Ясность наступила 3 апреля 1940 года[194]

Ясность наступила 3 апреля 1940 года[194]

О том, каково было направление мыслей Остера и его соратников, видно из замечания, сделанного на этот счет Лидигу, которого заверили в том, что «люди в Лондоне, как только что–нибудь узнают», сделают все возможное, чтобы сорвать планы Гитлера.

Чтобы иметь двойную гарантию того, что предупреждения достигнут адресата и англичане действительно «что–нибудь узнают», Остер направил два предупреждения, которые, к чему он имел все основания полагать, должны были быстро прийти по назначению. Одно было направлено в Ватикан в ходе предпринятого с необходимыми предосторожностями телефонного разговора Йозефа Мюллера с монсеньором Шёнхоффером.

Другое предупреждение Остер передал через своего друга Саса во второй половине или вечером того же дня – 3 апреля 1940 года.

В ходе предшествующих месяцев Остер с неизменной регулярностью информировал голландского военного атташе в Берлине о той чехарде приказов о наступлении и их отмене, которая исходила от Гитлера. Всю информацию о новых датах наступления, их отмене и назначении новых Остер скрупулезно сообщал Сасу. С аналогичной аккуратностью и добросовестностью Сас передавал эту информацию своему бельгийскому коллеге полковнику Готалсу, из донесений которого мы можем судить о том, что именно узнавали оба эти офицера и о чем они информировали свое руководство в Гааге и Брюсселе. Для все трех участников этого процесса он был крайне напряженным, изматывающим и связанным со многими разочарованиями. Это хорошо иллюстрирует то, как бельгийский военный атташе оценивал источник получаемой информации и как эта оценка со временем менялась. Если вначале говорилось, что это «немецкий друг голландского военного атташе, занимающий высокий пост», то затем эта оценка была понижена до уровня «обычный информатор», а затем информация и вовсе передавалась под рубрикой «текущая информация». Добросовестный и добропорядочный Готалс, у которого были прекрасные отношения с Сасом, какое–то время относился к информации своего друга с большим доверием. Однако в связи с тем, что она постоянно оказывалась «ложной тревогой», он стал постепенно относиться к ней все более и более скептически, пока окончательно в ней не разочаровался. Вместе с тем, хотя информация и начала приводить его в полное замешательство, он по–прежнему добросовестно передавал в Брюссель все, что Сас приносил от Остера, однако время от времени делал такие пометки, как: «Передается с обычными оговорками» или «Информатор уже высказывал подобные убеждения и указывал время, но события эту информацию не подтвердили».

Голландцы практически не сделали ничего, чтобы поднять репутацию Саса и его информатора в глазах Брюсселя. Когда Сас был особенно настойчив по поводу очередной даты нападения, эта информация передавалась бельгийцам через их военного атташе в Голландии полковника Дипенрикса. Однако в ней содержались понижающие ценность информации оговорки, как, например, в донесении Дипенрикса от 5 апреля 1940 года: «Я хотел бы добавить, что 3–й (оперативный) отдел голландского Генерального штаба не относится к указанной в сообщении новой судьбоносной дате слишком серьезно».

Когда Остер сообщил Сасу 3 апреля 1940 года о своей уверенности в том, что вторжение в Скандинавию состоится в середине следующей недели (8—10 апреля), у него не было еще информации о точной дате общего наступления на Западе. Он, однако, опасался, что это наступление совпадет по времени с вторжением в Скандинавию. В конце разговора он попросил Саса передать информацию датчанам и норвежцам, а также английской разведке. Сас сразу поспешил в свое посольство, чтобы отправить шифрованную телеграмму, но оказалось, что советник посольства, который один только имел право отправлять подобные сообщения, уже ушел. Голландскому военному атташе ничего не оставалось, как связаться по телефону с адъютантом военного министра капитаном Крулсом, с которым они установили простой шифр передачи информации о дате наступления: они договаривались о дате совместного обеда, которая означала, что наступление намечено на месяц позже этой даты. Сас таким образом закодированно передал дату 9 мая 1940 года, но не смог сообщить по телефону об угрозе двум Скандинавским странам – никакого шифра на этот счет не было предусмотрено, а делать более или менее открытые намеки было нельзя, поскольку разговоры почти наверняка прослушивались.

Поскольку информация, переданная Остером, главным образом касалась напрямую двух Скандинавских государств, выбранных Гитлером своими очередными жертвами, Сас стал думать, как лучше назавтра выполнить поручение Остера и оповестить эти страны о грозящей им опасности.

Хотя Сас и не выделяет это, главной его задачей на следующее утро было направить в Голландию шифротелеграмму с подробным описанием угрозы для двух северных стран и просьбой передать эту информацию английской разведке. Он также выразил готовность приехать в Гаагу, и, как сформулировал это бельгийский военный атташе в Голландии, «лично подтвердить и дополнить то, что было сказано в телеграмме».

Однако сначала он хотел выполнить поручения Остера и проинформировать обо всем норвежцев и датчан. Передав, как обычно, необходимую информацию своему другу Готалсу, Сас решил вручить информацию и советнику норвежского посольства в Берлине Ульриху Стангу, которого он немного знал. Сасу было известно, что норвежский дипломат обычно обедал в гостинице «Адлон», и отправился туда. Увидев Станга за стойкой бара, Сас подошел к нему и как бы невзначай задал дежурный вопрос: «Как вы оцениваете сложившуюся ситуацию?» И услышал в ответ: «Некоторая опасность существует; англичане, возможно, захотят высадиться в Норвегии». Ошеломленный Сас воскликнул: «Что? Англичане хотят высадиться в вашей стране? А вы знаете, что в следующий вторник в Норвегии должны высадиться немцы?» Станг, демонстрируя жестом явное недоверие к словам Саса, сказал: «Ерунда! Это невозможно». Сас сумел на это лишь ответить предложением встретиться в следующий вторник, чтобы удостовериться, кто был прав[195].

Позднее Сас узнал от Остера, что Станг был сторонником Квислинга и поддерживал нацистов; он предпочел вернуться в оккупированную фашистами Норвегию после того, как норвежское посольство покинуло Берлин. Стоит ли говорить, что Станг даже и не думал о том, чтобы передать предупреждение Саса в Осло.

Днем 4 апреля 1940 года Сас связался с датским посольством в Берлине и встретился с военно–морским атташе Койлсоном, который был крайне озабочен услышанным и обещал немедленно передать эту информацию с курьером в Копенгаген. Несколько дней спустя из Дании пришел ответ с теплыми словами благодарности от датского правительства, хотя трудно сказать, насколько полезной оказалась подобная информированность для страны, которая, несмотря на предупреждение о грозящей опасности, просто не имела сил и средств, чтобы оказать сопротивление. По иронии судьбы предостережения Остера достигли именно той страны, где они только подчеркнули и усилили ощущение беспомощности, которое там преобладало, и наоборот, не достигли тех стран, где они могли быть действительно спасительными. Сообщение так и не достигло Лондона, несмотря на тесные контакты между разведками Голландии и Англии[196].

Голландская разведка просто проигнорировала просьбу передать предоставленную Сасом информацию их английским коллегам. Хуже того, никто не сообщил Сасу, что по его информации ничего не было сделано, в результате чего он и передавший ему сведения Остер не могли попытаться исправить положение и предпринять новую попытку уведомить англичан о планах Гитлера. В свете этого стоит пожалеть, что Сас не поехал в Гаагу 4 апреля 1940 года, как он ранее предлагал. У нас нет точной информации о том, почему это случилось: либо он не хотел получить «очередную порцию разочарования» от контактов с руководством, серьезно не воспринимавшим его предостережения, либо ему запретило приезжать в Гаагу его непосредственное начальство. А ведь если бы он прибыл в Гаагу, даже пусть и на очень короткий срок, он наверняка узнал бы о том, что англичанам его информация не была передана, и, соответственно, попытался бы исправить положение, а также сообщить об этом Остеру, который постарался бы предупредить англичан по другим каналам. Лишь несколько месяцев спустя, когда Сас прибыл в Лондон, он узнал от руководителя английской разведки, что переданное им сообщение не было получено.

Вместе с тем было бы неверным полагать, что, получи англичане и норвежцы предостережения вовремя, они были бы в состоянии предпринять такие меры, которые сорвали бы замысел Гитлера. Как часто бывает в истории, никто не может утверждать, что ее ход изменился бы под влиянием определенных событий, которым, однако, не суждено было состояться, как, впрочем, нельзя утверждать и обратное – то есть быть уверенным, что все было уже предопределено и в любом случае ничего бы не изменилось.

Поведение голландцев объясняется тем, что они испытывали в отношении полученной информации одновременно недоверие и опасение. Высшие военные круги Голландии, которые как раз в это самое время говорили своим бельгийским коллегам о том, что не воспринимают информацию Саса «слишком серьезно», не спешили передавать великой державе информацию, в достоверности которой сами не были уверены. С другой стороны, они опасались, что, если информация о передаче предостережений англичанам и норвежцам дойдет до Германии, у нее появится повод обвинить голландцев в нарушении нейтралитета, чего голландцы серьезно опасались. Это тоже, вероятно, сыграло свою роль в том, что полученная от Саса информация не была передана в Осло.

Следует отметить, что власти в Гааге на этот раз отнеслись к информации Саса несколько более серьезно, чем раньше. Это объяснялось наступлением «весеннего сезона военных кампаний», когда следовало проявлять особую бдительность и особую осторожность, тем более когда международная обстановка накалялась с каждым днем. Военные, находившиеся в отпусках, получили предписание вернуться к месту службы к 9 апреля. Группу путешествовавших голландских офицеров индийского происхождения голландское посольство в Берлине попросило вернуться в пределы страны, в связи с чем получило замечание от голландского министра иностранных дел ван Клеффенса за то, что предприняло «ненужные действия». Хотя вторжение в Скандинавию все же состоялось, оно не восстановило авторитет Саса в глазах военных руководителей в Гааге. Видимо, у них было убеждение, что Сасу просто повезло и что его информация случайно совпала с действительным развитием событий – закон равновесия в данном случае сработал в его пользу, поэтому к его личным заслугам произошедшее никак не следовало относить. Сасу даже сделали «полувнушение» в связи с тем, что он не передал информацию традиционным способом, используя принятый официальный шифр, а также указали на то, что его информация не подтвердилась «полностью»: Гитлер ведь до сих пор так и не нанес удар на Западе.

Поэтому неудивительно, что еще целый месяц Сас оставался на положении «пророка в своем отечестве», которому мало кто верит.

Поскольку время доставки экспедиционных сил к месту высадки составляло четыре дня, Гитлеру было трудно поменять принятое решение, когда войска уже были в пути. Вторжение началось, как и планировалось, 9 апреля 1940 года. Это было напряженное время во всех европейских столицах, но нигде не наблюдалось столь противоречивого отношения к этому событию, как в Берлине. Ясно, что в Цоссене за событиями следили со смешанными чувствами. А на Тирпиц–Уфер Остер, Донаньи, Лидиг и Мюллер, а также другие члены оппозиции проводили долгие часы, напряженно склонившись над большой картой Северного моря. Они непрерывно обсуждали, в каком именно месте английский флот мог бы успешно вступить в дело. Однако по мере того, как часы сменялись днями, а дни – неделями, их надежды все больше и больше таяли, пока наконец не растаяли окончательно. Бек и Канарис сразу сказали, что англичане поставят на карту свой флот лишь в решающий для нации момент; рисковать флотом ранее этого они не будут. Бывший начальник штаба сухопутных сил и начальник абвера, оказались правы.

Тем временем Гитлер стал в Германии героем дня. То, что считали невероятным, случилось, и никто не мог отрицать того, что эта победа в значительной степени принадлежала ему. На какое–то время презрительное прозвище «богемский капрал», как его называли представители высшего командного состава вермахта, исчезло из их лексикона. Командующие–ветераны, несмотря на весь свой опыт, стали сомневаться в своих собственных суждениях и оценках. Все эти настроения еще больше усилились после стремительного броска на Запад, который сочли выдающимся успехом.

«Доклад Х», доставленный в Цоссен в начале апреля 1940 года, с точки зрения практических действий уже был устаревшим. А с учетом произошедших событий, не будь доклад доставлен в начале апреля, через несколько недель он навряд ли вообще появился бы в ОКХ. В сложившихся обстоятельствах оставалось только ждать и – вопреки всему – продолжать надеяться. Теперь только успешная попытка покушения на Гитлера могла остановить наступление на Западе – больше ничего не могло этому помешать. Бек и Остер, независимо от того, будет наступление успешным или нет, хотели попытаться сохранить ту тонкую ткань контактов на Западе, которую им удалось сплести и которая была сохранена и даже несколько укрепилась после начала войны. Если бы эти контакты сумели пережить потрясение от военного конфликта с западными странами, возможно, что–то удалось бы сделать для того, чтобы спасти Германию и добиться для нее такого места в мировом сообществе, которое не было бы постыдным и унизительным.

В последующие годы твердое ядро противников нацистского режима, участники которого, невзирая на все трудности, неудачи и разочарования, упорно и стойко вели борьбу во время первого и второго раундов сражения с режимом, продолжало свою деятельность. Его состав остался практически неизменным, и все его участники по–прежнему целеустремленно делали все, что могли. В период общего разочарования и подавленности Хассель записал в своем дневнике 29 апреля 1940 года: «Бек, Попитц, Герделер и я были едины во мнении, что несмотря на то, что шансы минимальны, мы ни на минуту не должны отказываться от борьбы и должны пробиваться вперед, чего бы это ни стоило».

Хассель и те, от чьего имени он говорил, не изменили своего намерения. Практически все без исключения четыре года спустя плечом к плечу выступили против нациста номер один 20 июля 1944 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.