Глава 13 После войны

Глава 13

После войны

В 1954 году, когда эта книга была напечатана, прошло девять лет после окончания Второй мировой войны в Европе. На Украине за эти девять лет произошло множество событий. Соединенные воедино обстоятельные свидетельства эмигрантских источников, односторонние, но детализированные обвинения сталинских органов и разнообразные слухи создали размытую картину трагических событий. Без документальных свидетельств или надежной перепроверки, однако, было невозможно представить детальный, последовательный отчет о предшествующем десятилетии существования украинского национализма в пределах Советского Союза даже в заключительные месяцы войны.

При третьем издании «Украинского национализма» автор столкнулся с противоположной проблемой. Через сорок четыре года для подавляющего большинства читателей события Второй мировая войны были важны с исторической, а не личной точки зрения[810]. Анализируя национализм военного времени, необходимо учесть современные события. Фрагментарные свидетельства этих событий более разнообразны и существенны, чем те, что были доступны в начале 1950-х годов. Новые материалы настолько объемны, что потребовалась бы монография-экспертиза, не менее обширная, чем приведенная на предшествующих страницах, темой которой стал бы послевоенный национализм. К счастью, без этого можно обойтись, поскольку добросовестный вторичный анализ послевоенных свидетельств выполнит ту же задачу. Настоящая глава представляет собой скорее сжатое описание послевоенного развития украинского национализма, чем попытку серьезного исследования и оценки. Первичная цель состоит в том, чтобы показать, как опыт военного времени повлиял на последующие события.

Элемент этого опыта, который прослеживается на протяжении всего послевоенного периода, – это вооруженная борьба Украинской повстанческой армии. Можно рассматривать УПА как миф. В этом случае термин «миф» не содержит никакого намека на беллетристику; напротив, как детально показано в главе 6, миф твердо базируется на историческом факте. Для двух послевоенных поколений украинцев, особенно в Западной Украине и в эмиграции, Украинская повстанческая армия не просто часть исторической памяти, а главная составляющая веры, трансцендентной истории, которые формируют самосознание. Как рассказано в главе 1, наследие казаков остается основой мифа о происхождении всех украинцев. Для западноукраинцев интенсивный опыт сопротивления и страданий военного времени стал важнее других событий XX века, но не уменьшил их значимости, например борьбы за независимость времен Первой мировой войны.

Как эпический опыт, история УПА не только конкурирует, но и идет параллельно с мифологией советской системы. Номинально базовый миф советской системы – это победа героического пролетариата после большевистской революции. Однако для придания легитимности послевоенной элите этот отдаленный (и неоднозначный) эпизод затмили историей о «Великой Отечественной войне», который элита выдает за свою собственную «героическую эру». Такой акцент облегчил смешение советского мифа с элементами российского мифа вековой давности об окончательном «сборе» восточных славян, включая украинцев, благодаря победе в Великой Отечественной войне. Таким образом, измененный советский миф столкнулся с послевоенным украинским националистическим мифом. Противостояние возникло из-за того, что оба мифа основывались на партизанской борьбе: с националистической стороны – УПА, с советской стороны – красные партизаны. Во время хрущевского периода (в меньшей степени – сталинского и брежневского) история красных партизан была главной темой идеологического воспитания в литературе для комсомола. Рассказы о героизме подпольщиков и партизан носят неизменно драматический характер. Элита, кроме того, умело использовала тему партизанского сопротивления, чтобы показать героизм партии, также не стоит забывать, что военная история поднимает престиж профессиональных военных. Для украинской эмиграции сопротивление УПА тоталитарным врагам на двух фронтах было более привлекательной темой, чем важное, но политически неоднозначное создание регулярных националистических войск, о чем говорится в главе 7.

Следующие страницы содержат примеры отражения этих противостоящих мифов, главным образом в советской пропаганде. Цель советского правительства состояла в том, чтобы дискредитировать в глазах восточных украинцев опыт военного времени западноукраинцев, который изменил их национальное самосознание. Далее будет показано, что советской стороне удалось в этом добиться определенных успехов. Советская пропаганда уделяет так много внимания УПА, что позволяет утверждать: как миф, она особенно угрожает официальному мифу.

УПА в течение заключительных месяцев Второй мировой войны действовала исключительно за советской линией фронта, это объясняет снижение националистической партизанской деятельности в послевоенные годы. Как отмечено в главе 7, УПА отвлекала на себя как внушительные воинские силы, так и полки НКВД. С прекращением регулярных военных действий репрессивные советские силы набрали мощь, поэтому УПА уже не могла вступать в открытые боевые действия с советскими войсками. В немецких сообщениях задолго до этого отмечалось, что националисты разбиваются на мелкие соединения для ведения партизанской войны на Волыни и против Ковпака в Галиции. На самом деле, несмотря на упоминания «дивизий» и «армий» в пропаганде, основным националистическим боевым формированием стало подразделение размером в роту – сотня. Впоследствии новые соображения привели к сокращению численности каждого партизанского отряда. Поскольку германские оккупационные силы полагались прежде всего не на украинских осведомителей, а на фольксдойче и поляков, они часто не имели источников достоверной информации о националистических движениях. Советский режим, несмотря на его общую непопулярность, никогда полностью не терял своей притягательности для ограниченного меньшинства галицких украинцев, кое-кто из которых ранее входил в распущенную коммунистическую партию Западной Украины, других привел на сторону советской власти после 1939 года явный оппортунизм. Почти все они не имели корней в галицких деревнях, но при благоприятных обстоятельствах могли связываться с осведомителями из этих мест. Таким образом, существовала обширная, хоть и разношерстная сеть информаторов – бич любого движения сопротивления, не использующего строго конспиративные методы. Однако желание советского правительства искоренить деревни, сочувствующие националистическим партизанам, показывает, что информаторы были неадекватны. Как отмечено в главе 7, процесс лишения УПА сочувствующего крестьянского «моря», в котором повстанческая «рыба» могла бы плавать, набрал полный ход к концу 1944 года, через несколько месяцев после советской реоккупации. Интенсификация этого процесса в последующие годы составляет главный аспект реакции режима на украинский национализм.

Третий фактор, препятствовавший крупномасштабным действиям УПА, – недостаток надежной базы или внешней поддержки. Довольно скоро ни одна из областей Советской Украины – даже глухие леса или высокие Карпатские горы – не представляли собой безопасного «тылового района». Без таких областей для перегруппировки и восстановления сил крупные военные действия были фактически невозможны. Доставке снабжения извне мешало отсутствие безопасной базы, что препятствовало немцам поддерживать националистических партизан. После апреля 1945 года не возникло никакой альтернативной поддержки. Советские источники утверждали, что британские и американские разведывательные службы устанавливали контакт с повстанцами – очевидно, спустя многие месяцы после окончания войны. Даже если это утверждение верно, англо-американские агенты разведки не могли обеспечить существенной материальной помощи преследуемым борцам, не имевшим даже временных безопасных баз. К 1946 году (самое позднее) УПА состояла из постоянно теснимых мужчин (и их союзниц женщин, незаменимых в качестве разведчиков и связных), полагающихся на свою изобретательность при посещении деревень для получения продуктов и информации. В периоды между боевыми действиями партизаны, как правило, старались выглядеть как простые крестьяне. Чтобы избегать репрессий, их семьи старались скрывать связь с повстанцами. Зима 1945/46 года была очень трудной для людей верных УПА. Голые деревья не могли защитить от войск МГБ, имевших самолеты, а выпавший снег позволял легко находить партизан[811]. Многие националистические партизаны были вынуждены провести большую часть зимы в подземных убежищах или схронах. Советская власть неуклонно проникала в сельские районы, принося с собой беды крупномасштабной коллективизации. Отряды УПА, действовавшие в маленьких украинских поселениях на территории, которая осталась после 1945 года под Польшей (при коммунистическом правлении), находились в особенно опасном положении. В конце 1947 года командование УПА приказало им покинуть территорию под видом рабочих, переселяющихся в Донбасс, или пробиться в американскую зону оккупации в Германии и Австрии. Очевидно, значительное число галицких повстанцев в отчаянии выбрали второе[812]. В течение 1947 года несколько сотен партизан УПА сумели пересечь всю Чехословакию и спастись.

К тому времени оставшиеся силы УПА перешли в подполье. В течение, по крайней мере, зимних месяцев это часто означало буквальное самопогребение в бункерах. Трудности, переносимые в этих влажных, плохо освещенных, еле проветриваемых дырах (по воспоминаниям оставшихся в живых), почти неописуемы. После того как МГБ стало вовсю использовать полицейских собак, даже запах горящей свечи мог выдать расположение бункера. Националистические партизаны страдали не только физически, бездеятельность и недостаток приводили к серьезной депрессии. Однако более крепкие националисты продолжали готовить пропагандистские материалы для распространения весной и планировали мелкие нападения на агентов полиции, интеллектуалов-«ренегатов» и организаторов колхозов. Решительность, обусловившая такую деятельность, – террористические спорадические удары малых групп, являвшиеся серьезным ответом сталинскому террору, – была спровоцирована двумя событиями. Основная причина – усиление преследования Украинской католической церкви, начавшееся с ареста архиепископа Иосифа Слипого и других членов иерархии (апрель 1945 года). Затем советская карательная машина сделала все возможное, чтобы заставить украинских католических священников и их паству перейти в православие, захватывалась церковная собственность и арестовывалось много священнослужителей[813]. Как отмечено в главе 7, налет антиклерикализма, характерный для ранней ОУН, исчез во время войны. К 1946 году было очевидно, что советское преследование церкви означало подавление украинских национальных традиций, особенно с тех пор как православными священниками, в значительной степени завозимыми из России, стали заменять непокорное украинское католическое духовенство. Поэтому УПА взяла на себя роль защитника как религиозной, так и национальной свободы. Контрмеры УПА были направлены в основном против тех галичан, которые помогали советскому режиму притеснять Украинскую католическую церковь. В сентябре 1948 года был убит отец Гавриил Костельник, католический священник, принявший православие и игравший видную роль в кампании обращения в православие.

Националистические источники отрицали причастность УПА к этому убийству, но легко взяли на себя ответственность за убийство Ярослава Галана, весьма видного галицкого писателя, который давно сочувствовал коммунизму. После советской реоккупации Галан, специализировавшийся на антиклерикальной пропаганде, издал ряд публикаций, включая «С крестом или с ножом» и «Сумерки странных богов», в которых содержались нападки на Украинскую католическую церковь, включая почитаемого митрополита Шептицкого, и националистические организации[814]. Хотя Галан был атеистом (в некотором роде коммунистом)[815], он, очевидно, сотрудничал со священнослужителями, перешедшими в православие, подобно Костельнику[816]. После его смерти были предприняты еще более серьезные попытки связать националистическое подполье и католическую церковь[817]. Согласно советскому источнику, на востоке Украины демонстрировался кинофильм, посвященный этой теме.[818]

Усиление жестокости советской милиции в сельских районах, вероятно, породило столь же мощную реакцию сопротивления, ибо огромное большинство оставшихся бойцов УПА вышли из галицких крестьян. Сначала репрессивные меры ограничивались размещением полицейских подразделений в деревнях. Позже могли депортировать все население деревни[819]. На замену коренным жителям приезжали поселенцы из отдаленных частей СССР. Таким образом, партизаны лишились надежной поддержки. Даже в районах, где западноукраинское крестьянство не было выслано, оно находилось под властью советской администрации, что облегчало сбор информации о действиях националистов. Широко развернутая кампания по организации колхозов усилила влияние сельской администрации. Но коллективизация продвигалась медленно из-за пассивного сопротивления крестьянства и жестоких нападений УПА на пришлых председателей колхозов. Уже в октябре 1949 года Никита Хрущев докладывал, что в Западной Украине крестьяне, вступившие в колхозы, составляют 61 процент сельского населения[820]. Даже если число колхозников не было завышено, можно сделать вывод, что к этому времени большинство крестьян в главных горных районах Галиции, где оперировала УПА, не было коллективизировано, так как коллективизация близилась к завершению в больших областях Западной Украины, наименее подходящих для подпольного сопротивления.

Советский милицейский аппарат долго не мог загнать в угол главных лидеров УПА. 5 марта 1950 года Верховный командующий Шухевич был убит в деревне около Львова[821]. Его смерть не означала конец действий УПА, но к концу 1950 года оставшихся членов организации было так немного и за ними настолько усиленно охотились, что осталось мало достоверных сведений об их действиях.

К середине двадцатых советский режим установил эффективную монополию силы почти на всей территории тогдашнего СССР. В отдаленных районах Средней Азии группы басмачей наносили спорадические удары приблизительно до 1930 года. На европейской территории СССР, однако, действительно серьезное сопротивление советской власти не вызвала даже коллективизация, несмотря на ненависть к ней большинства крестьянства. Отчаявшиеся крестьяне, которых довели до бандитизма, скрывались в лесах Белоруссии и Западной России. Массовые бунты происходили на Украине и в других местах, но они подавлялись, прежде чем успевали стать организованными восстаниями. Более упорное сопротивление советской власти имело место в начале Второй мировой войны. Помимо сопротивления красным партизанам, которое оказывали украинские отряды и несколько русских, вроде отряда Бронислава Каминского, имело место независимое восстание мусульманских горцев на Северном Кавказе осенью 1941 года, охватившее большую территорию. Хотя об этом восстании известно относительно мало, его тщательная конспиративная подготовка, синхронность начала и эффективный характер, похоже, ставят его в ряд наиболее важных антисоветских выступлений. Однако численность восставших – несколько сотен тысяч – не повзолила ему иметь серьезное значение на Северном Кавказе. Продолжая тему, можно сказать, что и в других смелых и продолжительных восстаниях против коммунистических режимов также участвовала лишь небольшая часть населения – в Тибете и Китайском Туркестане против пекинского китайского правительства или в Восточной Германии (1953) и Польше (1956). Венгерская революция 1956 года была, конечно, гораздо более важной, она затронула девять миллионов человек, была быстро создана разветвленная организация, но продолжалась революция всего несколько недель. Заметим, что более или менее эффективная антикоммунистическая деятельность украинских сил сопротивления длилась с середины 1944 до 1950 года.

Невозможно представить полный перечень причин столь длительного сопротивления УПА. Однако их можно, вероятно, свести к следующим: 1) благоприятный ландшафт – относительно непроходимая местность для крупных подразделений регулярных войск, но расположенная близко к источникам снабжения питанием; 2) почти единодушная поддержка сельского населения; 3) довольно большая национальная группа (приблизительно 3 миллиона 500 тысяч одних только украинских католиков) как основа поддержки; 4) очень мощная – действительно фанатическая – националистическая идеология; 5) высоко интегрированная, авторитарная организационная структура; 6) значительный период подготовки при благоприятных условиях; и 7) умеренное пополнение оружия извне в момент развертывания. Возможно, один или несколько из перечисленных факторов отсутствовали.

УПА с точки зрения масштаба сопротивления достаточно эффективна, но возникает вопрос: каковы результаты ее деятельности? Несомненно, УПА в течение нескольких лет отвлекала на себя советские ресурсы, но столь же ясно, что это не подвергало опасности советскую систему и не являлось серьезным препятствием для ее материального прогресса. Следовательно, достижения УПА следует искать в области политики и психологии, однако на однозначное отношение они рассчитывать не могут. Действия УПА, особенно крупномасштабная партизанская война между 1944 и 1947 годами, ослабляли способность галичан противостоять давлению советской системы. Многие тысячи наиболее энергичных галицких молодых людей погибли (хотя УПА спасла некоторых потенциальных призывников от смерти на фронте), а значительная часть галицкого населения была сослана. Хаос, вызванный партизанским движением, разрушил социальную ткань, сломав таким образом сложившиеся нормы жизни и семейные устои, которые в иных условиях были препятствием для установления советского контроля. С другой стороны, можно говорить о том, что советская власть в любом случае полностью подчинила бы галицкое население, доказательством чего может служить проведение коллективизации и жесткое преследование церкви. УПА, возможно, ценой чрезмерных человеческих страданий оказала если и неосязаемую, но тем не менее чрезвычайно важную психологическую поддержку угнетенному населению. Она показывала, что есть альтернатива, хотя и отчаянная, подчинению тоталитарному режиму. Западноукраинское население увидело, что сопротивление потерпело крах; но многие люди должны были понять: если международные обстоятельства изменятся, результат может быть иным. Я предсказываю, что память о длительном вооруженном сопротивлении будет еще многие годы жить в сознании людей Западной Украины. Эта память стала главным компонентом основополагающего мифа о национальном самосознании в этом регионе. Западноукраинцы являются в некотором смысле людьми оторванными от других из того большинства, которое находится под коммунистическим правлением. Следовательно, лишь западноукраинцы имеют право судить, стоило ли сопротивление УПА стольких жертв.

Согласно одному из основных националистических источников самой поздней истории УПА, менее 10 процентов ее операций имели место в Волынской области (под Волынью и Ровно) между серединой 1946 и серединой 1949 года[822]. Даже если это соотношение не точно, другие свидетельства указывают, что волынские болота и леса для националистических партизан стали менее важны после ухода немцев. Несомненно, Карпатские горы больше подходили для партизанской деятельности. Низкий уровень активности националистических партизан в Буковине (Черновицкая область) имеет то же объяснение. Труднее, пожалуй, понять, почему националистические партизанские действия слабо проявлялись в Закарпатской Украине (Закарпатская область). Горная лесистая местность региона и ее близость к Венгрии, Словакии и Румынии, где в 1940-х годах коммунистический контроль был еще не полностью установлен, делали, казалось бы, Закарпатскую Украину идеальным местом для развертывания партизанских действий. Некоторые украинские источники утверждают, что действия УПА там были значительными, но ранее приведенные в главе данные указывают, что в Закарпатской Украине на протяжении 1946—1949 годов было проведено менее одного процента операций УПА. Значительное число советских работ, посвященных этой теме, также не упоминают о серьезной вооруженной оппозиции советской оккупации в области[823]. Хотя советские источники нельзя воспринимать как энциклопедию украинского национализма, в них присутствуют пространные комментарии националистической деятельности в районе, расположенном к северу от Карпатского региона, Закарпатская Украина просто не упоминается в контексте темы националистического сопротивления.

Раскол населения во время войны между «мадьярофилами» – теми, кто сотрудничал с венгерским режимом, – и украинскими националистами помог укреплению советского контроля в Закарпатье. Примерно в то же время произошел раскол между горячими сторонниками украинской культуры и теми, кто считал себя русскими. Представители последней группы в большинстве своем были православными, а не католиками, как украинцы. Эти разногласия обусловили снижение сплоченности сельского населения, которая, как отмечалось выше, была необходима для ведения успешной националистической повстанческой деятельности. Можно предположить, хотя вряд ли существуют свидетельства, что ОУН-М, действовавшая в Закарпатской Украине и на Буковине, отказывалась сотрудничать с УПА, в которой доминировала ОУН-Б.[824]

Однако сравнительно крепкие позиции коммунистов в Закарпатской Украине являлись более веской причиной. При чехословацкой администрации бедность сделала людей области восприимчивыми к коммунистической пропаганде, которая подпольно велась и при венгерском правлении. Как отмечено в главе 7, коммунисты в конце войны оказались способны развернуть значительное партизанское движение в Закарпатской Украине. Сеть местных коммунистов стала основой советского административного аппарата, без сомнения, с ее помощью были завербованы и информаторы в деревнях. Бывшие красные партизаны вошли в подразделения службы безопасности[825]. Для ведения широкоразвернутых националистических партизанских действий возникли серьезные препятствия. Вероятно, руководство УПА, адекватно оценив ситуацию, решило, что направлять значительную часть ресурсов в Закарпатскую Украину не разумно. Подобные соображения не позволяли УПА развернуть операции и на востоке Украины. В течение короткого периода во время войны, как признается в одном из послевоенных советских изданий, некоторые националистические партизаны действовали в Кировоградской и Черниговской областях; но, если не считать набегов на Житомирскую, Киевскую и Каменец-Подольскую (теперь Хмельницкая) области, националистические партизаны, похоже, не проникали в глубь Восточной Украины.[826]

Значение националистических действий во время войны, главным образом подпольной пропаганды на востоке Украины, будет показано в этой главе при обсуждении диссидентства шестидесятых и семидесятых годов. Жестокие репрессии, развернутые Сталиным и прекратившиеся лишь после его смерти в марте 1953 года, не позволяют говорить о проявлениях националистического влияния. В публикациях сталинского периода неоднократно подчеркивалось, что «буржуазный национализм» был главным врагом советской власти. На Украине такие публикации выходили чаще всего, и их тон был более острым, публикации были дополнены ужасными свидетельствами подавления церквей по замыслу Сталина (Украинской автокефальной церкви и Украинской католической), принудительной коллективизации сельского хозяйства и притеснения интеллигенции. Через три года после смерти Сталина Хрущев признал, что Сталин ненавидел украинцев, которых готов был депортировать всех до единого, но «их было слишком много и не нашлось территории, где их всех можно было бы разместить»[827]. В атмосфере страха, созданной таким отношением и действиями, вряд ли можно было ожидать открытых проявлений национализма.

До середины 1950-х годов они могли происходить (не считая действий приходящей в упадок в подполье УПА) только в эмиграции. Но даже люди из этой среды были запуганы террором, действовавшим в СССР. В течение межвоенного периода украинские националистические политики, даже в изгнании, не теряли ощущения реальности благодаря тесным контактам с издавна проживавшим в Польше, Чехословакии и Румынии украинским населением. Особенно в первое послевоенное десятилетие жизненно важному общению препятствовал непроницаемый «железный занавес». Эмигрантские политики поначалу главным образом работали с украинцами (их, вероятно, было за миллион), оказавшимися в западных зонах оккупации в Германии и Австрии. Но «нормальная» политическая реакция в этой среде была приглушена принудительной репатриацией. Даже сегодня неясна причина этой англо-американской политики, которая оставляла, однако, лазейку: лицам, которые жили на территориях, аннексированных Советским Союзом в 1939 году или позже, разрешалось оставаться в западных зонах. Другими словами, только украинцы, которые могли выдать себя за западноукраинцев, имели возможность избежать советского контроля:

«По условиям Ялтинских соглашений политика США подразумевает репатриацию в Советский Союз всех претендующих на советское гражданство, чьи претензии принимаются советскими властями. На практике это означает… что советские граждане, проживавшие на советской территории в границах до 1939 года, репатриируются независимо от индивидуальных пожеланий… Это противоречит политике США, способствовавшей автоматической репатриации лиц балтийских национальностей… поляков, хорватов и словенцев… и словаков».[828]

Репатриация не только принесла личные трагедии, но и повлияла на будущее националистической эмиграции. Так как огромное большинство восточных украинцев было возвращено в СССР, западноукраинцы стали численно доминировать в лагерях перемещенных лиц, где эмигранты обычно жили три-четыре года после окончания войны[829]. Кроме того, восточные украинцы остались в лагерях только потому, что сказали лагерному начальству, будто они из Западной Украины. Даже когда репатриация прекратилась, беженцы испытывали понятное недоверие к намерениям союзнических властей. В результате восточные украинцы стали зависеть от западноукраинских соотечественников, которые легко могли их выдать. Согласно широко распространенным слухам, западноукраинские националисты использовали угрозу таких разоблачений, чтобы заставлять восточных украинцев служить националистическому делу. Известно, что иногда националисты прибегали и к насилию, чтобы контролировать администрацию лагеря и иметь монополию на пропаганду.[830]

В этой борьбе верх одержали сторонники Степана Бандеры, известные после войны как ОУН-Р (революционная), которые сумели привлечь на свою сторону самых молодых галичан из националистической эмиграции, что сделало их сильнее группировки Мельника (известной к тому времени как ОУН-С – солидаристы). Но у Мельника были важные опорные центры, особенно во Франции, где Олег Штуль (когда-то советник при партизанах Боровца) был главным представителем ОУН-С по связям с печатью.

После 1946 года две силы работали на то, чтобы смягчить распри внутри националистического движения. Главным стабилизирующим фактором оказалась громадная украинская диаспора в Северной Америке. При въезде в страну украинцы, как правило, не классифицировались как определенная группа, что делает статистику по украинским иммигрантам печально неточной. Представляется, однако, что к концу войны в Соединенных Штатах проживало от полумиллиона до миллиона лиц, имевших украинские корни. В Канаде украинцев в то время было более чем раза в полтора больше, чем в Соединенных Штатах, и их число росло намного быстрее, поскольку в то время эмигранты искали постоянное пристанище. То же происходило и в относительно маленьких украинских поселениях в Австралии и Южной Америке. Политический и социальный тон быстро стали задавать канадские украинцы – не только потому, что их число постоянно увеличивалось. Сосредоточенные поселения канадских украинцев (особенно в провинциях Онтарио, Саскачеван и Альберта) позволили им достигнуть серьезного политического влияния в многонациональном доминионе.

Большинство довоенных украинских иммигрантов во всех странах – это крестьяне, спасавшиеся от бедности и воинской повинности в Австро-Венгрии и Российской империи. Многие из их потомков сохранили только остаточные связи с украинскими землячествами. Малая часть, особенно в Канаде, была вовлечена в коммунистические организации, но после Второй мировой число украинцев коммунистов сократилось[831]. Влияние националистических организаций усилилось благодаря Дмытро Донцову, националистическому идеологу, который, по-видимому, тяготел к ОУН-Р.[832]

Церковь являлась второй силой, стремившейся умерить эмигрантские разногласия. Сразу после войны Украинская католическая церковь и оставшаяся часть Украинского национально-демократического союза (УНДО) стали активно работать над этим. Поскольку позиции восточных украинцев укрепились, Украинская автокефальная православная церковь в эмиграции смогла тоже играть подобную роль.

В июне 1948 года почти все стороны, включая две ветви ОУН, признали Украинскую национальную раду, возглавляемую Андреем Левицким, законным преемником государственной власти Украинской национальной республики, учрежденной в 1917 году. Скоро, однако, стало очевидно, что участие ОУН-Р непостоянно. Удивительно, что это было наиболее умеренное крыло бандеровской фракции, возглавляемое Мыколой Лебедем и отцом Иваном Грыньохом, которые порвали и с эмигрантской группировкой государственников, и с самим Бандерой. Лебедь и Грыньох, утверждая, что находятся в прямом контакте с УПА и ее политическим крылом – УГВР, представляли УГВР в Западной Европе как альтернативный надпартийный орган. Это привлекло к ним некоторых членов УРДП (Украинской революционной демократической партии), преемника УНДП, сформированной диссидентами из ОУН-Б (главным образом восточными украинцами) среди партизан Боровца в 1942 году.

После раскола в ОУН-Р оставшиеся с Бандерой и Ярославом Стецко также откололись от Национальной рады; они держались новой «наднациональной», как и «надгосударственной», организации – антибольшевистского блока наций (АБН), украинские организаторы которого ведут его историю с Волыни времен войны, когда боевики разных наций встретились и создали политический союз. Учредителями были восточноевропейцы и даже азиаты, представители главным образом крайне правого крыла, или малые этнические группы подобно словакам. На практике заправлял в АБН Ярослав Стецко, председатель его центрального комитета.

Подобные разногласия, расколы и новые комбинации были характерны почти для всей эмигрантской политики на протяжении веков. Но как только сиюминутные надежды и волнения военного времени отступили на задний план, такая фрагментация стала особенно вредной для украинского националистического дела. Необходимость выработки единой украинской позиции возникла в 1950 году, когда Американский комитет по освобождению народов России начал планировать создание организации, в Мюнхене, из эмигрантов – выходцев из СССР. Вскоре эта организация, чье название напоминало власовский Комитет за освобождение народов России, создала неплохо финансируемую исследовательскую организацию – Институт изучения СССР и чрезвычайно эффективную радиостанцию для вещания на Советский Союз. Комитет, номинально являвшийся частной организацией, несомненно, щедро финансировался благодаря своей активной деятельности. Лет двадцать спустя было официально признано, что главную роль в финансировании играло Центральное разведывательное управление США.

И созвучие названий, и ярко выраженная прорусская позиция некоторых ключевых фигур комитета вызвали неприязнь главных украинских политических группировок, которые отказались с ним сотрудничать даже после того, как название было изменено – вначале на Американский комитет за освобождение от большевизма, а затем на Американский комитет освобождения, что способствовало возникновению двух новых партий – Украинского движения освобождения и Союза украинских федералистов-демократов, которые хотели воспользоваться выгодами, предоставленными мюнхенским центром. Поскольку несколько лидеров этих партий в прошлом сотрудничали с Власовым, многие украинские националисты осудили партии, объявив их организацией русских эмигрантов. Главным результатом было осознание недостатка политического влияния в североамериканских столицах украинским националистическим руководством. В частности, вновь заработавший Украинский комитет конгресса (созданный в 1940 году) был поддержан – с разной степенью приверженности и энтузиазма – фактически всеми украинскими фракциями в Соединенных Штатах. Украинский комитет конгресса добился существенного успеха, о котором говорит ряд резолюций американского конгресса и получение разрешений на возведение памятников, кроме того, он повлиял на изменение политической линии радиостанции «Освобождение» (позже радиостанция «Свобода»), в работе которой стали принимать участие не только русские.

Второй период украинского национализма в послевоенной Советской Украине начался с двух драматических событий 1953 года – смерти Сталина и перемирия в Корее, не имевшего к этому отношения. Для эмигрантских националистических партий последнее событие положило определенный конец ожиданиям, что противостояние США и СССР ослабит советскую хватку на Украине. Преувеличенные надежды, связанные с «подъемом «железного занавеса», вызванные кампанией президентских выборов 1952 года, были развеяны отказом администрации Эйзенхауэра оказать силовую поддержку берлинским мятежникам, протестовавшим в июне 1953 года против советской жестокости. Уход Сталина, казалось, открывал новые перспективы для выражения национальных чаяний в СССР. Украинский партийный аппарат развернул кампанию, длившуюся всю весну, за то, чтобы к представителям всех наций в СССР относились так же, как к русским. Многие аспекты этой кампании все еще остаются в тайне. Точно можно сказать, что прямым инициатором кампании был ненавистный шеф полиции Л.П. Берия; но на Украине кампанией ведал А.И. Кириченко, первый выходец с Украины на посту первого секретаря.

Кириченко был явным союзником Никиты Хрущева, главным звеном в длинной цепи украинских аппаратчиков, с помощью которых Хрущев намеревался укрепить контроль над Коммунистической партией Советского Союза. Но Берию вскоре казнили, и намеки на национальный гнет русских быстро исчезли. Очевидно, Хрущев понял, что последние десятилетия правления Сталина настолько укрепили позиции русских в номинально ленинском режиме, что претендующий на лидерство обязан был считаться с этим. Наиболее успешные годы Хрущев провел на Украине, возглавляя там партию. Однако он отрицал, что когда-либо хорошо говорил по-украински, тем самым косвенно отрекаясь от каких-либо украинских корней в этнически смешанной Курской области. Скоро стало очевидно – цель Хрущева заключалась в том, чтобы консолидировать Советский Союз вокруг восточнославянского ядра, в котором белорусам и украинцам отводилась роль младших партнеров русских.

В период правления Хрущева то допускались ограниченные проявления национализма, то пресекалось любое националистическое самовыражение. Как отмечалось выше, в закрытом докладе Хрущева во время партийного съезда 1956 года содержалось открытое осуждение Сталина за его ненависть к украинцам. Однако, будучи во время войны номинальным главой партизанского штаба Украины, Хрущев придерживался мифа о героизме красных партизан и соответственно желал искоренения мифа о националистических повстанцах. Кроме того, Хрущев в старости, похоже, не считал нужным использовать Русскую православную церковь для подавления других религиозных организаций на Украине. В конце пятидесятых Хрущев, очевидно, был атеистом. Украинских христиан и русских православных лишили возможности посещать Киево-Печерскую лавру, главный символ украинского христианства. Столь же искренне Хрущев пытался искоренить представление о положительной роли Сталина в руководстве страной. Хрущев в течение последних лет у власти защищал литературных деятелей, стремившихся разоблачить зло сталинской эпохи от мощной коалиции партийных идеологов, возглавляемых М.А. Сусловым. Александр Солженицын являлся убежденным русским националистом, но масштаб сталинских злодеяний был столь значителен, что осторожные защитники любой этнической группы могли помочь ей, клеймя умершего диктатора.

Украинцы не сразу смогли действовать подобным образом, вероятно, потому, что венгерская революция, произошедшая вскоре после секретного доклада Хрущева, заставила аппарат уделить больше внимания районам, граничащим с Венгрией. Тем не менее на сессии Союза писателей Украины в январе 1957 года была сделана попытка реабилитировать писателей-диссидентов сталинской эпохи, особенно Мыколу Хвыловия, который в двадцатых годах открыто выдвинул лозунг «Прочь от Москвы». Эта попытка оказалась неудачной, но кинорежиссер Александр Довженко, который выступал за развитие украинской культуры, был реабилитирован[833]. Очевидно, что любое упоминание о националистическом сопротивлении во время войны вызвало бы негативную реакцию, да и нет свидетельств, доказывающих, что эта тема действительно интересовала авторов конца пятидесятых и начала шестидесятых годов или что они понимали ее важность. Борцы за развитие украинской культуры в Советской Украине во времена, предшествующие правлению Сталина, стали героями книг нового литературного поколения. Соблюдая достаточную осторожность, писатели могли обращаться и к главным элементам основополагающего мифа об украинском самосознании, особенно к Запорожской Сечи. Даже культивирование украинского языка – главное достижение тех, кто работал в советской системе в середине двадцатых годов, – следовало отстаивать осторожно. Русские должностные лица низкого звена на Украине вновь при Хрущеве снизили количество часов, отведенных родному языку, ссылаясь на «перегруженность» учащихся, однако партийная верхушка Украины считала необходимым издавать больше учебников на украинском языке.

Чиновники высшего ранга содействовали уменьшению русификации, что наиболее интригующе показывает история с Иваном Дзюбой. Тридцатичетырехлетний писатель, уже известный в украинских кругах, Дзюба написал книгу по вопросу русификации. По существу, его работа представляла собой идеализированное, но подробное толкование ленинской национальной политики. Дзюба утверждал, что эта политика воплощалась на Украине в двадцатых годах, но была затем полностью извращена преемниками Ленина. К декабрю 1965 года, когда Дзюба открыто обратился к украинскому Центральному комитету партии, в число этих преемников входил и Хрущев, которого четырнадцать месяцев назад сняли с поста в Москве. Тем временем по причинам, которые так и не стали известны, лишился высоких полномочий Кириченко, а Николай Подгорный, его преемник в 1963 году на посту партийного руководителя в Киеве, был выдвинут в секретариат в Москве и сыграл ведущую роль в изгнании Хрущева. В 1965 году его заменил на посту украинского партийного руководителя человек украинского, как и Подгорный, происхождения Петр Шелест, работавший в харьковском аппарате. По-видимому, сам Шелест не осудил критику Дзюбы, потому что он, как считают, направил копии работы областным партийным секретарям.

Несколькими месяцами ранее на Дзюбу обрушились неприятности, организованные украинскими партийными идеологами во главе с секретарем Центрального комитета А.Д. Скабой, который при Подгорном занимал тот же пост в Харьковской области. Это произошло весной 1965 года, когда впервые после смерти Сталина были арестованы украинские литературные деятели. Очевидно, репрессивные акции были частью более широкой кампании, проводившейся преемниками Хрущева, во главе которой стоял другой украинский аппаратчик – Леонид Брежнев. Хотя Брежнев родился на Украине, он был русским, являлся представителем днепропетровской партийной среды, далекой от национальных литературных кругов Киева и Харькова. Партийные идеологи создали миф о Брежневе, герое советского военного сопротивления германской оккупации Украины. Новый лидер, так же как и Хрущев, очернял националистическую борьбу за независимость, но клеймил Сталина реже, чем предшественник. Брежнев продолжил хрущевскую политику продвижения украинских аппаратчиков на союзные посты, но это касалось лишь узкого круга лиц, связанных главным образом с днепропетровским аппаратом.

В области идеологического контроля главным изменением, так или иначе, было укрепление позиций Суслова, который, очевидно, разработал план смещения Хрущева. Хотя Суслов явно не слишком симпатизировал украинскому национальному самовыражению, решение расправиться с видными украинскими литераторами вскоре после удаления Хрущева было, как кажется, частью политики возобновления контроля над литературой, к которой Хрущев относился терпимо, так как усиление критики Сталина ему было выгодно.

В июле 1968 года Дзюба публикует работу «Интернационализм чи русификация?» в украинском националистическом издательстве «Сучастнисть» в Мюнхене, которая была в тот же год издана на английском в Лондоне. Дзюба (подобно Солженицыну) отрицал использование его рукописи западными издательствами, и его временно оставили на свободе.

Тем временем произошло событие благоприятное для украинской культуры: публикация двадцати шести томов труда под названием «Історія міст и сіл Українськой РСР». Тома стали выходить в 1964 году, но огромная работа по подбору авторов, изучению местных архивов и оценка материалов началась намного раньше. История ни одной из советских республик, возможно, ни одной страны не была изучена столь добросовестно. Несмотря на строгое соблюдение советских мифов, читатели (знающие украинский) были потрясены величием истории Украины. Кроме того, издание многотомного труда показало, что в стране произошли определенные изменения: политические преобразования не повлияли на выход серии. Треть серии не была завершена к 1972 году, тома вышли в последующие два года. Работник Украинской академии наук в статье под названием «Хроника нашей родимой земли» писал, что «вдохновением для этой публикации (приблизительно 2500 подписей) явилась просьба рабочих нашей республики. Центральный комитет Коммунистической партии Украины поддержал их инициативу».[834]

Возможно, издание труда явилось причиной кадровой перестановки в марте 1968 года, когда пост Скабы передали Овчаренко. Многие исследователи считают, что инициатором отставки Скабы был Шелест. Однако можно предположить, что Шелест курсировал проект «История» наряду с другими украинскими культурными проектами. В конце шестидесятых он – и его сотрудники – работали над книгой «Україно наша радянська», которая вышла в Киеве в 1970 году. Авторы данной работы осуждали «буржуазных националистов» и восхваляли советскую систему, но сам тон книги, манера подачи материала должны были вызвать подъем национальной гордости.

Через два года после подавления либеральной революции в Чехословакии по Польше прокатилась волна забастовок, что не могло не встревожить Москву, поэтому культивирование национального самосознания украинцев, второй по численности нации Советского Союза, было абсолютно недопустимо. Нельзя было позволить книге Шелеста стать «окончательным критерием интерпретации некоторых прошлых и настоящих событий» для наших ученых, пропагандистов и деятелей искусств[835]. В мае 1972 года Шелест был смещен с поста первого секретаря. За полтора года до этого заменили его протеже, возглавлявшего украинский КГБ, человеком более удобным для Москвы. В промежутке произошли два зловещих события, предвещавшие падение первого секретаря: арест бельгийского подданного украинского происхождения, чьи вынужденные «признания» привели к тому, что против нескольких видных диссидентов-интеллектуалов были выдвинуты обвинения в шпионаже в пользу ОУН. А в начале 1972 года, вскоре после этого состряпанного КГБ дела, произошла серьезная чистка в среде работников культуры. Особенно пострадало руководство партийных и государственных образовательных учреждений и редакторы – то есть фигуры периферийного аппарата, которые при Шелесте защищали украинскую культуру. Давление было настолько сильным, что некоторые видные диссиденты отреклись от своих взглядов, и среди них Дзюба, который публично «поблагодарил» своих тюремщиков за указанные ошибки в обращении «Интернационализм или русификация»[836]. Принимая во внимание слабое здоровье Дзюбы и угрозу обвинения в сговоре с эмигрантскими националистами, по-человечески можно понять, что десятилетия литературной борьбы за утверждение украинских ценностей имели столь горький финал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.