Пугающее зеркало истории
Пугающее зеркало истории
Историю нужно знать не только для того, чтобы понимать: кто мы, откуда и куда идем. Но и для того, чтобы избежать ошибок предков и не повторить преступлений предшественников.
Россия не раз проходила этап «смуты», чудовищных социальных потрясений. Один из таких периодов пришелся на 1918—1922 гг., когда «красный» и «белый» террор, жестокость чрезвычаек, контрразведок, ревтрибуналов превзошли все, что могло бы представить себе даже самое воспаленное воображение.
Сегодня уже не секрет, что органы ВЧК, созданные для «защиты революции», наряду с естественным исполнением правозащитных функций и принятием внесудебных решений осуществляли политические репрессии против миллионов граждан. В первые годы советской власти, когда новой прокуратуры еще не было, а старая осталась в прошлом, единственный контроль за деятельностью органов ВЧК осуществляли руководящие органы РКП (б). Пример юридического нонсенса (наряду с ЧК, которые, защищая народ, его же и истребляли): партийные инстанции без соблюдения каких-либо принятых в юриспруденции процедур решали вопросы о наказании, вплоть до расстрела, или освобождении, оправдании арестованных граждан...
«Белый» террор, благодаря многолетней деятельности писателей, историков, журналистов и кинематографистов, более или менее известен читателю. О «красном» стали писать и говорить лишь в последние годы.
Вся человеческая история убедительно свидетельствует: посеешь вражду — пожнешь ненависть, посеешь одну смерть — пожнешь сотни, жестокостью еще никого не удавалось переубедить, а без переубеждения, лишь на штыках, — долго не продержится ни одна идеология...
Книга, которую вы держите в руках, уважаемый читатель, рассказывает об одной из страниц истории «красного террора». Речь пойдет о деле № Н-1381/214224 — о так называемой «Петроградской боевой организации», или «Заговоре Таганцева».
Почему же к «Делу Таганцева», о котором в последнее время уже не раз появлялась информация в прессе, интерес у широких кругов читателей не ослабевает? Наверное, это происходит потому, что многое в этом деле осталось недосказанным, нераскрытым, неисследованным. С другой стороны, причины интереса общественности к этому делу, возможно, связаны с тем, что к уголовной ответственности по нему привлекались известные люди: поэт Гумилев, скульптор Ухтомский, ученый-химик Тихвинский. Кроме того, были расстреляны или осуждены на лагерную муку представители древних дворянских фамилий России, много сделавших для блага Отечества: Голицыных, Голенищевых-Кутузовых, Дурново, Крузенштерн и др. Очень важно и то, что по «делу» проходило явно много для тех лет «резидентур» иностранных разведок. К тому же это было еще и первое крупное дело, от начала и до конца сфабрикованное Петрогубчека, и первое крупное политическое дело, инспирированное, фактически, по прямому «заказу» властных структур тех лет с целью — создать прецедент осуждения по политическим мотивам большой группы представителей тех классов, сословий, профессий или менталитета, которые никак не вписывались в прокрустово ложе новой идеологии.
Вот почему среди осужденных по «делу» профессора Владимира Николаевича Таганцева так много дворян, офицеров русской армии, представителей университет- ской профессуры, технической интеллигенции, типично русских интеллигентов, многие из которых так романтически восторженно встретили и февраль, и даже Октябрь 1917 года, но, в ужасе от «белого» и особенно «красного» террора, отшатнулись от политики вообще и оказались лишними на советском «празднике жизни».
По «Делу Таганцева» проходит много бывших кронштадтских моряков. И это закономерно. Ибо после подавления в крови кронштадтского восстания нужно было доказать всей стране и всему миру, что подняли руку на «завоевания Октября» не обычные русские матросы, в массе своей крестьянские сыновья, а некие вражеские заговорщики, шпионы, контрреволюционеры. Нужно было создать прецедент — «второй Кронштадт», как точно обозначил направление раскрытия «заговора» В. И. Ленин, — осудив как вражеских агентов оставшихся в живых кронштадтских моряков и навсегда вычеркнув из российской истории попытку «народного бунта» против «народной власти».
Ушедший с политической арены тоталитарный режим любил создавать прецеденты. Но если, скажем, в английской юриспруденции к прецедентам обращаются для того, чтобы доказать правомерность того или иного приговора, создатели тоталитарного общества в Советской России стремились в первые же годы его существования заготовить достаточное количество таких прецедентов, которыми можно было бы раскручивать маховик массовых репрессий.
«Заговор Таганцева» стал своего рода пробным камнем, оселком, или, как у нас на Урале говорят, осельем, на котором оттачивалось острие топора массового террора 30-х гг. И еще: он стал уникальным опытом создания массовыми арестами и казнями, а также кампанией в прессе, — атмосферы страха, взаимного доносительства, стукачества...
Как бы трудно сейчас ни жилось, согласимся: то, что человек сегодня у нас чувствует себя достаточно свободным хотя бы в плане своих политических симпатий или антипатий, и уверен, что за инакомыслие или за иные, чем, скажем, у его непосредственного начальника или коллег, даже — у президента или премьер-министра, — убеждения
Данный текст является ознакомительным фрагментом.