Квартиры, комнаты, каморки

Квартиры, комнаты, каморки

Пойди в гостиную иль в сад,

Иль на свиданье в парк густой,

Теперь повсюду говорят

Лишь о квартире городской.

«Искры», 1901 г.

В августе, в преддверии окончания дачного сезона, у москвичей наступала пора поиска квартир. Обывателями овладевала навязчивая идея найти сравнительно недорогое, но удобное жилье. Под ним представители так называемого среднего класса подразумевали сухую и теплую квартиру с числом комнат, достаточным для устройства гостиной, столовой, спальни, детской, кабинета главы семейства (комнатушки для прислуги, само собой, числились отдельно).

– Вы уже нашли квартиру? – едва поздоровавшись, интересовались друг у друга знакомые при встречах.

Счастливчики, успевшие обзавестись пристанищем, спешили похвастаться успехом. Неудачники жаловались на горькую судьбу и торопливо прощались, чтобы продолжить поиски. Их мытарства из года в год служили литераторам дежурной темой для фельетонов и юмористических рассказов. В 1914 году литератор М. Любимов так описал (в несколько утрированной форме) попытки москвичей снять подходящую квартиру:

«Они мечутся по городу, как нераскаянные грешники, повинные во всех смертных грехах. Их легко отличить в суетливой городской толпе по бледным изнуренным лицам и безумным глазам, в которых светятся ненависть, отчаяние и мрачная решительность безнадежно погибающего человека.

Они бегают по улицам зигзагами. С правой стороны на левую, опять на правую, опять на левую. Попадают под извозчиков, опрокидывают лотки с яблоками, гибнут под автомобилями, сокрушают невинных младенцев, проваливаются в какие-то люки, но ничто не может остановить их в стремительном беге, особенно, когда впереди виднеется красный билетик, криво прилепленный около подъезда.

Обреченный останавливается перед билетиком и шепчет запекшимися губами:

– Какой этаж – седьмой. Электрическое освещение – нет. Ванная – нет. Подъемная машина – нет. Водопровод – нет. Число комнат – ¹/₂. Цена – миллион. Обязательно по условию.

Обреченный поднимает глаза к небу и начинает соображать:

– Миллион? Жалованье – 1200. Жена шитьем заработает 300—500. Сын уроками выколотит рублей 200. Итого 1700. Не хватает до миллиона. Разве еще вечерние занятия взять...

В это время показывается швейцар и равнодушно срывает билетик.

– Ты что делаешь?! Что ты делаешь, мерзавец?! – кричит обреченный отчаянным голосом. – Я найму квартиру. Понимаешь, я нанимаю!

Швейцар окидывает обреченного презрительным взглядом и холодно роняет:

– Сдана.

Бедняга несколько минут стоит в столбняке и затем бросается дальше. По дороге забегает к Филиппову, опускается в изнеможении у первого попавшегося столика и приказывает лакею:

– Три комнаты с кухней.

Ему подают стакан чаю и бутерброд с ветчиной. Второпях он энергично жует окурок папиросы и старательно пытается сунуть бутерброд в спичечницу, но в это время взгляд его падает на какой-то красный плакат, висящий на стене. Обреченный срывается с места, выбивает из рук подвернувшегося официанта поднос с кофейником и, добежав до заманчивого плаката, узнает, что нарзан – лучший столовый напиток.

Шатаясь, несчастный идет к выходу. У дверей его догоняет лакей и просит, во-первых, заплатить за чай, а во-вторых, вынуть из бокового кармана пальто стакан. Он покорно платит, возвращает стакан и дает в придачу кусок свежепросоленного огурца, неизвестно каким образом тоже очутившегося в кармане.

Публика смотрит на него с сочувствием. Два сердобольных господина обмениваются мнениями.

– Готов.

– Еще денек продержится.

– Едва ли.

– Жалко беднягу».

Читатель, видимо, уже догадался, что «красный билетик» – объявление о сдаче квартиры, которое домовладелец вывешивал возле подъезда или ворот дома. О наличии свободной комнаты извещали объявления зеленого цвета. Такой порядок, установленный в 1908 году градоначальником Адриановым, помогал «обреченным» экономить силы – до введения столь полезного новшества им приходилось бросаться к каждой бумажке, белевшей на заветном месте. Что же до сути этих «хождений по мукам», то она объяснялась просто: 100 лет назад найти в Москве подходящую квартиру было крайне сложно.

В область преданий отошли рассказы старожилов о том, как москвичи в 70—80-е годы XIX века «...в начале августа обыкновенно ездили каждый день с дачи в город, чтобы найти себе помещение, что в то время не составляло особого труда, потому что билетики о сдаче квартир можно было увидеть на любой улице или в любом переулке, поблизости от места службы съемщика квартиры»[103]. Однако уже с середины 90-х печально зазвучали слова: «Совсем квартир нету в Москве»[104].

Исключением, судя по сообщению газеты «Русское слово», был только 1900 год: «В июне и июле домовладельцы просто в ужас приводили редких в эти месяцы нанимателей квартир, заламывая безумные цены и все угрожая им: „вот погодите, придет август – не то еще заломим“. Но вот и август перевалил за половину, началось великое переселение дачников в город, и тем не менее чуть ли не все дома продолжают пестреть билетиками: „отдаются квартиры внаем“. Этот неожиданный реприманд, видимо, произвел на домохозяев сильное впечатление; зародилось опасение, как бы значительное число билетиков не осталось на всю зиму, как это было в прошлом году в Петербурге; домохозяева сделались уступчивее, сговорчивее и уже не с такой уверенностью высчитывают доходы от повышения цен на квартиры по случаю устройства канализации, необходимости покрыть результаты неосторожных увлечений и т.д.

– Экая оказия! – сокрушался на днях один очень крупный домовладелец, обладатель нескольких домов с двумястами квартирами. – Решил я накинуть на жильцов по случаю канализации; этак немного накинуть – рубликов по пяти в месяц на средние квартиры, в 500—700 рублей. Тысчонок девять лишних уже считал в кармане и – что же вы думаете?! Почти все жильцы ушли. Тут же почти рядом с моими домами наняли квартиры, и много дешевле, чем у меня.

– Эх! – вздохнул он из глубины своего алчного сердца. – Придется, кажется, не набавлять, а сбавлять в цене с квартиры».

Однако спустя десять лет корреспондент «Голоса Москвы», освещая жилищный кризис, констатировал: «Не ищите. Квартир больше нет! Эта фраза по отношению к москвичам вовсе не звучала бы неуместной шуткой. Свободных квартир по цене, приемлемой человеком среднего достатка, действительно нет в Москве. И нет уже не первый год».

Обратите внимание на замечание журналиста об отсутствии квартир для людей «среднего достатка». Оно связано с тем, что в так называемых доходных домах, строившихся в то время, квартиры были большими и дорогими. Это позволяло домовладельцам при минимуме хлопот получать огромные прибыли. Выражение «барская квартира» в газетных объявлениях о сдаче жилья означало, что цена его значительно выше средней. Вот только не находилось достаточного количества желающих вселиться в роскошные апартаменты – проведенная в 1907 году жилищная перепись показала, что в Москве пустовало 7% квартир.

Конечно, люди со средствами могли решить жилищный вопрос в любое время и без особых мучений. Им не приходилось рыскать по городу, а достаточно было подать в газеты объявления вроде: «Нужна барская квартира, дом-особняк. Не менее 12 комнат, 4 комнаты для прислуги, помещение для гаража, квартиру для шофера, прачечную. Желательно красивый вестибюль и, по возможности, с голландским отоплением. Сдать квартиру не позднее 1-го июня. На удобный дом аренда может быть многолетняя».

Однако основная часть москвичей по устойчивой традиции были сезонными квартирантами. Для них «страда» начиналась именно в августе, а стоимость аренды имела решающее значение. Городская управа, проведя в 1910 году анкетирование своих работников, выяснила, что служащие с жалованьем около 1300 руб. в год вынуждены отдавать за квартиру почти половину заработка. Вдобавок им приходилось ежегодно менять место жительства, поскольку домовладельцы постоянно повышали плату. О динамике роста квартплаты поведал в том же году «Голос Москвы»:

«Квартиры, стоившие пять-шесть лет назад 50 рублей в месяц, теперь нельзя снять меньше 80—100 руб. Сравнительно недавние цены на квартиры из двух небольших комнат с кухней рублей в 30 в месяц – теперь уже не существуют. Теперь это стоимость чердачного помещения или двух комнат без кухни на фабричной окраине.

Не преувеличивая, можно сказать, что процентов 50 или 60 – это типичная для Москвы разница в смысле повышения квартиры всякого рода, сравнительно с расценкой 1904—1905 гг.»

В той же публикации была отмечена еще одна особенность жилых помещений: «Все сараи и амбары, даже конюшни переделаны на квартиры и даже „хорошо отделаны“, но в них жить нельзя. Но только такие квартиры и сдаются, а сколько-нибудь порядочные переходят из рук в руки по наследству или знакомству». Понятно, что бывший сарай, превращенный в жилье, при всем желании не может иметь свойств настоящего дома. Чаще всего москвичи жаловались на сырость и холод в квартирах. Поскольку эти недостатки проявлялись с наступлением холодов, во время найма будущим квартирантам приходилось полагаться на заверения домовладельца.

В начале XX века качество квартиры определялось прочностью здания, удобной планировкой (длинные анфилады комнат старых дворянских особняков не пользовались спросом) и наличием таких достижений цивилизации, как водопровод и канализация. Дома, которые владельцы не спешили приспособить к требованиям современности, становились объектом критики газетных фельетонистов.

«На днях мне пришлось быть в д. Афремова на Долгоруковской улице, – писал один из них в популярной газете „Русское слово“. – Вот домик-то, могу сказать! Построен по утвержденному плану, конечно, 3-этажный, во дворе, квартир дешевле 50 рублей в месяц нет, и в квартиры ход один: он и парадный, он и для помоев. Просто, удобно для кухарки и по утвержденному плану. На парадной лестнице запах, разумеется, но ведь запах не обозначается на представляемом в управу плане какими-либо архитектурными линиями, а утвердителям плана сообразить это не было времени. Подземной канализации в доме еще нет, а наружная действует превосходно, к улице двором склон даже приспособлен для этого.

Там же недалеко, в Тихвинском переулке, есть еще дом некоего г. Левкиевского; этот деревянный, впрочем, но тоже с канализацией, как у Афремова. Домику этому весной еще год будет, а стены расползлись уже, и почти все печи дали трещины. Бедные жильцы мерзнут, от дыма задыхаются, а домовладельцу и дела нет; он только ходит по квартирам да уговаривает не выдавать его, что он 27 рублей в месяц берет».

В незавидном положении оказывались обитатели домов, грозивших обрушением. По распоряжению властей им приходилось спешно покидать обжитое жилье, а на поиски подходящей квартиры времени почти не отводилось. В 1910 году такое случилось с квартирантами дома на Пречистенке, принадлежавшего домовладельческому строительному обществу. Они заметили глубокие трещины в стенах, а полиция, прибывшая по вызову, вдобавок обнаружила провис потолков и разрушение стены брандмауэра. Тут же с жильцов была взята подписка о немедленном выезде, а дом приговорен к сносу в семидневный срок. Хорошо, что это случилось в июле, когда еще не начался квартирный дефицит.

Что касается оборудования домовладений водопроводом и канализацией, то особенно интенсивно это происходило в первые годы двадцатого столетия. В 1903 году городской голова счел необходимым специально обратиться к москвичам с просьбой «примириться с временными неудобствами», поскольку для прокладки подземных коммуникаций и трамвайных путей было одновременно разрыто множество улиц. Стоит отметить, что до 1917 года к канализации удалось подсоединить лишь половину домовладений и только в центральной части города[105]. Там, куда она не успела дойти, жители по– прежнему обходились простыми устройствами: помойными и выгребными ямами, земляными и пудр-клозетами[106].

Интересно, что оснащение домов «удобствами» сопровождалось разбирательствами в судах множества споров между домовладельцами и квартирантами. Опасаясь повышения платы, жильцы просто отказывались впускать в квартиры рабочих-водопроводчиков. Так, домовладелец Стахеев дважды судился с квартирантом, зубным врачом Барсом, утверждавшим, что канализация в контракте не обозначена, поэтому и проводить ее нельзя. Только по приговору мирового судьи Стахееву удалось произвести необходимые работы.

Пользование городской канализацией регламентировали особые правила, согласно которым, в частности, «безусловно воспрещалось ...отводить в городскую канализацию всякие жидкости и воды конденсационные и из холодильников, грунтовые воды, атмосферные осадки (дождевые и снеговые воды)», а также «жидкости и воды, содержащие свыше 5% кислот или щелочей или имеющие температуру свыше 40 °С». Частные собственники, присоединившие свои дома к канализации, оплачивали особый сбор. Его размер ежегодно при утверждении бюджета устанавливался Городской думой в процентах от чистого дохода с недвижимого имущества. Платить приходилось вперед, но допускалась рассрочка по третям года (1 января, 1 мая, 1 сентября).

Чтобы москвичи правильно обращались с домашней канализационной системой, Городская дума дополнительно внесла в «Обязательные постановления» целый ряд новых разделов: «Правила пользования спускной решеткой, устроенной в полу», «Правила пользования ванной и умывальником, присоединенными к канализации», «Правила пользования кухонными и иными раковинами», «Правила пользования ватерклозетом и писсуаром».

Последние, например, запрещали «...пускать через ватерклозеты тряпки, сор, золу, землю, песок, мочалу, щепки, кухонные хозяйственные отбросы, обломки посуды, очистки овощей и тому подобные предметы». Кроме того, они предписывали квартирантам немедленно сообщать домовладельцу «...о всех замеченных неисправностях, как то: о застое воды в ватерклозете и писсуаре или медленном ее удалении, о распространяющемся из ватерклозета или писсуара зловонии, о порче водопроводных кранов, клозетных и писсуарных чаш, о неправильных действиях механических приспособлений, позывных ручек и пр.».

Пока канализация была в новинку, каждое связанное с ней происшествие находило отражение к городской хронике. Так, в мае 1901 года «Московские ведомости» сообщили: «Утром на Солянке произошел засор канализации, и нечистоты стали заливать жилые и нежилые помещения владений торгового дома Расторгуева. Прочистить трубы не удалось; нечистоты перекачивали насосом в другой уличный колодец». Выясняя причины сбоев в работе канализации, газеты писали, что в большинстве случаев они происходят по вине обывателей. Несмотря на запреты, в трубах оказывался всякий сор, который москвичи пытались сплавить через канализационную систему. Однажды, ко всеобщему удивлению, рабочие извлекли из нее нагрудную цепь мирового судьи.

Пользование водопроводом также регламентировалось целой системой правил. Одним из них, принятым в 1896 году, предписывалось отпускать воду в частные владения только через водомеры. Эти приборы в зависимости от размеров стоили от 36 до 443 рублей, а такса за пользование, включая ремонт, доходила до 6 рублей в год. Самыми популярными были водомеры диаметром 20 мм (1 р. 05 к./год) и 30 мм (1 р. 50 к./год). Модели системы Фраже при работе издавали такой громкий стук, что их приходилось устанавливать за пределами дома в специальных колодцах. Бесшумные водомеры фирм Сименс-Гальске и Мейнеке помещали прямо в подвалы.

Плату за воду Городская дума установила в размере 12 коп. за 100 ведер. В расчете на прибыли от пользования водопроводом частными владельцами (только проведение его в дом стоило как минимум 112 руб.) «отцы города» разрешили воду из фонтанов набирать бесплатно. Однако вскоре выяснилось, что в течение года водовозы брали 700 000 ведер и продавали обывателям живительную влагу дороже городской таксы более чем в четыре раза. Кроме того, от жителей, ходивших к фонтанам с ведрами, постоянно поступали жалобы на водовозов: они ставили свои бочки так, что людям невозможно было подойти к кранам.

Чтобы навести порядок в этом деле, по распоряжению Городской думы фонтаны стали разбирать, а на их месте устанавливать водоразборные будки. Для пользования ими водовозы покупали в Управе специальные марки – одна, стоимостью 5 коп., давала право наполнить 40-ведерную бочку. Жители, подходившие со своими ведрами, пользовались бесплатным краном.

В начале XX века развитие водопроводной сети привело к тому, что Москва стала испытывать постоянные перебои с поступлением воды. Сообщения об этом стали настолько привычными, что на страницах газет их печатали самым убористым шрифтом в разделе мелких происшествий: «В течение последней недели в нагорных частях г. Москвы, как, например, в районе Тверской части, близ Английского клуба, периодически ощущался недостаток воды. Иногда случалось, что в течение 3—4 часов домовые водопроводные ответвления пересыхали совершенно, и обывателям нагорных районов приходилось испытывать настоящие водяные кризисы. На днях от некоторых домовладельцев поступили в управу по поводу водяных кризисов соответствующие заявления».

По мнению жителей Москвы, главным виновником перебоев с водой был инженер Городской управы Н. П. Зимин, ведавший водопроводом. В глазах москвичей он был настолько одиозной личностью, что любое его распоряжение встречалось насмешками. Скажем, рекомендовал инженер устанавливать на чердаках зданий резервуары, чтобы ночью набирать в них воду, а днем, когда происходили перебои, потихоньку ее расходовать. Тут же со всех сторон посыпались едкие замечания: вместо того чтобы обеспечить Москву достаточным количеством воды, Зимин предлагает домовладельцам пойти на новые расходы. Действительно, практика показала, что чердачные баки не могли обеспечить дом необходимым запасом, а застаивавшаяся в них вода очень скоро становилась грязной.

Особенно возмущались газеты, когда заведующему водопроводом при перезаключении контракта назначили повышение оклада с 10 до 14 тыс. руб. в год и автомобиль для служебных разъездов. С нескрываемым злорадством сообщалось, что Городская дума отказала Зимину в машине, хотя «немыслимый» размер жалованья утвердила. В 1901 году журнал «Искры» поместил карикатурное изображение памятника Зимину: на высоком постаменте установлена фигура инженера, изо рта которого бьет фонтан. Здесь был явный намек на то, что обещаний от Зимина слышали много, а вода по-прежнему поступает с перебоями.

Популярный писатель-юморист И. Мясницкий описал воображаемую погоню за Зиминым и разговор с инженером, которого обывателям, исстрадавшимся от жажды, удалось загнать на самый верх водонапорной башни:

«И сегодня воды нет. Сослуживцы мне сообщили, что некоторые ездили ловить водяного инженера Зимина, но не поймали.

Да и трудно, знаете, юркого инженера поймать... Ты к нему в управу, а он на Алексеевскую водокачку; ты на водокачку, а он, глядишь, уж на водонапорных башнях у Крестовской заставы очутился... [...]

– Помилуйте, я жил на даче, не обращал даже никакого внимания на воду, а как переехал в Москву, так за водой, как черти за душой праведника, бегать стал и...

– Так вы с дачи переехали? – спросил Зимин.

– С дачи.

– Ну, вы и виноваты, что в Москве нет воды! Вы-с, милостивый государь!

– Я?

От удивления мы даже на несколько ступенек вниз слетели.

– Да вы, дачники!.. Как нагрянули сразу в Москву, так и воды хватать не стало... Вы – бунтовщики, вы... враги городского водопровода!»

Окончательно водяной кризис удалось преодолеть в 1904 году, когда полностью вступила в строй первая очередь москворецкого водопровода. В отличие от старого, протянутого в Москву от Мытищинских ключей, новый забирал воду прямо из Москвы-реки в районе села Рублево и перекачивал ее в напорный резервуар на Воробьевых горах. При его сооружении Городская дума не ограничивалась одними утилитарными соображениями – над резервуаром был сооружен павильон, откуда на город открывался замечательный вид, а рядом были разбиты цветники.

Однако новый водопровод имел один существенный недостаток. Во время паводков его фильтры не справлялись с очисткой речной воды от взвешенных в ней частичек глины, поэтому струи, бившие из кранов в квартирах, имели резкую желтую окраску. Пока нашли способ борьбы с этой напастью, Зимин сполна наслушался упреков в том, что поит москвичей «коричневой» водичкой.

Что же касается отопления жилищ, то в наступившем XX веке паровые батареи все больше стали вытеснять печи. Котельные, снабжавшие теплом сразу весь дом, создавали жильцам дополнительные удобства – не нужно было закупать дрова (в 1914 г. кубическая сажень березовых дров стоила 8 руб.) и платить за топку печей истопнику или «черному» дворнику.

Правда, в случае неполадок отопительной системы такой комфорт оборачивался бедой для всех жильцов дома. Весной 1914 года из-за нераспорядительности владельцев дома № 31 по Новослободской улице в котельной кончилась нефть. Вскоре температура в квартирах упала до 10 °С. Обитатели дома, пытаясь хоть как-то нагреть помещения, сутки напролет держали зажженными керосиновые лампы «Молнии», но они практически не помогали. Стараясь сберечь тепло, перестали открывать форточки, поэтому дышать приходилось спертым воздухом. Поскольку домовладельцы оставались глухи к мольбам о помощи, жильцы обратились с жалобой к властям. А пока бюрократическая машина набирала обороты, им пришлось «скинуться» и в срочном порядке закупить нефть самим.

Попутно заметим, что сжигание нефти в домовых котельных непосредственным образом влияло на колорит городского пейзажа, о чем как-то поведала газета «Русское слово»: «...домовладельцы с Садовой улицы просили, чтобы типографщик Машистов как-нибудь улучшил отопление нефтью своих зданий. Действительно, безобразие, я сам видел, сажа, как черный снег какой-то, прямо-таки окутывает окружающую местность, и все это оседает на выкрашенные и подновленные за лето соседские дома и заборы. [...] И ведь все экономия: дымогарные трубы устраивать нужно, денег жалко, а до соседей и дела нет».

Вообще, алчность московских домовладельцев, их стремление к экономии любыми путями 100 лет назад были такой же популярной темой среди юмористов, как и мытарства обывателей при поисках квартир. Вот портрет домовладельца, написанный неким «Варягом» (этот литератор – видимо, сам квартирант – так законспирировался, что его подлинное имя осталось неизвестным):

«Московский домовладелец...

Он же вампир! Масса общих черт, но есть! и различие. Например, вампир предпочитает, по слухам, пить кровь из людей преимущественно по ночам, домовладелец же относительно своих жильцов применяет эту систему... и днем, и ночью. В остальном трогательное единодушие!

У испанцев существует поговорка: «Мужчина должен быть свирепый». Не знаю почему, но мне кажется, что московские домовладельцы почти все родом... из Испании. И если они не ходят в дырявых плащах и не поют на улице баркаролу перед окном своей возлюбленной, то на это есть масса причин характера положительного. Во-первых, зачем ходить в дырявом плаще, когда есть возможность купить прекрасную енотовую шубу?! Во-вторых, петь баркаролы перед балконами дам на улице строжайше запрещено: это нарушение общественной тишины и спокойствия. И вместо поэтического личика какой-нибудь «донны Изабеллы» такой «певец» рискует увидать прозаическую физиономию городового и услыхать:

– Господин, не безобразничайте!

Лишенный таким образом поэтических радостей жизни, такой жилец поминутно вынужден обратить свое благосклонное внимание на сухую прозу. В этой области для его души открывается простор очень широкий!

Следует заметить, что душа московского домовладельца очень чувствительна и как таковая неминуемо подвержена разным колебаниям от причин чисто внешних. Например, если домовладелец проиграет солидно в карты в каком-нибудь клубе, душа его тоскует и в поисках выхода из этого угнетенного состояния мечется и наконец приходит к решению.

– Надо надбавить на квартиры!

И тогда успокаивается...

Если санитарная комиссия, очнувшись от векового сна, вдруг начинает проявлять свою деятельность и заставляет домовладельца очищать те места, о которых не принято говорить в печати и которые не принято в Москве очищать по несколько лет подряд, домовладелец, скрепя сердце, исполняет эту обязанность, но душа его болеет и вновь мечется и разрешает все это так:

– Надо надбавить на квартиры!

Случается иногда следующее: приходит «власть предержащая» и начинает заводить пренеприятный разговор:

– Господин Надбавляев, надо мостовую починить... А намеднясь утопла лошадь с кладью, ныне тоже «утопия» произошла с мимо идущей старушкой... Так нельзя-с!

– Ну что такое мостовая?! – воскликнет домовладелец. – Тлен! Ведь мостовую выдумали-то специально затем, чтобы досаждать ею домовладельцам.

Но все же починит, а затем крепко задумается... Подумает, подумает и решит:

– Надо надбавить на квартиры!

Но все-таки я люблю московского домовладельца всей душой: в нем есть твердость характера. И постоянство... в надбавках на квартиры».

С одной стороны, вроде бы все ясно – собственники всячески старались переложить на квартирантов расходы по содержанию домов; с другой стороны, даже из текста сатирического опуса понятно, что сами домовладельцы постоянно находились под прессом власти. Перечень обязанностей, возлагавшихся на домовладельцев «Обязательными постановлениями», был настолько обширен, что при желании полиция всегда могла найти повод для наложения взыскания. Как-то был составлен протокол об антисанитарном состоянии владения, принадлежавшего отставному генералу И. П. Огаркову, однако тот отверг все претензии и от себя приписал: «Подобные акты служат доходом для околоточных надзирателей. Стоит дать праздничные – и таких актов не будет. Я не плачу, и меня донимают». За оскорбление полиции генерал был оштрафован на три рубля.

Оставим на совести журналиста «Варяга» утверждение, что домовладельцев заставляли ремонтировать мостовые (это входило в обязанности городской управы), но тротуары они должны были содержать в порядке, а также поддерживать в чистоте улицы, убирать и вывозить за город снег. Насколько добросовестно они выполняли эти обязанности, свидетельствует замечание фельетониста журнала «Искры» в 1901 году: «...запоздавшая зима усердно делает свое дело, сыплет и сыплет снегом. И сколько навалило этого снегу! Окраины Москвы и Богом хранимое Замоскворечье, положим, не все, а где вывозка снегу не практикуется за убожеством домовладельцев, где хибарки, а не дома стоят, – положительно завалены сугробами. На дворы и сады даже по Пятницкой, Ордынке и Полянке лучше и не заглядывать: совершенные снеговые Монбланы там. Бутырки едва видны из-за снеговых валов. На гористой Божедомке кто-то вздумал рыть яму. Рыл, рыл: аршина четыре в снегу вырыл и все до земли не добрался. Так яма и стоит...

– А если кто упадет? – спрашиваю. – Закричит – и вытащут, – успокоил меня дворник. – На Масленой двое пьяненьких сковырнулись и в лучшую там спать улеглися. Ничего, не расшиблись: снегу много.

– И замерзли?

– Как замерзли, в снегу тепло...

– Наше горе в сем году – снег, – говорил мне с сокрушением домовладелец с Тверской. – Масленичные расходы подшибли, а теперь вывозка снега доконала. Думаю сделать на жильцов легонькую надбавку.

– Помилуйте, да чем же они виноваты?

– А я чем виноват? – возразил домовладелец.

Вот бедняки! по пословице: «Спали, спали – и выспали». Съемщик квартир в Москве – своего рода легендарный Макар, на которого сыплются все шишки и больно ушибают».

Следует пояснить, что городские власти, требуя вывозить снег за черту Москвы на специально устроенные свалки, исходили из соображений санитарии. Из-за пребывания на улицах множества лошадей, сгребаемый с мостовых снег был перемешан с навозом. Нетрудно догадаться, что происходило с ним весной, когда начинало пригревать солнышко. По этой причине на лед Москвы-реки дозволялось сбрасывать только чистый снег и, конечно же, запрещалось накапливать «грязный» вблизи жилья. Только вот, судя по свидетельству очевидца, домовладельцы не спешили подчиниться правилам:

«Как много на улицах Москвы снегу! До того много, что, например на Тверской, он, обращенный в грязный песок, достает до колен переходящим улицу. Никакие калоши не помогают. То и дело видишь, как джентльмен или дама на панели сердито вытряхают свою обувь, в которую попало изрядное количество уличной снего-грязи.

– Свозить бы снег надо!

– И свозят, да вишь ты, во дворах весь он сразу не умещается, – возразили мне.

– Как на дворах? Снег следует увозить за город.

Смеются над моим простодушием:

– Москва – дистанция огромного размера. От центра до окраины, где свалки, местами пятнадцать верст. Не навозишься! Дома тоже не как в Петербурге – есть палаты, дома, домики, домишки. Путевых только, хороший доход дающих, мало, за исключением главных торговых».

Последнее замечание подразумевало, что расходы на благоустройство не очень обременяли владельца многоквартирного дома на центральной улице, а вот для хозяина домика на окраине они были слишком тяжелы – сказывалась разница в доходах. В 1905 году по этому поводу группа гласных Думы подала городскому голове заявление, в котором предлагалось «заменить натуральные повинности на денежные и исчислять их сообразно с доходностью владений».

По тем же причинам в Думе обсуждался вопрос: не передать ли полностью в ведение Городской управы содержание тротуаров? Стремление домохозяев сэкономить на ремонте приводило к тому, что пешеходная панель имела весьма неприглядный вид: «Пройдитесь хотя бы только вдоль Китайской стены, по Китайскому проезду, и вы убедитесь, как у нас умеют чинить асфальтовые тротуары и кусочками плиты, и кусочками кирпича...

Если вы вздумаете убедиться, как чинят тротуары плитные, пройдитесь хотя бы по Большой Лубянке, повыше ресторана Билло, и вы увидите, как торчат из этих тротуаров железные полосы, которые образуют канавки для стока воды из дождевых труб: об эти полосы можно разорвать себе обувь и обломать себе ноги...

Да, впрочем, что уж и говорить об этих несомненных мелочах, когда, например, на Петровке, на одной из главных улиц Москвы, среди асфальтовой мостовой, дефекты ее «очень просто» заменены булыжником, который и торчит одним или двумя безобразными пятнами среди асфальта?!»

Конечно же, домовладельцы оправдывали себя ссылками на то обстоятельство, что, мол, по тротуарам ходят все, кому не лень, а за порядок спрашивают с них одних. Примерно в таком же ключе рассуждает на тему чистоты улиц дворник – герой рассказа Н. Савостицкого «На дежурстве»:

«Только ты в дворницкую соснуть приладился – звонок! Выскочишь из дворницкой – у ворот околоточный. „Отчего у тебя улица не подметена?..“ – „Как не подметена? Я, мол, подметал“. – „А это что?..“ Известно, мол, что на всякий секунт не наподметаешься. Место бойкое, безперечь езда, нешто упасешься? Ты подмел, убрал, а тут проехал обоз и опять. „А ты следить должон!..“ Следить!.. Да нешто за всеми уследишь?.. А теперешнее дело взять, зима... протувары эти каторжные... скреби да мети! А на кой его скрести, спрошу я тебя? Ты его соскреб, песочком посыпал, думаешь отдохнуть, а на него, каторжного, опять нанесло, опять, значит, скреби, а не то опять в дворницкую звонок: „непорядок! штрах!“ Чудно!.. Этак и жалованья не хватит, коли за всякую малость и штрах!..»

В сетованиях литературного героя нашли отражение реальные черты прошлого: 100 лет назад в Москве действовали строгие предписания по уборке улиц, а в обязанности полиции входил надзор за их исполнением. Так, зимой, когда приказом начальства в городе устанавливался санный путь (то есть запрещалась езда колесных экипажей), дворники, убирая снег с мостовых, обязаны были не счищать его до камня, а оставлять слой толщиной в вершок (около 4,5 см). На открытые места, откуда снег сдувало ветром – например, мосты – снег свозили специально.

В 1913 году крупнейшие извозопромышленники Москвы направили находившемуся в отъезде градоначальнику весьма красноречивую телеграмму: «Создавшееся в центре Москвы исключительное бездорожье приносит московскому ломовому извозу ежедневные убытки до 30 тыс. рублей, почему убедительнейше просим телеграфного распоряжения вашего превосходительства о немедленной засыпке оголенной мостовой достаточным количеством белого снега со дворов и крыш, а также о тщательной уборке тротуарных счисток и сколок во дворы или же в кучи».

Постоянным нарушением правил, в борьбе с которым полиция оказалась бессильна, была посыпка солью тротуаров. Попытки разработать новые способы вроде растапливания льда на тротуарах при помощи раскаленного угля, положенного на железные противни, окончились неудачей. «Этот способ был придуман после запрещения посыпать тротуары солью, – прокомментировала эксперимент газета „Новости дня“ в 1904 году, – однако он очень медлителен и вряд ли привьется». Не давали эффекта и громовые приказы градоначальника, где указывалось, что от соленой воды быстро портится обувь горожан, поэтому чинам полиции предписывалось раз и навсегда пресечь безобразие.

В январе 1910 года репортер «Голоса Москвы» констатировал: «Изданные Управой обязательные постановления о зимней уборке улиц нарушаются. Ночью дворники продолжают посыпать тротуары солью и сметать образовавшуюся воду на мостовую. Бедные лошади месят снег, насыщенный соленой водой, им разъедает ноги, от боли животные не в состоянии работать. На людных улицах запрещено счищать снег с крыш днем. Но это все равно повсеместно практикуется, к тому же место, куда сбрасывается снег, часто не огораживается, и об этом некому предупредить прохожих».

Приход весны для горожан, передвигавшихся по улицам, создавал новые проблемы. Судя по описанию современника, и в это время года московские дворники не спешили проявлять заботу о прохожих:

«Посреди тротуаров ледяные грядки, отовсюду течет, больше всего с крыш на головы прохожих. И несмотря на это, ни сосульки не обиваются, ни снег с крыш и карнизов не очищается. А вот не угодно ли пройти по Бригадирскому переулку, с Немецкой, к техническому училищу, мимо казарм. Там тротуар совершенно не очищается ото льда. ...Кстати: дома даже новейшей конструкции покрываются крышами, чтобы края крыш приходились посередине тротуара. Сверху льют капели, снизу – ледяной гребень, идти по которому опасно».

Относительная безнаказанность дворников объясняется двойственным отношением к ним со стороны представителей государственной власти. Обязательное постановление, утвержденное московским генерал-губернатором, предписывало владельцу недвижимости помнить в первую очередь не о санитарии, а о более важном обстоятельстве: «В каждом доме в Москве должен быть дворник для очередного дежурства днем и ночью на улице и для исполнения вообще ...обязанностей по надзору за внешним порядком и общественной безопасностью».

По сути, дворники находились в двойном подчинении: у домовладельца (как работодателя) и у полицейского пристава – «в отношении исполнения обязанностей по уличному надзору». Косвенная принадлежность к МВД заставляла предъявлять к кандидату на пост у ворот дополнительные требования – он должен был быть не моложе 21 года, не иметь судимостей и эпизодов в биографии, дававших повод усомниться в его благонадежности. Прежде чем приступить к работе, свежеиспеченный дворник представлялся полицейскому начальству.

О том, какую важную роль власти отводили дворникам в борьбе с преступностью, свидетельствует обращение пристава 1-го участка Тверской части, разосланное домовладельцам весной 1910 года:

«За последнее время зарегистрировано несколько случаев дерзких краж из квартир, совершенных преимущественно днем. Злоумышленники под разными предлогами пробираются во дворы, на парадные и черные лестницы и тут с помощью подобранных ключей, отмычек или иных орудий открывают двери, входят в переднюю и совершают там, а если в квартире никого нет, то и в других комнатах, кражу, преимущественно одежды. Бывали случаи, когда парадные входы находились ими даже совершенно отпертыми, что, конечно, облегчало их задачу. Ворует праздношатающийся элемент, которого, по-видимому, в настоящее время в Москве довольно много.

Для искоренения этого зла с моей стороны приняты зависящие меры. Обращено особое внимание околоточных надзирателей, городовых и ночных сторожей, подтверждены и расписаны обязанности по наблюдению за безопасностью и дворникам, которых я для этого специально собирал 2 февраля. Но, как бы внимание чинов полиции ни было напряжено, без содействия обывателя и вообще общества выполнение этой задачи почти немыслимо, и именно потому, что кражи совершаются днем и со дворов, а не ночью и не с улицы, когда и где злоумышленник, несомненно, был бы замечен постовыми нижними чинами полиции.

Ввиду изложенного, позволю себе обратиться к вам с покорнейшей просьбой принять к сведению и неуклонному исполнению следующее:

1) В течение дня не рассылать всех до одного из дворников по вашим делам, а иметь при этом в виду, чтобы один из них всегда находился на дворе и следил бы за всяким подозрительным элементом, спрашивал его о цели появления во дворе и, в случае сомнения, отправлял его в участок.

2) Иметь ворота и калитки днем по возможности запертыми и без звонка их не открывать. Точно так же должны быть заперты по возможности и парадные, а тем более двери, ведущие в квартиры с парадных и черных лестниц, о чем надлежит объявить, хотя бы через дворников, всем квартирантам.

3) Если условия позволяют, установить денное дежурство по двору.

4) С 11 ч. ночи все входы во двор должны быть безусловно закрыты.

5) Вменить в обязанность швейцарам не оставлять парадных без присмотра, а также обходить лестницы чаще и удостоверяться, не открыта ли дверь какой-нибудь квартиры; в случае же обнаружения сего напоминать квартирантам и требовать закрытия.

6) Если представится возможность иметь в парадных коридорах швейцаров, где их нет теперь, то благоволите нанять таковых».

Первейшим требованием к дворникам со стороны полиции было знание в лицо всех жильцов своих домов и непрерывное наблюдение за тем, чтобы никто из них «не укрывал у себя не заявленных полиции людей». Домовладелец, у которого обнаруживались квартиранты без прописки, мог быть подвергнут штрафу в 500 руб. или аресту до трех месяцев. Такое же наказание грозило ему за то, что он своими распоряжениями препятствовал дворникам осуществлять надзор за порядком.

Вместе со всей прочей работой на плечи дворников ложилась обязанность регулярных ночных дежурств: в апреле – августе с 11 ч. вечера до 5 ч. утра, в остальные месяцы с 8-ми вечера до 6-ти утра. Дворнику, заступившему на дежурство, следовало быть трезвым, иметь на шапке бляху с номером, а при себе свисток. Как работники метлы относились к этой тяжелой обязанности, поведал упомянутый выше герой рассказа «На посту»:

«Вот... опять сиди!.. Сиди и соблюдай... Эх!.. И к чему, эта, теперича выдумка, чтобы дворнику и то-ись дежурить?.. И городовой есть для дежурства, и подчасок, и, к примеру, ночные... а то дворник?.. Дворник сейчас, что и какая есть евойная обязанность? Он и прибери, и подмети, и синезацию наблюди, он с жильцом обойдись, и насчет беспорядку, и в участок иди, и все прочее – уйма делов! Так вить – нет, ты еще и на дежурство! Все-то ты наладил, всякую, то-ись, дворницкую обязанность справил, – ну, и ложиться бы тебе спать... Так вить нет – ступай еще на дежурство!.. А когда же, к примеру, спать? [...]

Вон намедни был я на дежурстве... стою, это, я да ночной, да городовой Лаксеичь по-дошед. Ну, стоим, этто, и калякаем промежду себя. Вдруг, откедева ни возьмись, наш помощник, стало быть, пристава. «Этта что? Вы почему своим делом не занимаетесь, болваны?! Оштраховать штобба захотели?!» – «Ваше высокородие, – грю, – за что же такоича, будьте милостивы, штраховать?» – «А за то, грит, коли ты на дежурстве, – не веди, болван, праздничные разговоры!..» Чю-юдно!.. «Праздничные разговоры!» А мы и вовсе так себе, по пустякам балакали. Ликсеяч, грит, уж оченно, грит, Аксинья, которая у вас из седьмого номеру куфаркой, толстомордая. А я ему грю, что из пятого Домна много жирнее. Только и всего... А помощник грит: «праздничные разговоры, штрах!..» Вот она, жисть-то, какая! Ты и дежурь, и спать не смей, и штоба без разговору. А без разговору и вовсе заснешь. Ты сел, а тебя сон-от так и этак и тянет...»

«Ночные», упомянутые в монологе дворника, – ночные сторожа, которых, согласно требованиям закона, домовладельцы были обязаны нанимать в помощь постовым городовым. Они также подчинялись полиции, но в отличие от дворников выполняли функции подвижного дозора. Обходя порученные им участки, ночные сторожа должны были наблюдать за всем происходящим, а услышав тревожные свистки городовых или дворников, спешить к месту происшествия, чтобы оказать помощь в задержании нарушителей порядка. Подобранного на улице пьяного «ночной дозор» должен был тащить до границы поста, где передавал на руки другим сторожам, а те, в свою очередь, следующим, и таким эстафетным образом доставлять «тело» в полицейский участок.

Отбор в дворники и ночные сторожа был довольно строгим, поскольку они в определенной мере считались сотрудниками полиции, тем не менее среди них были нередки случаи нарушения закона. Дворников уличали в том, что они пускали на ночлег людей без паспортов; сторожа заступали на дежурство пьяными, избивали прохожих. В полиции пришлось завести специальный реестр, куда заносились фамилии горе-«сотрудников», уволенных за проступки. Ввести такой учет понадобилось после того, как выяснилось, что «штрафники», потерявшие место в одной части города, поступали на такие же должности в других районах.

В дореволюционной Москве дворники «со стажем» представляли собой определенный социальный тип. Присущие ему специфические черты описал В. А. Гиляровский в рассказе «Старший дворник»:

«Когда же приезжал на двор управляющий, старший дворник из Юпитера обращался в лакея и бегал без шапки. При ремонтах дома ходил пить чай с десятником и получал подачки с подрядчиков, чтобы смотреть сквозь пальцы на работу.

Сами хозяева дома, вверявшиеся управляющему, никогда не посещали своих многочисленных домов, разбросанных по Москве, и, таким образом, старший дворник был вершителем судеб своих подчиненных и властью над мелкими жильцами.

Лет за десять своей службы он сколотил изрядный капиталец, который приумножал поборами, не давая заживаться швейцарам, ибо каждый новый швейцар платил ему по четвертной за принятие на должность.

Управляющий, человек с хорошими средствами и занятый своими коммерческими делами, не входил в эти мелочи и вполне доверялся старшему дворнику».

Характерна описанная в рассказе история с жильцом – бедным учителем: «Старший дворник его раза три поздравлял с праздником, но тот проходил молча и сухо отвечал на поклон. Как-то поздно ночью дворник вышел на звонок, отпер учителю ворота, причем намекнул, что, „ежели домоправителя беспокоить, то и на чай надо“. Но учитель прошел мимо».

Обиженный «неправильным» поведением квартиранта, старший дворник обмолвился в полиции о возможной неблагонадежности учителя. У того в комнатах сделали обыск и, хотя ничего противозаконного не нашли, в конечном итоге непочтительному жильцу было отказано в квартире.

Не менее искусно старший дворник периодически избавлялся от швейцаров, для чего в ход шли изощренные придирки: «– Что-то ты не тово, быдто... не как следствует, Федор... Как бы тебя в первобытное состояние не направить... И сор на лестнице, и на протуваре окурки, и окно у парадного не мыто... Гляди ты у меня!»

А приговоренному к увольнению только и оставалось, что жаловаться жене: «Денег-то у меня всего двугривенный... Летом ведь какие доходы. Да опять он сухими просит... А у меня нету... Вот у Ивана доходы от картежников. Ежели бы у нас Пупкова жила, не гнал бы... А с наших что возьмешь, с профессорей-то.. Э-эх, горе-беда!..»

Возвращаясь к разговору о домовладельцах, отметим, что, кроме алчности, москвичи не любили в них привередливость, граничившую с самодурством, которую они проявляли при отборе квартирантов. Например, отказ в сдаче квартиры мог прозвучать, если в семье были дети. Вот как это примерно выглядело в изображении поэта-юмориста В. М. Голикова:

«Человек (стоит среди темной неуютной квартиры в четыре комнаты; перед ним мрачный, угрюмый домохозяин): Так, значит, семьдесят? А уступить нельзя?

Домохозяин (мрачно): Уступки никакой...

Человек (уныло жене): Ну что ж, согласен я!

Надежды нет найти хоть что-нибудь другое...

Домохозяин (сердито): А дети есть у вас?

Жена человека (робко): Детей всего лишь двое!

Домохозяин (зловещим тоном): Квартиру сдать нельзя-с!

Иметь детей – занятие пустое:

Начнут галдеть, испортят все обои,

Наделают хлопот! Нет, собственность мою

Жильцам с детьми я не сдаю».

Попадались домовладельцы, не принимавшие квартирантов из-за того, что у них имелась кошка или собака. Некоторые требовали чуть ли не свидетельства о благонадежности, трепеща от одной мысли, что их жилец крамольными взглядами может привлечь внимание полиции и тем самым бросить тень на репутацию домовладельца.

Соискатель квартиры мог получить отказ даже по причине политических пристрастий домохозяина. Когда произошло боксерское восстание, китайцы в Москве стали испытывать трудности с жильем. По утверждению юмористов, во время Англо-бурской войны вполне могла произойти такая сцена:

«На звонок высокого рыжего господина выходит к воротам дворник.

– Покажи-ка, любезный, какая у вас тут квартира сдается?

Дворник внимательно, с ног до головы оглядывает нанимателя и, сплюнув в сторону, отвертывается.

– Нету квартеры...

– Разве сдали уже?

– Не сдали, а... Не подойдет для вас фатера...

– Как не подойдет?! Ведь я квартиры еще не видел?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.