ЯН ЛЕОПОЛЬДОВИЧ ЛАРРИ

ЯН ЛЕОПОЛЬДОВИЧ ЛАРРИ

Родился 15 (26) февраля 1900 года в Риге.

Детство прошло под Москвой. Рано потерял родителей.

Из детского приюта сбежал. Работал мальчиком в трактире, учеником часовщика.

Малолетнего беспризорника подобрал педагог Доброхотов – фамилия о многом говорит. Он подготовил будущего писателя к экзаменам за полный курс гимназии. В годы Первой мировой войны служил в армии. После революции вернулся в Петроград. Пытался поступить в университет, но знаний не хватило, ушел бродяжничать – Красная Армия, тиф. Наконец, в Харькове Ян Ларри все же поступил на биологический факультет местного университета. Одновременно работал в газете «Молодой ленинец», выпустил две очерковых книги: «Украдена Краiна» и «Грустные и смешные истории о маленьких людях». Перебравшись обратно в Ленинград (город уже переименовали), устроился ответственным секретарем в журнале «Рабселькор», закончил университет. Одна за другой вышли книги Яна Ларри: «Окно в будущее» (1929), «Пять лет» (1929, в соавторстве с А. Лифшицем), «Как это было» (1930), «Записки конноармейца» (1931). Закончил аспирантуру Всесоюзного научно-исследовательского института рыбного хозяйства.

В 1931 году вышла фантастическая повесть «Страна счастливых».

Несомненно, это была одна из самых первых попыток нарисовать страну, в которой победил коммунизм. Мир будущего, описанный Яном Ларри, не похож на наш мир. В столовых колхозникам и рабочим подают трюфели и форель, рябчиков и омаров, общественные туалеты выполнены исключительно из золота – «как вызов старому миру», густая ветвистая пшеница раскачивает колосья весом не менее ста граммов, государство полностью покончило с преступностью и алкоголизмом. Короче, сталинский план преобразования природы и человека выполнен.

Ян Ларри явно полемизировал с гонимым в то время Евгением Замятиным.

«В памяти его… – (героя „Страны счастливых“, – Г. П.) – встали страницы старинного романа, в котором герой считал, что жизнь в социалистическом обществе будет безрадостной и серой. Слепое бешенство охватило Павла. Ему захотелось вытащить этого дикаря из гроба эпохи… Ты напоминаешь старого мещанина, – обращается Ян Ларри к автору романа «Мы», – который боится социалистического общества потому, что его бесцветная личность могла раствориться в коллективе. Он представлял наш коллектив как стадо. Но разве наш коллектив таков? Точно в бесконечной гамме каждый из нас звучит особенно… И все мы вместе соединяемся в прекрасную человеческую симфонию…» Даже влюбленная девушка в «Стране счастливых» шепчет любимому вовсе не те слова, которых мы ждем. «Представь себе Республику нашу в час рассвета… – шепчет она. – В росах стоят густые сады. Тяжко качаются на полях зерновые злаки… Реками льется молоко… Горы масла закрывают горизонт… Стада упитанного, тучного скота с сонным мычанием поднимают теплые морды к небу. Нежная розовая заря пролилась над бескрайними плантациями хлопка и риса. В мокрой зелени листвы горят апельсины». У замятинской героини язык не повернулся бы вышептать такое, да и не надо ей было ничего такого шептать: получила талончик на встречу с мужчиной, вот и все.

Коммунизм в «Стране счастливых» победил так быстро, что многие советские люди попросту не успели перестроиться, памятью своей они еще крепко связаны с прошлым, даже мнительный глава и вождь счастливого государства – Молибден (псевдоним легко прочитываемый, особенно теми, кто знал о существовании молибденовой стали). Понятно, что вдумчивого Молибдена беспокоят темпы строительства нового общества. Например, он осуждает энтузиастов полетов в космос: это может отвлечь внимание людей от дел насущных. Но ведь «будет время, – говорит один из героев повести, – когда человечество встанет плечом к плечу и покроет планету сплошной толпой… Земля ограничена возможностями… Выход – в колонизации планет… Десять, двести, триста лет… В конце концов ясно одно: дни великого переселения придут». Герой сам готов хоть сейчас отправиться в космос, правда, под давлением Молибдена суровый Совет ста все-таки оставляет нужного стране человека на Земле. «Вы правы, товарищи, – соглашается герой. – Я остаюсь. Но передайте Молибдену… этому человеку, оставленному у нас старой эпохой: мы другие… Он плохо знает нас».

Намек на вождя поняли.

Книгу изъяли из библиотек.

Пришлось вернуться в НИИ рыбного хозяйства.

Время от времени Ян Ларри печатал в газетах и в журналах статьи и фельетоны, но фантастических книг не писал, в издательствах не появлялся, пока не подвернулся поистине счастливый случай. Однажды к известному биологу Л. С. Бергу (кстати, создателю антидарвиновской эволюционной теории – номогенеза), обратился Самуил Яковлевич Маршак с предложением написать что-нибудь такое про советскую науку. Например, занимательную книжку, из которой дети узнали бы много нового о мире насекомых.

Л. С. Берг переадресовал просьбу своему молодому сотруднику.

В короткое время Ян Ларри написал фантастическую повесть для детей «Необыкновенные приключения Карика и Вали», в которой профессор-биолог Иван Гермогенович Енотов изобрел снадобье, способное все предметы быстро и значительно уменьшать в размерах. Он, Карик и Валя тоже превратились в крошечных существ. Это позволило им путешествовать в необыкновенном мире непомерно разросшихся насекомых и растений.

Привлекательный поворот темы.

Но критика и в этом усмотрела идеологические происки.

«Неправильно принижать человека до маленького насекомого, – писал один из внутренних рецензентов. – Так вольно или невольно мы показываем человека не как властелина природы, а как беспомощное существо. Говоря с маленькими школьниками о природе, мы должны внушать им мысль о возможном воздействии на природу в нужном нам направлении».

В те годы, вспоминал позже Ян Ларри, «…вокруг детской книги лихо канканировали компрачикосы детских душ – педагоги, „марксистские ханжи“ и другие разновидности душителей всего живого… Фантастику и сказки выжигали каленым железом… Мои рукописи так редактировали, что я и сам не узнавал собственных произведений, ибо кроме редакторов книги, деятельное участие в исправлении „опусов“ принимали все, у кого было свободное время, начиная от редактора издательства и кончая работниками бухгалтерии… вымарывая из рукописи целые главы, вписывая целые абзацы, изменяя по своему вкусу сюжет, характеры героев… Все, что редакторы „улучшали“, выглядело настолько убого, что теперь мне стыдно считаться автором тех книжек».

В результате рукопись надолго застряла в редакции.

За помощью писатель обратился к С. Я. Маршаку. В конце концов, это он был инициатором написания такой книжки. Маршак незамедлительно ответил: «Повесть я читал. Ее можно печатать, ничего не изменяя». Только после этого «Необыкновенные приключения Карика и Вали» увидели свет, – сперва в журнале «Костер», затем в Детиздате отдельной книжкой. И в течение ряда лет эта книжка выдержала множество переизданий. И рецензенты хвалили ее и указывали на ее занимательность.

Но живая жизнь занимательнее любой истории.

В декабре 1940 года И. В. Сталин получил странное письмо.

«Дорогой Иосиф Виссарионович! – писал неизвестный корреспондент, укрывшийся под псевдонимом Кулиджары. – Каждый великий человек велик по-своему. После одного остаются великие дела, после другого – веселые исторические анекдоты. Один известен тем, что имел тысячи любовниц, другой – необыкновенных Буцефалов, третий – замечательных шутов. Словом, нет такого великого, который не вставал бы в памяти, не окруженный какими-нибудь историческими спутниками: людьми, животными, вещами. Но ни у одной исторической личности не было еще своего писателя. Такого писателя, который писал бы только для одного великого человека. Впрочем, и в истории литературы не найти таких писателей, у которых был бы один-единственный читатель…»

«Я беру перо в руки, – сообщал Сталину загадочный Кулиджары, – чтобы восполнить этот пробел. Я буду писать только для Вас, не требуя для себя ни орденов, ни гонорара, ни почестей, ни славы. Возможно, что мои литературные способности не встретят Вашего одобрения, но за это, надеюсь, Вы не осудите меня, как не осуждают людей за рыжий цвет волос или за выщербленные зубы. Отсутствие талантливости я постараюсь заменить усердием, добросовестным отношением к принятым на себя обязательствам…

Дабы не утомить Вас и не нанести Вам травматического повреждения обилием скучных страниц, я решил посылать свою первую повесть коротенькими главами, твердо памятуя, что скука, как и яд, в небольших дозах не только не угрожает здоровью, но, как правило, даже закаляет людей…

Вы никогда не узнаете моего настоящего имени, – заканчивал автор письма. – Но я хотел бы, чтобы Вы знали, что есть в Ленинграде один чудак, который своеобразно проводит часы своего досуга – создает литературное произведение для единственного человека, и этот чудак, не придумав ни одного путного псевдонима, решил подписываться Кулиджары. В солнечной Грузии, существование которой оправдано тем, что эта страна дала нам Сталина, слово Кулиджары, пожалуй, можно встретить, и, возможно, Вы знаете значение его…»

К письму была приложена рукопись фантастической повести «Небесный гость».

В одно прекрасное утро над Парголовом показалась высоко в атмосфере огненная полоса. Дачники приняли ее за метеорит. Но сосед автора повести – некто Пулякин, чье «неподражаемое искусство лаять по-собачьи было в свое время отмечено высокой правительственной наградой – орденом Красной Звезды», к крайнему своему удивлению нашел в яме, образовавшейся при падении небесного гостя, огромный цилиндр – метров пять в диаметре. «Утро было ясное, теплое, тихое. Слабый ветерок едва колебал верхушки сосен. Птицы еще не проснулись или были уже уничтожены. Во всяком случае ничто не мешало Пулякину внимательно и добросовестно осмотреть сферический экипаж и прийти к заключению, с которым он помчался ко мне, теряя на бегу кульки, кулечки, мешки, сумки и сумочки, самые, так сказать, необходимые предметы вооружения нормального советского гражданина – потребителя сыпучих товаров, отпускаемых магазинами лишь в тару покупателей…» С «…быстротой людей, покидающих дома отдыха вследствие сугубой диеты» любопытные кинулись к месту приземления «межпланетного трамвая». Там собралась огромная толпа. «Какой-то воспитанный гражданин уговаривал всех встать в очередь и организованно ожидать дальнейшего разворота событий. Но граждане попались несознательные, а поэтому воспитанный человек махнул рукой и сам принялся вести себя неорганизованно. Вдруг кто-то крикнул: „Капусту дают!“ Любопытных тотчас же как будто ветром сдуло».

И зря, потому что «…верхняя часть цилиндра начала вращаться. Показались блестящие нарезы винта. Послышался приглушенный шум, как будто не то входил, не то выходил воздух с довольно сильным свистом. Наконец верхний конус цилиндра качнулся и с грохотом упал на землю. За края цилиндра изнутри вцепились человеческие руки, и над цилиндром всплыла, качнувшись, голова человека. Смертельная бледность покрывала его лицо. Он тяжело дышал. Глаза его были закрыты».

Так появился на Земле первый небесный гость – марсианин.

Оказывается, на Марсе все прекрасно говорят по-русски, а советское государство на красной планете существует уже 117 лет. Жизнь там успела наладиться, войти в нужный правильный ритм. Жизнь там интересная. Может, поэтому земные газеты марсианину совершенно не понравились. «Читал, читал, но так ничего и не мог понять. Чем вы живете? Какие проблемы волнуют вас? Судя по вашим газетам, вы только и занимаетесь тем, что выступаете с яркими, содержательными речами на собраниях да отмечаете разные исторические даты и справляете юбилеи. А разве ваше настоящее так уж отвратительно, что вы ничего не пишете о нем? И почему никто из вас не смотрит в будущее? Неужели оно такое мрачное, что вы боитесь заглянуть в него?»

Интересно, с каким чувством читал вождь всех времен и народов страницы этого необыкновенного, посвященного ему сочинения?

«Молодежь у нас воспитывают комсомольцы». – «Они педагоги, надеюсь?» – «Напрасно надеетесь. Они не только не имеют никакого представления об этой науке, но некоторые из них вообще не слишком даже сильны в грамоте». – «Но что это за организация?» – «Это нечто вроде рудиментарного органа советской власти. Память о тех далеких временах, когда у нас были комитеты бедноты, женотделы и совсем не было государственной системы воспитания детей. Ну, а раз сохранилась эта древняя организация – так надо же поручить ей какую-нибудь работу». – «А не ведет ли этот комсомол политического воспитания детей?» – «Вот, вот, – обрадовался я, – именно политического. Они собирают детей 10–12 лет и „прорабатывают“ с ними доклады вождей, „знакомят“ с Марксом: „затрагивают“ вопросы диалектического развития общества». – «А не обидятся ли комсомольцы, если упразднят их организацию?» – Я даже захохотал: «Вы действительно упали с Марса!» – «Но живете ли вы лучше, чем живут в капиталистических странах?» – «Наша жизнь, – гордо ответил автор, – настоящая осмысленная жизнь человека-творца. И если бы не бедность – мы жили бы как боги».

Текст для тех лет невероятный!

Иосиф Виссарионович был, наверное, в восторге.

«На другой день я сказал марсианину: „Вы хотели знать причины нашей бедности? Прочтите!“ – И протянул ему газету. – Марсианин прочитал громко: „На Васильевском острове находится артель „Объединенный химик“. Она имеет всего один краскотерочный цех, в котором занято лишь 18 рабочих. На 18 производственных рабочих с месячным фондом зарплаты в 4,5 тысячи рублей артель имеет: 33 служащих, зарплата которых составляет 20,8 тысячи рублей, 22 человека обслуживающего персонала и 10 человек пожарно-сторожевой охраны…“

«Пришли ко мне в гости на чашку чая художник, инженер, журналист, режиссер и композитор, – читаем мы дальше. – Я познакомил всех с марсианином. Он сказал: „Я – человек новый на Земле, а поэтому мои вопросы вам могут показаться странными. Однако я очень просил бы вас, товарищи, помочь мне разобраться в вашей жизни“. – „Пожалуйста, – сказал очень вежливо старый профессор, – спрашивайте, а мы ответим вам так откровенно, как говорят теперь в нашей стране люди только наедине с собой, отвечая на вопросы своей совести“. – „Вот как? – изумился марсианин. – Значит, в вашей стране люди лгут друг другу?“ – „О, нет, – вмешался в разговор инженер, – просто профессор не совсем точно, пожалуй, изложил свою мысль. Он хотел, очевидно, сказать, что в нашей стране вообще не любят откровенничать.“ – „Но если не говорят откровенно, значит, лгут?“ – „Да нет, – снисходительно улыбнулся профессор, – не лгут, а просто молчат… Это хитрый враг избрал себе сейчас другую тактику. Он говорит. Он изо всех сил лезет, чтобы доказать, что у нас все благополучно и что для беспокойств нет никаких оснований. Враг прибегает сейчас к новой форме пропаганды. И надо признать, что враги советской власти гораздо подвижнее и изобретательнее, чем наши агитаторы. Стоя в очередях, они кричат провоцирующим фальцетом о том, что все мы должны быть благодарны партии за то, что она создала нам счастливую и радостную жизнь. Помню одно дождливое утро. Я стоял в очереди. Руки и ноги мои окоченели. И вдруг мимо очереди идут два потрепанных гражданина. Поравнявшись с нами, они запели известную песенку с куплетами: „Спасибо великому Сталину за нашу счастливую жизнь“. Вы представляете, какой это имело „успех“ у продрогших людей! Нет, дорогой товарищ марсианин, враги сейчас не молчат, а кричат, и кричат громче всех. Враги советской власти прекрасно знают, что говорить о жертвах – это значит успокоить народ, а кричать о необходимости благодарить партию – значит, издеваться над народом, плевать на него самого, оплевывать и ту жертву, которую народ приносит сейчас“. – „В вашей стране много врагов?“ – спросил марсианин. – „Не думаю, – ответил инженер, – я скорее склонен думать, что профессор преувеличивает. По-моему, настоящих врагов совсем нет, но вот недовольных очень много. Это верно. Также верно и то, что количество их увеличивается, растет, как снежный ком, приведенный в движение. Недовольны все, кто получает триста-четыреста рублей в месяц, потому что на эту сумму невозможно прожить. Недовольны и те, кто получает очень много, потому что они не могут приобрести себе то, что им хотелось бы. Но, конечно, я не ошибусь, если скажу, что всякий человек, получающий меньше трехсот рублей, уже не является большим другом советской власти. Спросите человека, сколько он получает, и если он скажет „двести“ – можете говорить при нем все что угодно про советскую власть“. – „Но, может быть, – сказал марсианин, – труд этих людей и стоит не больше этих денег?“ – „Не больше? – усмехнулся инженер. – Труд многих людей, получающих даже пятьсот рублей, не стоит двух копеек. Они не только не отрабатывают этих денег, но нужно бы с них самих получать за то, что они сидят в теплых и чистых помещениях“ – „Но тогда они не могут обижаться ни на кого!“ – сказал марсианин. – „Вам непонятна психология людей Земли, – сказал инженер. – Дело в том, что каждый из нас, выполняя даже самую незначительную работу, проникается сознанием важности порученного ему дела, а поэтому претендует на приличное вознаграждение…“

«Вы правы, – поддержал профессор, – я получаю 500 рублей, то есть примерно столько же получает трамвайный вагоновожатый. Это, конечно, очень оскорбительная ставка. Не забудьте, товарищи, что ведь я профессор и что мне надо покупать книги, журналы, выписывать газеты. Ведь не могу же я быть менее культурным, чем мои ученики. И вот мне приходится со всей семьей работать для того, чтобы сохранить профессорский престиж. Я сам неплохой токарь; через подставных лиц я беру на дом заказы от артелей. Моя жена преподает детям иностранные языки и музыку, превратив нашу квартиру в школу. Моя дочь ведет домашнее хозяйство и раскрашивает вазы. Все вместе мы зарабатываем около шести тысяч в месяц. Но никого из нас не радуют эти деньги». – «Почему?» – спросил марсианин. – «Просто потому, что большевики ненавидят интеллигенцию. Ненавидят какой-то особенной, звериной ненавистью». – «Ну, – вмешался я, – вот уж это вы напрасно, дорогой профессор. Правда, недавно так оно и было. Но ведь потом была проведена даже целая кампания. Я помню выступления отдельных товарищей, которые разъясняли, что ненавидеть интеллигенцию нехорошо». – «Ну и что же? – усмехнулся профессор. – А что изменилось с тех пор? Было вынесено решение: считать интеллигенцию полезной общественной прослойкой. И на этом все кончилось. Большинство же институтов, университетов и научных учреждений возглавляют люди, не имеющие никакого представления о науке…»

«У советской интеллигенции, – продолжил профессор, – конечно, есть свои запросы, естественное для всей интеллигенции мира стремление к знаниям, к наблюдениям, к познанию окружающего мира. Что же делает или что сделала партия для удовлетворения этой потребности? А ровным счетом ничего. Мы даже не имеем газет. Ведь нельзя же считать газетами то, что выпускается в Ленинграде. Это скорее всего – листки для первого года обучения политграмоте, это скорее всего перечень мнений отдельных ленинградских товарищей о тех или иных событиях. Сами же события покрыты мраком неизвестности. Большевики упразднили литературу и искусство, заменив то и другое мемуарами да так называемым „отображением“. Ничего более безыдейного нельзя, кажется, встретить на протяжении всего существования искусства и литературы. Ни одной свежей мысли, ни одного нового слова не обнаружите вы ни в театре, ни в литературе. Я думаю, что во времена Иоанна Первопечатника выходило книг больше, чем сейчас. Я не говорю о партийной литературе, которую выбрасывают ежедневно в миллионах экземпляров. Но ведь насильно читать нельзя заставить, поэтому все эти выстрелы оказываются холостыми». – «Видите ли, – сказал я, – книг и журналов в нашей стране выходит мало, потому что нет бумаги». – «Что вы говорите глупости, – рассердился профессор. – Как это нет бумаги? У нас посуду и ведра делают из бумаги. У нас бумагу просто не знают, куда девать. Вон даже додумались до того, что стали печатать плакаты и развешивать всюду, а на плакатах мудрые правила: „Когда уходишь – туши свет“. „Мой руки перед едой!“ „Вытирай нос. Застегивай брюки. Посещай уборную“. Черт знает что…»

«А я скажу вам так, товарищи, – вмешался колхозник, – сверху когда глядишь, так многих мелочей не замечаешь, и оттого все кажется тебе таким прелестным, что душа твоя просто пляшет и радуется. Помню, гляжу я как-то с горы вниз, в долину к нам. Вид у нас сверху удивительно веселый. Речка наша, прозванная Вонючей, извивается, ну как будто на картинке. Колхозная деревня так и просится на полотно художника. И ни грязи-то, ни пыли, ни мусора, ни щебня – ничего этого за дальностью расстоянья никак невозможно заметить невооруженным глазом. То же и у нас в колхозах. Сверху оно, может, и в самом деле похоже на райскую долину, но внизу и вчера и сегодня пахнет еще адовой гарью. И вот у нас сейчас есть полный разброд мыслей в деревне. Спросить бы у кого. Но как спросить? Арестуют! Сошлют! Скажут, кулак или еще чего-нибудь. Не дай Бог злому татарину повидать того, что мы уже видели. Ну, так и говорю: многое узнать бы хотелось и боязно спросить. Вот мы и обсуждаем в деревнях свои дела между собой потихоньку… А главное, мы хотим, чтобы над нами был закон какой-нибудь… А то какие это законы, когда ты не успеешь еще его прочитать, а тут, говорят, ему и отмена уже пришла. За что у нас в деревне больше всего не уважают большевиков? А за то, что у них на неделе семь пятниц…»

«Что же, – сказал инженер, – пожалуй, и для нас, людей города, нужны устойчивые, крепкие законы. И у нас бывают недоразумения из-за слишком частой смены законов, установлений, постановлений, положений и прочее и прочее. Товарищ прав. Закон должен быть рассчитан на продолжительное действие. Менять законы как перчатки не годится хотя бы потому, что это ведет к подрыву авторитета законодательных учреждений». – «И опять же, – сказал колхозник, – если ты выпустил закон – так будь добр уважай его сам. А то законов (хороших, скажу, законов) у нас много, а какой толк от этого? Уж лучше бы совсем не выпускали хороших законов». – «Прав! Прав он! – вскричал профессор. – Именно то же самое говорят и в нашей среде. Взять хотя бы, к примеру, самый замечательный, самый человеческий свод законов – нашу новую конституцию. Ну зачем, спрашивается, ее обнародовали? Ведь многое сейчас из этой конституции является источником недовольства, многое вызывает муки Тантала. Как это ни печально, а конституция превратилась в тот красный плащ, которым матадор дразнит быка». – «А самое забавное, – сказал молчавший до этого литератор, – это то, что все, даже самые опасные в кавычках статьи новой конституции легко можно превратить в действующие статьи закона. Вот, например, свобода печати. У нас свобода эта осуществляется с помощью предварительной цензуры. То есть никакой по существу свободы нам не дано» – «Однако, – сказал колхозник, – меня, так сказать, разные там свободы печати очень мало интересуют. И поскольку я тороплюсь, я прошу выслушать меня. Я сейчас закруглюсь. Не задержу вашего внимания. Ну, значит, так: про закон я сказал кое-что. Теперь хочу про другое сказать. Про интерес к работе. Я уже говорил, что все у нас недовольны. Не подумайте, однако, что мечтаем мы о возврате к старому, единоличному хозяйству. Нет. Туда нас не тянет. Но вот о чем задумайтесь. Мы-то кто? Хозяева мы! Собиратели добра! На том построено все нутро наше. И сам, бывало, один работаешь, и с большой семьей, а все равно смотришь на хозяйство как на свое. Мы, и артельно работая, хотели бы рассматривать все хозяйство как свое собственное». – «Ну и рассматривайте, – сказал профессор, – кто же вам мешает?» – «Эх, товарищ – ученый человек, – махнул рукой колхозник, – как же можно у нас глядеть на свое хозяйство по-хозяйски, когда тебя десять раз в день ставят к порогу, вроде батрака. Пожили бы годик в деревне – так увидели, сколько развелось над нами начальников. Ей-богу, шею не успеваешь поворачивать да подставлять. Один не успеет тюкнуть, а глядишь, и другой уже тянется. Дай-ка, говорит, и я попробую». – Профессор поморщился и сказал: – «Ну, а если снять с вас эту мелочную опеку, а вы перестанете выполнять планы, да и вообще черт знает что натворите?» – «Напрасно так думаете, – обиделся колхозник. – Пусть нам хоть на один год руки развяжут. Пусть дадут нам возможность развернуться – и государству была бы от этого польза, и нам бы не пыльно зажилось».

Сталин получил несколько таких писем-глав.

Напрасно автор надеялся на свою недосягаемость.

К весне загадочный корреспондент был вычислен, а 13 апреля 1941 года арестован.

В постановлении на арест указывалось: «Ларри Я. Л. является автором анонимной повести контрреволюционного содержания под названием „Небесный гость“, которую пересылал отдельными главами в адрес ЦК ВКП(б) на имя товарища Сталина. С 17 декабря 1940 года по настоящее время переслал в указанный адрес 7 глав еще незаконченной своей контрреволюционной повести, в которой с контрреволюционных троцкистских позиций критикует мероприятия ВКП(б) и Советского правительства».

5 июля 1941 года Судебная Коллегия по уголовным делам Ленинградского городского суда приговорила писателя Яна Леопольдовича Ларри к лишению свободы сроком на 10 лет с последующим поражением в правах сроком на 5 лет – за антисоветскую агитацию и пропаганду. Рукописи, изымаемые при аресте, часто уничтожались, пропадали, но «Небесному гостю» повезло: он уцелел и полвека спустя был передан из архива НКВД в Союз писателей, даже увидел свет.

Пятнадцать лет лагерей не убили писателя.

Ян Ларри вышел на свободу, даже вернулся к литературному труду.

Постановлением Судебной Коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 21 августа 1956 года приговор Ленинградского городского суда в отношении Я. Л. Ларри был отменен, само дело прекращено «за отсутствием состава преступления».

В 1961 году у Яна Ларри вышли книжки: «Записки школьницы» и «Удивительные приключения Кука и Кукки», а последней прижизненной публикацией писателя стала сказочная история «Храбрый Тилли: Записки щенка, написанные хвостом», опубликованная в 1970 году в «Мурзилке».

Умер 18 марта 1977 года в Ленинграде.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.