Андропов на фоне застоя

Андропов на фоне застоя

Об Андропове написано много книг, сотни журнальных и газетных статей. Большинство авторов расценивают его пятнадцатилетнюю работу во главе КГБ как продуманную и долговременную стратегию на выживание среди кремлевских интриганов, а также как его заговорщицкие действия на пути к власти. Исходя из того, что за пятнадцать месяцев пребывания его на самой вершине Системы он не успел решить самые острые политические и экономические проблемы СССР, исследователи утверждают, что у него за душой не было никаких собственных взглядов на дальнейшее развитие страны, кроме как укрепление палочной дисциплины и усиление контроля трудящихся снизу вверх, а карательных органов — в верхних слоях советского общества. Другие публицисты считают, что именно Андропов успешно развивал социалистическое государство. На самом деле и до Андропова, и в бытность его рядом с вершиной, а затем — краткое время — и на самой вершине власти, как при предшественниках, так и при наследниках — Черненко и Горбачеве, Советский Союз являлся классическим полицейским государством с загнивающей сверху тоталитарной Системой. Эта Система шла все быстрее и быстрее к саморазрушению. Ее не могли бы спасти ни заклинания Хрущева о возврате к «лениньизьму» и движении к «коммуньизьму», который он ожидал к 1980 году, ни речи Брежнева о сохранении «стабильности». Андропов был также взращен этой Системой, стал ее плотью и кровью, но, как талантливый человек, в своей внутренней умственной лаборатории, зная о катастрофическом положении внутри страны и брожении в «лагере социализма», все-таки планировал свои корректировки курса к «настоящему» социализму. Однако болезни не оставили ему времени на претворение в жизнь задуманного. Он слишком поздно пришел к власти и слишком кратко пробыл на ее вершине. Юрий Владимирович, будучи весьма скрытным и осторожным человеком, хорошо понимал, с какими серыми и консервативными старцами в политбюро он имеет дело. Поэтому он отнюдь не прокламировал широко те идеи, которые вынашивал и продумывал. Располагая всей полнотой информации о своих соперниках, в том числе и прослушанной его людьми в 12-м отделе, собранной пронырливой агентурой КГБ в высших слоях общества и среди «обслуги» сильных мира сего, он мог продумывать свои ходы не менее чем на шаг вперед по сравнению с соперниками в борьбе за власть.

Очень сильным оружием в интригах во все времена и у всех народов было подслушивание разговоров и контроль переписки, так называемые «черные кабинеты». Как сообщает история, сбор компромата на первых и вторых лиц государства не является советским или чисто сталинско-бериевским изобретением. Даже в наши времена в странах устоявшейся европейской демократии спецслужбы подслушивают и подглядывают за своими премьерами и президентами. Весьма характерный скандал выплеснулся в 2002 году на страницы влиятельной французской газеты «Монд».

Как полагает «Монд», шеф подведомственной министерству обороны Франции генеральной дирекции внешней безопасности Жан-Клод Куссеран и шеф контрразведки Жан-Жак Паскаль занимались сбором сведений о «финансовых интересах президента (Франции, разумеется) в Ливане и Японии с целью скомпрометировать Жака Ширака». Внешняя разведка Франции также участвовала в сборе компромата на главу своего государства, сосредоточив внимание на японском финансисте Соиси Осаде. Французские шпионы подготовили два доклада о банкире, поддерживающем хорошие личные отношения с французским президентом. Один доклад живописал сомнительную репутацию Осады, а второй — детали краха его банка.

Идеология подслушивания в советские времена, разумеется, была основана на борьбе за власть в первую очередь. Лишь на втором месте стояли политические и идейные грехи. Лишь в-третьих компроматом считались коррупционные или аморальные связи государственных деятелей Советского Союза. Коммерческие интересы, полулегальное владение частной собственностью или тяга к ней приравнивались к уголовщине.

Формально, по закону, подслушивание и подглядывание в чужую переписку в СССР, как и во многих цивилизованных странах, могло осуществляться только с санкции прокурора. Председатель КГБ Андропов от всех своих сотрудников постоянно требовал безусловного исполнения законов.

Для подозреваемых в уголовных и диссидентских или заговорщицких деяниях лиц санкцию спецпрокурора было получить легко. Однако подслушивать верхушку общества?! Здесь вступали в силу подлые законы борьбы за власть и влияние, одинаково действовавшие как при капитализме, так и при социализме. В СССР, с его тоталитарным наследием, как и теперь в России, подслушивали всех, в ком видели потенциального заговорщика, соперника, политического врага. Впрочем, подслушивали и союзников. Номенклатуру, высоких чинов МВД, Министерства обороны, собственных генералов и полковников в КГБ. Подслушивали даже членов политбюро и секретарей ЦК, сотрудников аппарата ЦК КПСС, которых по партийным законам подслушивать не разрешалось. Думаю, что тотальное подслушивание касалось обслуживающего персонала генерального секретаря Брежнева, членов его семьи, что продемонстрировала коррупционная история его дочери Галины. Не удивлюсь, если кто-то сообщит о том, что подслушивали и самого Брежнева, как подслушивали великого вождя Сталина.

Подавляющее число «объектов» обслуживалось 12-м отделом только периодически, поскольку технических возможностей и наличного персонала никак не могло хватать. При этом те, кто слушал, были несчастные люди. Мало того, они выступали в роли изощренных тюремных надзирателей, что нормальным людям всегда бывает противно. Как сообщалось в 1991 году в московских СМИ, в этом отделе работали в большинстве женщины. Они сами находились в положении полузаключенных. Они были связаны не только суровой воинской дисциплиной, но и различными подписками «о неразглашении», строгом соблюдении грифов «совершенно секретно» и «особой важности», которые ставились на все плоды их работы. Более того, им категорически был запрещен выезд не только в капиталистические страны или в социалистические государства на период их службы в отделе, но и на все времена. Даже в отпуск они могли ездить только в особые закрытые санатории и дома отдыха КГБ. В первую очередь страдала, конечно, семейная жизнь, хотя по тогдашним советским меркам их заработная плата и материальное обеспечение было чуточку выше, чем у прочих офицеров спецслужб. Горбачевская перестройка с ее продовольственным и товарным кризисом быстро «съела» эти грошовые преимущества.

Однажды я воочию столкнулся с семейной драмой, вызванной режимом особой секретности в 12-м отделе. Когда я работал на Лубянке вблизи Юрия Владимировича, ко мне с необычной просьбой обратился друг моей юности и журналистской молодости Юра А. Он стал к тому времени в агентстве печати «Новости» заместителем главного редактора главной редакции Латинской Америки. Он блестяще знал испанский и португальский языки, владел английским и французским. Как и всякий журналист АПН, он долгие годы ждал направления в длительную служебную командировку в какое-либо представительство АПН в своем регионе. Но его все не посылали и не посылали. Коллеги Юрия по редакции съездили в длительные командировки уже не по одному разу. Наконец предложили и ему. В управлении кадров АПН выдали многостраничные анкеты для заполнения им и его женой. Когда обрадованный друг принес их кадровикам, продвижение дела вдруг застопорилось. Как чуть позже узнал у своего приятеля в управлении кадров Юрий, его командировку хотели отменить, хотя рекомендовал его за рубеж заместитель председателя правления АПН, крупный работник КГБ «под крышей» агентства Александр Иванович Алексеев. «Папа Алехандро» был резидентом КГБ на Кубе. Это его Фидель Кастро просил Хрущева назначить в Гавану еще и послом СССР. Алексеев был весьма влиятелен в кагэбэшных кругах, но даже он не мог помочь своему протеже поехать руководителем советского учреждения в одну из столиц Латинской Америки. Тогда Александр Иванович рекомендовал Юрию обратиться ко мне.

Мой друг рассказал, что причиной возможного отказа стало то обстоятельство, что его жена за пять лет до этого работала в 12-м отделе. Она знала порядки сохранения секретов и специально вышла заблаговременно в отставку, чтобы не мешать журналистской карьере мужа. Но даже тот формальный срок, после которого секретные «отказники» в СССР могли получать разрешение на выезд за границу, в данном случае не спасал положения. Юра просил меня переговорить с тогдашним начальником его жены, Ю. С. Плехановым, чтобы КГБ не препятствовал его поездке в Латинскую Америку хотя бы без жены, бобылем. Плеханов был нормальный, умный человек. Он согласился помочь талантливому журналисту-страноведу. Его люди дали соответствующий сигнал в управление кадров АПН.

В обстановке тотального наушничества и подглядывания друг за другом на верхушке коммунистического тоталитарного государства Андропов четко представлял себе, что для него либеральный подход к явлениям жизни советского общества или самые неопределенные высказывания на эту тему были особенно опасны. Кремлевские карлики видели в нем и так очень крупного потенциального конкурента. Они внимательно следили не только за ним, но и друг за другом, как говорится, «держали за рукав», не давая никому «высовываться». А Юрий Владимирович не только внутренней культурой, умом, деловитостью и работоспособностью, но даже и высоким ростом отличался от них. Поэтому на людях он старался как-то сгорбиться, стушеваться в толпе «выдающихся деятелей партии и государства», которых природа обделила ростом и способностями, кроме талантов в интригах. Он никогда также не лез на передний план в групповых протокольных мероприятиях и на фотографиях соратников «на память». Со временем это стремление внешне казаться меньше, чем он был на самом деле, стало чертой его характера.

Кстати, знаток аппаратных душ М. А. Суслов со сталинских времен, имея еще более длинную и тощую фигуру, чем была у Юрия Владимировича, всегда давал тассовским ретушерам официальных коллективных фотографий руководства указание «снижать» его рост так, чтобы его голова не слишком возвышалась над головами соответственно Сталина, Хрущева и Брежнева…

Атмосфера застоя и сглаживания всех острых углов развития советского общества и народного хозяйства, социальной сферы, милитаризация страны, которые культивировались Брежневым и его «днепропетровской» группировкой, воздействовали и на Андропова. Тот факт, что он был хотя и членом политбюро, но занимал специфический пост председателя Комитета государственной безопасности при Совете министров СССР, не давал ему прямой возможности вносить на секретариат и политбюро проекты, коренным образом меняющие основы основ заскорузлой Системы. Такие проекты, даже самого осторожного характера, были ему «не по чину» и немедленно вызвали бы отторжение и беспокойство кремлевских «бояр», боящихся любых свежих веяний. Это было бы воспринято ими как недопустимое вмешательство в их прерогативы и оценено как открытый подкоп под их положение. В известном смысле политбюро при Брежневе весьма напоминало Боярскую думу допетровских времен, в которой царило местничество, то есть жестокая борьба за то, кто из бояр главнее и сядет ближе к царю. Господствовало также внешнее абсолютное раболепие перед троном, полное согласие с царским словом, хотя в душах иных и кипели страсти, подстрекающие к заговорам.

Теперь я очень сожалею, что много лет жизни и работы под гнетом «особой папки» и грифа «совершенно секретно» не позволили мне вести хоть какой-нибудь дневник или делать записки, в которых можно было систематизировать сущность взглядов Юрия Владимировича на общество, политику и экономику. Я могу только вспомнить наиболее яркие, по моему мнению, вопросы, которые готовились к заседаниям политбюро, и дискуссии по ним с Андроповым. Такие споры велись мною с Юрием Владимировичем начиная с первых дней нашего знакомства в 1970 году и фактически закончились, когда я перешел на другую работу — весной 1979 года, хотя отдельные встречи с ним и короткие беседы продолжались до 1981 года, когда тяжелые болезни почти лишили его физических сил и возможности встречаться с людьми, бывшими за рамками его тесного служебного окружения.

Пожалуй, самым назревшим в 70-х годах вопросом была реформа экономической системы. Объективно решение этих проблем было в то же время и самым трудным, ибо военно-промышленный комплекс, включая армию, пожирал 70–80 процентов всех ресурсов страны и ни в чем не получал отказа. Тревожное состояние организации конкретного хозяйствования требовало новых подходов, в том числе и политических.

Весьма известной из всех предложенных в сфере экономики куцых реформ была идея ограниченного хозрасчета, выдвинутая председателем Совета министров Алексеем Николаевичем Косыгиным. Она получила поддержку в самых широких кругах общественности. Ее основу составляли экономия расходов, то есть прекращение выбрасывания на ветер финансовых и материальных ресурсов, денежное стимулирование результатов труда лучших работников. Реформа Косыгина обещала установление некоторой независимости субъектов хозяйствования от директивных органов, в том числе и партийных.

Алексей Николаевич Косыгин был одной из самых легендарных фигур советской истории. Ленинградец и выпускник Ленинградского текстильного института, он обладал ярким организаторским талантом и благодаря ему был замечен Сталиным. В возрасте тридцати пяти лет, в 1939 году, он был назначен народным комиссаром текстильной промышленности, по-современному — министром. Еще через год Косыгин стал заместителем председателя Совета народных комиссаров. С тех пор его заслуженная карьера развивалась по спирали только вверх. На нем даже не отразилось так называемое «ленинградское дело», которое затеял Сталин в конце 40-х годов, уже после Второй мировой войны, чтобы осуществить среди своих соратников древний принцип «разделяй и властвуй».

По своим талантам и даже несколько мрачноватым, скрытным и молчаливым характерам, личной порядочностью и честностью Косыгин и Андропов были весьма похожи. Оба были своего рода белыми воронами в политбюро. Косыгин был на десять лет старше Андропова и весьма опытным политиком. Его авторитет в государстве и партии был, пожалуй, даже выше, чем у генерального секретаря. Поэтому Брежнев с большой опаской относился к председателю Совета министров, беспочвенно подозревая его в умыслах на главный трон в Кремле. Андропов, учитывая ревность Брежнева и Суслова к Косыгину, был вынужден дистанцироваться от Косыгина и его идей экономической реформы. Кроме того, он сознавал ее ограниченность и возможные «теневые» последствия. В феврале 1974 года в Югославии была принята новая конституция, которая провозглашала строительство социализма на основах самоуправления. Юрий Владимирович опасался, что после конца в Чехословакии 1968 года под гусеницами советских танков «социализма с человеческим лицом» социалистическое «рабочее самоуправление» в Югославии станет идейной основой для дальнейшего развития реформ Косыгина.

Тем не менее Андропов задумывался о том, как поднять и реанимировать передовую роль рабочего класса в полуразложившемся советском обществе. Обсуждать эту тему публично или хотя бы келейно с Брежневым и членами политбюро он не мог. Ее острота сразу возбудила бы у кремлевских старцев такую аллергию на Юрия Владимировича, какой у них не бывало ни на Дубчека, ни на Тито. Однако у Андропова были по поводу передовых рабочих свои соображения, которые он начал претворять в жизнь, как только получил власть. В числе его первых шагов был призыв к рабочему классу взять на себя некоторые функции контроля в экономике страны. Его наследники замотали эту идею, поскольку она ограничивала или заменяла руководящую и надзирающую роль правящей партии.

Некоторые критики Андропова заявляют о том, что он не был специалистом в экономике, не имел практики руководства экономическими структурами или отраслями народного хозяйства. Конечно, диссертаций на экономические темы Андропов не защищал и «Капитал» Маркса на каждом собрании не расхваливал, как это делали многие советские коммунисты-теоретики, не прочитавшие за всю свою ученую жизнь больше двух глав из главной книги основоположника. В отличие от многих своих оппонентов Юрий Владимирович очень неплохо знал труды Маркса и Ленина, хотя и не составлял такой картотеки цитат из них, какую собрал М. А. Суслов.

Что касается практики, как критерия истины, то Юрий Владимирович соприкасался с экономикой, будучи первым секретарем Ярославского обкома ВЛКСМ и вторым секретарем ЦК Компартии Карелии, где особенно сильно развита лесопромышленная отрасль народного хозяйства. Андропов постигал и критически оценивал различные модели социализма в годы своей работы в качестве заведующего отделом соцстран ЦК КПСС, а затем секретарем ЦК. Наконец, будучи председателем КГБ, получавшим разнообразную информацию из всех уголков Советского Союза, он, как никто другой в стране, знал реальное положение в экономике и пытался корректировать его в лучшую сторону. О глубоком понимании Андроповым не только экономической теории, но и практики функционирования народного хозяйства говорит тот малоизвестный факт, что он серьезно размышлял о ведущей роли банков в современном народном хозяйстве. Юрий Владимирович вынашивал определенные планы по отношению к ним. Несколько раз, готовясь к заседаниям политбюро, Юрий Владимирович обсуждал со мной идеи преобразования банковской системы СССР и превращения ее в главный, по сути дела, инструмент экономики. Он приходил к выводу, что промышленностью должны управлять не отделы ЦК КПСС, параллельные им отделы в Совмине и Госплане, а отраслевые банки. Каждая отрасль промышленности, по его мысли, должна была иметь свой головной банк, типа Промстройбанка или Сельхозбанка.

Юрий Владимирович полагал, что его план идет дальше реформы Косыгина, выводит предприятия из-под мелочной опеки райкомов, обкомов и отделов ЦК, может способствовать расцвету социалистической промышленности, сельского хозяйства и социального обеспечения. Вместе с тем Андропов думал о том, что подобные преобразования нужно тщательно готовить, проводить в жизнь осторожно, накапливая опыт сначала в некоторых отраслях промышленности, а затем перенося его на все народное хозяйство. Но он понимал также, что подобная реформа отнюдь не стыкуется с «руководящей ролью КПСС», о которой сам говорил в каждом докладе и выступлении.

Никаких записок Брежневу по этой проблеме Андропов не готовил, хотя для преамбулы и обоснования такого документа КГБ располагал более чем обширными критическими материалами по поводу бесхозяйственности, коррупции, обмана, приписок и массового движения так называемых несунов во всех отраслях промышленности и сельского хозяйства. Таких людей, разворовывавших по мелочи государство, было бы точнее и правильнее назвать воришками и ворами. Но партийное лицемерие тех времен не осмеливалось называть вещи своими именами. Ведь социализм в основном был уже построен. А заклеймить широкие массы рабочих, колхозников и трудовой интеллигенции криминальной печатью пошлого воровства голос вождей и Агитпропа не поднимался.

Я не знаю, обсуждал ли Андропов свою идею о банках с Брежневым, стараясь посадить ему этого «жука в ухо», а затем поддерживать и рекламировать, словно это было гениальным изобретением самого Леонида Ильича. Так обычно старались действовать лишенные честолюбия реформаторы в России. Андропов знал этот прием чиновников разных уровней и в каких-то своих планах использовал его. Может быть, в случае с Брежневым столь глубокая и долгодействующая реформа не могла быть воспринята прямолинейным и несколько примитивным мышлением нашего генсека. Она потребовала бы от него умственных усилий, которыми он не любил обременять себя.

Может быть, Юрий Владимирович понял, что его предложения способны напугать Брежнева и всех других старцев в политбюро, которых смущала даже не столь далеко идущая реформа Косыгина. Во всяком случае, после 1976 года я его соображений на эту тему уже не слышал. Думаю, что он оставил свою идею, как, наверное, и некоторые другие, до той поры, покуда власть не упадет в его руки.

В памяти остались и другие актуальные проблемы, обсуждавшиеся с Андроповым в процессе его подготовки к заседаниям ПБ и по некоторым отдельным поводам. Иногда, возвратясь с заседания политбюро и передавая мне «отработанные» документы ЦК и мои комментарии к ним, Юрий Владимирович делился со мной ходом обсуждения некоторых вопросов и принятыми решениями.

Так, однажды на заседании ПБ был поставлен вопрос о путях доставки сибирской нефти в Японию. В начале 70-х годов в правительстве и ЦК царила эйфория в связи с резким увеличением добычи нефти на Самотлоре и в других перспективных районах Севера и Сибири. Нефтедоллары текли рекой в Советский Союз, поддерживали одряхлевшую промышленность и транспорт страны, создавали не только ощущение богатства, но и сытости, поскольку резко увеличился импорт кормового и пищевого зерна. Министерство нефтегазовой промышленности искало все новые рынки сбыта нефти и обратило внимание на Японию как на потенциального богатого покупателя.

Однако емкостей советского и мирового танкерного флота было явно недостаточно, чтобы доставлять практически вокруг всего земного шара нефть в Японию. Тогда Совет министров СССР, Госплан и Министерство нефтегазовой промышленности через секретариат ЦК КПСС вынесли на обсуждение политбюро предложение о строительстве мощного нефтепровода от районов добычи нефти на севере Сибири до портов Находка или Владивосток, откуда танкерами можно будет гнать нефть в Японию по кратчайшему пути. Это была альтернатива доставке нефти по Транссибирской магистрали цистернами.

Надо сказать, что большую активность на всех заседаниях политбюро проявлял министр обороны маршал Гречко, а затем — после его смерти — Дмитрий Федорович Устинов. Аппарат министра обороны и генштаб давали свои комментарии и вносили поправки практически ко всем вопросам повестки дня всех заседаний ПБ. Фактически в каждом из них проявлялся интерес МО и генштаба к укреплению обороноспособности страны. Активность военных часто превращалась при этом в безудержную милитаризацию жизни Советского Союза. Кремлевские старцы боялись возражать напористым министрам обороны Гречко и Устинову, видя за их спиной мощную армию с ее единоначалием. Брежнев также перманентно поддерживал все предложения военных.

Вот и теперь по отношению к строительству нефтепровода через всю Сибирь и Дальний Восток, как рассказал Юрий Владимирович, возобладала точка зрения министра обороны. При обсуждении этой проблемы Гречко указал прежде всего, что везти нефть железнодорожными цистернами по Транссибирской магистрали вполне возможно, но это при большом грузопотоке способно блокировать железную дорогу. Строительство нефтепровода, которое потребовало бы гигантских затрат, также не устроило Андрея Антоновича Гречко. В предложении Министерства обороны он использовал печальное обстоятельство, а именно то, что обстановка на советско-китайской границе в ту пору оставалась нестабильной.

«По нефтепроводу солдат в горячую точку не доставишь!» — заявил он и предложил вместо нефтепровода, по сути дела, за те же деньги построить вторую Транссибирскую магистраль, проходящую на достаточном удалении от советско-китайской границы. По этой новой стратегической железной дороге можно было бы пустить не только эшелоны сибирской нефти в цистернах и другие грузы по кратчайшему пути до Амура, но и в случае нужды доставлять военную технику и солдат до самого Тихого океана. Строительство Байкало-Амурской магистрали, как окрестили этот проект, позволяло ввести в хозяйственный оборот огромные богатства в малообжитых районах Сибири, создать вдоль БАМа и его ответвлений горнодобывающую, промышленную и жилую инфраструктуры.

Скрытых сталинистов в политбюро пленил и тот обнародованный Гречко факт, что накануне Великой Отечественной войны не только существовали подобные планы, но и кое-где было даже начато строительство магистрали силами заключенных. Поскольку к середине 70-х годов набрать в Советском Союзе необходимое для «Великой стройки коммунизма» количество зэков уже не было возможно без возврата к 37-му году, решили объявить проект БАМа Всесоюзной комсомольской стройкой.

Аналогичные замечания были сделаны министром обороны и в процессе обсуждения на политбюро вопроса о том, как доставлять из горно-обогатительного комбината под Новым Осколом на Курской магнитной аномалии железнорудные окатыши в качестве сырья на Катовицкий металлургический комбинат в Польше, специально построенный Советским Союзом под это сырье и силезские угли. В записке Совмина на политбюро предлагалось возить окатыши по железной дороге до советско-польской границы, а на границе построить перегрузочную товарную станцию с широкой советской на узкую польскую железнодорожную колею.

Стратегические соображения Минобороны и генштаба возобладали и тут. Хотя строительство новой железной дороги с широкой колеей от советской границы в глубь Польши и требовало многократно увеличенных расходов, ПБ приняло решение строить такую дорогу за советский счет. Гречко убедил членов политбюро в том, что кроме железорудных окатышей в Польскую Народную Республику будет удобней, чем через Брест, где приходилось менять вагонные тележки на более узкие, доставлять танки, БМП и другую тяжелую военную технику для Европейского театра войны.

В то же время Министерство обороны крайне неудачно вторглось в решение вопроса о том, какие тракторы необходимы сельскому хозяйству СССР. В 70-х годах, как было решено еще при Никите Хрущеве, промышленность поставляла в деревню главным образом тяжелые тракторы типа «Кировец». А работники сельского хозяйства, небольших совхозов и агропромышленных предприятий требовали строительства малых универсальных гусеничных и колесных машин. Тяжелые тракторы «Кировец», говорили они, и их поддерживали публицисты в средствах массовой информации, сильно давят на пахотные земли, уплотняют их и вместо пользы наносят большой вред. Поэтому Министерство сельского хозяйства и сельскохозяйственная общественность обращались в ЦК с просьбой перевести многие тракторные заводы на производство малых и средних тракторов.

Подобное переналаживание производств тяжелой военной техники не устраивало Министерство обороны. Они опасались, что тракторные заводы, построенные в основном во время войны, которые выпускали и в дни мира огромное количество танков и сравнительно небольшое число тяжелых тракторов, в случае переоборудования не смогут быстро вернуться в кризисной ситуации к производству бронетехники. Между тем танковые войска еще со сталинских времен считались главным орудием стратегического прорыва и быстрого выхода моторизованных частей Советской армии к Ла-Маншу в случае войны с НАТО. Милитаризация советской промышленности победила, хотя военная противотанковая техника и стратегическая мысль ушли далеко вперед и танки были признаны «одноразовым оружием» в современной ракетно-орудийно-минно-воздушной войне.

Политбюро приняло решение сохранить все как есть, но надевать на тяжелые тракторы очень широкие шины, чтобы хоть как-то уменьшить их давление на почву. А средних и малых тракторов как недоставало сельскому хозяйству, так и не стало больше — один Минский тракторный завод со своими великолепными тракторами «Беларусь», которые покупали даже в Канаде, не мог один насытить село техникой.

К этому вопросу примыкает и другой, тоже «тракторный». В то время в лицемерно-пропагандистских потугах увеличить производство потребительских товаров советской промышленностью и ответить таким образом на вызов легкой промышленности Запада из центральных партийных органов спускали на места разнарядки всем промышленным предприятиям — машиностроительным, авиационным, автомобильным и т. п. — указания производить определенное количество простейших хозяйственных товаров — лопат, граблей, кастрюль, сковородок и другой металлической посуды, детских игрушек…

В том, что это был чисто формальный подход серых чиновников из аппарата ЦК к делу повышения благосостояния народа, меня убедил один случай. В кулуарах XXV съезда КПСС я встретил случайно своего старого знакомого, которого любил и уважал со «шведских» времен. Это был Анатолий Анатольевич Житков, бывший советником по науке и технике советского посольства в Швеции в начале 60-х годов. Он был большой умница, энергичный и подвижный человек с обширными, энциклопедическими техническими знаниями и опытом. Мы с ним обнялись и отошли из толпы делегатов съезда в уголок поговорить без помех. Житков оказался к тому времени — марту 1976 года — главным инженером и заместителем генерального директора Волжского автомобильного завода в Тольятти.

Анатолий Анатольевич был явно чем-то озабочен, а потом рассказал чем. Оказывается, отдел машиностроения ЦК КПСС передал ВАЗу распоряжение о производстве в качестве товаров бытового назначения определенного количества садового инвентаря — лопат, мотыг, граблей, оцинкованных ведер и тому подобных изделий, которые способна была клепать любая артель. Количество этого товара было для волжского гиганта смехотворным. Он запросто мог выйти в передовики и завалить всю страну такой продукцией буквально за несколько недель.

Однако специалисты завода решили пойти другим путем, по-настоящему выполняя программу повышения благосостояния народа. Они предложили вместо скобяных товаров изготовить для продажи населению и колхозам мини-тракторы и мотокультиваторы, которые теперь столь широко рекламируют у нас японцы и итальянцы. В 70-х годах подобные легкие и сравнительно дешевые механизмы были и на селе, и в городе большой редкостью. Да и качество тех машин, вроде трехколесного грузового мотороллера «Муравей», оставалось безобразным. По расчетам тольяттинцев, их изделия были бы вполне доступными для любой семьи, которая занята сельскохозяйственным трудом или индивидуальным строительством. Масштабное производство недорогих мотоблоков, мини-тракторов, навесных орудий к ним и прицепов на самом современном по тем временам машиностроительном предприятии Советского Союза вполне можно было отнести к изготовлению ширпотреба, о котором так «заботилась» партия.

С горечью Житков рассказал мне, что он перед съездом обошел и министерства, и Госплан, и отделы ЦК, но везде остались глухи к предложению тольяттинцев, требуя от них только скобяные товары.

Я ничего не мог обещать Анатолию Анатольевичу, вместе с ним посетовал на тупость аппаратчиков и совминовских чиновников, но на всякий случай взял копию записки дирекции завода в Госплан по этому вопросу. Мертвые души Системы не желали облегчения труда крестьян и горожан, занятых в сельскохозяйственном производстве. Чиновники еще жили в атмосфере драконовских законов Сталина, которые запрещали русскому крестьянину иметь в индивидуальном хозяйстве лошадь. Даже Никита Сергеевич Хрущев, выдумка которого на различные сельскохозяйственные новации была необыкновенно богата, эту сталинскую хитрость, действовавшую против крестьянина, не отменил. Наоборот, он пошел еще дальше в ограничениях мелкотоварного производства, запретив жителям села иметь фруктовые сады и разводить крупный рогатый и молочный скот.

Закончился съезд. Как всегда, он автоматически проштамповал все резолюции, которые были заранее подготовлены в недрах партаппарата и согласованы на секретариате и политбюро. Никаких неожиданностей на нем не произошло, если не считать итогов голосования по списку членов Центрального комитета КПСС. Буквально единицы голосовали против Брежнева, Андропова, Косыгина и почти всех остальных членов политбюро. Необычным, но приятным для Брежнева оказалось число голосов делегатов съезда, поданных против Николая Викторовича Подгорного, тогдашнего председателя Президиума Верховного Совета СССР, то есть формального главы Советского государства. Более четырех сотен делегатов, что оказалось наибольшим числом «достойнейших партийцев», принимавших участие в голосовании, показали анонимно «фигу в кармане» партийному руководству, поставив пометку «против» рядом с именем Подгорного в бюллетенях для голосования. Такое необычное голосование четырех сотен избранников партии, привыкших к покорному мнению — «одобрям-с», — весьма удовлетворило генерального секретаря, который уже некоторое время вынашивал планы, как ему освободиться от Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Брежневу и Черненко казалось, что Подгорный начал заметную конкуренцию с генсеком за влияние в государстве. Именно в это время начались разные болезни у Брежнева, которые постепенно сделали из этого человека практически живой труп, у которого остался лишь инстинкт сохранения власти.

На следующий год Председатель Президиума Верховного Совета СССР был ловко убран Брежневым со своего поста и из политбюро на пенсию. Основной причиной тому послужила зарубежная поездка Подгорного весной 1977 года по некоторым африканским странам. Ее маршрут был утвержден на политбюро, как и директивы ему, с кем и о чем говорить. Такой порядок был неизменным для всех, в том числе и для генсека, и для любого члена политбюро. Но Подгорный по своему желанию менял маршрут и выступал в гостеприимных африканских странах так, как если бы был действительным главой государства, а не его формальной тенью, второй после Косыгина. Импровизаторский и независимый характер поездки Подгорного обратил на себя внимание западной прессы, которая немедленно стала делать вывод, что Брежнев вскоре отойдет на второй план, а истинным главой СССР станет Подгорный.

Когда Андропов вернулся после съезда в свой кабинет и продолжилась его рутинная работа в политбюро, я изложил ему сокращенно, без экономических расчетов, записку тольяттинцев о выпуске не скобяных товаров, а мини-тракторов. Юрий Владимирович заинтересовался проблемой, обещал переговорить по этому вопросу с Кириленко. Именно Кириленко, в качестве секретаря ЦК и члена политбюро, курировал машиностроение и оборонку. Однако примерно через неделю, когда я вновь принес Андропову материалы к очередному заседанию политбюро, Юрий Владимирович беспомощно развел руками: «Звонил, говорил с Андрей Палычем, но уперся в глухую стену… Непонятно… На всякий случай оставь этот документ. Может быть, удастся переговорить с Леонидом Ильичом…»

Очевидно, с Брежневым Андропову по этому поводу так и не удалось поговорить. А может быть, Брежнев и выслушал Юрия Владимировича, как это бывало при обращении Андропова к нему не по политическим, а народно-хозяйственным вопросам, но адресовал его снова к… Кириленко. Начиналась весенняя охота, генсек укатил в Завидово, потом усилились его болезни и сумеречные состояния. Затем он улетел в отпуск в Крым. Все вопросы в его отсутствие решались Сусловым и Черненко. Эти двое всегда ссылались на мнение генерального секретаря, изложенное им якобы по телефону. Обращаться к Черненко Андропов, видимо, считал бессмысленным. Время ушло. Страна так и не получила добротные, дешевые минитракторы и мотоблоки.

Весьма показательным примером отупения Системы, на мой взгляд, было обсуждение на политбюро вопроса о комбайнах «Дон», строящихся на Ростсельмаше. Я не помню уже, кто именно поставил этот вопрос, но в одной из записок к соответствующему пункту повестки дня заседания ПБ это изделие Ростсельмаша подвергалось резкой критике. Указывалось, что машина слишком тяжелая и уплотняет почву. А главное — при сборе зерна комбайн «Дон» давал потери, цифра которых была запредельна — чуть ли не половина всего зерна высыпалась на почву через огромные щели в бункерах комбайнов. Одновременно предлагалось рассмотреть вопрос о закупке комбайнов в ГДР, где они были более удачно сконструированы и выполнены. Немецкие комбайны назывались «Фортшритт», что по-русски означает «Прогресс», и на самом деле были на много шагов впереди «Дона». Они давали минимум потерь зерна, расходовали значительно меньше горючего, на единицу их производства уходило меньше металла, чем на наши громоздкие и тяжелые произведения. Они не выдерживали также сборки при помощи тяжелых кувалд, как это практиковалось на наших конвейерах. «Фортшритт» был более управляем и транспортабелен, чем «Дон».

При подготовке этого вопроса к политбюро я даже запросил 1-й главк (внешнюю разведку) срочно подготовить в его управлении в ГДР и прислать подробную справку о сравнительных достоинствах «Прогресса» и «Дона». При обращении к немецким комбайностроителям выяснилось, что они готовы за символическую сумму уступить советским коллегам лицензию и всю техническую документацию на производство «Прогресса» в СССР.

Однако и тут лобби аппарата ЦК, Ростовского обкома КПСС и Министерства сельскохозяйственного машиностроения победило разум. Поскольку советские комбайностроители отчитывались не только за единицу продукции, но и за общий вес произведенного оборудования, что было весьма внушительно и по-сталински для посредственностей из политбюро, комбайн «Дон» опередил своего зарубежного конкурента. Кремлевским старцам было абсолютно все равно, сколько продукции теряет комбайн «Дон», сколько он жрет горюче-смазочных материалов, как быстро его надо списывать в утиль, «советское — значит, отличное!». Под этим лозунгом было отвергнуто предложение о «Прогрессе», которое могло бы сохранить стране буквально миллионы тонн зерна и сотни тысяч тонн нефтепродуктов. Теперь мне представляется, что вопросы о мини-тракторах и выборе комбайна были весьма принципиальны для советского сельского хозяйства и Системы в целом. Отсталая, грубая, тяжелая, неэффективная сельскохозяйственная техника, от которой так много зависит в производстве и сборе урожая и сокращении его потерь, столкнулась с изделиями, сделанными на основе иной, качественно более высокой технологии, культуры производства, труда и быта. По законам нормальной человеческой логики, «Дон» и «метизы» вместо мотоблоков не должны были победить в этом соревновании. Но извращенная логика коммунистической Системы отдала им победу, вопреки интересам собственного народа.

В конце 70-х годов Юрий Владимирович обсуждал со мной и самую острую, пожалуй, проблему народной жизни России — беспробудное пьянство. В 70-х годах алкоголизм стал проявляться в населении областей и республик СССР, где религиозные традиции ислама категорически запрещали употребление алкогольных напитков. Я получил от своих знакомых питерских журналистов записку лауреата Ленинской премии Ф. Г. Углова из Ленинграда о последствиях алкоголизма для демографической безопасности СССР. Официально она нигде не фигурировала и считалась чуть ли не диссидентским документом, порочащим линию партии на улучшение здоровья населения. Углов приводил в ней убийственные цифры. Так, если в дореволюционной России, в 1913 году, на душу населения употреблялось 2,3 литра чистого алкоголя, то к концу 70-х годов на среднюю статистическую душу, то есть на ребенка, женщину, мужчину, приходилось уже 8,5 литра алкоголя. Всемирная организация здравоохранения в 70-х годах установила, что при потреблении алкоголя более 7,5 литра на душу населения нация переступает считающийся опасным порог и начинает деградировать. Кстати, сейчас россияне потребляют уже по 15 литров чистого спирта на душу населения.

Ленинградский ученый предрекал физическое и психическое вырождение не только славянских, но и многих других народов СССР. Записка эта произвела сильное впечатление на Андропова. По своему обыкновению, он спросил: «А что ты предлагаешь?»

Я рассказал ему об опыте борьбы с алкоголизмом в Швеции в начале XX века, когда эта страна была одной из самых «пьющих» в мире. Шведы потребляли тогда значительно больше алкоголя, чем финны и русские. Кстати, в Российской империи, куда на правах автономии входила и Финляндия, действовала государственная винная монополия. Кабаки и другие питейные, торговые заведения могли продавать спиртное, только если имели соответствующую лицензию и только законный подакцизный продукт. Санкции за нарушение государственной винной монополии были суровыми, а законопослушание массы населения — на очень высоком уровне. На этой основе возникали иногда курьезы. Крупный российский промышленник и купец Мальцев был решительным противником пьянства. Среди прочих предприятий он владел заводом по производству хрустальных изделий в городке Гусь-Хрустальный Владимирской губернии. Это было, как говорят теперь, градообразующее предприятие, то есть население всей округи трудилось на мальцевском заводе или в инфраструктуре Гусь-Хрустального. Чтобы предотвратить пьянство рабочих, промышленник Мальцев откупил у государства винную монополию на десять верст в округе от города. Он платил казне столько, сколько она могла бы получить от торговли спиртным в городских кабаках.

Совершенно отлучить русский народ от водки Мальцев все-таки не преуспел. Пьяницы обхитрили и его. Несколько рабочих скидывались и посылали за десять верст в ближайший кабак уполномоченного ими ходока с двумя десятилитровыми ведрами и коромыслом. Посланец наполнял ведра водкой, вешал коромысло с ними на плечо и плавной походкой, как ходят по сцене нынешние артистки из хореографического ансамбля «Березка», пускался в обратный путь. Как рассказывали мне старики в Гусь-Хрустальном 60-х годов XX века, одно из ведер обязательно перевешивало, и тогда ходок для восстановления баланса немного отпивал из него огненной влаги. Таким образом ходок несколько раз уравнивал уровни жидкости в обоих ведрах, но доносил основную часть ноши до алчущей компании…

В борьбе с алкоголизмом шведы пошли иным путем, чем русский купец Мальцев. Шведские социал-демократы в самом начале XX века создали мощное Общество трезвости. Оно повело повседневную пропаганду против пьянства, но не ограничилось только словами. Общество трезвости открывало по всей Швеции дешевые кофейни с читальными залами, бильярдами и настольными играми, для того чтобы рабочие могли проводить в них время в тепле и уюте, стало развивать рабочий спорт и туризм по своей стране. Одновременно правительство и парламент ввели жесткую государственную монополию на продажу спиртных напитков, в том числе и пива, с содержанием алкоголя выше трех градусов. Бутылку спиртного, в том числе и алкогольного пива, можно было купить только в особых государственных магазинах монополии «Сюстем Булагет» («Системное акционерное общество»), где отечественная шведская водка «Аквавит» стоила относительно дешево. Но в одни руки не давали более двух бутылок. Магазины «Сюстем Булагет» торговали только с девяти часов утра до шести часов вечера в будни. В субботу и воскресенье, а также на праздники у них были выходные дни. В каждом магазине были вывешены списки людей, когда-либо попадавших в полицию в связи с пьянством. Этим «патентованным алкоголикам», как их называли в Швеции, был категорически запрещен отпуск спиртного, а специальная инспекция строго следила, чтобы не было нарушений в государственной системе торговли алкогольными напитками и в ресторанном бизнесе, где выдавалось ограниченное количество лицензий на право подачи спиртного гостям.

Таким образом, любители спиртного должны были заранее припасти бутылочку на выходные дни или праздники. Если покупатель, прикрепленный к конкретному магазину «Сюстем», появлялся в нем слишком часто, его включали в список «патентованных алкоголиков». Копии списков конкретного региона висели во всех магазинах монополии, в том числе и в соседних городах и поселках. Если туда обращался неизвестный персоналу покупатель, то продавец должен был потребовать от него какое-либо удостоверение личности, проверить фамилию по списку алкоголиков, и только при отсутствии гражданина в этом «черном списке» он мог приобрести не более двух бутылок спиртного, независимо от того, сколько градусов было в каждой бутылке. Детям до восемнадцати лет было вообще категорически запрещено отпускать крепкие напитки и пиво.

С введением государственной винной монополии цены на алкогольные напитки в кафе и ресторанах, которые далеко не во всех случаях получали лицензию на отпуск по вечерам спиртного по-рюмочно, были резко повышены. Например, рюмка водки стоила вечером в ресторане почти столько же, сколько приличный ужин. Единственное исключение было сделано для отдаленных северных районов. Здесь крестьяне и другие жители поселков могли для своих нужд заниматься самогоноварением. Но категорически, вплоть до суда, многолетнего тюремного заключения и конфискации имущества, был запрещен сбыт самогона. Так Шведское государство боролось не только с конкуренцией государственной монополии, но и за здоровье своих граждан.

Аналогичные системы были введены и в других странах Северной Европы, в том числе и Финляндии. В Суоми функционирует подобная шведской государственная винная монополия «Алко». Правда, эти системы не могли полностью исключить спекуляции спиртными напитками, с которой полиция боролась жестоко. Но в Хельсинки, например, спекулянты, в основном цыганки, которые промышляли водкой в районе Западной гавани, тоже были не лыком шиты. Они подвешивали бутылки водки под свои широкие юбки так, что при ходьбе продавщица издавала весьма соблазнительный для алкашей звон, по которому ее и находили жаждущие.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.