XV. В сторону Набокова. От Лозанны до Шильона

XV. В сторону Набокова. От Лозанны до Шильона

«Осень в Веве наконец настала прекрасная, почти лето. У меня в комнате сделалось тепло, и я принялся за “Мертвых душ”, которых было начал в Петербурге. Всё начатое переделал я вновь, обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, как летопись. Швейцария сделалась мне с тех пор лучше, серо-лилово-голубо-сине-розовые ее горы легче и воздушнее. Если совершу это творение так, как нужно его совершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем!»

«В пять часов поутру вышел я из Лозанны с весельем в сердце – и с Руссовою “Элоизою” в руках. Вы, конечно, угадаете цель сего путешествия. Так, друзья мои! Я хотел видеть собственными глазами те прекрасные места, в которых бессмертный Руссо поселил своих романических любовников». Для первых поколений русских путешественников Веве и Кларан – прежде всего места литературных поклонений. Здесь витает дух героев Руссо. Сюда, на берега Женевского озера, где происходит действие знаменитого романа, отправляется Карамзин. «В девять часов был я уже в Веве (до которого от Лозанны четыре французских мили) и, остановясь под тенью каштановых дерев гульбища, смотрел на каменные утесы Мельери, с которых отчаянный Сен-Пре хотел низвергнуться в озеро…»

Сам Веве вызывает у русского поклонника женевского писателя восторг: «О сем городе скажу вам, что положение его – на берегу прекраснейшего в свете озера, против диких савойских утесов и подле гор плодоносных – очень приятно. Он несравненно лучше Лозанны; улицы ровны; есть хорошие домы и прекрасная площадь. Здесь живут почти все дворяне Французской Швейцарии или Pays-de-Vaud; за всем тем Веве не кажется многолюдным городом».

Вслед за Карамзиным в эти места устремляются все путешествующие русские литераторы. Жуковский устанавливает еще одну традицию: оставаться здесь на несколько месяцев и писать. В первый раз Жуковский приезжает в Веве в 1821 году, много работает, ходит пешком в Кларан, ездит озером в Шильонский замок. «Я плыл туда, читая The Prisoner of Chillon, и это чтение очаровало для воображения моего тюрьму Бониварову…» В Веве Жуковский начинает переводить «Шильонского узника» на другой день после поездки.

Неподалеку, между Клараном и Монтрё, проводит поэт осень и зиму 1832–1833 годов. Жуковский переводит баллады Уланда, перелагает в стихи повесть Ламотт-Фуке «Ундина», рисует окрестности. Отсюда он пишет письма воспитаннику, цесаревичу, будущему императору Александру Освободителю, развивая в них свою «горную философию». В ту зиму поэт живет здесь вместе с семьей своего друга-живописца Евграфа Романовича Рейтерна, – на его пока что двенадцатилетней дочери Жуковский женится в 1841 году, когда ему будет пятьдесят восемь лет, а ей восемнадцать.

Осенью 1836 года приезжает в Веве Гоголь. Он пишет матери 21 сентября из Лозанны: «Теперь я еду в Веве, маленький городок недалеко от Лозанны. В этом городе съезжаются путешественники, и особенно русские, с тем чтобы пользоваться виноградным лечением. Этот образ лечения для вас, верно, покажется странным. Больные едят виноград и ничего больше, кроме винограду. В день съедают по нескольку фунтов, наблюдают диэту, и после этого виноград, говорят, так сделается противен, что смотреть не захочется». Привлекает его, разумеется, не виноградная диета. Писатель ищет место, где он сможет осуществить свой замысел, – рождаются «Мертвые души».

Н.В. Гоголь

Из письма Жуковскому 12 ноября 1836 года: «Никого не было в Веве… Сначала мне было несколько скучно, потом я привык и сделался совершенно Вашим наследником: завладел местами Ваших прогулок, мерил расстояние по назначенным Вами верстам, колотя палкою бегавших по стенам ящериц…» О своем новом произведении Гоголь пишет: «Это будет первая моя порядочная вещь – вещь, которая вынесет мое имя. Каждое утро, в прибавление к завтраку, вписывал я по три страницы в мою поэму, и смеху от этих страниц было для меня достаточно, чтобы усладить мой одинокий день. Но наконец и в Веве сделалось холодно. Комната моя была нимало не тепла; лучшей я не мог найти». Зиму Гоголь намеревался провести в Италии, но там свирепствовала холера, и он уезжает продолжать работу над «Мертвыми душами» в Париж.

Осенью 1859 года живет здесь Тютчев с дочерью Дарьей, служившей при дворе вдовствующей императрицы Александры Федоровны, супруги Николая I. Высочайшая вдова – поклонница поэта. Дарья пишет сестре Екатерине из Веве 15 (27) сентября: «Императрица уже дважды приглашала его – один раз на обед, а вчера он был украшением ее вечера. Она просила у него книжку его стихов, которую папа постоянно забывает принести».

Быть может, думою печальной

Прогулку нашу вспомнишь ты,

И Леман яхонтно-зерцальный,

И разноцветных гор хребты,

Красивой осени картину,

Лазурь небес и облака,

Мою заветную рябину,

А с ней и деда-старика.

Об образе жизни русской аристократии говорит такая деталь, которую находим в воспоминаниях Марии Клейнмихель «Картинки ушедшего мира». В качестве фрейлины мемуаристка сопровождала в 1868–1869 годах великую княгиню Александру Иосифовну, вдову великого князя Константина Николаевича, второго сына императора Николая I, в путешествии за границу. В Веве великосветское общество останавливается в отеле «Монне» (“Monnet”, идентичен с “Des Trois Couronnes”), куда привозят и фортепьяно великой княгини, поскольку она не соглашалась играть ни на каком другом. Уже Клейнмихель обращает внимание на большое количество соотечественников, встреченных ими в Веве.

О наплыве русских, устремившихся на берега Женевского озера в шестидесятых годах, Герцен замечает: «Прежде было покойно и хорошо на берегу Лемана; но с тех пор, как от Вевея до Вето всё застроили подмосковными и в них выселились из России целые дворянские семьи, исхудалые от несчастия 19 февраля 1861, – нашему брату там не рука».

Однако не только дворянская публика селится по берегам Лемана, всё заметней становится здесь и Россия «разночинная». Курортные местечки между Лозанной и Шильоном приходятся по вкусу «революционно-демократической» эмиграции.

В Веве на Итальянской улице (rue d’Italie, 58) живет в 1867 году один из лидеров «молодой эмиграции» Николай Утин. В том же году публикует здесь Александр Серно-Соловьевич свой ядовитый памфлет против Герцена «Наши домашние дела», в котором обвиняет патриарха русского освободительного движения в нелюбви к «молодой эмиграции»: «Когда эти юноши со святыми ранами, о которых вы проливали слезу, сделались вдруг эмигрантами и, спасаясь в Швейцарии от каторги и виселицы, ободранные и голодные, обратились к вам, вождю, миллионеру и неисправимому социалисту, обратились не с просьбой о насущном хлебе, а с предложением общей работы, вы отвернулись и с гордым презрением отвечали: Что это за эмиграция? Я не признаю эмиграции! Не надо эмиграции!»

Лето 1868 года проводит в Веве Достоевский. На угловом доме Рю-дю-Сентр и Рю-дю-Симплон (rue du Centre/rue du Simplon) установлена мемориальная доска.

5 июля писатель сообщает свои впечатления о городке в письме племяннице Соне Ивановой: «Что же касается до Вевея, то Вы, может быть, и знаете – это одна из первых панорам в Европе. В самом роскошном балете такой декорации нету, как этот берег Женевского озера, и во сне не увидите ничего подобного. Горы, вода, блеск – волшебство. Рядом Монтрё и Шильон. (Шильонский узник, не помните ли старый перевод Жуковского)». Но тут же, оставаясь верным себе, Достоевский ругает свое новое местожительство на чем свет стоит: и русских газет нет, и «книжная лавка одна. Галерей, музеев и духу нет: Бронницы или Зарайск! – вот вам Вевей! Но Зарайск, разумеется, и богаче, и лучше».

Месяцы жизни Достоевских в Веве наполнены работой над «Идиотом» и трагическими воспоминаниями – они бежали сюда из Женевы после смерти дочери. «За все четырнадцать лет нашей супружеской жизни, – пишет Анна Григорьевна, – я не запомню такого грустного лета, какое мы с мужем провели в Веве в 1868 году. Жизнь как будто остановилась для нас; все наши мысли, все наши разговоры сосредотачивались на воспоминаниях о Соне и о том счастливом времени, когда она своим присутствием освещала нам жизнь. Каждый встретившийся ребенок напоминал нам о нашей потере, и, чтобы не терзать свои сердца, мы уходили гулять куда-нибудь в горы, где была бы возможность избежать волновавших нас встреч».

«Есть минуты, которых выносить нельзя, – пишет Достоевский Майкову 4 июля/22 июня 1868 года. – Она уже меня знала; она когда я, в день смерти ее, уходил из дома читать газеты, не имея понятия о том, что через два часа умрет, она так следила и провожала меня своими глазками, так поглядела на меня, что до сих пор представляется и всё ярче и ярче. Никогда не забуду и никогда не перестану мучиться!»

Хотя в то же время в маленьком городке живет много русских – только в одном отеле «Три короны» (“Trois Couronnes”) в то же время живут, например, внуки альпийского героя, князья Александр Аркадьевич Суворов, бывший санкт-петербургский генерал-губернатор, и Константин Аркадьевич Суворов, гофмейстер двора, а также барон Будберг, граф Шувалов, – но Достоевский избегает каких-либо контактов как с революционной публикой, так и с аристократической. Он работает день и ночь, стараясь за письменным столом забыть о пережитом горе, а для отдыха уходит гулять прочь из городка, поднимается к церкви Св. Мартина (St. Martin), часами смотрит на озеро и суровые Савойские горы.

В Веве Достоевскому попадается нашумевшая в то время книга «Тайны царского двора» (“Les myste?res du Palais des Czars”), написанная неким Паулем Гриммом и изданная в 1868 году в Вюрцбурге. Чтение этого бойко состряпанного бульварного романа в немалой степени прибавило заграничных огорчений писателю. Действие книги происходит в последний год царствования Николая Павловича. Достоевский, выведенный под своим именем одним из главных действующих лиц, возвращается из Сибири, куда был сослан по делу Петрушевича (так Гримм переиначил фамилию Петрашевского), и снова участвует в тайном заговоре. Революционеры собираются в каком-то подвале, полиция их выслеживает, Достоевского арестовывают. От писателя требуют выдать своих товарищей, жандармы подвергают его пыткам и отправляют в Петропавловскую крепость. Жена Достоевского в отчаянии и, чтобы спасти его, добивается аудиенции у самого царя. Николай прощает ослушника, счастливая женщина с радостной вестью спешит в крепость, но писатель уже выслан в Сибирь и по дороге умирает в Шлиссельбурге. Жена Достоевского уходит в монастырь. Николай кончает самоубийством.

Возмущенный прочитанным, Достоевский берется даже за открытое письмо издателям. Вся эта история не прибавила ему симпатий к Западу.

Веве знаменит тем, что здесь построена вторая после Женевы русская православная церковь в Швейцарии. Храм расположился на улице Коммуно (rue des Communaux, 12) рядом с полотном железной дороги, спрятавшись за музеем Ениш (Jenisch). История построения церкви такова. К числу аристократических семейств из России, подолгу живших в «Трех коронах», принадлежали и граф Петр Шувалов с супругой. Во время пребывания в Веве умирает при родах их двадцатидвухлетняя дочь. Вместе с младенцем ее хоронят на местном кладбище Сен-Мартен на горе, возвышающейся над городком. Желание отца, чтобы тела дочери и внучки покоились рядом с православным храмом, приводит его к мысли построить здесь русскую церковь. Церковь была построена швейцарцем Самуэлем Кезе-Доре (Samuel Keser-Doret) в 1878 году по планам, подготовленным русским архитектором Ипполитом Антоновичем Монигетти, но община городка воспротивилась перезахоронению. Останки Варвары Орловой, урожденной Шуваловой, были перенесены сюда лишь в 1950 году. Неоднократно в Веве приезжает Чайковский, например, в 1873 году по просьбе своей сестры, Александры Ильиничны Давыдовой, он подыскивает пансион для ее дочерей: «Как только приехал и остановился в Monnet, отправился искать пансион для Саши». Из Веве композитор отправляется на прогулки по окрестностям – совершает осмотр Монтрё и Шильона. В поздние приезды он ходит в уже построенную церковь. Так, в письме Александру Чайковскому из Кларана он сообщает 7 (19) января 1879 года: «В Веве я бы очень хотел сходить в церковь. Теперь та церковь, которую ты видел незаконченной, уже освящена и там проводятся службы».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.