Россией, он помогает составить конституцию для островного государства. После Тильзитского мира острова переходят французам, и Каподистрия одновременно получает два предложения – поступить на дипломатическую службу Франции и России. Он выбирает Россию и делает быструю карьеру – руководит Министерством иностранных дел. От Александра осенью 1813 года Каподистрия получает назначение с особой миссией в Швейцарию – как специалист по конституциям, он должен был написать ее основной закон, что и было исполнено. В инструкции Александр наставлял: «Я хочу, чтобы Швейцария принадлежала только себе и чтобы ее внутреннее спокойствие и политическая независимость зависели лишь от стабильности ее конституции». На основе проекта, написанного Каподистрией, были приняты документы, определившие дальнейшее существование швейцарского государства. С февраля 1814 года Каподистрия – чрезвычайный посланник и полномочный министр России в Швейцарии. Усилия русского грека были оценены и швейцарцами – в 1816 году он был принят в почетные граждане Лозанны и Женевы. Закончит свою жизнь Каподистрия правителем Греции. Он падет от руки политических врагов – убийцы подстерегут его по дороге в церковь.

В Швейцарии Анна Федоровна ищет покоя и забвения, но покой нарушается в 1814 году внезапным появлением Константина. Неожиданный визит происходит по высочайшему повелению – Александр, находящийся в штаб-квартире русской армии в Базеле, посылает брата мириться. Под тем же предлогом – слабость здоровья – Анна Федоровна отказывается от возвращения в Россию, предпочтя частную жизнь.

Когда до Швейцарии дойдут известия о декабрьском мятеже в Петербурге, Анна Федоровна узнает, что присягнувшие Константину и ей солдаты требовали, обманутые своими офицерами, Конституцию – в уверенности, что выступают в защиту ее, Анны Федоровны, законной русской императрицы, супруги Константина. Последние годы Анна Федоровна проведет в своем поместье в Женеве, которое купит позже Герцен, но умирать она вернется в Эльфенау. Похоронена великая княгиня в Розенгартене (Rosengarten). Когда в 1913 году это место станет публичным садом, ее перезахоронят на кладбище «Шлоссхальден» (“Schlosshaldenfriedhof”). Несостоявшаяся императрица не хотела, чтобы на надгробной доске стояли ее титулы. На камне просто написано – “Julie-Anne”.

В 1824 году в Берн приезжает во время своего трехгодичного путешествия по Европе Петр Яковлевич Чаадаев. В планы его одно время входило вообще поселиться в альпийской республике. Так, в январе 1821 года, сообщая в письме своей тетке об отставке, он писал, что ему по многим причинам невозможно оставаться в России и что после короткого пребывания в Москве он намерен навсегда удалиться в Швейцарию. Поездка всё откладывалась, и только летом 1823-го Чаадаев выехал из России, однако знакомство с реальной Швейцарией, помимо других причин, заставляет будущего автора «Философических писем» отказаться от первоначального плана.

На высшее бернское общество отставной русский офицер производит большое впечатление, что пытается в своих записках следующим образом объяснить Свербеев: Чаадаев в то время «еще не имел за собою никакого литературного авторитета, но Бог знает почему и тогда уже, после семеновской катастрофы, налагал своим присутствием каждому какое-то к себе уважение. Все перед ним как будто преклонялись и как бы сговаривались извинять в нем странности его обращения. Люди попроще ему удивлялись и старались даже подражать его неуловимым особенностям. Мне долго было непонятно, чем он мог надувать всех без исключения, и я решил, что влияние его на окружающих происходило от красивой его фигуры, поневоле внушавшей уважение».

Войдя в круг бернских аристократов и иностранных дипломатов, Чаадаев шокирует всех своими странностями – загадочно молчит, отказывается от угощений, а за десертом требует себе бутылку лучшего шампанского, отпивает из нее полбокала и удаляется. «Мы, конечно, совестились пользоваться начатой бутылкой», – добавляет Свербеев. Особенно всех поражает чаадаевский денщик Иван Яковлевич, которого русский мыслитель повсюду берет с собой. «Он был создан по образу и подобию своего барина, – продолжает рассказ Свербеев, – настоящим его двойником, одевался еще изысканнее, хотя всегда изящно, как и сам Петр Яковлевич, всё им надеваемое стоило дороже. Петр Яковлевич, показывая свои часы, купленные в Женеве, приказывал Ивану Яковлевичу принести свои, и действительно выходило, что часы Ивана были вдвое лучше часов Петра…» Отметим, однако, что эпатаж касался в основном иностранцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.