Глава 10 Национализм и восточноукраинская социальная структура

Глава 10

Национализм и восточноукраинская социальная структура

Изучение роли украинских националистических групп в административной и образовательной жизни показало, что при немецкой оккупации они активно действовали в городах и играли важную роль в развитии националистических движений на востоке Украины. Высокоразвитые образовательные системы города были первоочередными целями националистических активистов, а сами города служили центрами, из которых националисты стремились направлять культурную деятельность и контролировать прессу, чтобы получить народную поддержку. Акцент на городской деятельности обусловлен историей развития национализма и на востоке и на западе Украины. Так как сельские районы были украинскими по языковым и культурным признакам, многие считали, что нет необходимости срочно культивировать там националистические настроения. Насколько разумным было данное соображение, мы увидим чуть позже.

Во время Второй мировой войны националистические группировки основную часть ресурсов направляли в восточноукраинские города, где было необходимо начинать строительство национальной жизни почти с нуля. Многие свидетельства националистических украинцев показывают, что существовало господство русского языка и традиций в городах Восточной Украины во время войны[674]: огромное число горожан были русифицированными украинцами. Националистические лидеры не без оснований полагали, что не может существовать никакой надежной базы для их программ, пока местные органы страны представляют собой островки чуждой культуры.

В городской группе населения националистические идеи были восприняты представителями одного социального слоя. Националистические движения во всем мире обычно находили поддержку среднего класса. Поскольку же не существовало никакого хоть сколько значимого восточноукраинского капиталистического среднего класса до 1920 года, а потом в советских условиях не было возможности для его возникновения, не считая какого-то количества торговцев, занимавшихся сомнительным бизнесом при НЭПе, коммерческий класс отсутствовал. Системой государственной торговли в значительной степени заправляли евреи и другие неукраинские элементы[675]. Недостатки этой системы и неприятные воспоминания о приемах нэпманского бизнеса – «ухватил и сбежал» – создали непривлекательный образ частного бизнесмена в умах большинства восточных украинцев[676]. Хотя при немецкой оккупации некоторые представители городской администрации в какой-то мере поощряли частное предпринимательство, основными факторами производства и распределения, если ужасные экономические условия позволяли существовать какому-либо предпринимательству, были общественные и кооперативные предприятия. Развития среднего класса по традиционной западной модели не случилось.

Фактически на Украине, как и во многих странах, где существовали националистические движения, ведущую роль в деле национализма играли другие представители среднего класса: интеллектуалы, квалифицированные чиновники, а также студенчество. Эти четыре категории вместе с теми, кого на Западе называли клерками, технический или даже обслуживающий персонал, согласно советской классификации были объявлены «интеллигенцией» – то есть все, чья работа не требовала в большой мере физического труда[677]. Однако в лидеры националистических движений вышли интеллектуалы, у них была академическая или литературная профессия.

Это важное заявление требует некоторого доказательства, которое трудно предоставить из-за отсутствия статистики, что не позволяет подобрать материал. Однако крайне высокий процент лиц с высшим или средним образованием, занятых в киевской городской и районной администрации в 1942 году[678], является косвенным доказательством превосходства интеллектуалов, хотя следует учитывать заявления хорошо информированных участников событий того времени, что эта и другая администрация, как и редакции газет, служили прибежищем интеллектуалов, лишенных привычных занятий[679]. Кроме того, националистические группы, оуновские или местные, старались поддерживать учителей и писателей, это доказывает, что сотрудничали они с представителями именно этих слоев населения. Например, мельниковские активисты в Киеве зимой 1941/42 года прилагали особые усилия, чтобы обеспечить учителям работу в кооперативах и дать им возможность избежать принудительных работ по восстановлению мостов[680]. Сильная восточноукраинская националистическая группа в Харькове использовала «Просвиту» для организации помощи работникам просвещения[681]. Кроме того, способность националистических элементов существовать в системе образования, когда другие отделы администраций стали недоступны, показывает, что сотрудники этих секторов администрации были националистами. Нельзя делать обобщающий вывод исключительно на основе случаев, известных автору этого труда, их слишком мало, а подобрать дополнительный материал невозможно. Можно отметить, однако, что приблизительно три пятых из шестидесяти видных восточноукраинских деятелей националистического движения, чья профессиональная подготовка хорошо известна, были или преподавателями в высших учебных заведениях, или учителями, или журналистами, или авторами. Имена самых высоких деятелей можно привести в качестве примера. Все три головы оккупированного Киева были педагогами. Руководителем областной администрации в Днепропетровске, организованной с помощью ОУН-Б, был декан электротехнического факультета университета; позже сотрудник медицинского факультета этого университета играл ведущую роль в организации национального совета ОУН-М[682]. Огромное большинство харьковской группы, включая всех главных организаторов «Просвиты», и по меньшей мере двое из «Экзекутивы» ОУН-М были университетскими профессорами, как и редакторы националистических газет в городе Сталино и Ворошиловграде (Луганске)[683]. Среди новых автокефальных епископов единственным восточноукраинским епископом, кто не имел клерикального прошлого, был профессор Гаевськый, также из системы образования. Писатели, хоть и менее значительные, тоже играли важную роль. Аркадий Любченко, возможно, наиболее известный из всех, кто присоединился к ОУН, уже упоминался. Большинство националистических редакторов являлись опытными авторами, хотя, как в случае с поэтом Пронченко из Кривого Рога, они, похоже, более успешно проявили себя в беллетристике, чем как профессиональные репортеры или редакционные работники.

Высокий процент лидеров националистического движения составляли бывшие работники образования и писатели, что вполне объяснимо. «Национальные коммунисты» – комиссары просвещения, такие как Шуйской и Скрипник, в течение предшествующих десяти лет приложили немало усилий для создания национальной культуры. Очевидно, даже неоднократные коммунистические чистки полностью не смогли помешать проникновению националистических идей в систему просвещения и образования. И Скрипника и других коммунистов того периода авторы военных лет провозгласили защитниками украинской «национальной идеи»[684]; получил формальное признание план Скрипника создать комиссию, занимающуюся орфографией, чтобы публикации на украинском языке соответствовали определенным стандартам. Следует заметить, однако, что прямые контакты между националистическими лидерами военного времени и группой Скрипника были крайне редки. Кроме того, русофильские лидеры были также в основном интеллектуалами[685]. Напрашивается вывод: интеллектуалы (в западном смысле этого слова) были наиболее недовольной социальной группой советского общества, способной к лидерству. Значительная часть тех, кто активно занимался националистической деятельностью при немецкой оккупации, имела основания для недовольства советской властью – из-за того ли, что эти люди были лишены интеллектуальной работы, или потому, что отбыли заключение за антисоветскую деятельность. Они четко видели историческую перспективу и быстро действовали в новой ситуации.

Вторая наиболее важная группа состояла из инженеров и других технических специалистов – например, по сельскому хозяйству и химии. Несколько из них были тесно связаны с академической жизнью. Другие, похоже, в прошлом являлись управленцами советских промышленных предприятий. В большом металлургическом центре Кривом Роге молодые люди, преимущественно инженеры, занялись восстановлением городской жизни вскоре после ухода советских войск[686]. Один из них стал городским головой, активно занимался националистической деятельностью, будучи, по-видимому, связан с ОУН-Б, в результате чего был расстрелян немцами[687]. Наиболее активным местным деятелем ОУН-М в Киеве, возглавлявшим организацию после того, как западноукраинским и эмигрантским лидерам пришлось уехать, был инженер. Однако инженеры в основном занимались восстановлением материальных ценностей, чем политикой, и их роль в националистическом движении была не столь существенна, как роль инженеров за границей и в Галиции.

В националистическом движении преобладали интеллектуалы и технические специалисты, их деятельность имела определенный характер. Недостаток подготовленных людей препятствовал нормализации городской жизни. Хотя материальные аспекты городской жизни оставались такими, как и следовало ожидать в условиях разрушений, дефицита и установленных немцами ограничений любой самостоятельной деятельности, работа административных служб была, мягко говоря, неэффективной. И это было одной из главных причин падения режима ОУН-М в Киеве – то ли наиболее серьезные недостатки организации состояли в протекционизме и участии должностных лиц в спекуляции, то ли отсутствие связи с обществом и невыполнение приказов являлись главными недостатками. Националистический пыл, энтузиазм, владение литературным украинским не могли заменить организаторских и управленческих навыков.

Но это были именно те качества, которые интеллектуалы, лишенные возможности участвовать в общественной жизни, когда они были украинскими деятелями советской системы образования, подозревавшимися в принадлежности к группе Скрипника, и не могли приобрести. Они приложили немало усилий, чтобы украинство, язык и история, стало более популярно, но не могли эмоциональные и теоретические аспекты национализма заставить работать на практике, когда появлялась возможность действовать. Нельзя сказать, что интеллектуалы в борьбе за националистические идеи из-за угрозы германского террора проявляли меньше смелости, чем другие; многие лишились жизни, хотя, как и некоторые упоминавшиеся уже редакторы из малых городов, иные лишь послушно работали на оккупантов. Однако кажется, что люди, склонные подходить к работе в администрации без эмоций, успешнее уклонялись от выполнения немецких требований.

Поражает, что в административной работе ни на одном из ее уровней не были задействованы юристы. Скорее всего, объяснение заключается в следующем: адвокатов из некоммунистической среды на Украине было крайне мало. Согласно конфиденциальному сообщению вермахта, трудности, с которыми столкнулись немцы, когда пытались запустить судебную систему[688], обусловлены отсутствием адвокатов, а одно сообщение с Украины отмечает, что из 250 адвокатов в Харьковской области при советской власти только тридцать пять не были евреями[689]. Несмотря на явную антисемитскую окраску данного сообщения, все же представляется достоверным, что огромное большинство профессиональной группы, которая была весьма малочисленной (в редком западном городе можно найти лишь одного адвоката на 4 тысячи населения!), в значительной степени составляли неукраинцы.

Видных украинцев юристов было мало, и никто из них не мог работать по специальности на протяжении многих лет. Александр Семененко, голова Харькова, получил образование адвоката при царском режиме и какое-то время занимался юридической практикой в ранние годы коммунистического правления. В тридцатых, однако, он был заключей в тюрьму на несколько лет и сбежал от НКВД, когда германские войска заняли город[690]. Владимир Доленко, который вместе с профессором Дубровским был основным организатором сильной националистической группы в Харькове, также работал адвокатом при старом режиме и тоже был отстранен коммунистами от ведения практики[691]. Александр Яценюк, голова житомирской областной администрации, судья при Николае II, при советской власти мог проявить себя лишь как преподаватель вуза[692]. В его администрации было много юристов.

Украинские националистические движения страдали из-за нехватки подготовленных законоведов. Неудачная попытка создать кодифицированный набор принципов юридической или административной природы, частые произвольные действия на основе скорее партизанского порыва, чем на объективно определяемых оценках при определении позиции по какому-либо вопросу, часто проявляемая тенденция занимать крайне националистическую позицию, а затем и ужесточать ее вряд ли имело бы место при наличии более прочной юридической традиции. Возможно, администрация в Житомире и Харькове была сравнительно терпима к группам меньшинств и их деятельность не вызывала у русофильских элементов столь полного неприятия, как деятельность администрации в Киеве. Действительно, как уже говорилось, житомирская администрация в 1941 году предоставила два видных поста поляку и русскому, работавших, очевидно, в согласии с другими должностными лицами, а харьковская националистическая группа во время оккупации привлекла на свою сторону по крайней мере одного русского по происхождению из профессорско-преподавательского состава. Эти группы смогли избежать немецкого разгрома, несмотря на преследования, возможно, потому, что их действия были не столь насильственного характера, чтобы вызвать общественный протест, который служил оправданием при разгроме киевской группы.

На ответственных постах администраторов с опытом работы не хватало еще больше, чем адвокатов. Этот дефицит объясняется тем, что ранее высокие управленческие должности занимали лишь ярые коммунисты. Бывшие советские должностные лица высокого ранга типа председателей горсоветов часто организовывали подпольные диверсии на немецких объектах или возглавляли коммунистические партизанские отряды, но огромная часть руководителей, несомненно, отступила вместе с Красной армией. Да и в любом случае высокопоставленному деятелю советского режима было бы трудно присоединиться к националистическому делу, так как его вскоре, вероятно, расстреляли бы айнзатцгрупп, в чьи задачи входило уничтожение всех комиссаров. Тем не менее стоит отметить, что ни один советский военный, партийный или государственный деятель любого ранга, насколько известно автору этого труда, никогда не присоединялся к украинскому националистическому движению ни через местные группы на востоке Украины, ни через лагеря военнопленных, хотя некоторые из этих групп присоединились к власовскому движению.

Западноукраинцы не могли восполнить нехватку обученных юридических и управленческих кадров на востоке Украины. Они, кажется, не видели в этом необходимости и придавали огромное значение журналистике (западноукраинцы были эффективнее в качестве редакторов, хотя их статьи были перегружены пропагандистскими идеями – ярко выраженный недостаток, ранее проявившийся в националистических тенденциях на востоке)[693]. Они признавали, что необходимы подготовленные офицеры для командования полицейскими частями, организаторы кооперативов, коммерсанты и другой персонал для реорганизации экономической жизни[694]. Поскольку жители Галиции, в отличие от их восточноукраинских коллег, были воспитаны под влиянием традиций римского права, привитых австрийской администрацией и католической церковью, можно было надеяться, что они восполнят собой нехватку юристов. Хотя в легальных партиях Галиции было много адвокатов, среди руководителей ОУН их было меньше, чем среди видных восточных украинцев. Кроме того, тенденции революционного романтизма и уважение к незаконным действиям неизбежно препятствовали возникновению правового мышления у членов националистических фракций. В то же время, конечно, подпольная оппозиционная работа не позволяла западноукраинским группировкам набираться опыта административной работы; старшее поколение эмигрантов, которое могло поделиться хоть минимальном опытом такого рода, немцы держали подальше от Восточной Украины. Как, однако, показывает следующая статистическая таблица данных по эмигрантской группе в протекторате «Богемия-Моравия», возможная поддержка таких кадров не была бы значительной, даже если считать достоверным указанное число лиц, которые могли бы вернуться в Восточную Украину в 1941 году.[695]

Эмигранты в Германии

Michael Pap, Die Probleme der ukrainischen Staatlichkeit und der Emigration, Inaugural Dissertation zur Erlangung der Doktorw?rde vorgelegt der Hohen Philosophischen Fakult?t der Ruperts-Carola Universit?t zu Heidelberg, 1948. (Машинописный текст есть в Библиотеке Конгресса).

По сравнению с профессиональными различиями различия возраста и пола в националистической деятельности играли незначительную роль. Имеется мало информации о деятельности женщин. Очевидно, они больше занимались работой, связанной с социальным обеспечением; в одном из немецких сообщений указывается, что Украинскому Красному Кресту разрешили функционировать потому, что хотели найти применение энергии женщин-интеллектуалов, которые были крайне «политизированы» при советской власти[696]. Некоторые женщины проделали серьезную работу на благо националистического дела: например, поэт Олена Телига возглавляла литературное общество ОУН-М в Киеве до его разгона немцами. Исследователи националистического движения сходятся во мнении, что женщины были политически менее активны, чем мужчины. Имеется слишком мало свидетельств, чтобы делать окончательные выводы, но вполне возможно, что националистические движения пренебрегли серьезной силой, которой, конечно, нашло применение коммунистическое подполье.[697]

Видную роль в националистической работе играла молодежь. Мельника поддерживало старшее поколение, а ОУН-Б прилагала особые усилия, чтобы привлечь более молодых людей, поэтому не было никакого «конфликта поколений» из-за приверженности двум разным фракциям. Поскольку только физически активные лица были полезны на востоке, даже мельниковские активисты были по преимуществу молодыми и поэтому легче могли найти общий язык со сверстниками. Сила организаций молодежи под началом ОУН-М в Киеве и Житомире уже была описана. Другие молодые люди, конечно, считали обе националистические группировки слишком экстремистскими и создавали свои собственные центры, а третьи развивались независимо от постороннего влияния. Так, вся административная и культурная жизнь Павлограда, городка к востоку от Днепропетровска по дороге в Донбасс, была организована группой выпускников местной гимназии[698]. Националистические настроения молодых людей, согласно сообщениям очевидцев, являлись исключительно заслугой учителя (получившего, в свою очередь, националистическое воспитание в Харьковском университете), который преподавал им, пока не был схвачен НКВД[699], за несколько лет до описываемых событий.

Разделение националистической молодежи востока Украины между двумя фракциями ОУН и местными группировками повторяло политические пристрастия старшего поколения. Однако только среди представителей молодежи было значительное число активных сторонников коммунистических организаций, которые присоединились к националистическим движениям[700]. Наиболее видным из экс-комсомольцев был сын Александра Яценюка, который после чрезвычайно успешной карьеры в житомирской областной организации ОУН-М ушел в Волынские леса, где под псевдонимом Волынец стал важным националистическим партизанским командиром. С другой стороны, многие молодые люди осмеливались открыто хвалить советскую власть или принимали участие в подпольной работе, при этом отвергая украинский язык и украинские традиции.[701]

В целом отношение к националистической политической деятельности, похоже, не было одинаковым между представителями молодого и старшего поколения, в отличие от жителей Галиции. С достаточной долей уверенности можно сказать, что большинство молодежи, присоединившейся к националистам, сделало это под влиянием родителей. Другие – сыновья кулаков, священников и интеллектуалов, подвергшихся преследованиям советской власти, – держали обиду на советские порядки из-за несчастий, обрушившихся на родителей.

Старшее поколение помнило Петлюру и националистическую активность двадцатых годов, поэтому его поддержка была выгодна националистическому движению, она в какой-то мере компенсировала обращение романтического, активного движения наподобие ОУН к молодежи и желание последней перестроить жизнь по-своему. С определенной долей скепсиса можно считать, что советский режим, возможно, стал в их глазах «старым порядком», против которого обычно восстает революционная молодежь. Благодаря определенным особенностям националистическое политическое движение стало привлекательным для молодого поколения, которое равнодушно относилось к религии. Как уже указывалось, существует универсальное мнение, что молодежь на востоке Украины относилась прохладно, даже враждебно, к церкви[702]. На юге протестантские и диссидентские православные группы, похоже, были несколько более популярны, но не имели прямого отношения к националистическому движению.[703]

ОУН-Б, напомним, придавала особое значение привлечению в свои ряды молодежи, так как ее молодые агитаторы были не способны заручиться поддержкой интеллигенции[704]. Есть некоторые ограниченные свидетельства, указывающие, что националистические движения привлекали более широкие профессиональные группы молодежи, а не людей старшего возраста. О роли трудящихся известно столь мало, что определенный вывод сделать трудно. Исторически рабочий класс на востоке Украины составляли русские или русифицированные элементы. Рабочий класс был также вообще более лоялен к советской системе, чем большинство представителей других социальных групп. Даже если согласиться с утверждением украинцев, что большой приток лишенных собственности крестьян и их детей в тридцатых годах привел к украинизации городского рабочего класса, нет никаких доказательств, что эти люди стали интересоваться политикой или играли какую-либо важную роль в националистической деятельности. Вероятно, зрелые люди после ухода из деревни продолжали оставаться крестьянами по мировоззрению, а другие оказались готовы усвоить взгляды интеллигенции.

Как уже отмечалось в этом труде, частое упоминание определенных фактов не всегда является доказательством их значимости, а объясняется доступностью материалов. Поскольку во многих случаях под рукой имеются только фрагментарные свидетельства, бывает трудно сформировать определенную позицию по конкретному вопросу. Этот дисбаланс в характере и масштабе свидетельств нужно учитывать и при оценке подхода к националистической деятельности города и деревни.

В городах не было никакой определенной позитивной цели, которая могла бы конкурировать с идеями националистических движений в борьбе за поддержку населения. Ужасные лишения, немецкие репрессии, программа набора остарбайтер, страх перед коммунистическими агентами были факторами, которые имели гораздо большее значение для среднего горожанина, чем любые усилия националистических движений; но общим результатом должен был быть рост пассивности и отрешенности. Крестьянство, однако, имело определенную цель, которая для большинства казалась значительнее любых перспектив национальной независимости, желательной самой по себе[705]. Этой трансцендентной целью было уничтожение коллективной системы сельского хозяйства и замена ее системой, в которой индивидуальная инициатива и запросы крестьян играли бы большую роль. Ранее в общих чертах упоминалась природа аграрного вопроса и путаные попытки немцев использовать себе во благо крестьянские чаяния при сохранении старой ограничительной колхозной системы для более удобной эксплуатации крестьян. Рамки данной работы не позволяют разобрать вопрос более детально. Однако абсолютно необходимо подчеркнуть ключевую природу этой проблемы, ибо не подлежит сомнению, что любое движение, предложившее благоприятное решение аграрного вопроса, завоевало бы поддержку крестьянских масс, независимо от позиции по национальному вопросу.

Внешне ситуация в сельской местности была удовлетворительной для националистов. Верно то, что некоторые крестьянские традиции истинно национального характера подверглись эрозии при советской власти. Кустарный промысел, включая производство национальных костюмов, почти исчез из-за материальных лишений и доступности фабричных изделий[706]. Внешний вид деревень также изменился, и значительная часть их своеобразия была потеряна из-за разрушений кладбищ при советской власти.[707]

В более базовом вопросе – вопросе языка – изменения не были столь значительными, хотя, по крайней мере, в некоторых регионах в обращении появилось много «городских слов» на «всесоветском», то есть русском, языке[708]. Интеллектуальная элита относилась к языку крестьянства с пренебрежением, как к языку «Ивана да Марьи из колхоза»[709]. Более существенно, что крестьяне, говорившие на украинском и даже испытывавшие определенную любовь к нему как к родному языку, не всегда обладали национальным сознанием. Украинец, посетивший одну из деревень под Таганрогом в низовьях Дона, вне границ Украинской ССР, сообщал, что все жители говорили на чистом украинском и сохранили украинские нравы и обычаи, но, когда к ним обращались как к украинцам, они утверждали, что украинцы живут к западу, через границу. Националистический репортер указал, что их речь и манеры те же, что и у населения к западу от них, но ему отвечали: «Да, они наши братья», но все же упорно отрицали, что и сами они – украинцы.[710]

Средства для пробуждения чувства национальной принадлежности среди крестьян были довольно скудны. Наиболее важным из них, несомненно, являлась церковь. В течение нескольких месяцев после изгнания коммунистов было восстановлено много сотен приходов[711]. Несомненно, люди старшего поколения, получившие в прошлом определенное религиозное воспитание, приветствовали возрождение церкви. Стали частыми крещения и церковные браки, храмы хорошо посещались. Так как немцы запретили использовать общественные фонды на оплату жалованья духовенства, последние зависели от щедрости прихожан или от продукции со своих собственных земель. Очевидно, прихожане обеспечивали своих пастырей достаточным натуральным доходом[712]. В большинстве регионов развивался конфликт между автокефальным и автономным духовенством. Сначала автономное духовенство (левобережное – духовенство, рукоположенное в рамках правосланых обрядов, в которых использовалась церковнославянская литургия) преобладало в деревнях, но по мере того, как появлялось все больше автокефальных священнослужителей и все больше священников склонялось к богослужению на украинском языке, автокефальное священство, по-видимому, завоевывало поддержку крестьянства. Как ни странным это может показаться ввиду известного консерватизма сельских жителей, живой язык был, очевидно, более необходим для богослужения на селе, чем в городе[713], и были отмечены случаи, когда крестьяне изгоняли священника, который упорствовал в использовании церковнославянского языка.[714]

Возможности религии стимулировать националистические чувства были ограниченны. Во-первых, многие священнослужители были простыми крестьянами до принятия сана, хотя кто-то и обучался на скорых курсах. Если такой человек обладал крепким характером и здравым смыслом, как в одной из деревень Подолья, он мог совершить многое. Согласно сообщению, священник этой деревни, пользующейся огромным уважением, до посвящения в сан был местным крестьянином. Его проповеди подчеркивали важность братской любви, трудолюбия, взаимной помощи, должного воспитания детей и самообладания[715]. В целом, однако, духовенство было неспособно затронуть души многих молодых людей, воспитанных при советской власти; в некоторых деревнях молодежь даже выступала против возобновления богослужений в церковных зданиях, предпочитая, чтобы они использовались как клубы «Просвиты».[716]

Одной из основных организаций, через которые в деревню проникали светские национальные концепции, была «Просвита». Насколько эффективной она была, трудно сказать из-за отсутствия детальных свидетельств, но в некоторых случаях организация, по крайней мере, обеспечивала материалы для чтения и некоторые культурные контакты националистического характера. В этом отношении были особенно важны сельские учителя. Некоторые наблюдатели считают, что они выполняли благородную работу в трудных условиях, другие же утверждают, что учителям не хватало национального самосознания и они были заражены коммунистическими идеями.[717]

Большая трудность заключалась в поиске лиц, достаточно образованных и восприимчивых к националистическим концепциям, способных действовать как пропагандисты. В упомянутой выше подольской деревне, например, врач, бывший офицер УНР, играл главную роль в стимулировании националистических настроений, ему очень помогали в этом его жена – деревенский фельдшер, упомянутый выше священник, четыре учителя и адвокат. Они и были в деревне «реальной интеллигенцией» – в отличие от «полуинтеллигенции», состоявшей из старосты деревни, секретаря, двух кооперативных работников, трех колхозных директоров, трех агрономов, четырех бухгалтеров и трех счетоводов, которые не имели «единого мировоззрения» и продолжали находиться под влиянием большевистской идеологии[718]. Критика низших слоев служащих, то есть советской интеллигенции, которая являлась важным сегментом сельского населения, довольно распространена в работах националистических авторов[719]. В некоторой степени это может быть обусловлено недовольством, вызванным безразличием таких служащих к националистической пропаганде, или презрением к людям, желавшим называться интеллигентами из снобизма, не имея нужного образования. Частично это, похоже, обусловлено узким мировоззрением самой низкой группы советской интеллигенции, недостатком, который делал бы трудным использование таких людей в любом политическом или социальном движении, не привязанном напрямую к привычным для них рамкам мышления.

С другой стороны, в деревнях часто встречались элементы, способные к некоторой политической деятельности. Память о Петлюре все еще была жива. Некоторые отказывались верить, что он мертв, считая историю его смерти вымыслом коммунистической пропаганды[720]. В одном районе председатель сельсовета и глава одного из колхозов остались при немцах и организовывали жизнь, сотрудничая с националистическими элементами[721]. А в одной из деревень человек с некоторым образованием, связанный с эмигрантским министром УНР, после выражения пылких националистических чувств в частной беседе получив предложение рекомендовать его немцам на официальный пост, пришел в ужас при мысли о мести коммунистических агентов[722], которые сдерживали действия националистов в сельских районах, где защита полицейских не была такой же сильной (особенно в кишевших партизанами районах), как в городах, и где осторожные крестьяне колебались занять определенную позицию, пока не начинали верить, что советская власть больше никогда не вернется.[723]

Так как организованные националистические силы были немногочисленны, они не могли заниматься прямой или непрерывной идеологической обработкой сельского населения без прекращения серьезной идеологической работы в городах. Они должны были полагаться прежде всего на отделения «Просвиты», сельские школы и деревенскую администрацию. Когда могли, пользовались и ресурсами печати. Фактически значительная часть газет в небольших городах была ориентирована преимущественно на сельских читателей; газеты выходили крайне недостаточными таражами[724] во многих регионах, чтобы серьезно влиять на население, даже если имели националистический уклон. Издавался и центральный еженедельный журнал для сельских жителей – «Украинськый хлибороб» – тиражом в 70 тысяч, который редактировал Евген Аркипенко, позже присоединившийся к власовскому движению[725]. Это издание ограничивалось лишь техническими статьями по сельскому хозяйству, на его страницах отсутствовали националистические материалы, но и против дела национализма оно не работало.

Безынициативные сторонники националистических движений, имевшие возможность, благодаря служебному положению, влиять на сельское население, очевидно, не очень старались, чтобы осознание принадлежности к определенной нации крестьянства обратилось в активный национализм. Несомненно, основные усилия националистов были сосредоточены на обработке городского населения. Вероятно, ввиду серьезных ограничений, вызванных недостатком времени и националистических кадров, существованием красных партизан и немецких запретов, преодолеть инертное отношение деревни к чисто политическому движению было невозможно. Однако начальная неспособность националистических групп (по крайней мере, ОУН и других западных) уяснить себе, что земельный вопрос для крестьянства является наиважнейшим и что решение вопроса поможет националистическому делу обрести поддержку сельского населения, следует расценивать как крупнейший промах того времени. Если бы националисты с самого начала направили всю энергию на разработку программы аграрных реформ и с этих позиций обращались бы к крестьянству, это, возможно, и не привело бы к образованию какой-либо реальной организации, способной противостоять новой советской оккупации, но националисты могли бы привить крестьянам концепцию украинского националистического движения как заступника интересов крестьянства, что, наряду с более туманными воспоминаниями о республиканской эре, могло бы оставить неизгладимый отпечаток в умах крестьянства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.