Красный октябрь

Красный октябрь

Октябръ, Октябрь!

Какая память,

над алым годом ворожа,

тебя посмеет не обрамить

протуберанцем мятежа?

В. И. Нарбут

«Это было утром 26 октября, – вспоминал Сергей Эфрон начало роковых событий. – Помню, как нехотя я, садясь за чай, развернул “Русские Ведомости” или “Русское Слово”, не ожидая, после провала Корниловского выступления, ничего доброго.

На первой странице бросилась в глаза напечатанная жирным шрифтом строчка:

“Переворот в Петрограде. Арест членов Временного правительства. Бои на улицах города”.

Кровь бросилась в голову. То, что должно было произойти со дня на день и мысль о чем так старательно отгонялась всеми, – свершилось.

Предупредив сестру (жена в это время находилась в Крыму), я быстро оделся, захватил в боковой карман шинели револьвер “Ивер и Джонсон” и полетел в полк, где, конечно, должны были собраться офицеры, чтобы сговориться о ближайших действиях.

Я знал наверное, что Москва без борьбы большевикам не достанется».

Прапорщик Эфрон оказался прав. В отличие от Петрограда, где Временное правительство в одночасье было сметено вооруженными отрядами, в Москве большевикам пришлось завоевывать власть в упорной, кровопролитной борьбе.

По утверждениям советских историков, эта заминка в установлении «царства свободы» объяснялась главным образом тем, что в Первопрестольной были слишком велики силы контрреволюции. Например, энциклопедия «Великая Октябрьская социалистическая революция» рисовала такую картину:

«Врем. пр-во планировало свой переезд в М. и стремилось превратить ее в свою опорную базу. В М. проходили различные сборища контрреволюционеров – т. н. Государственное Московское совещание, 10-й съезд кадетов, 7-й съезд Союза городов, Поместный собор и т. д.; здесь были центры формирования т. н. “добровольцев”, “ударников”, георгиевских кавалеров и т. п. Командование МВО приняло меры к отправке на фронт “ненадежных” частей, разоружило гарнизон, требовало от Ставки прислать верные бурж. прву войска».

Конечно, анализируя расстановку сил накануне вооруженного восстания, можно учитывать и участников Поместного собора Русской православной церкви – как-никак самые настоящие «контрреволюционеры». Однако попробуем все-таки прикинуть реальное соотношение сторон.

По данным все той же энциклопедии, войска Московского гарнизона насчитывали около 100 тысяч человек. В городе было расположено девять запасных пехотных полков, две запасные артиллерийские бригады, три казачьи сотни, самокатный и телеграфно-прожекторный полки, две запасные автомобильные роты, семь пеших дружин и несколько подразделений ополчения. В сентябре 1917 года на выборах в районные думы 83,58 процентов голосовавших солдат поддержали большевиков. Кроме того, в отряды Красной гвардии к 27 октября 1917 года записалось 10–12 тысяч рабочих.

В действительности «несторы» коммунистических летописей преувеличили степень влияния сторонников Ленина на солдат московского гарнизона. Непредвзятый анализ источников показывает, что далеко не все солдаты горели желанием сражаться за большевиков, поэтому из казарм выступили только добровольцы. Причем, как вскоре выяснилось, порыв многих из них угас еще до начала боевых действий. Так, по признанию самих руководителей восстания, рота 56-го полка, охранявшая Совет, в результате пропаганды сторонников демократии была деморализована и заколебалась. Во время боев случались моменты, когда агитаторам уже не удавалось набирать бойцов в полках, и тогда приходилось «скрести по сусекам» – ставить под ружье «полусолдат» из команд выздоравливающих.

В. П. Файдыш, командовавший рабочими отрядами Замоскворечья, писал об участии в восстании солдат:

«Воинские силы состояли из 55-го полка, 196-й пехотной стрелковой дружины, команды выздоравливающих и Двинцев. Количество солдат не превышало 4 тыс. Командование 55-го полка, зная революционность своих солдат, накануне назревавших событий сумело уменьшить состав полка путем выдачи отпусков солдатам.

Полк участвовал в восстании в количестве, не превышающем 500 человек, остальные были достаточно революционны, чтобы не идти против нас. 196-я пехотная дружина, составленная из “ополчения”, “стариков” – крестьян, вооруженная к тому же берданками, насчитывала не более 120 человек. (…)

Необходимо указать, что ведущую роль в боевых действиях во время восстания играли не обученные кадры, организованные уже в боевые единицы – солдатские части, а рабочие-красногвардейцы.

Солдаты в боях шли, как правило, позади рабочих. Это было особенно заметно во время операции у Каменного моста. Наступление велось красногвардейцами. Солдаты же только поддерживали его усиленным огнем. Так было и в других местах.

Особенно резко это проявлялось в дружине, поголовно составленной из ополченцев-“стариков”. В их рядах замечались колебания, нерешительность».

Зато красногвардейцы буквально рвались в бой. Правда, подавляющее большинство из них не имело никакой военной подготовки и оружие брало в руки впервые в жизни. Преобладали среди них совсем зеленые юнцы. Люди постарше предпочитали оставаться дома и даже прятались, когда началась добровольно-принудительная мобилизация в рабочие дружины. К тому же на начальном этапе восстания винтовок было столь мало, что на отряд красногвардейцев их приходилось всего по нескольку штук. Но рабочие быстро нашли выход: оружие отнимали у милиционеров и домовых комитетов.

В. П. Файдыш упоминал о так называемой «офицерской» охране, существовавшей при некоторых домовых комитетах. По сути, это были небольшие «белогвардейские» дружины, которые вели разведку и стреляли по революционным войскам. Чтобы их ликвидировать, приходилось посылать в бой целые отряды. Но уже на третий-четвертый день восстания стали обходиться парой вооруженных красногвардейцев, снабженных мандатом. Под их присмотром рабочие, еще не имевшие оружия, и проводили обыски.

Рабочий С. Д. Носов, которому в дни восстания едва исполнилось двадцать лет, вспоминал о своем участии в поисках оружия:

«Целый день не евши мы обыскивали большие дома по Большой Якиманке (дома 50 и 47), по Большой Полянке (дом 54 и др.). К концу дня отобранное оружие мы принесли в штаб. Я получил маленький револьвер системы “бульдог” и почувствовал себя вооруженным.

На второй день опять под руководством т. Исаева, но уже более организованно (нам дали в штабе несколько адресов, группа наша уменьшилась, меньше стало шума), мы снова пошли отбирать оружие. На Большой Полянке (угол СпасоНаливковского переулка) в большом сером доме мы в одной квартире нашли около тысячи патронов и восемь винтовок. Сейчас никак не могу понять, почему мы не арестовали владельца всего этого оружия. Очевидно, мы были совсем неопытны и наивны».

Житель Замоскворечья Н. М. Мендельсон записал в дневнике 30 октября: «Приходили члены местного военно-революционного комитета, потребовали (корректно) сдать оружие, оставив лишь три револьвера»[68].

Совсем другое впечатление от «разоружения» получил другой москвич – Н. П. Окунев: «Поздно вечером к нашему дому подошел какой-то воинский отряд, состоящий человек из 15, которым командовал не совсем трезвый прапорщик. Объявив нам, что они командированы “военно-революционным комитетом”, они отобрали все имеющиеся в доме револьверы. Если бы это не было сделано добровольно, то они сделали бы во всех квартирах обыски, что было очень опасно, так как сплошь и рядом бывает, что при обысках пропадают и деньги и ценные вещи. Я почему-то очень боялся за свои резиновые калоши, не так давно приобретенные “в хвосте” за 15 руб. Впрочем, “командующий” этой экспедиции сказал своему товарищу в присутствии всех мужчин-квартирантов: “Публика-то тут чистенькая, не мешало бы посмотреть, что у них в комодах, а то ведь они нас не помилуют, попади-ка им в лапы”. Но к счастью, среди солдат нашелся один, должно быть не пьющий и с совестью, – так тот отсоветовал делать обыск, и его послушались. В доме начались уже женские истерики и женский визг. Но тут “товарищи” стали уходить, оставив на лестнице сильный спиртной “дух” и унося с собой до десятка револьверов, которые завтра же, быть может, будут продаваться на Сухаревке нашему же брату, трусливому “буржую”».

Впрочем, 28 октября проблема обеспечения восставших оружием была успешно решена. В вагонах, стоявших на станции «Сокольники», рабочие обнаружили сорок тысяч винтовок. Грузовиками и трамваями, беспрерывно курсировавшими сутки напролет, этот арсенал был развезен по городу[69].

И все же большевикам пришлось вызывать подмогу из близлежащих городов: Ярославля, Владимира, Костромы, Шуи и др., откуда по ходу восстания прибыли многочисленные отряды рабочих и революционных солдат. Из Петрограда к шапочному разбору поспели даже балтийские матросы.

Антибольшевистские силы составляли юнкера Александровского и Алексеевского училищ (3200 чел.), шести школ прапорщиков (3600 чел.), из которых 1-я так и не выступила, а 6-я сдалась без боя, учащихся трех кадетских корпусов (300 чел.) и одна казачья сотня (вторая объявила нейтралитет). К ним, по свидетельству начальника 4-й школы прапорщиков А. Г. Невзорова, присоединились две роты, сформированные из студентов, с офицерами на командных должностях, офицерская рота и подошедший позже Корниловский ударный батальон[70] (около 500 штыков).

Авторы энциклопедии «Великая Октябрьская социалистическая революция» утверждают, что боеспособных сторонников Временного правительства насчитывалось свыше 15 тысяч человек. Далее следует уточнение: «К началу боев активные регулярные силы контрреволюции не превышали 6 тыс. чел., но они были хорошо вооружены и обучены. В дальнейшем их численность увеличилась».

Неясен вопрос с участием в боях женщин-«ударниц». А. Г. Невзоров был уверен, что женских батальонов в Москве не было. Тем не менее ряд источников свидетельствует об обратном. В сентябре 1917 года газета «Ведомости Московского комиссариата градоначальничества» писала:

«Несколько месяцев тому назад в Москве сформировался женский батальон смерти, составленный исключительно из девушек-доброволиц, воодушевленных высоким порывом активной защиты родины. Тогда по всей России разлилась волна женского добровольного движения: формировались полки, батальоны, шли на фронт ударные женские роты. Эти отряды мужественно сражались и гибли в неравном бою с врагом. Жизнью жертвовали женщины-добровольцы за родину. Не умаляя высокой патриотичности, воодушевляющей женщин, относясь с глубоким уважением к их благородному порыву, военные авторитеты и общественные организации, наблюдавшие боевую деятельность женских батальонов, указывали на физическую слабость доброволиц, при всей искренности их желания активно бороться в рядах армии, не могущих представить значительной боевой единицы. Целый ряд фронтовых и армейских комитетов вынес резолюции, в которых указывалось на непригодность женских батальонов для той роли бойцов, которую они брали на себя. Поступали также сведения о том, что солдаты на фронте выражали недовольство фактом присылки к ним женских батальонов, находя, что им зазорно сражаться в окопах бок о бок с женщинами.

Запись в московский «Ударный батальон»

Командующий войсками Московского военного округа подполковник К. И. Рябцев поручил офицеру военно-политического отдела штаба подпоручику Дунаеву обследовать женский батальон. Подпоручик Дунаев предоставил доклад, в котором, не отрицая тот высокий душевный порыв, который заставил доброволиц покинуть семьи и поступить в ряды армии, и вместе с тем указывал на невозможность практического осуществления идей женского батальона. Как самостоятельная единица батальоны не имеют значения, а, не представляя из себя важной боевой силы, батальон является излишним грузом для армии, и без того перегруженной.

Командующий войсками приказал женский батальон смерти расформировать. К расформированию приступлено несколько дней тому назад».

В октябре 1917 года в газетах сообщалось, что несостоявшиеся «доброволицы», жаждавщие попасть на фронт, добились разрешения создать санитарный батальон. Скорее всего именно эти активистки, получившие военную подготовку в ударном батальоне, воевали на стороне Временного правительства. Участница восстания Р. Азарх, описывая свое участие в разведке сил «белых», упоминала, что на Красной площади ей пришлось объясняться с патрулем «ударниц», которые вместе с юнкерами несли караулы вокруг Кремля.

Большевики как сторона атакующая поначалу владели инициативой. Орган непосредственного руководства восстанием, Военно-революционный комитет (ВРК), был создан в недрах Московского совета рабочих и солдатских депутатов днем 25 октября. И только в ночь на 26 октября, когда стало очевидно, что большевики всерьез готовятся взять власть силой оружия, был образован «Комитет общественной безопасности» (КОБ). В его состав вошли представители демократических партий, совета солдатских депутатов, командующий войсками МВО полковник Рябцев, а председателем стал городской голова В. В. Руднев.

К. Юон. Раздача рабочим оружия.

Иллюстрация к повести А. С. Яковлева «Октябрь»

В свое время авторам этих строк пришлось дважды – в курсе истории СССР и в курсе истории КПСС – во всех подробностях изучать так называемый «ленинский» план вооруженного восстания. Следует признать, что В. И. Ленин составил гениальное по своей простоте и доходчивости пособие по свержению правительства вооруженным путем. Для успешного осуществления переворота заговорщикам просто следовало выполнить ряд простых правил: захватить стратегические объекты (почту, телеграф, телефонную станцию, мосты), в нужное время и в нужных местах иметь решающий перевес в силах, действовать решительно, воодушевляя массы пусть небольшими, но постоянными успехами. А самое главное, «относиться к восстанию как к искусству».

Вот только московский ВРК, как показало развитие событий, вместо того чтобы действовать «по-ленински», проявил нерешительность. И если бы ту же ошибку не совершил полковник Рябцев, еще неизвестно, кто бы праздновал победу.

На 26 октября расстановка сил выглядела следующим образом. Штаб восстания расположился в бывшем генерал-губернаторском доме на Тверской улице. Большевистские отряды заняли почтамт и телеграф. В Кремле находилось два батальона 56-го запасного полка, подчинявшегося ВРК. В рабочих районах интенсивно шло формирование Красной гвардии.

Комитет общественной безопасности обосновался в здании городской думы на Воскресенской площади. Отряды юнкеров заняли Манеж, гостиницу «Метрополь», здание градоначальничества на Тверском бульваре, телефонную станцию в Милютинском переулке. Важными опорными пунктами были Александровское и Алексеевское училища, кадетские корпуса в Лефортово, штаб МВО на Остоженке, 5-я школа прапорщиков возле Смоленского рынка. Попытка полковника Рябцева занять юнкерами Кремль под предлогом замены «уставших» солдат 56-го полка закончилась неудачей. Тогда отряды юнкеров окружили Кремль и стали готовиться к штурму – были припасены лестницы, по которым собирались лезть на стены.

В первый день противоборство сторон ограничилось выпуском воззваний. Военно-революционный комитет, заклеймив Временное правительство, как предателей революции, опубликовал приказ, в котором объявлялось, что «весь московский гарнизон должен быть приведен в боевую готовность. Каждая воинская часть должна быть готова выступить по приказанию военно-революционного комитета. Никакие приказы и распоряжения, не исходящие от военно-революционного комитета или не скрепленные его подписью, исполнению не подлежат». По городу были расклеены листовки, от имени ВРК призывавшие «товарищей и граждан» взяться за оружие. В свою очередь, Комитет общественной безопасности заявил о переходе к нему всей полноты власти и призвал различные общественные силы совместно противостоять стремлению большевиков узурпировать власть.

К. Юон. Весть о вооруженном восстании.

Иллюстрация к повести А. С. Яковлева «Октябрь»

Сергей Эфрон, отправившийся вместе с офицером-однополчанином посмотреть, что делается в городе, в этот «мирный» день едва не расстался с жизнью:

«Наш путь лежал через центральные улицы Москвы. Пройдя несколько кварталов, мы заметили на одном из углов группу прохожих, читавших какое-то объявление. Ускоряем шаги.

Подходим. Свежеприклеенное воззвание Совдепа. Читаем приблизительно следующее:

“Товарищи и граждане!

Налетел девятый вал революции. В Петрограде пролетариат разрушил последний оплот контрреволюции. Буржуазное Временное правительство, защищавшее интересы капиталистов и помещиков, арестовано. Керенский бежал. Мы обращаемся к вам, сознательные рабочие, солдаты и крестьяне Москвы, с призывом довершить дело. Очередь за вами. Остатки правительства скрываются в Москве. Все с оружием в руках – на Скобелевскую площадь к Совету Р. С. и Кр. Деп. Каждый получит определенную задачу.

Ц.И.К.М.С.Р.С. и К.Д.”

Читают молча. Некоторые качают головой. Чувствуется подавленное недоброжелательство и вместе с тем нежелание даже жестом проявить свое отношение.

– Черт знает что такое! Негодяи! Что я вам говорил, С. Я.? Они уже начали действовать!

И, не ожидая моего ответа, прапорщик М. срывает воззвание.

– Вот это правильно сделано, – раздается голос позади нас. Оглядываемся – здоровенный дворник, в белом фартуке, с метлой в руках, улыбка во все лицо.

– А то все читают да головами только качают. Руку протянуть, сорвать эту дрянь – боятся.

– Да как же не бояться, – говорит один из читавших с обидой. – Мы что? Махнет раз, и нет нас. Господа офицеры – дело другое, у них оружие. Как что – сейчас за шашку. Им и слово сказать побоятся.

– Вы ошибаетесь, – отвечаю я. – Если, не дай Бог, нам придется применить наше оружие для самозащиты, поверьте мне, и наших костей не соберут!

Мой спутник М. пришел в неистовый боевой восторг. Очевидно, ему показалось, что наступил момент открыть военные действия. Он обратился к собравшимся с целою речью, которая заканчивалась призывом – каждому проявить величайшую сопротивляемость “немецким наймитам – большевикам”. А в данный час эта сопротивляемость должна была выразиться в дружном и повсеместном срывании большевистских воззваний. Говорил он с воодушевлением искренности и потому убедительно. Его слова были встречены общим, теперь уже нескрываемым сочувствием.

– Это правильно. Что и говорить!

– На Бога надейся, да сам не плошай!

– Эти бумажонки обязательно срывать нужно. Новое кровопролитство задумали – окаянные!

– Все жиды да немцы – известное дело, им русской крови не жалко. Пусть себе льется ручьями да реками!

Какая-то дама возбужденно пожала наши руки и объявила, что только на нас, офицеров, и надеется.

– У меня у самой – сын под Двинском!

Наша группа стала обрастать. Я еле вытянул М., который готов был разразиться новой речью.

– Знаете, С. Я., мы теперь будем идти и по дороге все объявления их срывать! – объявил он мне с горящими глазами.

Мы пошли через Лубянку и Кузнецкий Мост. В городе было еще совсем тихо, но несмотря на тишину – налет всеобщего ожидания. Прохожие внимательно осматривали друг друга; на малейший шум, гудок автомобиля, окрик извозчика – оглядывались. Взгляды скрещивались. Каждое лицо казалось иным – любопытным: свой или враг?

Обычная жизнь шла своим чередом. Нарядные дамы с покупками, спешащий куда-то деловой люд, даже фланеры Кузнецкого Моста вышли на свою традиционную прогулку (время было между 3 и 4).

Мы с М. не пропустили ни одного воззвания.

Здесь прохожие – сплошь “буржуи”, – не стесняясь, выражали свои чувства. На некоторых домах мы находили лишь обрывки воззваний: нас уже опередили».

С Дмитровки свернули влево и пошли Охотным Рядом к Тверской, с тем чтобы выйти на Скобелевскую площадь – сборный пункт большевиков. Здесь характер толпы уже резко изменился. “Буржуазии” было совсем мало. Группами шли солдаты в расстегнутых шинелях, с винтовками и без винтовок. Попадались и рабочие, но терялись в общей солдатской массе. Все шли в одном направлении – к Тверской. На нас злобно и подозрительно посматривали, но затрагивать боялись.

Я уже начал раздумывать – стоит ли идти на Тверскую, – как неожиданное происшествие заставило нас ознакомиться на собственной шкуре с тем, что происходило не только на Тверской, но и в самом Совдепе.

На углу Тверской и Охотного Ряда группа солдат, человек в десять, остановилась перед злополучным воззванием. Один из них громко читает его вслух.

– С. Я., это-то воззвание мы должны сорвать!

Слова эти были так произнесены, что я не посмел возразить, хотя и почувствовал, что сейчас мы совершим вещь бесполезную и непоправимую.

Подходим. Солдат, читавший вслух, умолкает. Остальные с задорным любопытством нас оглядывают. Когда мы делаем движение подойти ближе к воззванию – со злой готовностью расступаются (почитай, мол, что тут про вашего брата – кровопивца – написано).

На этот раз протягиваю руку я. И сейчас ясно помню холодок в спине и пронзительную мысль: “Это – самоубийство”. Но мною уже владеет не мысль, а протянутая рука.

Раз! Комкаю бумагу, бросаю и медленно выхожу из круга, глядя через головы солдат. Рядом – звонкие шаги М., позади – тишина. Тишина, от которой сердце сжалось. Знаю, что позади много солдатских голов смотрят нам вслед и что через мгновение начнется страшное и неминуемое. Помоги, Господи!

Скашиваю глаза в сторону прапорщика М. Лицо его мертвенно бледно. И ободряющая мысль – “Хорошо, что мы вдвоем” (громадная сила – “вдвоем”).

Мы успели сделать по Тверской шагов десять, не меньше. И вот… Позади гул голосов, потом крик:

– Держи их, товарищи! Утекут, сволочи!

Брань, крики и топот тяжелых сапог. Останавливаемся и резко оборачиваемся в сторону погони.

Опускаю руку в боковой карман и нащупываю револьвер. Быстро шепчу М-у:

– Вы молчите. Говорить буду я. (Я знал, что говорить с ними он не сумеет.)

Первая минута была самой тяжелой. К чему готовиться? Ожидая, что солдаты набросятся на нас, я порешил, при первом нанесенном мне ударе выстрелить в нанесшего удар, а потом – в себя.

Нас с воплями окружили.

– Что с ними разговаривать? Бей их, товарищи! – кричали напиравшие сзади.

Передние, стоявшие вплотную к нам, кричали меньше и, очевидно, не совсем знали, что с нами делать. Необходимо было инициативу взять на себя. Чувство самосохранения помогло мне крепко овладеть собой. По предшествующему опыту (дисциплинарный суд, комитеты и пр.) я знал, что для достижения успеха необходимо непрерывно направлять внимание солдат в желательную для себя сторону.

– Что вы от нас хотите? – спрашиваю как могу спокойнее.

В ответ крики:

– Он еще спрашивает!

– Сорвал и спрашивать смеет!

– Что с ними, св… разговаривать! Бей их! – напирают задние.

– Убить нас всегда успеете. Мы в вашей власти. Вас много – всю улицу запрудили, – нас двое.

Слова мои действуют. Солдаты стихают. Пользуюсь этой передышкой и задаю толпе вопросы – лучший способ успокоить ее.

– Вас возмущает, что я сорвал воззвание. Но иначе я поступить не мог. Присягали вы Временному правительству?

– Ну и присягали! Мы и царю присягали!

– Царь отрекся от престола и этим снял с вас присягу. Отреклось Временное правительство от власти?

Последние слова приняты совсем неожиданно.

– А! Царя вспомнил! Про царя заговорил! Вот они кто! Царя захотели!

И опять дружный вопль:

– Бей их!

Но первая минута прошла. Теперь, несмотря на вопли, стало легче. То, что сразу на нас не набросились, – давало надежду. Главное – оттянуть время. Покрывая их голоса, кричу:

– Если вы не признаете власти Временного правительства, какую же вы власть признаете?

– Известно какую! Не вашу – офицерскую! Советы – вот наша власть!

– Если Совет признаете – идемте в Совет! Пусть там нас рассудят, кто прав, кто виноват.

На генерал-губернаторский дом я рассчитывал как на возможность бегства. Я знал приблизительное расположение комнат, ибо ранее приходилось несколько раз быть там начальником караула.

К этому времени вокруг нас образовалась большая толпа. Я заметил при этом, что вновь прибывающие были гораздо свирепее других настроены.

– Итак, коли вы Советы признали – идем в Совет. А здесь на улице нам делать нечего.

Я сделал верный ход. Толпа загалдела. Одни кричали, что с нами нужно здесь же покончить, другие стояли за расправу в Совете, остальные просто бранились.

– Долго мы здесь стоять будем? Или своего Совета боитесь?

– Чего ты нас Советом пугаешь? Думаете, вашего брата там по головке погладят? Как бы не так! Там вам и кончание придет. Ведем их, товарищи, взаправду в Совет! До него тут рукой подать.

Самое трудное было сделано.

– В Совет так в Совет!

Мы первые двинулись по направлению к Скобелевской площади. За нами гудящая толпа солдат.

Начинались сумерки. Народу на улицах было много.

На шум толпы выбегали из кафе, магазинов и домов. Для Москвы, до сего времени настроенной мирно, вид возбужденной, гудящей толпы, ведущей двух офицеров, был необычен.

Никогда не забуду взглядов, бросаемых нам вслед прохожими и особенно женщинами. На нас смотрели как на обреченных. Тут было и любопытство, и жалость, и бессильное желание нам помочь. Все глаза были обращены на нас, но ни одного слова, ни одного движения в нашу защиту. (…)

Скобелевская площадь оцеплена солдатами. Первые красные войска Москвы. Узнаю автомобилистов.

– Кто такие? Куда идете?

– Арестованных офицеров ведем. Про царя говорили. Объявления советские срывали.

– Чего же привели эту с…? Прикончить нужно было. Если всех собирать, то и места для них не хватит! Кто же проведет их в Совет? Не всей же толпой идти!

Отделяется человек пять-шесть. Узнаю среди них тех, что нас первыми задержали. Ведут через площадь, осыпая неистовой бранью. Толпа остается на Тверской. Я облегченно вздыхаю – от толпы отделались.

Подымаемся по знакомой лестнице генерал-губернаторского дома».

К счастью для Сергея Эфрона и его товарища, в Совете их судьей оказался большевик, не поддавшийся кровожадным настроениям революционных масс. Узнав, что вся вина молодых прапорщиков заключалась в срывании воззваний, он сумел замять дело. Для успокоения солдат ему прошлось провести формальное следствие, а когда подвернулся благоприятный момент, нечаянный спаситель вывел офицеров в безопасное место.

Освобождение С. Эфрона и его товарища вполне можно считать чудом. Как правило, судя по многочисленным свидетельствам участников событий, обе противоборствующие стороны не были настроены просто так отпускать пленников. Большевики, например, помещали задержанных в гостинице «Дрезден», находившейся на Скобелевской площади. Один из «красных» мемуаристов с гордостью упоминал о большом количестве арестованных контрреволюционеров.

К. Юон. В городском Совете (бывшем доме генерал-губернатора).

Иллюстрация к повести Л. С. Яковлева «Октябрь»

Их было так много, что для генералов пришлось выделить отдельное помещение.

Впрочем, в «Дрездене» сидели под караулом не только пленные офицеры и юнкера, но также штатские. Это были грабители, мародеры, подозрительные личности, у которых оказались не в порядке документы или были найдены в карманах патроны. Попадались и случайные прохожие, чей «буржуйский» вид и объяснения – «вышел поискать еды для семейства» – у красногвардейских патрулей вызвали большое недоверие. Один из таких бедолаг описал свои злоключения на страницах «Московского листка»:

«…Все мы четверо по трое суток ожидали, когда нас позовут к допросу следственной комиссии, чтобы выяснить, кто мы, как попали или в чем обвиняемся. Были среди нас и член французского консульства, и рабочие, и даже мирные большевики, не захватившие партийных документов и вышедшие на улицу. Среди ночи нас перевели из дома бывш. генерал-губернатора в помещение “Дрездена”, поместили в двух давным-давно нетопленых, отсыревших комнатах, в которых кроме кучки соломы в одном углу ничего не было. Наутро нас опять перевели в большую комнату третьего этажа, выходящую окнами на Скобелевскую площадь. Здесь же вместе с нами поместили и тех лиц, которые взяты с оружием в руках. В полдень по Столешникову переулку подъехал броневик юнкеров, и, выпустив шрапнель, стал обстреливать из пулеметов гостиницу “Дрезден”. На требования перевода в другую комнату получался отказ.

Как только уехал броневик, начался настоящий ужас. Через наши головы и крышу гостиницы со Скобелевской площади большевики стали обстреливать Кремль. При первом же выстреле стекла во всех трех громадных окнах были выбиты целиком. Потолок в комнате и люстры вздрагивали все больше и больше. С крыш мимо окон осыпался карниз и падали кирпичи. Несмотря на то, что и часовые не оставались стоять в нашей комнате, а все помещались за дверью, в коридоре, наши просьбы о переводе из этой комнаты не приводили ни к чему. С нами была гимназистка – сестра милосердия, взятая у Страстной пл., и еще двое мальчиков лет 12-ти, уличных продавцов газет. Последних, умирающих от страха, выпустили сами большевики по общему настоянию. Целый день мы ничего не ели, и лишь после настойчивых просьб в 7 ч. веч. нам принесли на 50 чел. один солдатский бачок супа и каши.

Если к этому прибавить грубое обращение солдат, их толчки и удары прикладами и штыками, угроза расстрела за малейший шум и общее движение, – картина будет полная. Сознание “прав человека” выразилось в ответе одного из членов военно-революционного комитета на упрек о неосновательной жестокости:

– Это еще хорошо. Ведь во французскую революцию прямо расстреливали всех!»

Не более гуманно обращались с пленными «белые». Большую группу солдат, по свидетельству полковника Л. Н. Трескина, загнали на балкон кинотеатра «Художественный», где их держали под строгим караулом. Но основная масса задержанных была размещена в Александровском училище. Арестованный юнкерами большевик М. Буравцев впоследствии вспоминал, как ему пришлось несладко. Он оказался первым обитателем комнаты, куда сажали тех, кого объявили кандидатами «к немедленному расстрелу». Как ни странно, но в условиях непрерывных боев КОБ нашел возможность проводить следствие. В рассказе М. Буравцева есть описание допросов, которым его подвергала «тройка» во главе с прокурором А. Ф. Стаалем.

Порой аресты сопровождались грабежами и избиениями. Солдат Бежикин-Шальнов утверждал в мемуарах, что юнкера отобрали у него 845 рублей, золотые крестик с цепочкой, золотую цепочку для часов и избили прикладами до потери сознания. Позже, когда он потребовал вернуть свои ценности, ему ответили, что они пошли в фонд помощи семьям погибших юнкеров.

Находясь в плену, Буравцев и некоторые его товарищи лишились теплых пальто и шапок. Юнкера, невразумительно объяснив причину, попросили эти вещи «на короткое время», но так и не вернули. Когда пленных переводили из училища в здание Городской думы, а затем в Кремль, в арестантские помещения при казармах 56-го полка, они сильно страдали от холода.

Испытывали пленные и муки голода. «Кормили помалу и один раз в день как в Александровском училище, так и позднее, – писал М. Буравцев. – Чай подавали случайно. Юнкера утверждали, что нам, арестованным, дают то же, что и они получают сами».

Впрочем, все это случилось позже, в ходе боев. Мы же, продолжая рассказ о развитии событий, возвращаемся в «мирный» период, который еще продолжался в течение 27 октября.

«Нелепое положение сложилось в Москве, – констатировали “Известия Московского Совета”. – Стены домов и заборы красноречиво говорят об этой нелепости. На них рядом расклеены плакаты от Военно-революционного комитета, Московских Советов рабочих и солдатских депутатов и от Московской городской думы. Военно-революционный комитет говорит именем революции, которая организует свои силы против контрреволюции, стремящейся нанести ей последний удар. Московская центральная дума в воззвании, принятом большинством, составившимся из кадето-корниловцев и правого центра, призывает московское население сплотиться для поддержки губителей революции».

Пассивность обеих сторон, по позднейшим рассказам участников событий, прежде всего объяснялась попыткой избежать кровопролития. Однако следует полагать, что главную роль все же играли объективные факторы. Так, у ВРК, при очевидном перевесе в количестве бойцов, катастрофически не хватало оружия для Красной гвардии и опытных в военном деле командиров. Полковник Рябцев, по всей видимости, не надеялся на имевшиеся в его распоряжении воинские подразделения и тянул время в ожидании подхода к Москве войск, сохранивших преданность Временному правительству.

Сам же командующий МВО, в свое время активно участвовавший в разгроме «корниловщины», не пользовался доверием среди подавляющей части офицеров, находившихся в Москве. Об этом свидетельствует рассказ С. Я. Эфрона об офицерском собрании, состоявшемся днем 27 октября в Александровском училище:

«Когда я вернулся в училище, старинный актовый зал был уже полон офицерами. Непрерывно прибывают новые. Бросаются в глаза раненые, собравшиеся из бесчисленных московских лазаретов на костылях, с палками, с подвязанными руками, с забинтованными головами. Офицеры местных запасных полков в меньшинстве.

Незабываемое собрание было открыто президиумом Совета офицерских депутатов. Не помню, кто председательствовал, помню лишь, что собрание велось беспорядочно и много времени было потеряно даром.

С самого начала перед собравшимися во всей грандиозности предстала картина происходящего.

После сообщения представителями Совета о предпринятых мерах к объединению офицерства воедино и доклада о поведении командующего войсками воздух в актовом зале накаляется.

Крики:

– Вызвать командующего! Он обязан быть на нашем собрании! Если он изменник, от него нужно поскорее избавиться!

Беспомощно трезвонит председательский колокольчик. Шум растет. Кто-то объявляет, что побежали звонить командующему. Это успокаивает, и постепенно шум стихает.

Один за другим выступают представители полков. Все говорят о своих полках одно и то же: рассчитывать на полк как на силу, которую можно двинуть против большевиков, нельзя. Но в то же время считаться с полком как ставшим на сторону большевиков тоже не следует. Солдаты без офицеров, помышляющие лишь о скорейшем возвращении домой, в бой не пойдут.

Возвращается пытавшийся сговориться с командующим по телефону. Оказывается, командующего нет дома.

Опять взрыв негодования. Крики:

– Нам нужен новый командующий! Долой изменника!

На трибуне кто-то из старших призывает к лояльности. Напоминает о воинской дисциплине.

– Сменив командующего, мы совершим тягчайшее преступление и ничем не будем отличаться от большевиков. Предлагаю, ввиду отсутствия командующего, просить его помощника взять на себя командование округом.

В это время какой-то взволнованный летчик просит вне очереди слова:

– Господа, на Ходынском поле стоят ангары. Если сейчас же туда не будут посланы силы для охраны их – они очутятся во власти большевиков. Часть летчиков-офицеров уже арестована.

Не успевает с трибуны сойти летчик, как его место занимает артиллерист:

– Если мы будем медлить – вся артиллерия – сотни пушек – окажется в руках большевиков. Да, собственно, и сейчас уже пушки в руках солдат.

Кончает артиллерист – поднимается председатель:

– Господа! Только что вырвавшийся из Петрограда юнкер Михайловского училища просит слова вне очереди.

– Просим! Просим!

Выходит юнкер. Он от волнения не сразу может говорить. Наступает глубочайшая тишина.

– Господа офицеры! – Голос его прерывается. – Я прямо с поезда. Я послан, чтобы предупредить вас и московских юнкеров о том, что творится в Петрограде. Сотни юнкеров растерзаны большевиками. На улицах валяются изуродованные тела офицеров, кадетов, сестер, юнкеров. Бойня идет и сейчас. Женский батальон в Зимнем дворце, Женский батальон…[71]– Юнкер глотает воздух, хочет сказать, но только движет губами. Хватается за голову и сбегает с трибуны.

Несколько мгновений тишины. Чей-то выкрик:

– Довольно болтовни! Всем за оружие! – подхватывается ревом собравшихся.

– За оружие! В бой! Не терять ни минуты! – Председатель машет руками, трезвонит, что-то кричит – его не слышно.

Неподалеку от меня сидит одноногий офицер. Он стучит костылями и кричит:

– Позор! Позор!

На трибуну, минуя председателя, всходит полковник Генштаба. Небольшого роста, с быстрыми решительными движениями, лицо прорезано несколькими прямыми глубокими морщинами, острые стрелки усов, эспаньолка, горящие холодным огоньком глаза под туго сдвинутыми бровями. С минуту молчит. Потом, покрывая шум, властно:

– Если передо мною стадо – я уйду. Если офицеры – я прошу меня выслушать!

Все стихает.

– Господа офицеры! Говорить больше не о чем. Все ясно. Мы окружены предательством. Уже льется кровь мальчиков и женщин. Я слышал сейчас крики: в бой! за оружие! Это единственный ответ, который может быть. Итак, за оружие! Но необходимо это оружие достать. Кроме того, необходимо сплотиться в военную силу. Нужен начальник, которому мы бы все беспрекословно подчинились. Командующий – изменник! Я предлагаю тут же, не теряя времени, выбрать начальника. Всем присутствующим построиться в роты, разобрать винтовки и начать боевую работу. Сегодня я должен был возвращаться на фронт. Я не поеду, ибо судьба войны и судьба России решается здесь – в Москве. Я кончил. Предлагаю приступить немедленно к выбору начальника!

Громовые аплодисменты. Крики:

– Как ваша фамилия?

Ответ:

– Я полковник Дорофеев.

Председателю ничего не остается, как приступить к выборам. Выставляется несколько кандидатур. Выбирается почти единогласно никому не известный, но всех взявший – полковник Дорофеев.

– Господ офицеров, могущих держать оружие в руках, прошу построиться тут же, в зале, поротно. В ротах по сто штыков, – думаю, будет довольно, – приказывает наш новый командующий.

Через полчаса уже кипит работа. Роты построены. Из цейхгауза Александровского училища приносятся длинные ящики с винтовками. Идет раздача винтовок, разбивка по взводам. Составляются списки. Я – правофланговый 1-й офицерской роты. Мой командир взвода – молоденький штабс-капитан, высокий, стройный, в лихо заломленной папахе. Он из лазарета, с незажившей раной на руке. Рука на перевязи. На груди белый крестик (командиры рот и взводов почти все были назначены из георгиевских кавалеров)».

Полковник Л. Н. Трескин, командовавший одним из участков обороны Александровского училища, отмечал в мемуарах сложную ситуацию, в которой оказался выбранный офицерами командир полковник Дорофеев: «…последний, учитывая всю серьезность положения моего отряда, ничего сделать не мог. С большим трудом налаживая порядок в училище, ему пришлось еще вести трудную “политическую борьбу” с командованием в лице полковника Рябцева и его приближенными».

На исходе 27 октября, когда «белые» и «красные» готовились к борьбе, большая часть населения Москвы жила привычной жизнью. В рабочих районах отдыхали после трудового дня и готовились к новому – ВРК еще не призвал пролетариат ко всеобщей забастовке, поэтому фабрики и заводы продолжали работать. Центр города был привычно заполнен гуляющей публикой.

«Вечером на главной артерии города, на Тверской, шумела и двигалась обычная огромная толпа, – описывал конец последнего мирного дня корреспондент вечерней газеты “Время”. – Много было гуляющих, и казалось, что второй спокойный день неопределенного положения уже закалил москвичей, и они, ничего не боясь после проведенной третьего дня беспокойной ночи, воспрянули духом и решили, что жизнь пойдет и дальше тем нормальным темпом, которым она шла у нас до сих пор.

В седьмом часу появились в центре вечерние газеты, и улицу огласили громкие крики мальчишек-газетчиков.

Публика буквально набрасывалась на газетчиков, осаждала их и наперебой раскупала номера.

Тут и там стали образовываться летучие митинги.(…)

К одиннадцати часам уличная жизнь как будто затихла.

Но, увы!

Наступила кровавая ночь.

Те, кто чутко спит, услышали орудийные выстрелы.

Стрельба из револьверов шла всю ночь».

Ночью 27 октября пролилась первая кровь – был обстрелян караул, охранявший Комитет общественной безопасности. Немного позже произошел бой между юнкерами и отрядом «двинцев»[72]. Революционные солдаты, двигавшиеся по приказу ВРК на защиту Совета, были остановлены на Красной площади юнкерами. После ожесточенной схватки, потеряв убитыми и ранеными несколько десятков человек, основная масса отряда все же прорвалась на Тверскую.

В. Щеглов. Прорыв «двинцев» через Красную площадь.

Литография. 1937 г.

В свою очередь, юнкера очистили почтамт и телеграф от революционных караулов, значительно усилили гарнизон телефонной станции. Взвод казаков и несколько офицеров совершили вылазку в 1-ю запасную артиллерийскую бригаду, откуда вывезли два 3-дюймовых орудия и несколько десятков снарядов. В ту же ночь боевое крещение принял С. Я. Эфрон и его боевые товарищи:

«Спускается вечер. Нам отвели половину спальни юнкеров. Когда наша рота, построенная рядами, идет, громко и отчетливо печатая шаг, встречные юнкера лихо и восторженно отдают честь. Нужно видеть их горящие глаза!

Не успели мы распределить койки, как раздается команда:

– 1-й взвод 1-й офицерской, становись!

Бегом строимся. Входит полковник Дорофеев:

– Господа, поздравляю вас с открытием военных действий. Вашему взводу предстоит первое дело, которое необходимо выполнить как можно чище. Первое дело дает тон всей дальнейшей работе. Вам дается следующая задача: взвод отправляется на грузовике на Б. Дмитровку. Там находится гараж Земского союза, уже захваченный большевиками. Как можно тише, коротким ударом, вы берете гараж, заводите машины и, сколько сможете, приводите сюда. Вам придется ехать через Охотный Ряд, занятый большевиками. Побольше выдержки, поменьше шума.

Мы выходим, провожаемые завистливыми взглядами юнкеров. У выходных дверей шумит заведенная машина. Через минуту медленно двигаемся, стоя плечо к плечу, по направлению к Охотному Ряду…

Быстро спускаются сумерки. Огибаем Манеж и Университет и по вымершей Моховой продвигаемся к площади. Там сереет солдатская толпа. Все вооружены.

– Зарядить винтовки! Приготовиться! – Щелкают затворы.

Ближе, ближе, ближе… Кажется, что автомобиль тащится гусеницей. Подъезжаем вплотную к толпе. Расступаются. Образовывается широкая дорожка. Жуткая тишина. Словно глухонемые. Слева остается Тверская, запруженная такой же толпой. Вот Охотнорядская церковь (Параскевы-мученицы). Толпа редеет и остается позади.

Будут стрелять вслед или не будут? Нет. Тихо. Не решились.

Сворачиваем на Дмитровку и у первого угла останавливаемся. На улице ни души. Выбираемся из грузовика, оставляем шофера и трех офицеров у машины, сами гуськом продвигаемся вдоль домов. Совсем стемнело. Фонари не горят. Кое-где – освещенное окно. Гулко раздаются наши шаги. Кажется – вечность идем. Я как правофланговый иду тотчас за командиром взвода.

– Видите этот высокий дом? Там – гараж. Мне почудилось, какая-то тень метнулась и скрылась в воротах.

За дом до гаража мы останавливаемся.

– Если ворота не заперты – мы врываемся. Без необходимости огня не открывать. Ну, с Богом!

Тихо подходим. Слышно, как во дворе стучит заведенная машина. Вот и ворота, раскрытые настежь.

– За мной!

Обгоняя друг друга, с винтовками наперевес, вбегаем в ворота. Тьма.

Бах! – пуля звонко ударяет в камень. Еще и еще. Три гулких выстрела. Потом тишина.

Осматриваем двор, окруженный со всех сторон небоскребами. Откуда стреляли?

Кто-то открывает ворота гаража. Яркий свет автомобильного фонаря. Часть бежит осматривать гараж, другая, возглавляемая взводным, – отыскивать караульное помещение.

У одних дверей находим раненного в живот солдата. Он без сознания. Это тот, что стрелял в нас и получил меткую пулю в ответ.

– Говорил я, не стрелять без надобности! – кричит капитан.

В это время неожиданно распахивается дверь и показывается солдат с винтовкой. При виде нас столбенеет.

– Бросай винтовку! – Бросает.

– Где караул?

Молчит, потом, еле слышно:

– Не могу знать.

– Врешь. Если не скажешь – будешь валяться вот как этот.

Сдавленный шепот:

– На втором этаже, ваше высокоблагородие.

– Иди вперед, показывай дорогу. А вы, господа, оставайтесь здесь. С ними я один справлюсь.

К. Юон. В бою.

Иллюстрация к повести А. С. Яковлева «Октябрь»

Мы пробуем возражать – бесполезно. С наганом в руке капитан скрывается на темной лестнице.

Ждем. Минута, другая… Наконец-то! Топот тяжелых сапог, брань капитана. Из темноты выныривают два солдата с перекошенными от ужаса лицами, несут в охапках винтовки, за ними еще четыре, и позади всех – капитан со своим наганом.

– Заводить моторы. Скорей! Скорей! – торопит капитан.

Входим в гараж. Группа шоферов, окруженная нашими, смотрит на нас волками.

– Не можем везти. Машины испорчены, – говорит один из них решительно.

– Ах, так! – Капитан меняется в лице. – Пусть каждый подойдет к своему автомобилю!

Шоферы повинуются.

– Теперь знайте: если через минуту моторы не будут заведены – отвечаете мне жизнью. Прапорщик! Смотрите по часам.

Через минуту шесть машин затрещало.

– Нужно свезти раненого в лазарет. Вот вы двое – отправляйтесь с ним в лазарет Литературного кружка. Это рядом. Не спускайте глаз с шофера…

Возвращаемся с добычей (шесть автомобилей) обратно. На передних сиденьях шофер и пленные солдаты, сзади офицеры с наганами наготове. С треском проносимся по улицам. На Охотнинской площади при нашем приближении толпа шарахается в разные стороны.

Александровское училище. Нас восторженно встречают и поздравляют с успехом. Несемся назад, захватив с собой всех шоферов.

Подъезжая к Дмитровке, слышим беспорядочную ружейную стрельбу. Капитан волнуется:

– Дурак я! Оставил троих – перестреляют их как куропаток!

Еще до Дмитровки соскакиваем с автомобилей. Стреляют совсем близко – на Дмитровке. Ясно, что атакуют гараж. Выстраиваемся.

– Вдоль улицы пальба взводом. Взво-од… пли! – Залп.

– Взво-од… пли!

Второй залп. И… тишина. Невидимый противник обращен в бегство. Бежим к гаражу.

– Кто идет?! – окликают нас из ворот. Капитан называет себя.

– Слава Богу! Без вас тут нам было совсем плохо пришлось. Меня в руку ранили.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.