Кризис германского духа и попытки его преодолеть

Кризис германского духа и попытки его преодолеть

Однако когда бои развернулись на территории Германии, Геббельс был вынужден признать 5 марта в своем дневнике: «Я верил, что фольксштурм будет сражаться лучше, чем было на самом деле». Впрочем, стали сражаться хуже и солдаты вермахта.

Дисциплина в армии падала. 3 марта Геббельс заметил в дневнике, что «ослабла дисциплина отдания чести… Случаи дезертирства также значительно участились. Предполагают, что в больших городах рейха находятся десятки тысяч солдат, будто бы отбившихся от своих частей, однако на самом деле укрывающихся от фронтовой службы».

Деградация дисциплины нарастала. 4 апреля Геббельс сообщал, что в гау Везер-Эмс «солдаты расхаживают неорганизованными группами, частично побросав оружие. Они подрывают дух и гражданство населения этого гау, в общем упорного и способного сопротивляться. Моральному состоянию народа наносится здесь большой урон. Иногда эти группы солдат даже занимаются грабежом. Их лозунг – «Домой к матерям!»… Руководитель отдела имперской пропаганды Зайффе настоятельно просит передать в его распоряжение отряды полевой жандармерии, чтобы с их помощью задерживать деморализованных, бегущих с фронта солдат».

Вопреки усилиям нацистской пропаганды солдаты на Западном фронте не только дезертировали, но и сдавались в плен. 29 марта Геббельс писал: «К настоящему времени, как заявляет Эйзенхауэр, англо-американцы захватили в плен на Западном фронте 250 тысяч человек. Это совершенно постыдное для нас число, от которого у каждого немца должна броситься в лицо кровь. Если бы в свое время последовали моему совету и вышли из Женевской конвенции, то дело приняло бы совершенно другой оборот».

Упадок духа наблюдался повсеместно в рейхе. 11 марта Геббельс писал: «Моральный дух наших войск и населения на западе исключительно сильно упал». 13 марта Геббельс повторял: «Настроение германского народа, как в тылу, так и на фронте все больше падает. Органы пропаганды рейха постоянно жалуются на это в своих донесениях. Народ чувствует нашу полную бесперспективность в войне». 24 марта 1945 г. Геббельс записал в дневнике: «Присылаемые на мое имя письма отражают глубокую апатию и покорность судьбе».

В тот день Геббельс был вынужден признать: «Население в районах, оккупированных англо-американцами, как откровенно признают гаулейтеры, в ряде случаев вывешивало белые флаги». Он пытался найти этому объяснение в том, что «население очень сильно пострадало от воздушных налетов, и было совершенно сломлено. Таким образом, когда оно немного придет в себя, вероятно, оно опять станет вести себя по-прежнему. Во всяком случае, англо-американцы чрезвычайно рекламируют такое отношение к нему населения. Однако они не сознают, что проявляемое дружелюбие – притворство».

Геббельс находил и другое объяснение поведению гражданского населения: «Но это следует объяснить тем, что люди не хотят терять последние остатки своих домов и квартир… Каждому хочется, чтобы война, если уж она подошла к его дому, как можно скорее прогромыхала дальше. О таких же настроениях сообщают имперские отделы пропаганды из всех районов рейха. Вера в победу у большинства немецкого народа окончательно улетучилась. Люди задают себе вопрос, возможно ли вообще какое-то контрнаступление на востоке».

Наконец, Геббельс, считал, что капитулянтские настроения на Западе вызваны однобокостью нацистской пропаганды. 28 марта он писал: «До сих пор мы в нашей пропаганде относились к англо-американцам слишком снисходительно… Вследствие этого моральный дух наших войск на западе не только не поднялся, а, скорее, понизился. В то же время наша пропаганда ужасов большевиков позволила нам снова укрепить боевой дух наших войск на Восточном фронте и призвать гражданское население к абсолютной готовности к самообороне. На западе этого не случилось в первую очередь потому, что значительная часть немецкого населения, как и наши войска, считает, будто англо-американцы станут обращаться с ними снисходительно. Внешне это, может быть, и будет так, но на самом деле западный лагерь относится к нам куда враждебнее, чем восточный. Чтобы пропаганда опять возымела свое действие, нам нужно внедрить новую систему ее ведения, при которой больше внимания обращалось бы на более подробное описание деталей и тем самым приковывалось внимание к врагу… Выходит, что моральный дух на западе сейчас еще ниже, чем он был в свое время на востоке. Думаю, это объясняется в первую очередь тем, что наши солдаты и население ожидают от англо-американцев более гуманного обращения, чем от большевиков».

1 апреля Геббельс замечал: «Я уже неоднократно отмечал, что наш народ не испытывает перед англо-американцами такого страха, как перед Советами; наоборот, многие радуются их приходу, считая, что тем самым немцы будут защищены от Советов. Жители левобережных районов Рейна, безусловно, проявили очень слабую политическую выдержку. Они были деморализованы продолжительными вражескими бомбардировками и теперь бросаются в объятия англо-американцев – иногда с воодушевлением, а иногда все-таки не без внутреннего сопротивления. Частично, по крайней мере, в некоторых городах и деревнях, население даже активно выступает против наших войск, если те оказывают сопротивление противнику, что, разумеется, действует на наши войска крайне угнетающе. И в самом деле, сегодня, конечно, уже нельзя говорить о сколько-нибудь существенном общем сопротивлении. Правда, кое-где еще держатся отдельные группки, но они, естественно, не имеют никакого значения для продолжения военных операций».

Нежелание гражданского населения воевать многие военачальники считали главной причиной ослабления боеспособности немецкой армии. 27 марта Геббельсу сообщали, что Кессельринг «очень серьезно озабочен признаками морального разложения среди населения в непосредственной близости от фронта… Здесь население выходит навстречу американцам с белыми флагами; некоторые женщины опускаются до того, что приветствуют и даже обнимают американцев. При таких обстоятельствах войска не хотят больше сражаться и отходят назад без сопротивления или сдаются противнику в плен».

Ссылался Геббельс и на доклад Мюллера, составленный по поручению главнокомандующего немецкими войсками на западе. По словам Геббельса, Мюллер «сваливает всю вину за катастрофу только на гражданское население, что вполне соответствует политике генерального штаба, который хочет оправдать и командование сухопутных войск, и особенно себя за события на Западном фронте… В докладе Мюллера подчеркивается, что население встречает англо-американцев с белыми флагами и нередко в деревнях и городах происходит нечто вроде торжественных встреч… А население теперь начало заниматься грабежом. Оно предается панике, вызываемой страхом перед танками противника».

Однако эти выводы военных не разделял Гитлер. Он считал, что «дурное» влияние оказывает не население на армию, а наоборот – армия на население. 28 марта Геббельс писал, что, по мнению Гитлера, «моральный дух в тылу в общем не так уж низок», но он «подвергается дурному влиянию пошатнувшегося боевого духа на фронте». По словам Геббельса, Гитлер «придерживается мнения, что кризисное развитие на Западном фронте является результатом предательства наверху».

22 марта Геббельс писал: «Фюрер полагает, что на западе, несмотря на 20 июля, все еще, по-видимому, действует клика предателей. Только этим, как он думает, можно объяснить тот факт, что такой исключительно мощный рубеж, как Трирский укрепленный район с его долговременными оборонительными сооружениями, почти без боев попал в руки врага. Я с этим не соглашаюсь. Я уверен, что фюрер слишком просто объясняет себе эти события. Я считаю, что их следует объяснить скорее тем, что наши войска, а также их командиры не хотят больше сражаться, что они утратили мужество из-за того, что каждый день и каждую ночь испытывают на себе превосходство противника в воздухе в таких подавляющих масштабах, что уже не видят шансы на победу».

В конечном счете, Геббельс пришел к выводу, что моральный кризис переживает и армия, и гражданское население. Он писал: «Фюрер прав, заявляя, что боевой дух войск и моральный дух народа в стране оказывают влияние друг на друга. Но верно и то, что низкий боевой дух войск во много раз сильнее воздействует на население, и что моральный дух наших войск низок, потому что они не были воспитаны в национал-социалистском духе».

29 марта Геббельс приводил новые свидетельства падения морального духа населения и солдат. Он писал: «Ни народ, ни войска, не желающие больше сражаться, уже нельзя спасти никаким увеличением количества оружия или числа солдат. В Зигбурге, например, у городской военной комендатуры состоялась демонстрация женщин, которые требовали сложить оружие и капитулировать. В своей радиограмме Гроэ отрицает, что эта демонстрация приняла значительные размеры, и заявляет, что командование немецкими войсками на западе искусственно раздуло сообщение об этом событии; тем не менее ясно, что подобные явления, пусть даже и меньших масштабов, все-таки имеются».

Геббельс писал: «В докладе, представленном мне подполковником Бальцером после его возвращения с запада, также обращается внимание на эту общую тенденцию. Весь смысл доклада сводится к тому, что на западе началась исключительно серьезная деморализация, что огромная масса разрозненных и деморализованных частей и подразделений двинулась на восток, что поезда, идущие в восточном направлении, забиты вооруженными солдатами, что о каком-либо сплошном и прочном фронте нечего и говорить, что теперь на запад эпизодически направляются в пешем строю лишь части фольксштурма, тогда как регулярные войска уходят на восток. Это, конечно, создает исключительно опасную ситуацию и вызывает самую серьезную тревогу».

Сталкиваясь с явными свидетельствами того, что недавние нацисты, оказавшись в оккупационной зоне союзников, отрекались от своих взглядов, Геббельс не скрывал своего возмущения. 11 марта он писал: «Больше всего меня раздражает поведение жителей моего родного города Рейдта… Господин Фогельзанг, известный мне в прошлом, как явный национал-социалист предложил себя американским оккупационным властям в качестве обер-бургомистра. При этом он заявил, что вступил в партию только под нажимом с моей стороны, но не имеет с ней ничего общего. Я вплотную займусь этим господином. Я готовлю акцию, чтобы при первой возможности убрать его с данного поста. Эту акцию должны провести берлинские партийные коллеги, которые уже набили себе руку на подобных делах… Эта акция, как я надеюсь, произведет впечатление, с одной стороны, на вражеские оккупационные власти, а с другой – на население левого берега Рейна».

На другой день Геббельс изложил Гитлеру свой план, каким образом можно «убрать посаженного американцами обер-бургомистра Фогельзанга с помощью создаваемой мною берлинской террористической группы. Фюрер вполне согласен с этим. Вообще мы перейдем теперь к активизации партизанской деятельности в оккупированных противником районах. Я могу положить этому хорошее начало в Рейдте».

Особую ненависть у Геббельса вызвали священники, сотрудничавшие с англо-американскими оккупационными властями. Он писал: «Прежде всего на службу к англо-американцами перешли священники. Здесь будет широкое поле деятельности для наших террористических групп. Впрочем, фюрер намерен, если мы опять вернем захваченные районы, предать этих священников военно-полевому суду, о котором они никогда не забудут».

Исчезали и надежды Геббельса на начало полномасштабного сопротивления оккупационным силам союзниками по мере ухудшения материального положения немецкого населения. Рассказывая о положении в оккупированном Кёльне, Геббельс 16 марта писал: «В городе уже свирепствует голод, а за ним стоят по очереди эпидемии… Население впало в апатию». Теперь Геббельс винил жителей Кёльна за то, что они остались в городе: «Эти немцы вынуждены теперь дорого расплачиваться за неподчинение нашим распоряжениям об эвакуации».

29 марта Геббельс писал: «Конечно, американцы могут сообщать, например, что жители Лимбурга приветствовали их манифестациями дружбы и цветами. Я лично полагаю, что подобные сообщения сильно преувеличены, как и вообще все сообщения с Западного фронта, в том числе и наши; тем не менее, кажется, лимбуржцы не забросали американцев камнями. Как показывает опыт, борьба против оккупационных властей начинается лишь тогда, когда население более или менее приходит в себя».

4 апреля Геббельс признавал, что «население Франкфурта показало себя чрезвычайно трусливым и покорным. Противник публикует об этом сообщения, вызывающие краску стыда. Вступившие во Франкфурт американцы были встречены массовыми демонстрациями и лозунгами: «Давайте расцелуемся и будем добрыми друзьями!» Целоваться-то американцы наверняка согласятся – особенно с франкфуртскими женщинами, но что касается призыва стать добрыми друзьями, то время терпит… От таких сообщений просто тошнит».

Пытаясь объяснить себе, почему на оккупированных территориях не развертывается вооруженное сопротивление, Геббельс утешал себя: «Ведь и в занятых нами в свое время вражеских областях дело обстояло так же: партизанская деятельность разворачивалась лишь спустя некоторое время, но потом нарастала». С этой целью Геббельс прилагал усилия для создания организации «Вервольф».

29 марта Геббельс писал: «Отрадно слышать, что назначенный англо-американцами бургомистр Ахена Оппенхоф расстрелян в ночь на среду тремя немецкими партизанами. Я полагаю, что бургомистра города Рендта Фогельзанга в ближайшее время ждет такая же участь. И все-таки я недоволен деятельностью нашей организации «Вервольф». Ее акции развертываются очень уж медленно, что очевидно, объясняется недостаточным нажимом на нее сверху. Во время очередного доклада фюреру я по возможности постараюсь добиться, чтобы руководство ею перешло в мои руки. Я придам ее действиям совсем иной размах, чем это было до сих пор».

1 апреля Геббельс надеялся на то, что «в Западной Германии постепенно начинается партизанская война». Однако он признал, что руководивший до тех пор созданием «Вервольфа» Прюцман не оправдал его надежд. Оправдываясь, Прюцман говорил Геббельсу, что «население в захваченных противником западных немецких областях все еще ведет себя пассивно и настроено против партии». Геббельс отвергал эти объяснения, требуя от Прюцмана «быть очень энергичным». Кроме того, Геббельс рассчитывал активизировать деятельность «Вервольфа» «с помощью пропаганды, которую мы развернем, используя создаваемую нами новую радиостанцию».

2 апреля Геббельс писал: «Деятельность нашей организации «Вервольф» уже вызвала в стане врага немалый испуг. Появился явный страх перед Германией, охваченной партизанской войной, что, как полагают наши противники, заставит Европу еще долгие годы пребывать в состоянии величайшего беспокойства».

3 апреля Геббельс писал о намерении взять в свои руки руководство «Вервольфом». Он это объяснял так: «Я не то чтобы считаю себя склонным к подобной деятельности, а просто полагаю, что для руководства движением «Вервольф» необходимы темперамент и энтузиазм. Это мероприятие не должно быть лишь делом СД с организационными возможностями которого многого теперь уже не достигнешь: время слишком далеко ушло вперед».

Утешая себя, Геббельс 8 апреля привел оценки английской прессы о том, что «упорство немецкого народа выше похвал». Геббельс был удовлетворен и тем, что «в англо-американских кругах теперь чрезвычайно серьезно относятся к действиям организации «Вервольф» – настолько серьезно, что Эйзенхауэр задумывается над тем, не применить ли против ее групп газы… В Лондоне больше всего боятся возникновения хаоса в Германии, из-за которого пришлось бы отложить умиротворение Европы до греческих календ. Зачатки такого оборота событий видят прежде всего в акции «Вервольф»; опасаются, что в результате могла быть перечеркнутой вся англо-американская концепция войны».

Однако и в германском тылу становилось неспокойно. 8 апреля Геббельс признал факт антигитлеровских восстаний в Вене по мере приближения к австрийской столице Красной Армии. Он писал: «В прежних красных предместьях города возникли бунты в таких масштабах, что Ширах был вынужден просить войска взять его под защиту… Само собой разумеется, не следует слишком драматизировать венские события… Но доводить до этого не было нужды».

В тот же день Геббельс записал: «В Берлине-Рангсдорфе впервые с начала войны произошли небольшие беспорядки. 200 мужчин и женщин ворвались в две булочные и взяли себе хлеба. Я сейчас же решаю принять жесткие меры против этого, ибо такие симптомы внутренней слабости и зарождающегося пораженчества ни при каких обстоятельствах не могут быть терпимы. Хотя снабжение продуктами питания сейчас далеко от совершенства, никоим образом нельзя мириться с подобными эксцессами, ибо, если они повторятся, мы так или иначе погибнем. Поэтому я требую, чтобы дело о зачинщиках беспорядков было тотчас же рассмотрено в военно-полевом суде Берлина». Геббельс сообщал, что двое «зачинщиков» будут приговорены к смертной казни: «Я прикажу обоих… обезглавить. О приговоре и ликвидации обоих зачинщиков я велю оповестить население Рангсдорфа плакатами и сообщу берлинскому населению по радиотрансляционной сети с соответствующими комментариями. Полагаю, это подействует весьма отрезвляюще».

Признавая прогрессирующий упадок морального духа в Германии, Геббельс всё больше полагался на террор. 11 марта Геббельс сообщал, что Гитлер «направил на запад генерала Хюбнера, наделив его самыми широкими полномочиями. Теперь там еще можно чего-то добиться только при помощи жестоких мер, иначе будет потерян контроль над развитием событий».

И все же наибольшие надежды Геббельс по-прежнему возлагал на пропаганду. 16 марта Геббельс провел совещание по вопросам пропаганды. Он призывал: «Надо больше заниматься индивидуальной работой, больше импровизировать и придавать нашей деятельности более целеустремленную систематичность. Наши пропагандистские учреждения слишком полагаются на государственный аппарат, которые все еще выделяет им достаточно денег и предоставляет свободу действий, но наша работа становится несколько похожей на плакаты, воздействующие больше на массу, чем на отдельного человека. Такое положение надо срочно исправлять. Мы должны заняться такой пропагандой, какую мы вели в лучшие времена нашей борьбы за власть. Тогда у нас было мало денег и людей для проведения такой пропаганды. Тем не менее, она была великолепной и привела, в конечном счете, к победе».

4 апреля Геббельс включил в дневник свои директивы по пропаганде, подготовленные им накануне. Он подчеркивал: «Вся немецкая политика в области пропаганды и информации должна служить исключительно тому, чтобы укрепить сопротивление, увеличить военные усилия и поднять боевой дух родины и фронта… Главная задача прессы и радио – разъяснять немецкому народу, что западный противник вынашивает те же гнусные цели и те же дьявольские планы уничтожения немецкого народа, что и восточный, и только для видимости пользуется более цивилизованными методами, чтобы обмануть немецкий народ и поймать его на удочку… Следует ярко показывать и комментировать подвиги людей на фронте и на родине. Их нельзя расценивать как отдельные примеры, они должны быть стимулом для всех и призывом ко всей нации следовать светлым образцам в борьбе за нашу свободу». Геббельс призывал разъяснять читателю, «что наша борьба не на жизнь, а на смерть требует напряжения всех сил и мобилизации всех человеческих и моральных ресурсов».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.