РОЯЛЬ С ДОСТАВКОЙ НА ДОМ

РОЯЛЬ С ДОСТАВКОЙ НА ДОМ

Александр Павлович был доволен. Наконец-то эстрадный оркестр укомплектован, помещение найдено и завтра же начнутся репетиции. Он откинулся в кресле, взял газету и только успел пробежать первую страницу, как вошла Мария Ивановна, секретарь.

— Приехал заместитель министра культуры, — она назвала небольшую автономную республику. — Федор Иванович в исполкоме. Может быть, примете?

— Пусть зайдет.

Вошел мужчина лет пятидесяти. Коренастый, редковатые зачесанные назад волосы, спокойные умные глаза, тщательно отутюженный костюм.

Александр Павлович поднялся и крепко пожал руку гостю.

— Хрусталев, Борис Владимирович, — отрекомендовался вошедший, слегка наклонив голову.

— Садитесь, прошу вас.

— Спасибо.

— Так вы с Кавказа? Сразу виден южный загар. Самолетом? Поездом?

— Поездом. Не люблю, когда качает. Простите, не знаю вашего имени-отчества...

— Александр Павлович.

— Так вот, Александр Павлович, как говорится, ближе к делу. Приехал к вам за помощью...

— Слушаю вас.

— У нас, понимаете, с кадрами плохо. Хотим договориться с вашими людьми насчет гастролей. Деньги есть, товарищи обижаться не будут.

— Надолго?

— Месяц, полтора, не больше.

— Что ж, — после минутного раздумья произнес хозяин кабинета, — сейчас, правда, сезон, люди, в основном, разъехались, но, может быть, кого-нибудь и удастся уговорить. Рад буду помочь. Я ведь бывал у вас в городе. Крепость-то цела?

— Местами разрушилась. Сейчас получили ассигнования, собираемся восстанавливать.

— Это хорошо... — Александр Павлович перевернул листок календаря и продолжал. — Завтра у нас в одиннадцать производственное совещание. Приходите. Поговорим с народом и сразу решим... Кстати, а где вы остановились?

— Сказать откровенно — пока еще нигде.

— Ну, это не проблема. Передайте, пожалуйста, секретарю, чтобы она позвонила в гостиницу...

* * *

Условия гастролей были очень неплохими и полюбоваться красотами Кавказа решили четырнадцать человек.

У них было много вопросов: как доехать до столицы республики? Дадут ли аванс? Где будут проходить концерты? Когда нужно выезжать и когда возвращаться? На все эти вопросы следовали утешительные ответы: вылетят они самолетом; аванс получат немедленно; выступать будут в основном в городах.

— Дорогие друзья, — сказал в заключение Хрусталев, — сегодня я позвоню домой и согласую ваши кандидатуры. Два дня буду занят: мне тут еще одно задание дали — получить с фабрики пятьдесят роялей для клубов и наших работников. А в пятницу, часиков в двенадцать, давайте встретимся снова. Тогда и договор подпишем. Может быть, у товарищей будут еще вопросы? Нет? Ну, до пятницы. На всякий случай запишите телефон моего номера гостиницы. Если что будет неясно — звоните, заходите.

* * *

Среди артистов, изъявивших желание участвовать в гастрольных поездках, были аккордеонист Лифатов и пианист Волгин. Оба уже несколько лет работали в одном ансамбле и дружили. Встретившись вечером дома, они разговорились о предложении Хрусталева.

— Ты бывал там? — спросил Лифатов.

— Бывал, неплохое место.

— Знаешь, я думаю поехать туда с семьей. А потом, после гастролей, махнуть в Сочи — у меня ведь еще две недели отпуска не использованы.

— Что ж, дело хорошее, — сказал Волгин, — пожалуй, и я поговорю с женой. Может быть, поедем вместе.

— Как тебе понравился Хрусталев? Неправда ли, милый человек, с таким работать одно удовольствие.

— Очень приятный.

— Знаешь, у меня есть идея. — Лифатов схватил Волгина за руку. — Помнишь, он говорил насчет получения роялей? А если попросить его помочь нам приобрести по инструменту?

— Ты с ума сошел! — испугался Волгин. — Он же заместитель министра!

— И что из этого? Разве он не человек? С ним что, нельзя разговаривать? Честно говоря, мне надоело стоять в очереди. А тут такая возможность. Скажи, тебе рояль не нужен?

— Конечно, нужен. Только я не представляю, как можно говорить об этом с заместителем министра.

— Увидишь. Всё будет очень просто. Завтра позвоним ему, вечерком отправимся в гостиницу. Предоставь действовать мне.

На следующий день в номере, который занимал Хрусталев, зазвонил телефон.

— Борис Владимирович, — раздалось в трубке. — Это говорит аккордеонист Лифатов. Можно к вам зайти?.. Мы вдвоем с пианистом Волгиным... Есть несколько вопросов..._ Спасибо.

Хрусталев встретил их радушно:

— Садитесь, друзья мои. Рад, что зашли. Давайте потолкуем.

— А не лучше ли нам потолковать за столиком? — начал Лифатов, доставая завернутую в бумагу бутылку.

— Что вы, я же не пью — печень.

— Одну только рюмочку, за успешные гастроли. Извините, но у нас так принято. Традиция!

— Ну одну, не больше.

— Борис Владимирович, — начал Лифатов, когда бутылка была пуста, — можно попросить вас об одном одолжении?

— Пожалуйста.

— Вы тут для своих работников рояли получать будете. А мы ведь тоже вроде как ваши. Может быть, и нам по роялю получить можно?

— Вряд ли это удастся, друзья мои. Ведь у нас списки составлены. Люди тоже инструмента ждут. И потом без согласия министра, сами понимаете, этого сделать нельзя. Я, конечно, могу поговорить с ним. Может быть, на ваше счастье он согласится.

* * *

— Видишь, как всё хорошо складывается, — сказал своему приятелю Лифатов, когда за ними закрылась дверь гостиницы.

— Ну и молодчина же ты, — не скрывая своего восхищения, сказал Волгин.

— Я тебе всегда говорил — надо уметь жить. Ты недооцениваешь пользу личных контактов. Может быть, на этой неделе всё и оформим.

Дальнейшие события развивались стремительно.

В среду Хрусталев сообщил Лифатову и Волгину, что министр «в порядке исключения» разрешил отпустить им по роялю, но с условием пробыть на гастролях не менее месяца. В тот же день приятели передали Хрусталеву деньги. Он предлагал выдать расписки, но музыканты решительно воспротивились.

— Зачем эти формальности, Борис Владимирович? — запротестовал Лифатов.

В четверг целый день ждали машину, которая должна была привезти рояли, но она так и не пришла.

В пятницу позвонили в гостиницу. Номер Хрусталева не отвечал. Не пришел Хрусталев и подписывать договоры.

Утром в субботу Лифатов и Волгин получили телеграммы одинакового содержания.

«Не беспокойтесь срочно вызван Москву Хрусталев».

Но это отнюдь не успокоило музыкантов.

Волнение Лифатова и Волгина еще более усилилось, когда выяснилось, что как ни странно, но никто не видел документов заместителя министра, а когда по телефону далекий голос сообщил, что в Министерстве культуры автономной республики Хрусталев не работает, приятели наконец поняли, что нужно делать, и бросились в милицию.

Волнуясь и перебивая друг друга, они долго и путанно объясняли, что с ними произошло, пока наконец дежурный понял, в чем дело, и направил незадачливых музыкантов к майору Шулякову

От него, собственно говоря, мы и узнали об этой истории.

* * *

С Шуляковым мы старые друзья. Жизнерадостный, веселый и чуточку взбалмошный, он очень любит разные смешные истории. Когда застаешь Шулякова в его кабинете, а это удается далеко не каждый день, на его рабочем столе всегда гора бумаг. Кажется удивительным, как он может работать в таком хаосе различных протоколов, сводок, справок, дел. Но, очевидно, в этом хаосе есть какая-то система, и за многие годы работы в милиции никто не жаловался на то, что майор Шуляков потерял хоть один документ.

У работников уголовного розыска есть известная специализация. Одни занимаются раскрытием тяжких преступлений, другие расследуют кражи, третьи борются с угонами автомашин.

«Специальность» Шулякова — раскрытие мошенничеств.

— Знаете, — говорил он нам как-то, — люблю это дело. Очень уж интересный народ мои клиенты. Мошенник — это ведь не какой-нибудь воришка. Он на психологии работает. Тут важно всё — и момент правильно выбрать, и понять, к чему человек слабость имеет. А слабостей у некоторых на первый взгляд порядочных людей — ой как много! Тот спит и видит, как машину вне очереди достать, этот об отдельной квартире печется — готов любому деньги всучить, третий, как увидит что-нибудь дорогое да по дешевой цене, ну прямо дрожит, ничего не соображает. Мошеннику только этого и нужно. Честный человек его не интересует. Один прохвост говорил мне: за что, мол, нас наказываете, мы ведь тоже боремся с пережитками прошлого, воспитываем граждан. Только не лекциями, а рублем. Ишь какой умник! А пострадавшие, действительно, попадаются такие, что, не известно — надо ли их признавать потерпевшими или самих на скамью подсудимых сажать.

А насчет бдительности? Представляете — стесняются лишний раз документы проверить, нетактично, мол, это, унижает достоинство советского человека.

Сейчас стало легче бороться с мошенничеством. По новым законам наказывать строже стали. Очень правильно! А то раньше больше трех лет им не полагалось. Не успеешь в тюрьму посадить — уже выходит. Зачеты, досрочное освобождение. И опять за старое. Только в другом городе...

— А где же всё-таки Хрусталев? — поинтересовались мы.

— Не знаю. Ищем. Где-нибудь даст о себе знать.

* * *

А Хрусталев в это время жил не так уж далеко от Ленинграда, в небольшом прибалтийском городке. Только был он уже не Хрусталев, а Павлов и поэтому его не волновало, что хозяйка, у которой он снял комнату, отнесла его паспорт для прописки в отделение милиции.

— Какой приятный человек, — говорила она соседям. — Вежливый. Если когда поздно вернется — в прихожей ботинки снимает, чтобы нас не побеспокоить. Всем доволен. Деньги платит всегда вперед. Счастливая жена при таком муже.

Но хозяйка ошибалась. Хрусталев никогда не был женат. Родных и близких у него также не было.

Борису Владимировичу шел пятьдесят шестой год. Неплохое образование, которое он получил когда-то, острый, наблюдательный ум, хорошее знание людей, — всё это, к сожалению, принесло не те плоды, которые могло бы принести. Трудно сказать, почему так получилось, но даже сама мысль о том, что он, Хрусталев, будет где-то работать, кому-то подчиняться, была ему органически противна. В колониях он работал лишь в силу необходимости. А на свободе этой необходимости не было. Он презирал воров, грабителей и других преступников, с которыми сталкивался в тюрьмах и местах заключения. Это были, по его мнению, люди с ограниченным мышлением, про себя он называл их «подонками». Нет, Борис Владимирович никогда не унижался до простой кражи. Вы могли спокойно оставить ему на сохранение не то что свой чемодан, но и свой бумажник.

Хрусталев хорошо понимал, что, обманывая людей, он причиняет им страдания, горе, но это никогда не беспокоило его. «В следующий раз будут умнее», — усмехался он.

Когда его арестовывали, он больше всего не любил разговоры на моральные темы.

— Да, я совершил преступление, — говорил он следователю, — судите. А от этих нравоучений прошу меня избавить. Поверьте, они не принесут результатов — пустая трата времени.

Освобожденный амнистией 1945 года, Хрусталев по поддельным документам устроился на работу врачом-психиатром, потом опять арест, колония, затем афера с переселенцами, наивными доверчивыми людьми, которые передавали деньги на перевозку домов «представителю райисполкома», потом операция с квартирами в одном из крупных украинских городов, позднее снова арест. Менялись только сроки наказания, колонии, пострадавшие, а жизнь оставалась той же. Вот и сейчас деньги на исходе. Отдохнул и хватит — пора подумать о новом «деле».

Распрощавшись с хозяевами, Хрусталев выехал в С. Пока плана никакого не было. Идея пришла внезапно. Просматривая центральную газету, натолкнулся на заметку о злоупотреблениях на небольшой галантерейной фабрике.

Мигом пришла мысль — явиться на фабрику, так сказать, «по следам выступлений», под видом специального корреспондента этой газеты. Только как быть с документами? Ну, это уже детали, мелочи.

Приехав в центр города, Хрусталев прежде всего обратился в справочный киоск, узнал телефон директора фабрики и затем позвонил ему. Директор сказал, что готов принять корреспондента и пропуск будет немедленно спущен.

В проходной показал паспорт. «Если спросят, почему нет штампа газеты — скажу, что я внештатный корреспондент».

Однако этого не потребовалось.

«С него, пожалуй, не возьмешь», — подумал Хрусталев, когда в начале беседы директор сразу же оговорился, что он на фабрике новый человек. — Надо кого-нибудь из старожилов найти». В конце концов Хрусталев остановил свое внимание на техноруке. Уж больно он был предупредителен со «столичным корреспондентом».

Вспомнив время, когда несколько месяцев он работал нарядчиком в исправительной колонии, Хрусталев попросил дать ему для просмотра несколько нарядов и, вытащив блокнот, с глубокомысленным видом стал переписывать фамилии рабочих и начисленную им зарплату.

— Это вы здесь расписались? — спрашивал он изредка технорука.

— Я, а что?

— Нет, ничего, — отвечал Хрусталев, делая пометки в блокноте.

Наступил час обеда. Хрусталев почувствовал, что технорук не знает, приглашать корреспондента обедать или не приглашать. «Надо помочь ему», — решил Хрусталев.

— У вас здесь столовая далеко? — спросил он.

— Да нет, рядом, пойдемте, я тоже иду обедать.

Как и следовало ожидать, «столовой» оказался небольшой уютный ресторан. Немного поломавшись, Хрусталев разрешил взять бутылку вина. За обедом «корреспондент» как бы невзначай сказал, что собирается приобрести кое-что из мебели, выпускаемой местной промышленностью. С удовлетворением отметил, что эта тема встретила у собеседника самое живое участие. «Еще немного, — подумал он, — сам деньги предложит, в долг, конечно».

— А что вы делаете вечером? — поинтересовался технорук, наливая Хрусталеву рюмку.

— Ничего. Я ведь здесь впервые, знакомых нет.

— Может быть, встретимся?

— С удовольствием.

Вечером пошли в большой ресторан. Вначале было как-то неуютно, но потом, то ли от выпитого вина, то ли от негромкой, приятной музыки, на душе стало легко. Хрусталев много пил и хмель всё сильнее и сильнее окутывал его сознание. Потом он напрасно пытался восстановить в памяти, как он очутился в номере гостиницы. Запечатлелась лишь тяжелая массивная дверь ресторана и услужливый технорук, осторожно поддерживающий его под руку. Он не помнил, как на улице им повстречались трое дружинников с той самой галантерейной фабрики. Он не слышал, как заплетающимся языком технорук просил не задерживать «корреспондента центральной газеты». И конечно, он не мог слышать, как потом один из дружинников сказал своим товарищам: «Не нравится мне что-то этот „писатель“...»

На следующий день Хрусталев опять беседовал с рабочими, смотрел документы.

К вечеру «корреспондента» пригласил к себе в кабинет директор.

— Ну как ваши успехи? — спросил он.

— Ничего, — уклончиво ответил Хрусталев, — работаем понемножку, кой-какой материал собрал.

— Простите, а вы давно в газете работаете? — неожиданно задал вопрос директор.

«Зачем он об этом спрашивает?» — заволновался Хрусталев.

— Пятый год. А почему это вас интересует?

— Так, — замялся вдруг директор и, не найдя что сказать, повторил, — просто так.

«Это мне совсем не нравится, — подумал Хрусталев, — надо немедленно уходить отсюда. Чем быстрее, тем лучше».

— Вы знаете, — поднялся он, — я сейчас тороплюсь, у меня деловое свидание, а потом я с удовольствием побеседую с вами.

— Я вам дам машину, — сказал директор.

Отказываться было неудобно. Директор почему-то вышел проводить Хрусталева и даже сам захлопнул за ним дверцу машины.

— Вам куда? — спросил шофёр.

— В гостиницу «Север», — облегченно вздохнул Хрусталев.

Он постепенно приходил в себя. «Где-то я допустил ошибку. Сейчас же из гостиницы на вокзал и первым поездом...»

Машина остановилась около высокого дома с колоннами. «Красивое здание», — подумал Хрусталев, выходя из машины, и вдруг понял, что шофёр привез его совсем к другой гостинице.

«Ошибся, идиот. Ну и черт с ним, лишь бы он отвязался от меня». Машинально обернулся. Шофёр шел за ним. Что ему нужно? Зачем он идет следом? Хрусталев прошел мимо вывески. На черном фоне четко вырисовывалась красная надпись латинским шрифтом. «А где же русский текст?» — подумал он, взглянул на такую же вывеску справа от двери, и вдруг будто чья-то рука сжала сердце, во рту стало сухо. Большие красные буквы составляли такое ненавистное Хрусталеву слово — «Милиция».

Последняя надежда. Он обернулся. «Шофёр» был уже рядом.

— Ну что же вы не заходите, Борис Владимирович, — сказал он, — приехали...