Сумрак
Сумрак
Для того чтобы стала понятнее логика разворачивающегося повествования, придется мне рассказать о контексте, в котором происходили описываемые события, и о некоторых приключениях, случившихся с нами во Франции до описываемых событий.
Продолжение основной сюжетной линии вы найдете в главе «Оборотни».
Загадочный ларчик с доносами на самом деле открывается просто: мы с Ириной, иностранные предприниматели и инвесторы, пережили на личном опыте попытку наглого рейдерского захвата нашей собственности во Франции. Рейдеры нападали, а мы защищались как могли. В результате было много шума. Вот и все.
Казалось бы, разве грубое посягательство на имущество и бизнес возможно в цивилизованной стране с давними традициями правовой защиты? Оказывается, во Франции вполне возможно. И еще как. Причем наш случай здесь отнюдь не единственный, а «правовая защита» инвесторов тут весьма сомнительная. За красивым фасадом правосудия скрываются обветшавшие, неприглядные задворки.
Как это видно из других громких дел на Юге Франции, прокуроры и судьи (у прокурора во Франции тоже статус судьи) здесь, как правило, покрывают жуликов и уголовников, если они им — масонские братья. Тут можно сослаться на свидетельство прокурора республики Эрика Монгольфье, его выступление есть на Ютьюбе.
Вообще говоря, у нас в России к масонам относятся как к чему-то нереальному, загадочному, таинственному. На самом деле эта организация вовсе не тайная, ее телефоны и адреса вы найдете в любом справочнике. Вернее, адресов много, поскольку масонских лож тоже несколько и масонские «течения» (послушания, как они говорят) серьезно отличаются друг от друга. К сожалению, французское масонство погрязло в скандалах.
На Юге Франции, пожалуй, большинство дееспособных мужчин, занимающихся тем или иным видом предпринимательской, административной или интеллектуальной деятельности, состоят в масонском братстве.
Масонство за своей «загадочной ширмой» скрывает идеальную, но довольно банальную коррупционную паутину. Об этом здесь, во Франции, написано огромное количество книг и статей.
Современные масоны — это часть нашего больного общества, и ничего исключительного или загадочного в них нет.
Организации «детей Вдовы» (как они себя еще называют) привлекают людей декларациями о возвышенных идеалах, возможностью сменить бытовые темы бесед на интеллектуальные и философские. Но в конце концов все превращается в более или менее элитный или, наоборот, примитивный клуб коррупционеров, некую «административно-воровскую малину», где встречаются сами «гопники» и те, кто их должен по идее ловить и наказывать.
Всего во Франции по состоянию на февраль 2013 года насчитывается около 170 тысяч членов франкмасонских лож.
Взять, например, обычный рекламный щит у провинциальной дороги. Он рекламирует всего-навсего цветочный магазин, но выполнен в ключе масонской символики, потому что продавец таким образом пытается увеличить товарооборот, призывая братьев. Это просто маркетинг, и ничего более.
Или какая-нибудь почти заброшенная могилка в нашем городке Монтару с аналогичной символикой. Такое здесь встречается на каждом шагу.
Еще необходимо отметить, что французское масонство считается «нерегулярным», то есть не признается «братьями» из других стран. Между «послушаниями» есть, так сказать, ритуальные разногласия, но, кроме того, репутация у французов подмочена постоянными скандалами и коррупцией. Любой желающий может ознакомиться с темой самостоятельно, источников предостаточно.
Могила с масонской символикой на кладбище в окрестностях Монтору
Рекламный щит
Мы с Ириной приехали во Францию в 1997 году, уже будучи состоявшимися предпринимателями и имея за спиной замечательный коммерческий успех в Чехии, где мы жили до переезда во Францию, и в России, где наше семейное предприятие процветало.
Наши планы во Франции были ясны и логичны: мы хотели создать индустриальное предприятие, фабрику и собственную марку косметики, которую можно было бы продавать на глобальных рынках. Нам казалось, что из Франции достичь нашей цели будет проще.
Когда мы приехали в Ниццу, мне было около 30 лет, а Ирине и того меньше. При этом за нашими плечами уже был опыт трудного, но успешного стартапа буквально на голом месте, без какой бы то ни было поддержки.
Мы энергично взялись за дело на новом месте: приобрели в собственность большое, красивое, но пустующее здание (которое к тому времени уже около пяти лет числилось на балансе банка после банкротства его предыдущего владельца) и привезли во Францию свое новейшее оборудование из Чехии плюс купили новое.
Здание мы приобрели без всяких кредитов. Французские банки тогда, при покупке, нам отказали в кредитовании, потому что мы русские, а на дворе шел 1998 год.
Чтобы собрать необходимую для покупки здания сумму, нам с Ириной пришлось продать свой большой дом в ближайшем Подмосковье и к тому же влезть в долги. Но мы не отчаивались, уверенно идя к своей намеченной цели.
Мы были молоды, полны сил, не чувствовали для себя никакой опасности во Франции и с оптимизмом смотрели в будущее.
Ну и пусть пришлось пожертвовать ради своей мечты личным имуществом и деньгами, зато уже через полгода наш новый, суперсовременный завод выдал свою первую продукцию.
Возле здания фабрики. Монтору, 1998 г.
Здание фабрики. Монтору, 1998 г.
Наша косметика нравилась людям, и сеть сбыта росла как на дрожжах: Япония, Южная Корея, США, Китай, Индия, Россия, Украина, Филиппины… Небольшой ассортимент мы продавали и в Европе, и во Франции.
Кроме собственной продукции (под своей маркой), вскоре наше предприятие начало разрабатывать и выпускать биокосметику для других фирм, под их собственными брендами.
Заказы множились, а бизнес наш становился не только красивым и перспективным, но и стабильным.
К сожалению, вместо уважения и респекта, наш успех вызвал головокружительную зависть и раздражение во Франции. Местные коллеги не спешили принять нас в свой круг, но ревниво следили за нашим ростом и при случае подсовывали палки в колеса.
Вскоре несколько человек, в том числе и члены руководства нашей французской компании, которым мы с Ириной безгранично доверяли, сговорились с конкурентами о том, как отодвинуть нас с Ириной от управления, а потом и вовсе отобрать у нас предприятие. К заговору присоединились местные финансисты, представители администрации и даже судейские стряпчие. Очевидно, рейдеры широко пользовались возможностями, которые им предоставляло членство в масонском «братстве».
План злодеев подразумевал три этапа.
1. Очернить нас перед всеми, кто мог бы оказать нам поддержку, помощь или защитить.
2. Лишить нас возможности лично управлять своими предприятиями. (Индустриальным и тем, которое владело недвижимостью.)
3. Получить управление компаниями в свои руки, и, манипулируя решениями судов, ограничить нашу возможность распоряжаться собственностью.
В нашей бизнес-схеме недвижимостью, то есть зданием завода, владело юридическое лицо особой формы — SCI.[5]
Эта компания сдавала помещения в аренду нашей фирме. И то и другое принадлежало нам с Ириной.
В целях сохранения рабочих мест суд во Франции может возложить весьма жесткие обязательства на владельца недвижимости и ограничить его права распоряжения своим имуществом, независимо от формы собственности.
Арендные платежи от предприятия в адрес SCI были мизерные, ведь один карман-то, и это наш карман. Зачем нам перекладывать большие суммы из одного угла в другой? Поэтому, если бы предприятие перешло в чужие руки, арендные платежи так и остались бы на том же самом низком уровне.
Суд не позволил бы нам, владельцам SCI, изменить арендную плату индустриальному предприятию ни в коем случае. И даже если бы мы ее (арендную плату) лихорадочно подняли, имея в виду, что вскоре потеряем управление, суд все равно вернул бы ее на тот же самый уровень и отменил любые решения жадных собственников. Суд интересует исключительно «сохранение рабочих мест». И если рейдеры заявят: «Мы не можем платить адекватную арендную плату, оставьте ее на уровне плинтуса, пожалуйста», судья совершенно точно их поддержит, и никакие мольбы о здравом смысле не помогут.
Сделать арендные платежи невысокими нас надоумили все те же самые заговорщики, когда мы им доверяли как своим советникам. Они говорили, что таким образом первые балансы начинающего предприятия будут «красивыми». Поэтому банки обязательно начнут нас щедро и дешево кредитовать. (Что, конечно, тоже оказалось враньем: наоборот, чем лучше шли наши дела, тем больше местные банки дискриминировали нас.)
Словом, если бы наше предприятие перешло в руки рейдеров, то де-факто захватчики обрели бы полный контроль и над недвижимостью тоже, платя ничтожную, формальную арендную плату. Более того, они вправе были бы требовать от владельца недвижимости содержать здание и территорию за свой счет.
Продать такую обремененную собственность мы бы уже не смогли. Кому она нужна, если приносит меньше денег, чем требуется на ее содержание, а изменить контракт (или сменить арендатора) никак нельзя?
Поставив нас таким образом на колени, заговорщики норовили выкупить у нас здание за бесценок, а вернее, просто отнять. По их плану мы сами должны были бросить всё и сбежать.
Для осуществления второго пункта плана заговорщики стали всячески препятствовать нам в получении вида на жительство во Франции.
Ну, а по первому пункту, понятно, это доносы.
В ход пошли рассылки очерняющих нас анонимок во все органы, сговоры с масонскими «братьями» во французском МИДе и префектуре (МВД). Кроме того, широко практиковались провокации и возбуждения конфликтов с многочисленными органами контроля Французской Республики.
Администрация без всяких на то причин «задерживала» выдачу нам французских документов, дошло до того, что перестали выдавать даже простые визы. Я выехал из Франции за очередной визой в Прагу (Чехия еще не входила в Шенген), а въехать обратно во Францию уже не мог. Мне просто не ставили визу в паспорт, да и все.
В конце концов я вернулся в Монтару по испанской, потому что у меня предусмотрительно был припасен второй заграничный паспорт, на всякий подобный случай. Я получил по этому паспорту визу в посольстве Испании как турист и с этой визой въехал во Францию. В страну, где мы инвестировали несколько миллионов евро и создали около сотни рабочих мест.
Подобная коррупционная деятельность хорошо отлажена и довольно известна во Франции. Уголовное законодательство страны содержит даже особую статью для борьбы с этой специфической заразой. Преступление называется «Traffique d’influence Code Penal 433–2».[6]
Иголок и ножей, воткнутых нам в спину в период горячей фазы захвата, было много, об одном случае я расскажу, чтобы не быть голословным и проиллюстрировать ситуацию конкретным примером.
Для давления на нас с Ириной заговорщики использовали в том числе Inspection de Travail.[7] Это государственный орган, контролирующий условия труда и наделенный большими полномочиями.
Местный инспектор, которому поручили курировать нашу фабрику, — мадам Лассер проявила невиданное старание, занимаясь этим молодым и здоровым предприятием.
Она постоянно совала свой нос в наши дела и организовывала бесчисленные «проверки», хотя никаких поводов для столь пристального внимания мы не подавали. Однако все усилия не в меру энергичного инспектора тратились впустую. Предъявить нам было нечего.
Тогда мадам, отчаявшись, пустилась на прямое подстрекательство персонала к саботажу. Проворная инспектриса разработала целую операцию.
1. Сначала вызвала меня и Ирину в головной офис Инспекции в Тулоне. Причем вызвала нас туда повесткой.
2. Мы прибыли, но хитромудрую мадам в ее офисе не нашли.
3. Она в это время, оказывается, наоборот, приехала к нам на фабрику, точно зная, что нас там не будет.
4. Пока мы недоумевали в Тулоне и возмущались, что приперлись за сто километров, а нас тут не ждут, мадам собрала всех наших рабочих вместе, а потом и поодиночке и принялась их обрабатывать.
Очевидно, она надеялась вбить клин между трудовым коллективом и нами, буржуями, с целью лишить нас поддержки простых французов. Эта самая поддержка здорово мешала рейдерам. Рабочие заступались за нас, и администрация остерегалась доводить конфликт до взрыва.
Мадам заливалась соловьем, что эта «русская авантюра» долго не протянет и работникам следует урвать поскорее, кто что сможет, прежде чем наша лавочка — «экран» (как она выражалась) — схлопнется.
Когда мы уже к вечеру вернулись на фабрику, сотрудники рассказали, что мадам Лассер только что была здесь и недавно упорхнула. Потом они оторопело поведали про ее речи и попросили от нас объяснений.
Я не знал, что сказать, но, похоже, работники поняли, что мы люди бесхитростные и не собираемся никого обманывать.
Разумеется, такого неприкрытого давления и террора я уже не вынес и написал возмущенное письмо в Инспекцию, требуя наконец прекратить произвол и беззаконие. Вот это мое единственное письмо, написанное в Инспекцию, некие загадочные личности тут же решили разыграть как козырь против нас. В мастерстве им не откажешь — они из нас же сделали обвиняемых.
Вместо того чтобы назначить проверку фактов, указанных в моем письме, начальник Инспекции повел себя иначе.
Письмо было передано прямо в руки объекту критики, и мадам Лассер тут же обратилась в суд с жалобой на клевету.
Дальше у заговорщиков все пошло как по маслу.
Прокурор немедленно поддержал обвинения инспектрисы, будто только этого и ждал.
То есть с этого момента уже не мадам Лассер искала сатисфакции, но сама Французская Республика в лице прокурора требовала покарать меня ради сатисфакции «оболганной» перед ее начальством мадам. Почувствуйте разницу, как говорится.
Уголовная статья, которую мне инкриминировали, — это статья о клевете, вполне серьезная и предполагающая до пяти лет лишения свободы. Но, к сожалению для заговорщиков, компромата на меня у них в руках все-таки было маловато.
Опытные злодеи понимали, что одно-единственное письмецо, в котором затравленный русский, плохо зная язык и местные порядки, всего лишь просил о справедливости, никак не тянуло на уголовное дело.
Поэтому, когда прокурор вдруг излишне ретиво поддержал «обвинения», мягко говоря, начало попахивать предвзятостью. Доказательную базу сшиваемого белыми нитками дела требовалось срочно укрепить. И масоны провернули еще один «гениальный» ход: они просто пришили мне чужое дело, да и все. Да, вот так тупо и примитивно.
Братва собрала в кучу массивную пачку писем и документов, которая хранилась в Инспекции труда и касалась какого-то бедолаги из Швеции, коего я никогда не знал и не видел, положила мое письмо сверху и передала судье всю толстенную стопку бумаг.
Стопка отныне выглядела как солидное досье, собранное терпеливыми инспекторами, чье ангельское терпение наконец лопнуло.
Шведа, видимо, к тому времени французы довели основательно, он письменно посылал их всех куда подальше и ругался отборным матом на разных языках.
Причем бедняга занимался этим в течение долгого времени, поэтому макулатуры накопилось изрядное количество.
Так вот, старшей судье-следователю города Драгиньян положили на стол пухлую пачку документов по делу о клевете против некоего русского нувориша-выскочки, который явно не умеет себя вести в культурном французском обществе.
Прокурор обвинения поддержал.
Что, по-вашему, сделает судья, перегруженная работой и не имеющая ни возможности, ни времени сразу ознакомиться с делом? А если еще и прокурор подзуживает, встречаясь то и дело в коридоре? Правильно: возбудит дело и сунет его в долгий ящик.
Судья почти наверняка взглянет мельком на солидную пачку, вздохнет, полистает ее и просто вынесет стандартное решение. А потом у судьи, если дело уже возбуждено, в отношении подозреваемого только три опции:
1) присвоить ему статус обвиняемого;
2) присвоить статус вынужденного свидетеля;
3) присвоить статус свидетеля по делу.
Статус обвиняемого по статье «Клевета» при этом фактически ставил крест на моем пребывании во Франции. Вернее, мне в статусе подследственного просто не выдали бы вида на жительство.
А нам с Ириной был необходим для работы и инвестиций хотя бы стандартный вид на жительство на десять лет. Временный документ на один год меня никак не устраивал, ведь только продление его занимало каждый раз несколько месяцев, и в это время я никуда не мог уехать из страны.
С клеймом клеветника было бы бесполезно обращаться для защиты своей репутации и бизнеса к журналистам или в администрацию. Никто и слушать бы не стал.
Дело потом могло тянуться лет пять, все это время я носил бы позорное клеймо и существовал во Франции на птичьих правах.
В таких условиях любое терпение должно было лопнуть. Мы с женой и детьми просто уехали бы из страны восвояси, бросив всё: и имущество, и дела.
Именно этого рейдеры и добивались. Это и был пункт номер один их стратегического плана.
Так вот, вернемся к моменту, когда судья-следователь вызвала меня повесткой, очевидно, чтобы впаять мне этот самый статус обвиняемого.
Получив повестку, я позвонил своему адвокату, чтобы рассказать о беде. И в этот раз мой друг и по совместительству адвокат Денис Дель-Рио спас меня.
Он, несмотря на занятость, не поленился съездить в Драгиньян заранее, за несколько дней до даты назначенного допроса, и, подарив шоколадку секретарю суда (грефье), ознакомился с делом. Грефье отдала адвокату всю пачку шведской бумаги для ознакомления.
Прочитав несколько страниц, Дени сразу перезвонил мне и спросил, кто такой этот швед и что он делает со мной вместе? Как мы связаны и зачем?
Я сказал, что не знаю такого ни сном ни духом. Никогда не встречал его и не имею с ним никаких дел.
Потом случилась другая удача: к своему заявлению о возбуждении дела инспектор труда, очевидно от излишнего усердия, присовокупила в общую стопку весьма пикантный документ — свой доклад начальству и донос на меня во французский «КГБ» (вернее, в обе «конторы»: DST и RG). Денис нашел этот документ в куче бумаги и обратил на него внимание.
В этом доносе черным по белому говорилось, что она, инспектор Лассер, и ее подельники, проявляя неумеренное и нездоровое служебное рвение, наняли частного детектива, (специалиста по промышленному шпионажу) и передали ему некую конфиденциальную информацию, чтобы следить за мной. Конечно, все остальное содержание этого доноса есть всего лишь фантазии и бессмысленный бред.
Статья в журнале «Канар Аншене» («Canard Enchaine»)
Ну, вот уже вооруженный этими знаниями о своем деле, я в сопровождении адвоката в назначенный час прибыл к судье по повестке для допроса.
На допросе в ее тесном кабинете в суровом бетонном здании я подтвердил все, что сказал в письме. Потом мы показали судье письма неведомого шведа и донос ретивой мадам инспектора в органы.
Судья, ознакомившись с документами и выслушав меня, поняла, что ее дурят и ей манипулируют. Она рассердилась, и недолго думая присвоила мне статус вынужденного свидетеля, а не обвиняемого, как было задумано по сценарию.
А еще недели через две судья просто закрыла дело с формулировкой: «Отсутствие состава преступления».
Это была чистая победа. Все обвинения и козни Инспекции разлетелись в пух и прах, а история получила огласку в административных кругах.
Мадам Лассер, испуганная решением судьи, потом подавала на апелляцию, а прокурор, по слухам, и вовсе «кусал ковры».
Но все без толку.
Этот этап войны рейдеры проиграли с треском и безвозвратно.
Ненужную уже мадам быстренько убрали куда-то, очевидно, перевели на работу в какую-нибудь безнадежную дыру, а других инспекторов труда я больше никогда в жизни не видел на своей фабрике.
Впрочем, и та достойная судья-следователь тоже недолго задержалась в суде Драгиньяна. Ее перевели в другой город. Наверное, за непослушание.
Потом, правда, она все-таки вернулась на Юг и работает сейчас в Грассе.
Кроме описанного мной выше эпизода, существует еще не менее десятка хорошо запротоколированных примерно таких же случаев, болезненных для нас и возможных исключительно в стране, серьезно пораженной метастазами коррупции.
Популярный сатирический журнал «Canard Enchaine» писал о наших мучениях с получением французских документов трижды. И всегда в нашу с Ириной защиту.
«Канар Аншене» — это страшное оружие, которого чиновники и администрация боятся больше, чем каких-либо других изданий.
Мы сражались за право жить и работать отчаянно, а трудовой коллектив всегда поддерживал нас. Работникам даже пришлось выходить на демонстрации и организовывать пикеты префектуры в нашу защиту.
Рейдеры не только чинили нам препятствия в оформлении бумаг, но и стремились ослабить нашу компанию экономически.
Цель преследовалась ими все та же: если бы мы столкнулись с финансовыми сложностями, суд отстранил бы нас от управления компанией и передал ее нужным людям. Для этого во Франции предусмотрены две процедуры: введение внешнего управления и принудительная передача компании в чужие руки в рамках процесса банкротства.
Приведу один из примеров экономического саботажа.
Компания постоянно получала грузы через таможню. Этим процессом руководил один из назначенных мной директоров, которому мы с Ириной доверяли.
И вот однажды от нашего собственного предприятия в Чехии мы получили некий груз, который представлял собой набор всевозможного сырья. Просто наш склад в Чехии закрылся, и мы приняли все его содержимое к нам, во Францию.
Груз почему-то прибыл не прямо на наш собственный склад в Монтару, а на таможню в Тулоне.
Когда я уже гораздо позже потребовал объяснений, директор по логистике, будущий фигурант уголовного дела, только пожимал плечами и, криво улыбаясь, говорил, что произошла какая-то ошибка.
Наш технический директор, который оставался нам верным до самого конца, съездил на место, в Тулон, с командой лаборантов. Они отобрали то сырье, которое и по бумагам, и по маркировкам на таре было годным. Этот груз растаможили, и он прибыл из Тулона в Монтару. Остальной груз подлежал уничтожению без растаможивания (для этого действия существует и предусмотрен особый таможенный режим).
И вот это оставшееся сырье участник заговора из рядов нашей компании не отправил на уничтожение, как следовало, а по сговору с частной компанией-транзитером отдал на ответственное хранение. Причем на «хранение» в руки этой же компании и подписал договор об услуге с прогрессивной (!) оплатой за нее.
Иными словами, каждый месяц сумма за лежание груды почти пустых бочек и канистр на чужом складе увеличивалась, скажем, на двадцать процентов.
Составляя первоначально мизерный транш, со временем сумма выросла в гигантскую.
Ненужный нам груз никак не фигурировал на нашем балансе и оставался невидимым для бухгалтеров.
После того как афера вскрылась, оказалось, что отменить договор в одностороннем порядке наша компания не вправе. Поскольку он исполнялся давно и регулярно, в случае тяжбы суд встал бы на сторону противников.
Выполняя договор и регулярно платя деньги, наша компания как бы признавала, что он имеет силу и мы с ним согласны. Платежи, поначалу небольшие, легко прятались от моего надзора в строке «логистические расходы», так что я не замечал ловушки.
Вот такие масонские фенечки. Поскольку «братья» за много-много лет накопили богатый криминальный опыт, они им обмениваются, чтобы половчее растащить свою страну по частям.
Кабальный договор я все же разорвал по суду, но перед этим буквально швырнул его в лицо инспекторам таможни. Они постоянно водили шашни с этим транзитером, и по-хорошему там тоже требовалось провести серьезную проверку на предмет коррупции.
Наверное, таможенники сами испугались скандала, поэтому нам в конце концов удалось вырваться из западни с минимальными потерями.
О том, что против нас с Ириной и наших компаний составлен и действует самый настоящий заговор, мне сообщили, как это ни странно, офицеры ДСТ. То есть офицеры французской тайной полиции и контрразведки.
Когда вся эта коррупционная возня вокруг нас и наше сопротивление спровоцировали значительный шум и этот шум достиг Парижа, самое высокое начальство потребовало от местных шпионов разобраться, в чем тут дело.
Спецслужбы понаблюдали некоторое время за нашим муравейником, послушали и всё поняли.
Чтобы пресечь эту нездоровую травлю, офицеры, очевидно с согласия своего начальства, приехали к нам однажды открыто прямо в офис и сказали: «Твои проблемы — это на самом деле заговор. Заговор у тебя под носом. Ты сам виноват — развел тут крыс. Давай теперь разберись с этим побыстрее».
Полезная визитка
Сначала я им не поверил. Но потом, когда они уехали, проверил те факты, на которые они намекнули. Я сам тайком засел за бухгалтерские книги, просмотрел все счета за несколько лет и вычислил «кривые» договоры. Открытие меня повергло в состояние легкого шока.
Я не мог поверить, что люди, которым мы с Ириной доверяли и которым поручили ответственную работу, могли нас так жестоко обманывать и грабить.
Они фактически намеревались без всякой жалости пустить по миру нас и наших детей… Вот тут я впервые по-настоящему разозлился. Открытие свое я, разумеется, держал в тайне, а сам лихорадочно готовился к войне. Через пару месяцев она началась.
Всю дрянь я вышвырнул из компании, под разными предлогами, но крайне аккуратно. Они потом еще долго судились с нами, но в этот раз уже без толку.
Жулики, сопротивляясь, повыдергивали все свои козыри из рукавов. Все, чем они могли нас шантажировать или угрожать. Но поскольку они делали это не вовремя и впопыхах, мне удалось отбить все контратаки. Вот пример.
Руками своих подельников они попробовали блокировать нам бухгалтерские отчеты и балансы в критический момент. Бухгалтеры вдруг просто перестали работать и стали предъявлять нам невнятные встречные претензии.
Но у меня уже была нанята другая компания. Под видом аудиторской проверки она получила в свое распоряжение все исходные финансовые документы и потому смогла обеспечить нам легальное ведение бухгалтерской отчетности, когда наши «бухгалтеры» блокировали нормальную работу.
То есть я просто «выключил» сгнившую бухгалтерию и «включил» новую, подготовленную заранее и втайне.
Примерно то же самое произошло с рапортом комиссара счетов. Комиссар уже в июне, то есть накануне предельного срока, отказался подписывать свой годовой рапорт. Во Франции для акционерного общества это означает де-факто выход из правового поля и скорую смерть.
Но, на удивление масонам, у нас нашелся запасной комиссар счетов, и он охотно подписал нашу отчетность.
Словом, было много всего подобного и было горячо.
Окончательно избавившись от пиявок и паразитов, мы собрали все известные нам факты по преступным деяниям рейдеров и подали соответствующее заявление в суд.[8]
Перспектива посадить около десятка видных масонов разом из-за какого-то русского, которого всего-то-навсего «подломили» на несколько миллионов и пытались всерьез ограбить, не улыбалась на Лазурном Берегу никому.
Поэтому, с одной стороны, жулье попряталось в тину, а нам с женой и детьми вдруг выдали все необходимые документы, а с другой стороны, рейдеры начали операцию по спасению утопающих «братьев».
Они не успокоились, но перешли от нападения к обороне, при этом еще пуще стараясь нас измотать морально и материально.
Однако «братьям» и на этом этапе пришлось с нами туго. В Драгиньяне нашлась смелая женщина-судья, которая не поддавалась давлению коррупционеров.
Несмотря на то что прокурор вдруг ослеп и не поддерживал наши доказуемые и реальные обвинения, она возбудила уголовное дело и потом отказывалась его закрыть, потому что все следственные мероприятия (очные ставки, например), а также улики и факты свидетельствовали в нашу пользу.
К 2007 году, то есть через пять (!) лет, судья все-таки довела следствие по первому[9] тому (!) дела до финала и передала материалы прокурору.
Прокурор протянул еще более года, вплоть до момента, когда наше ограбленное и дискриминируемое предприятие наконец скончалось на радость всем негодяям, так и не дождавшись от французской Фемиды ни суда, ни справедливости. Но мы хотя бы свою недвижимость сохранили за собой.
Отрадно, впрочем, что, пока длилось дело, судья-следователь присвоила жуликам статус подследственных, несмотря на все сопротивление «братвы». Жулики несколько лет ходили под судом и серьезно нервничали по этому поводу.
Само собой, мы не единственные во Франции, кто испытывал подобные муки. Похожих дел много. Однако разочарование копилось, а нам все труднее и труднее было себя мотивировать на предпринимательство и новые планы.
Наша компания в основном работала на экспорт и, соответственно, пострадала от укрепившегося евро больше других. С 2001 по 2006 год евро подорожал вдвое по отношению к доллару. С ума можно было сойти.
Поэтому наше предприятие разделило в конце концов судьбу других компаний-экспортеров. Ноша дорогого евро оказалась для нас всех просто непосильной. А на фоне правового беспредела предпринимательство становилось и вовсе бессмысленным.
Дистрибьюторы компании в разных странах уже к 2006 году работали практически без прибыли, а некоторые даже теряли деньги. Выручку-то они собирали в долларах или валютах, ориентированных на доллар, а с нами рассчитывались в евро. Наша продукция, таким образом, обходилась им все дороже и дороже, пожирая и резервы, и планируемую прибыль.
Мы во Франции стремились изо всех сил, с одной стороны, снизить себестоимость, а с другой — поднять цены в долларах на рынках сбыта для конечных потребителей. Но не успевали — евро дорожал слишком быстро. К тому же во Франции наша деловая и личная жизнь превратилась в сущий ад. Суды, нервотрепка, дискриминация и издевательства администрации…
На фабрике по-прежнему постоянной чередой шли всевозможные проверки: налоговые, административные, медицинские, «социальные». В бухгалтерии все время сопели какие-то чужие дядьки-проверяющие, а в лаборатории торчали тетки из государственного комитета пресечения мошенничества, старающиеся обнаружить недолив и недовес. Но наше оборудование позволяло отследить дозировку гораздо точнее, чем это получалось у теток, к тому же мы всегда наполняли упаковку с гаком. То есть с запасом. Нам проще подарить лишнее покупателю, чем краснеть за недовес.
Компания при этом была, что называется, идеальным экспортером. Мы приносили французским банкам значительное количество долларовой выручки и улучшали внешнеторговый баланс государства.
Поэтому я никак не мог понять, зачем французы «гоняются с ножом за курицей, которая несет им золотые яйца»? Почему никто в этой «демократичной» стране не защищает наши права? Всюду многолетние очереди за правосудием, волокита, равнодушие и предубеждение против нас.
Не имея возможности обратиться за справедливостью, не имея никаких гарантий защиты нашей собственности, как мы могли действовать далее? С каким настроением? В конце концов наше терпение лопнуло. Мы выдохлись и с фатальным облегчением решили закрыть свое французское предприятие.
Тем более что к тому времени мы с Ириной уже построили второй завод, еще больше первого, на этот раз в России, оборудовали его и уже вывели на плановую мощность.
Закрытие одного из заводов никак не должно было сказаться на нашем личном материальном благополучии или на технологическом уровне компании в целом. Хотя, убивая собственной рукой ее французскую производственную часть, нам пришлось с болью в сердце расстаться со своей большой мечтой — присутствием на глобальном рынке.
Мечтой, которую мы практически уже осуществили… Снабжать рынки Японии или Кореи поставками из России мы не могли по многим причинам. Ведь Россия даже не была еще принята в ВТО.
Все это было очень тяжело. Очень.
Закрытие предприятия в теории возможно и другим путем, но на практике — только через банкротство. Чтобы возникли объективные предпосылки для его умирания, нам с Ириной достаточно было просто сложить руки и несколько месяцев не бороться. Смерть при этом наступила сама собой, в ядовитой атмосфере местного «делового климата».
Когда из еще недавно суперчистых, живых цехов вывозили последнее оборудование на продажу с молотка, оставив торчащие из пола обрывки кабелей, наш мастер не выдержал и заплакал.
А в марте по заказу и фальшивому доносу нас с Ириной наконец, на радость рейдерам, арестовали.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.