ГЛАВА 4

ГЛАВА 4

Суббота 30 июня 1934 года

Боннский аэропорт Хангелар

1.45 ночи

Большие дорожные знаки, установленные на подъезде к аэропорту Хангелар, запрещают автомобилям парковаться вдоль набережных. Несколько минут машины медленно едут вдоль дороги, идущей из Бонна и огибающей аэродром. Затем она подходит к широкому въезду, обрамленному деревянными строениями. Освещенные желтыми огнями взлетные полосы исчезают во тьме. Машины останавливаются у контрольно-пропускного пункта, откуда уже виден трехмоторный «Юнкерс» Гитлера. Его команда и механики стоят отдельной группой под его моторами. Продолжая разговаривать с Геббельсом, фюрер рассеянно приветствует нескольких офицеров. Потом он быстро подходит к пилоту, который вышел вперед, чтобы встретить своего пассажира и проводить его до самолета. Пилот указывает на легкие, рассеянные по ночному небу облака, но Гитлер его не слушает, а быстро идет к кабине, глубоко засунув руки в карманы кожаного плаща; плечи его сгорблены.

Он знает, что надо торопиться. Когда решение принято, дальнейшее ожидание становится невыносимым, особенно если это решение принято после долгих колебаний. В промежуток времени, разделяющий момент окончательного решения и момент совершения действия, человек сгорает от нетерпения и рвется в бой. Гитлер поднимается по металлическому трапу, испытывая все это на себе; кроме того, он боится, что опоздал, что заговорщики, о планах которых его предупреждали несколько месяцев, опередят его. Заявления Рема, отъезд Франсуа-Понсе и речь Папена в Марбурге кажутся теперь Гитлеру звеньями одной цепи.

Понедельник 18 июня – четверг 21 июня

В докладе Далюега, переданном фюреру Герингом 18 июня, генерал СС собрал все доказательства вины лидеров СА и их намерения захватить власть. На самом деле доказательства довольно слабые, но в докладе приведены копии писем и записей телефонных разговоров, которые велись в очень откровенном тоне. Лидеры СА не сказали ничего того, что можно было бы посчитать изменой, но они высмеивали фюрера и министров кабинета с грубым плебейским юмором. Этого Гитлер простить им не мог. Каждый день, получая все более очевидные свидетельства унижения и пренебрежения, его все больше и больше ранят эти грубые, неуважительные шутки и сам факт того, что люди вроде Эрнста и Хайнеса, обязанные ему всем, включая их высокое положение, осмеливаются критиковать его и желают получить еще больше. Такие люди, несомненно, способны составить заговор ради удовлетворения своих собственных амбиций и аппетитов. Гитлер слушает Геринга, Гиммлера и Гейдриха, держа доклад Далюега в руке. Но в докладе есть вещи посерьезнее, чем уколы по самолюбию Гитлера. Обергруппенфюрер Эрнст и Хайнес несколько раз намекали на свое участие в организации пожара Рейхстага. Они болтают за кружкой пива, бросают намеки – словом, ведут себя как сообщники или шестерки, которые вообразили себе, что главарь банды будет плясать под их дудку, поскольку они тоже участвовали в разбое. Законы же бандитских группировок гласят: в преступном мире нет места жалости. И доклад, полученный Гитлером в конце того понедельника от Риббентропа, только усиливает его желание расправиться с Ремом.

В тот день личный представитель фюрера по иностранным делам встретился в Париже с президентом Французского совета. Сведения, которые он передал в Берлин, подтверждают информацию из досье Далюега и докладов Гейдриха и Гиммлера. Риббентроп указывает, что его разговор с президентом Французского совета усилил сложившееся у него впечатление, что французские правительственные круги твердо уверены в крайней неустойчивости экономического и политического положение в Германия; они предпочитают подождать, чтобы посмотреть, как будут развиваться события. «И вправду, жесткое, негативное отношение к нам со стороны французского правительства основано на мнении о том, что Германии предстоит пережить серьезные внутренние беспорядки».

И хотя сотни копий речи Папена в Марбурге, выражающей намерение людей, близких к вице-канцлеру, начать открытую кампанию против нацистского режима, были перехвачены, а гестапо и СД продолжают посылать фюреру доклады, полные негативной информации, как истинной, так и ложной, сообщение Риббентропа – еще одно подтверждение того, что откладывать больше нельзя.

Но фюрер еще не принял окончательного решения: он не может выделить несколько часов, чтобы хорошенько все обдумать и сделать свой выбор. Те, кто уже сделал его, тоже подчиняются обстоятельствам, поглощенные дневными заботами. Они поручили людям, действующим за кулисами, – Гейдриху, Эйке, Зеппу Дитриху – продумать все детали предстоящей операции. Голова Германа Геринга, одного из главных ее вдохновителей, занята только одним – как перевезти тело своей первой жены Карин в огромный склеп, который он соорудил в своем поместье.

Эксгумация тела назначена на вторник 19 июня на кладбище Леве. Погода стоит прекрасная, небо бледно-голубого цвета, июнь необычно жарок для Швеции. Кажется, что дневной свет навсегда вытеснил ночную тьму. Гроб Карин представляет собой длинный сверкающий цинковый ящик. В шесть часов утра, в присутствии нескольких близких друзей и родственников, состоялась короткая религиозная церемония. На ней присутствуют представители трех шведских нацистских партий, их флаги приспущены. Гора цветов медленно увеличивается. Они прибывают со всех концов Германии и от каждой партийной организации. Самый большой венок от Геринга, на нем лента с надписью: «Моей Карин». Гроб медленно вносится в специальный вагон, прикрепленный к пассажирскому поезду, идущему в Берлин, и погребальная процессия отъезжает, унося бренные останки шведской женщины, которая посвятила свою жизнь Герману Герингу и нацизму. В Стокгольме на платформе поезд приветствует толпа – мужчины, обнажив голову, вскидывают руку в нацистском салюте. Все это происходит в полной тишине. Спецвагон погружается на паром Drottning Viktoria, его сопровождает почетный караул. Спокойное море светится во тьме.

В среду 20 июня в 1.45 Геринг приезжает в Сассниц, где уже пришвартовался паром. Спецвагон украшен венками, и после того, как Геринг кланяется гробу и покидает паром, раздается мрачный бой барабанов, покрытых черной материей, который похож на долгий стон, объявляющий о начале грандиозных церемоний. Геринг предусмотрел все. Перенос тела Карин дает ему и режиму возможность возродить языческий ритуал – праздник летнего солнцестояния, корни которого уходят в эпоху древних германцев. Геринг пригласил в Каринхал всех нацистских лидеров, за исключением Рема. То, что казалось первым ритуалом культа Карин, было на самом деле политическим событием – встреча заговорщиков у гроба умершей женщины.

Специальный поезд, заполненный цветами, минует станции Берген, Штральзунд, Грейфсвальд, Душероу, Пасевальк и Пренцлау, и на каждой из них его встречают неподвижные, словно мраморные статуи, представители различных нацистских организаций, которые под барабанную дробь приспускают флаги. Сельская местность северной Германии, земля которой еще не успела просохнуть после дождей, кажется отражением этих ритуалов, наделенных определенным языческим великолепием, но лишенных искреннего чувства. Небо высохло, а песчаные пустоши теряются в бесконечности, пересекаемые то там, то здесь грядами холмов, сосновыми или березовыми рощицами, чернеющими на фоне песка и серебристого неба.

В 8.30 погребальный вагон прибывает в Эберсвальде. Здесь к Герингу, явившемуся сюда в полной форме, присоединяются графиня Розен Вилламовиц Мюллендорф, сестра Карин, офицеры, прусские принцы и генерал полиции Веке. На площади перед вокзалом выстроены делегации ото всех организаций нацистов, с флагами, задрапированными черным. Оркестр исполняет «Похоронный марш» Бетховена, а принц Август-Вильгельм Гогенцоллерн, группенфюрер СА и гаулейтер Вильгельм Кубе отдают честь Герингу. Начинается большой парад. Гроб по очереди несут восемь офицеров полиции, восемь руководителей национальной организации воздушных видов спорта, восемь лесников – словом, все те, кто служит под началом Германа Геринга. Местные жители молча стоят по обе стороны дороги; женщины склоняют голову, мужчины снимают шляпу. Облаченный в крестьянские одежды, среди которых много черных, простой люд с уважением смотрит на процессию «господ». Эта процессия представляет собой режим, который хочет возродить мрачные, авторитарные времена древних тевтонов.

В доме лесничего Делкранца гроб устанавливают на специальный катафалк, в который впряжены шесть коней. Процессию возглавляют группы всадников из личной полиции Геринга. Такие же всадники и замыкают ее. Длинная процессия движется по петляющей в густом темном лесу дороге. Кажется, будто с воцарением нацизма возродилась и старая помещичья Германия. Рядом с Герингом шагает потомок Гогенцоллернов, а толпа крестьян, молчаливая и покорная, наблюдает, как проходят их господа.

Через некоторое время к процессии присоединяются высокопоставленные чиновники и министры. Вскоре появляется и Гитлер в сопровождении Брюкнера, Зеппа Дитриха и Майснера, представляющего Гинденбурга. Трубят рога; черные формы, березы и черные сосны, мертвые головы на формах, похоронный марш из Die Gotterdammerung, суровые лица, склеп, окруженный огромными камнями, немецкие менгиры (каменные столбы), серебряный песок – все это составляет картину, в которой нацизм и прошлое слились воедино, отдавая честь мертвой женщине и объявляя о начале эпохи насилия и жестокости. Хор поет Trutzlied Лютера и хорал «Возьми меня на руки». Позади поляны виднеются сверкающие воды Вакерзее. Лес звенит от пения рогов. Вокруг склепа горят большие костры; их пламя пляшет на ветру. Слышен голос доктора Фендта, пастора: «А теперь, Карин Геринг, тебя приветствуют этот немецкий лес и немецкое озеро. Над тобой сияют звезды нашего отечества, которое стало для тебя второй родиной. Ты была наделена пылким сердцем, и ты пострадала за свою страну рядом со своим мужем; ты боролась и была рада принять за нее смерть».

Люди застыли вокруг склепа, и голос пастора звенит ясно и твердо: «Теперь тебя навечно приняла в свои объятия немецкая земля, и в величественном одиночестве ее леса ты услышишь, как мир и благополучие Германии звонят в знак благодарности тебе».

Неожиданно, когда гроб уже готовятся опустить в склеп, толпа расступается и появляется Гиммлер, лицо которого искажено от гнева. Он подходит к Герингу и Гитлеру и что-то тихо говорит им. К ним присоединяется Брюкнер, а потом отдает несколько приказов. Церемония возобновляется, и Геринг, сопровождаемый одним канцлером, спускается в склеп. Окруженный высшими офицерами СС, Гиммлер что-то быстро говорит им. По дороге из Берлина в Каринхал, всего в нескольких километрах от дворца, кто-то стрелял по его машине, разбив лобовое стекло. Его чудом не задело и не убило. Гиммлер требует мести: надо казнить не менее сорока коммунистов, ибо он не сомневается, что его пытались убить коммунисты, проникшие в ряды СА. Офицеры подходят к машине и осматривают ее – лобовое стекло и вправду разбито. Карл Боденшатц, один из адъютантов Геринга, как и его шеф, бывший летчик, тщательно изучает стекло. Вряд ли в него попала пуля, она бы разбила его вдребезги, скорее всего, из-под колес вылетел камень и попал в стекло. Но он молчит. Гиммлер все еще говорит о покушении. Но теперь уже не слышно слова «коммунисты» – убить верного Гитлеру лидера решили штурмовики.

Глубоко в темном лесу, рядом с массивным склепом, Гитлер с мрачным лицом идет бок о бок с Герингом, присоединившись к его языческой церемонии. Штурмовые отряды Рема снова оказались в изоляции. Их ждет наказание, которое станет жестоким отражением этих похорон в лесной глуши.

После церемонии Гитлер возвращается в Берлин. Тех, кто уехал с ним и кто видел, как он входил в Канцелярию в конце дня, поразило мрачное, отстраненное выражение его лица, более ожесточенное, чем обычно. На фюрера, по-видимому, произвели огромное впечатление тевтонская обстановка и сама церемония похорон, а также положение, которое он занял, когда гроб опускали в склеп. Он, без сомнения, почувствовал узы языческого мистицизма, которым Геринг связал его с собой и своей мертвой женой. Геринг достиг своей цели: Рем и СА были исключены из таинственного мира немецкой мифологии, а клика Геринга – Гиммлера усилила свои позиции.

В среду 20 июня Гитлер в канцелярии читает статью, которую Альфред Розенберг опубликовал в «Фелькишер беобахтер». Это один из первых откликов на речь Папена в Марбурге. Теоретик нацизма заявляет о позиции партии во имя этой самой партии: «Мы не совершали революции, которую немощная эпоха могла бы объявить «консервативной революцией» под лозунгом установления порядка и возрождения государства, как это делалось пять веков назад...» Гитлер дает приказ партийным лидерам Геббельсу и Гессу нанести ответный удар, показать, что этим господам консерваторам не удастся лишить режим своего содержания.

Когда фюрер уже собирается уходить к себе, приезжает Франц фон Папен и просит немедленно принять его. На самом деле вице-канцлеру пришлось ждать Гитлера несколько часов, и теперь фюрер должен был принять человека, против которого он развертывает энергичную кампанию в прессе. И Гитлер, и Папен боятся друг друга. Несколько месяцев назад, показывая Розенбергу на здание канцелярии вице-канцлера, фюрер сказал: «Все наши беды проистекают отсюда, однажды мне придется очистить этот дом». Но сегодня вечером канцлер и его заместитель приветствуют друг друга с официальной вежливостью, хорошо понимая, какую неприязнь скрывают их улыбки. Разговор обещает быть бурным. Папен протестует против цензуры, введенной Герингом, – разве может министр запретить распространение речи, произнесенной вице-канцлером рейха? «Я объяснил Гитлеру, – пишет Папен, – что я считал своим долгом занять твердую позицию, поскольку ситуация стала критической. Пришел момент, сказал я ему, когда он должен объяснить, какую позицию занимает он».

Гитлер слушает. Он прекрасно понимает, что Папен просит его восстановить порядок, начать борьбу со злоупотреблениями СА и нарушениями закона, которые допускают нацисты. Все организованные силы – рейхсвер, гестапо, консерваторы – все толкают его на нарушение равновесия, сложившегося между различными течениями, которые и привели его к власти. Все люди, желающие нарушить это равновесие, хотят сделать это руками Гитлера. И Франц фон Папен не исключение. «Гитлер должен был понять, – продолжает вице-канцлер, – что я не хотел прекращать нашего сотрудничества и именно поэтому просил его задуматься над проблемами, о которых я только что сказал». Все его последователи нуждаются в нем, включая и СА: Гитлер это хорошо понимает.

Папен повышает голос, и тон его становится высокомерным. «В любом случае, – говорит он, – канцелярия вице-канцлера рейха не может допустить, чтобы новый министр [Геббельс] запрещал публикацию официальной речи».

Папен видит, какое впечатление произвели его слова, и кричит: «Я говорил в Марбурге от имени президента! Из-за вмешательства Геббельса я вынужден буду подать в отставку. Я сообщу об этом Гинденбургу немедленно».

Это была козырная карта, разыгранная консерваторами для того, чтобы заставить Гитлера действовать – порвать с СА и восстановить законность. Гинденбург с помощью армии, консерваторов и всего народа Германии мог сокрушить Гитлера. «Я сказал, что подам в отставку, – продолжает Папен, – если не будет отменен запрет, наложенный на мою речь, а Гитлер не примет рекомендованной мной линии поведения».

Гитлер колеблется. «Он попытался успокоить меня, – пишет Папен. – Он признал, что Геббельс совершил ошибку, пытаясь избежать нарастания напряженности, которая уже существует». Но Папен продолжает угрожать: он подаст в отставку, а вместе с ним уйдут из правительства фон Нейрат, министр иностранных дел, и Шверин фон Крозигк, министр финансов. «Я еду в Нейдек, – добавляет Папен, – и буду просить, чтобы моя речь была опубликована». Гитлер хватается за эту идею – он поедет в Нейдек вместе с Папеном. Но сотрудники вице-канцлера предупреждали, чтобы он ни в коем случае не соглашался на это. Папен не должен ехать к Гинденбургу вместе с Гитлером. Этот визит лишит Марбургскую речь всякого смысла. Но Папен не хочет порывать своего «сотрудничества» с Гитлером. Фюрер настаивает. «Следует тщательно изучить сложившуюся ситуацию, – говорит он. – Разговор с Гинденбургом не даст ощутимых результатов, если в нем не будет принимать участия канцлер». Наконец Папен соглашается с предложением Гитлера, и фюрер обещает дать приказ Геббельсу снять запрет на публикацию Марбургской речи. После этого «он [Гитлер] разразился бурной тирадой по поводу полного отсутствия субординации в рядах СА, которые сильно усложняли его жизнь. Вскоре ему придется любыми мерами привести их в чувство».

И снова СА попали в западню. Чтобы защититься от обвинений Папена и Гинденбурга и избежать отставки консервативных членов его правительства, Гитлер сваливает всю вину на СА. Неужели он решится пожертвовать ими?

Ночь с 20 на 21 июня для Германии – это бессонная ночь. На стадионах, площадях и лесных полянах горят костры, вокруг которых собрались тысячи членов нацистских организаций. Молодые люди маршируют с факелами в руках, распевая нацистские гимны. Впервые, в эту самую короткую ночь в году, Германия отмечает новый ритуал – она празднует летнее солнцестояние. Похороны Карин ознаменовали начало нового языческого цикла празднеств. Теперь он приближается к своей кульминации. Празднества будут продолжаться еще несколько дней.

В Вердене, небольшой деревушке в Вестфалии, стоящей на реке Аллер, Альфред Розенберг, вдохновитель этих языческих торжеств, воздает дань памяти четырех с половиной тысяч саксонских повстанцев, которых Карл Великий казнил здесь в 782 году. Пламя костров вздымается высоко в темное небо, пылают факелы, а Розенберг произносит страстную речь. «Гитлер – наша прямая связь с Германом Шеруском и герцогом Витикиндом. История показала, что саксонский герцог был прав. Только Святая земля находится не на Ближнем Востоке, а здесь, у нас в Германии». Так фестиваль солнцестояния стал прославлением рейха и его фюрера.

В четверг днем в Берлине тему Розенберга подхватывает Геббельс. На огромном стадионе в Нейкельне, перед десятками тысяч коричневорубашечников, для празднования солнцестояния снова извлекается на свет божий мифология. Однако теперь это уже вопрос не прошлого, а настоящего. «Небольшой кружок критиканов решил саботировать наши усилия из таинственной тени кафе «Де Коммерс». Они просто смешны...» Аудитория бешено аплодирует, а Геббельс добавляет: «Эти люди, ведущие серьезные политические дискуссии, утонув в комфортабельных креслах, не имеют монополии на ум... Они представляют собой реакцию. История запомнит не их имена, а наши».

Ясно, что Геббельс намекает на Папена, члена «Херренклуба». Министр пропаганды выступает, разумеется, с одобрения Гитлера. Папен перечитывает заключительные фразы речи Геббельса: «Мы говорим «нет» наследнику престола, «нет» советнику, «нет» крупному банкиру, «нет» парламентским вождям!»

Означает ли это, что Гитлер снова обманул его и взял курс на вторую революцию? Что он хочет порвать с благоразумными членами правительственной коалиции, приверженцами традиции? Неужели он решил вернуться в лагерь Рема? А может быть, это означает, что он просто колеблется? Встревожены все: и в окружении Папена, и в кругах, близких к Гиммлеру и Герингу, и на Бендлерштрассе. Поэтому необходимо еще раз «встряхнуть» Гитлера. И возможность для этого предоставляется почти сразу же. В четверг 21 июня Гитлер встречается с рейхспрезидентом в Нейдеке.

Гитлер едет к Гинденбургу один. Папен узнает о его поездке позже. Официально визит Гитлера к президенту имеет весьма конкретную цель: информировать руководителя рейха о содержании своих переговоров с Муссолини. В Нейдеке, в конце длинной аллеи, стоит массивное мрачное здание, где живет фельдмаршал. Майснер, его секретарь, граф фон дер Шуленберг и полковник Оскар фон Гинденбург церемонно встречают Гитлера на крыльце дома. Кажется, что обширные холодные комнаты уже полны могильной тишины. Гитлеру говорят, что его визит к президенту должен быть коротким. Более того, сейчас Гинденбург отдыхает – он сможет принять канцлера только вечером, после осмотра врачей. Фюрер снова думает о том, что жизнь Гинденбурга подошла к концу; надо быть готовым захватить верховную власть в момент его смерти, а для этого армия должна быть на его стороне.

Фюрер бродит по саду. Воздух свеж, и цвета этого первого по-настоящему летнего дня ярки и чисты. Под ногами поскрипывает сухая почва; пейзаж ясен и чист, почти радостен. В саду Гитлер встречается с генералом фон Бломбергом. Военный министр совершает инспекционную поездку по Восточной Пруссии; узнав, что Гитлер в Нейдеке, он приехал сюда под предлогом оказания почестей фельдмаршалу Гинденбургу. В доме президента, символа старой Германии, которая, казалось, исчезла уже навсегда, фюрер нового рейха и представитель армии могут говорить только о будущем, вспоминая Дойчландский пакт. Элегантному генералу хотелось узнать, не изменилась ли позиция Гитлера после апреля, готов ли он по-прежнему пожертвовать СА. Два человека идут рядом, а день, кажется, никогда не кончится. Офицер-фронтовик и бывший ефрейтор, поднявшийся из нижних слоев общества к самой вершине власти, но все еще не уверенный в прочности своего положения, беседуют между собой. Бломбергу приходится говорить открытым текстом, поскольку силы Гинденбурга быстро убывают, в Германии растет напряженность, Папен, Бозе, Юнг, Клаузенер и Шлейхер оказывают давление на определенные элементы в армии, а на Бендлерштрассе опасаются, как бы эта напряженность не спровоцировала вторжение со стороны Польши на востоке или Франции на западе. Необходимо положить конец безобразиям, которые творят СА, и обеспечить армии устойчивое пополнение, над которым она будет осуществлять полный контроль. Двое мужчин идут по тропинке бок о бок. Естественно, если Гитлер подтвердит, что готов выполнить свои обещания, рейхсвер присягнет на верность ему, как новому руководителю государства.

На крыльце Гитлера ждет Майснер: Гинденбург проснулся и может на несколько минут принять фюрера.

Старый маршал сидит в большом кресле с прямой спинкой, одетый в длинный черный сюртук. Белый воротник, из-под которого выглядывает черный галстук, лежит свободно вокруг шеи, изрытой морщинами. Когда входит Гитлер, Гинденбург встает, – кулак его левой руки крепко сжат, а правая рука покоится на набалдашнике трости. Он кивает Гитлеру, его тяжелое, квадратное лицо, обрамленное короткими седыми волосами, бесстрастно, как мрамор. Гинденбург снова садится, а камердинер в форме выдвигает стул для канцлера. Гитлер начинает рассказывать о Венеции, о дуче, о дружелюбии итальянцев, но президент перебивает его и задает вопросы, звучащие как приказы. Что Рем? Вторая революция? Необходимо успокоить Германию, восстановление и поддержание мира в ней должно быть главной обязанностью канцлера, миссией президента. В стране должен быть порядок, и армия должна быть спокойна, чтобы надлежащим образом готовиться к защите рейха. Потом, с помощью камердинера, Гинденбург снова встает и медленно, тяжело идет по дому. Рядом с ним Гитлер выглядит хрупким и незначительным, безо всякой связи с немецкой историей, которую Гинденбург излучает всей своей фигурой, всем своим лицом. Он провожает Гитлера до крыльца, окруженный офицерами и камердинерами и опираясь на свою трость. Он смотрит, как Гитлер уезжает, с суровым безразличием и пустыми глазами влиятельного старика, которые всегда пугают тех, кто от него зависит.

Проезжая по плоской равнине Восточной Пруссии, по бескрайним песчаным пустошам, которые тянутся по берегу Балтийского моря и по которым бродят овцы, Гитлер думает о том, что еще несколько недель его судьба будет зависеть от Гинденбурга, от его окружения и, прежде всего, от армии. С апреля, с поездки на корабле «Дойчланд», ничего, в сущности, не изменилось; все просто ускорилось. Настало время выбора, смены передачи. Если он не начнет действовать, его опередит армия. Гинденбург может ввести военное положение, отдав реальную власть в руки генералов, которые сметут СА. Что тогда будет с самим Гитлером?

Пока фюрер садится в самолет, чтобы лететь назад, Геббельс в Берлине устраивает «политический» чай. Собрание в его доме – удобное место для встречи людей из разных слоев общества, где можно обменяться идеями, возобновить прерванные связи и оказывать влияние. Геринг и Геббельс, так же как и Гитлер, благосклонно относятся к этим собраниям. 21 июня Геббельс собрал у себя группу бизнесменов и политиков: промышленного магната доктора Дорпмюллера, финансового мудреца доктора Ялмара Шахта и вице-канцлера Франца фон Папена, который немного не вписывается в эту компанию. То, что он принял приглашение министра пропаганды, запретившего его речь, говорит о его «политической гибкости». Присутствуют также государственный советник Герлицер, посол фон Бюлов, фельдмаршал Ганс Гюнтер фон Клюге и Фриц Герделер. Группа эта подобрана самым тщательным образом, сочетая в себе, в глазах Третьего рейха, традиционную прусскую Германию, представителей ее армии, магнатов бизнеса, консервативных политиков с нацистами. Геббельс просит тишины: Шахт хочет обсудить вопрос о репарациях. Президент Рейхсбанка разработал весьма амбициозную программу: ввести отсрочки платежей, которые позволят переводить акции, принадлежащие иностранным кредиторам рейха, побуждая их тем самым покупать немецкую продукцию. Возросший экспорт позволит Германии закупать новые материалы, которые, в свою очередь, помогут перевооружить ее армию. Папен и Клюге слушают с нескрываемым интересом – один из них связан с тяжелой индустрией Рура, другой – с армией. Программа Шахта получила полную поддержку Генерального штаба и руководителей металлургической промышленности. Однако у Шахта есть и противник в лице министра экономики Шмитта, который выступает за развитие внутреннего потребительского рынка, а Шмитта поддерживает Рем. Так что «политический чай» Геббельса – средство ознакомления руководителей делового мира и армии с идеями Шахта, и его памятная записка, которую он, опираясь на поддержку рейхсвера, готовит для фюрера – вовсе не пустая затея. Для выполнения программы Шахта необходимо избавиться от Рема, чтобы без помех двигаться по пути перевооружения.

Когда ушел последний гость, Геббельс отправляется в Темпльхоф. Рудольф Гесс уже приехал, и они принимаются мерить шагами цементную дорожку под алеющими небесами. Геббельс улыбается и нервно болтает, стараясь держать себя прямо, как Гесс, который слушает его с обеспокоенным видом, склонив набок голову и заложив руки за спину. На измученном лице Гесса застыло обычное выражение упрямства. Наконец в небе появляется самолет Гитлера – черная черточка на фоне сумерек. Вскоре уже слышен пульсирующий звук моторов. Пролетев над аэродромом, серый трехмоторный «Юнкерс» приземляется и медленно катится по направлению к группе чиновников. Самолет останавливается; первым выходит Гитлер. Он приветствует Геббельса и Гесса, благодарит пилота и начинает разговаривать с министрами. Он рассказывает им о своей беседе с президентом, вспоминая массивный властный силуэт Гинденбурга и ироничную улыбку Бломберга, этого «резинового льва». Гитлер ничего не говорит о выборе, перед которым он был поставлен, но те, кто слушает его и видит его напряженное, встревоженное лицо, понимают, что настал момент, когда фюрер должен принять решение.

На аэродроме Темпльхоф Гитлер, со своей неровной походкой, напоминает командира артиллерии, который ходит туда-сюда позади своих пушкарей, выслушивает доклады разведчиков, обдумывает детали, но не решается пока открыть огонь, поскольку опыт подсказывает ему, что, как только снаряды вылетят из стволов, остановить их будет уже невозможно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.