Испанские историки о Голубой Дивизии

Испанские историки о Голубой Дивизии

Эстебан-Инфантес, Дионисио Ридруэхо – участники Голубой Дивизии, создатели источников о ней. Серьезные научные исследования о дивизии появились в Испании лишь в начале XXI века. Остановимся на двух известных нам исследованиях.

Уже в XXI веке серьезное, глубокое исследование, посвященное истории создания, деятельности, анализу судеб Голубой Дивизии опубликовано испанским историком, профессором Барселонского университета Ксавьером Морено Хулиа[49].

Автор, родившийся в 1960 г., посвящает книгу родителям – Педро Морено Гамбу (1930 г. р.) и Монтсеррат Хулиа Ферран (1936 г. р.) Во введении он пишет, что Голубая Дивизия забыта историками, и хотя ей посвящено более ста работ, почти все они носят биографический или романтический характер, с чем, по нашему мнению, нельзя не согласиться. В качестве основных источников своего труда он называет документы фалангистского происхождения – из Генерального архива Государственной Администрации в Алькала де Энарес, а также материалы военного характера – из Военно-исторической службы в Мадриде и в Авила, и из местных архивов. Политическая информация не фалангистского характера получена им в архивах Канцелярии Правительства в Мадриде и Министерства иностранных дел в Паласио де Санта Крус (С. XII–XIII). Упоминает он также немецкие архивы.

В первой главе рассматриваются отношения между Франко, Фалангой и Армией в месяцы, предшествующие формированию Голубой Дивизии. «В июне 1941 г. тысячи испанцев, пострадавших от Революции, имели еще незарубцевавшиеся раны. Тюрьмы, лагеря, прогулки с или без выстрела в затылок были еще в памяти многих. Поэтому, когда во вторник 24 июня под влиянием немецкого вторжения в СССР Серрано Суньер во весь голос проклял Советский Союз, многие, и особенно самые молодые, интерпретировали это как вступление во вторую и окончательную фазу нашей Гражданской Войны. Следовательно, Голубая Дивизия была, прежде всего и в особенности, дочерью Гражданской Войны… Имелись, наконец, 45 000 личных резонов у каждого молодого человека, записавшегося если не в фалангисты, то в военные, и которые привели его в Голубую Дивизию. Многие из них, если не большинство, пожертвовав всем, стали уже частью необратимого прошлого, которое покоится на наших кладбищах или в русской степи» (С. 5 – 6) – такой грустной сентенцией начинает К. Морено свое исследование. Он пишет, что Риббентроп был сторонником давления на Испанию, с тем чтобы склонить ее к участию в войне, чего не поддерживал немецкий посол в Испании Шторер, видевший, насколько ограничены возможности страны после двух лет, прошедших с окончания Гражданской Войны. (С. 14)

Мы опускаем подробный анализ политических причин создания Голубой Дивизии и перейдем к описанной во второй главе истории ее зарождения, которая представляет для нас определенный интерес с точки зрения выяснения реакции испанского общества на начало Великой Отечественной войны.

Подробно, практически по часам, описываются события за несколько дней до нападения Германии на СССР со ссылками, в частности, на аккредитованных в Германии испанских журналистов Рамона Гарригу и Пенелью де Сильва. Последний пишет о радости, господствующей в ведомстве Риббентропа, и эйфории среди литовских, латвийских и эстонских журналистов. Риббентроп начал свое выступление перед прессой с утверждения, что дело идет об «освобождении» миллионов, которые в Советском Союзе влачат нищенскую жизнь, что вызвало аплодисменты присутствующих (С. 63). Морено замечает, что Лондон был единственной европейской столицей, которая официально подняла свой голос против германской агрессии в отношении СССР (С. 64).

Он пишет, что «до сих пор мы не знаем, по крайней мере, с научным обоснованием, кому именно пришла в голову идея сформировать контингент добровольцев для участия в борьбе с Советским Союзом. Никто не хотел взять это на себя, и, пожалуй, не сохранилось документальных свидетельств этого. Мы знаем, что это пришло в голову фалангисту или их маленькому ядру, и можно назвать по крайней мере два имени: Рамон Серрано Суньер и Дионисио Ридруэхо… В любом случае, идея эта возникла еще до того, как само германское вторжение совершилось» (С. 65). Известно, что Серрано Суньер взял на себя инициативу реализовать идею, что и было осуществлено с 22 по 26 июня 1941 г.

В 6 часов утра 22 июня Серрано Суньер получил из Берлина телефонограмму о начале вторжения на советскую территорию и сразу направился к Франко, которому сообщил о желании FET-JONS[50] принять участие в этом вторжении большой группой добровольцев, против чего Франко не возразил (С. 66). После встречи с Франко Серрано отправился в немецкое посольство и сообщил послу Штореру, что Франко желает послать в Германию несколько боевых единиц добровольцев в знак признательности за помощь, оказанную в Гражданскую Войну. Это пожелание должно было расцениваться единственно как жест солидарности, но не как заявление о вступлении в войну, которое не могло быть осуществлено до наступления соответствующего момента.

Радио опередило прессу сообщением о германском вторжении, и «немедленно тысячи испанцев начали страстно мечтать об уничтожении коммунизма, не скрывая своей радости. Другие молчали или были растеряны, осторожно проявляя свое недовольство случившимся и оценивая вторжение как проявление алчности Гитлера» (С. 67). Морено пишет о разногласиях между фалангистами и военными по поводу состава предполагаемого контингента: военные считали, что все, кто сражался против коммунизма в Гражданскую Войну, имеют равное право участвовать в конфликте (С. 68). Это проявилось на заседании Государственного Совета 23 июня, где Серрано подчеркивал, что воевать будет не нация, не Испания как государство, но лишь испанцы, которые имеют право быть германофилами и добровольцами, и что это не должна быть дивизия испанской Армии (С. 69). Была выдвинута идея о смешанном фалангистско-военном корпусе под командованием армейских офицеров (С. 70). 24 июня в 9.20 утра немецкий посол получил телеграмму Риббентропа, в которой выражалось удовлетворение Правительства Рейха по поводу фалангистских добровольцев и уверение, что они будут хорошо приняты в Вермахте (С. 71). В этот же день Франко сообщил Серрано о своих намерениях: в Россию пойдут фалангисты, но обязательно под командованием военных (С. 72). И в этот же день Серрано Суньер произнес свою речь с балкона, в которой была фраза: «Уничтожение России есть требование Истории и будущее Европы»; много позже он уточнил, что под «уничтожением» имел в виду советскую власть, но не русский народ (С. 75). Тогда же Государственный Совет решил, что добровольцы пойдут в фалангистских голубых рубашках и под знаменем Фаланги, хотя и в форме Армии. Офицеры и унтер-офицеры все будут из бывших участников Гражданской Войны; в воздушные силы также будет набрана рота добровольцев. Серрано заверил, что уже через неделю будет возможно формирование частей, и что их общая численность достигнет 50 000 человек (С. 77). 26 июня руководители Фаланги в провинциях получили циркуляр, в котором говорилось, что добровольцы должны быть членами Фаланги или военными в возрасте от 20 до 28 лет и пройти строгий медицинский осмотр. 75 % контингента должны быть из бывших участников Гражданской Войны и 25 % – остальные, «полностью оправдавшие себя на службе национального дела». Военные должны были записаться в течение 48 часов, фалангисты располагали временем до 2 июля. В итоге, после пяти дней, полных энтузиазма, порывов и напряженных дипломатических действий, начался набор добровольцев, сразу монополизированный Фалангой. Монополизированный только сначала, поскольку Армию в этом деле очень трудно было отодвинуть. Испанское соглашение с Германией стало превращаться в реальность. 27 июня 1941 г. пресса Испании объявила о создании Легиона добровольцев фалангистов для борьбы с Советским Союзом. На следующий день Военное Министерство издало декрет о наборе добровольцев из числа военных (С. 82). В этот же день Правительство утвердило контингент Дивизии в 15 000 человек и объявило, что скорее всего командование возглавит генерал Муньос Грандес, хотя также было названо имя Гарсии Балиньо (С. 84). 2 июля в полночь официально закончилось зачисление добровольцев в Голубую Дивизию по всей Испании (С. 93), хотя неофициально оно продолжалось еще несколько дней. По мнению К. Морено, никогда еще испанское боевое соединение не имело столь высокого интеллектуального уровня, какой был у Голубой Дивизии в 1941–1942 гг. (С. 94). Большое внимание уделяет Морено участию в Голубой Дивизии русских эмигрантов, что будет рассмотрено ниже.

3 июля начались сборы дивизионеров в нескольких городах Испании для первого инструктажа, длившегося 10 дней (С. 101). Цитируется статья Д. Ридруэхо в Solidaridad Nacional, где описываются эти казармы – «они выглядят не очень хорошо – грязно и неприятно; крики сержантов и офицеров никто не принимает всерьез; часты пешие марши с пением:

Rusia es cuestion de un dia

Para nuestra infanteria,

Tomala si, un dia,

Tomala si, un dos.

Volveremos a entrar

Tomaremos Gibraltar» (С. 102)

(Россия – вопрос одного дня

Для нашей пехоты.

Возьмем ее за день,

Возьмем за два,

Вернемся и возьмем Гибралтар)

В воскресенье 13 июля в 15.45 первая партия дивизионеров выехала с Северного вокзала в Германию (С. 103). Дивизия получила официальное название «Испанская дивизия добровольцев», которой было поручено «сотрудничать с Армией Германии в крестовом походе против коммунизма». В июле же дивизионеры прибыли в баварский лагерь Графенвёр.

Оценивая итог формирования Голубой Дивизии, К. Морено считает, что у ее рождения были свои светлые и темные стороны. Ее созданию сопутствовали и радость, и недовольство, и немалое напряжение. У нее были защитники и обвинители, а тысячи людей она оставила равнодушными (С. 101).

Пятая глава посвящена военной кампании Голубой Дивизии. Очень кратко остановимся на ее основных этапах. Морено пишет, что примерно 9 дней в поезде, 31 день пешего марша и 13 дней снова в поезде потребовалось дивизионерам, чтобы добраться до фронта; на этом пути умирали люди и лошади, не обошлось и без конфликтов с немцами (С. 134). Из – за нехватки транспортных средств испанцы вынуждены были пройти пешком 900 км от Сувалок до Смоленска, ежедневно одолевая по 30–40 км (С. 135). «Были дни отдыха для чистки оружия; тогда дивизионеры ходили в общие бани к местному населению, где, к их радости, был обычай смешения мужчин и женщин (иногда это кончалось полу-удушием)…; близко сходились с местными девушками, в большинстве случаев, по их словам, с удовлетворительным результатом. Было достаточно женщин, которые отдавались в обмен на еду» (С. 136).

1 сентября, во вторую годовщину атаки Германии на Польшу, Муньос Грандес встретился с Гитлером в Восточной Пруссии. Это была их первая встреча. Муньос Грандес заявил, что дивизия готова к боевым действиям и что ее люди стремятся способствовать ликвидации большевизма. Гитлер охарактеризовал развитие войны в технических терминах, которые впечатлили переводчика, и о русской кампании сказал, что ожидал долгого и тяжелого сопротивления (хотя, при недостатке способного командования, – сказал он, – Красная Армия всего лишь выше среднего, особенно солдаты, но будет быстро разгромлена). И, что касается Дивизии, она должна освежить свои силы после столь долгого марша. Но несмотря на благоприятное отношение, «совокупность препятствующих обстоятельств» заставила Гитлера отказать ей в участии атаки на Москву. Автор делает примечание, что не располагает документальной информацией по поводу этой встречи, – «странно, но нет и следа каких-либо документальных актов, даже косвенных, – мы обладаем до сих пор лишь несколькими строчками в немецкой и испанской прессе и версией Ридруэхо» (С. 139, 462).

26 сентября 1941 г. дивизия получила неожиданный приказ двигаться к северу, к Новгороду, и 11 октября обосновалась в Григорово на 10 месяцев (С. 140–144).

В начале августа 1942 г. для дивизии начался новый этап – она покинула район Волхова и переместилась на Ленинградский фронт (С. 180). 1943 год стал третьим и последним этапом существования Голубой Дивизии, уже под командованием Эмилио Эстебан-Инфантеса. О сражении у Красного Бора 10 февраля 1943 г. сказано так: «Если Посад был медленной агонией, то Красный Бор стал молниеносным истреблением (бой длился несколько часов)». В результате этой баталии дивизия потеряла 1 125 человек убитыми, 1 036 ранеными и 91 человека, пропавшего без вести (С. 185 – 187).

В октябре 1943 г. Голубая Дивизия была репатриирована, и вместо нее остался Голубой Легион (примерно 4 000 человек) (С. 191). «Репатриация Голубой Дивизии осуществлялась батальонами, которые выезжали из мест своего расположения через каждые три или четыре дня. В Германии в лагере Хоф они меняли немецкую форму на испанскую и несколько дней отдыхали. Во дворе немецкой казармы происходило прощание и награждение раненых, их хорошо кормили перед отъездом. Затем их отправляли с двухдневным запасом провизии на поездах с отоплением; каждый вагон сопровождался унтер-офицером. Ответственным за экспедицию был немецкий офицер, которому помогали два переводчика той же национальности; испанский комендант отвечал за дисциплину. В течение поездки было запрещено демонстрировать испанские флаги или подавать какие-нибудь другие знаки, по которым можно было бы догадаться о составе экспедиции». 24 декабря 1943 г. последний отряд дивизионеров прибыл на испанскую территорию (С. 195 – 196).

Голубой Легион между 10 и 22 ноября 1943 г. совершил на грузовиках марш в Ямбург (Кингисепп). В октябре из Легиона дезертировал один солдат и на основании его показаний Москва объявила миру о существовании этой части… Другой отличительной чертой были дезертирство и самострелы. Численность первых достигла 14 – цифра, неслыханная в дивизионных анналах, усугубляемая тем, что некоторые беглецы занимали ответственные должности – как например, случаи с шофером полковника и одним связистом (причинами были тревога, сомнения и растущий скептицизм среди командного состава). Дезертиры были запуганы громкоговорителями на фронте. Радио Москвы и Лондона в эти дни передавало информацию о Легионе, основанную на показаниях дезертиров. Что касается самострелов, их совершили шестеро солдат с целью избежать дальнейшей службы» (С. 197 – 199).

В конце января 1944 г. Гитлер решил вернуть Голубой Легион и Голубую Эскадрилью с фронта и репатриировать их (С. 201). 16 марта 1944 г. Легион был отправлен в Кенигсберг. Уже в Мадриде командир Легиона Гарсия Наварро был принят Франко, который, пожав ему руку, уколол его следующей фразой: «Vaya! Por fin retorna el ultimo criminal de guerra!» (Ну, наконец-то вернулся последний военный преступник!). Как раз в это время появились слухи, что Москва хочет включить в проскрипционный список имя Муньоса Грандеса. Международная ситуация была для Испании столь щекотливой, что Правительство объявило: те, кто хочет продолжать борьбу, должны «отказаться от своего гражданства, принять германское и вступить в Вермахт» (С. 203–204). С апреля 1944 г. Голубой Легион и, разумеется, Голубая Дивизия, были для испанского Правительства больной темой. Поставки вольфрама в Германию, начатые взамен в это время, стали представлять большую проблему для внешней политики. Испания, наконец, отделила себя от боев. Но только официально, поскольку очень скоро петиции ветеранов, хотевших вернуться на фронт, значительно парализовали работу немецкого посольства. Открылась новая глава испанского участия в войне – подпольные добровольцы.

Об этом подпольном участии в Вермахте и войсках СС очень мало известно, – пишет Морено и в примечании предупреждает, что к таким сочинениям, как мемуары Лоренсо Оканьи или Рамона Переса Эйсагирре следует относиться с определенным недоверием (С. 204, 474). Когда последние подразделения Голубого Легиона были репатриированы, некоторые бойцы, в него входящие, игнорировали приказы своих командиров и остались на фронте. Они стали инициативным ядром новой боевой единицы, названной Испанский легион добровольцев, вошедшей в Вермахт, а некоторые из этих бойцов вошли в Waffen SS. В их составе, – пишет Морено, – были также и люди противоположной идеологии, но стремящиеся изменить свою жизнь (С. 205). Он приводит список из 130 человек, которые 18 января 1944 г. хотели воевать в составе Вермахта и СС. Мы сравнили этот список с нашей Базой Данных, и установили, что из этого списка лишь один солдат – Эмилио Руис Кателинеу, возможно, попал в плен в России (второй фамилии нет в наших данных, что характерно для советских архивных списков испанцев).

Новый Испанский легион появился в конце апреля или начале мая 1944 г. в том же лагере, где происходило прощание с Голубым Легионом. Он насчитывал 243 человека, составлявших 3 роты. В июне он уже принимал участие в боях в Инсбруке, а позже в операциях против партизан в Югославии (в августе и сентябре), в Венгрии (в январе-марте 1945 г.) и Словакии (в апреле 1945 г.) Часть легионеров принимала участие в защите Берлина и поплатилась за это годами заключения в Советском Союзе (С. 207–209). Мы знаем, что Лоренсо Оканьяс относился именно к этой последней категории.

Четвертая глава книги К. Морено, названная «Тыл Голубой Дивизии», наименее интересна для нас, но некоторые ее положения всё же изложим. Автор приводит имя первого испанца, павшего на Восточном фронте, – летчика Луиса Алькосера Морено, сына алькальда Мадрида (С. 221). К. Морено пишет, что в ночь с 4 на 5 января 1942 г. в одном из своих обычных монологов Гитлер сделал первое полупубличное высказывание о дивизионерах: оборванные, грязные, недисциплинированные и невыполняющие свои обязанности, но бесстрашные, устойчивые к лишениям и чрезвычайно, до презрения к смерти храбрые; люди, которые своим мужеством завоевали доверие у своих соседей по фронту. Два месяца спустя Гитлер повесил на грудь Муньоса Грандеса Железный крест – высшую награду, которой награждалось очень мало иностранцев (С. 239).

Зима 1941–1942 гг. стоила Голубой Дивизии 1 032 погибших, 2 200 раненых (800 серьезно), 1200 обмороженных (300 серьезно) и 160 пропавших без вести. К весне проявились признаки усталости и необходимость обновления ее состава (С. 241); отмечается, что если в Мадриде и Сарагосе репатриированных в 1942 г. дивизионеров встречали хорошо, то в Каталонии и Стране Басков они были встречены равнодушием, холодом и даже враждебностью (С. 250). Морено далее пишет, что в последние месяцы Второй мировой войны в Испании ощущалась большая тревога. Эйфория сектора алиадофилов (сторонников антигитлеровской коалиции) контрастировала с досадой и растущей нервозностью германофилов и особенно радикальных фалангистов. Поэтому отклик на немецкий призыв вступить в ряды Вермахта или СС не очень радовал Дворец Санта Крус, где с отвращением продолжали наблюдать за ходом событий.

Основное содержание пятой главы книги Ксавьера Морено, где анализируется, во что обошлась Испании Голубая Дивизия (вопросы потерь, дезертирства, военнопленных), мы рассмотрим ниже, в других разделах нашей работы. В Заключении же Морено делает попытку оценки исторического значения Голубой Дивизии. Он считает, что с точки зрения внутренней политики она – дочь послевоенного фалангизма и одновременно элемент как стабилизации, так и дестабилизации режима Франко. «Никто не сомневался, что без Фаланги Голубая Дивизия никогда не была бы создана» (С. 372). С позиций внешней политики Голубая Дивизия составляла ее фундаментальную часть до 1944 г., была важным фактором в контексте Холодной войны, и являлась составной частью режима Франко вплоть до его падения (С. 377). С точки же зрения экономической это была очень дорогая инициатива (С. 382). Заканчивает книгу автор следующими словами: «Наконец, Голубая Дивизия – этот испанский микрокосмос на Восточном фронте, столь оскорбительный для одних и восхваляемый другими, – была по своей собственной природе реальностью несомненно сложной, даже в большой степени сложной. И сегодня, 60 лет спустя после ее физической смерти, она еще рождает полемику и немало печатных строк. Это означает, что настоящая книга – вне всякого сомнения – есть лишь бледное отражение ее сущности и становления». По этому поводу скажем от себя, что здесь автор немножко кокетничает.

Немного позже в Испании появилась еще одна книга, посвященная Голубой Дивизии.

«О героях и «нежелательных». Голубая Дивизия» – так называется книга Хосе Луиса Родригеса Хименеса[51]. Автор, профессор современной истории Университета Короля Хуана Карлоса в Мадриде (р. в 1961 г.), посвятил свою книгу военной и социальной истории Голубой Дивизии, основываясь на неизданных документах дивизионной службы информации, дневниках операций, документах личного архива генерала Муньоса Грандеса и других частных фондах. Он во многом повторяет своих предшественников (Д. Ридруэхо, Д. Арасу и др.), но в тексте ссылается, в основном, на архив Дивизии.

Родригес считает, что испанское участие в войне было несущественным, Дивизия не принимала участия ни в одном из прорывов фронта, реализованных немцами в 1941–1942 годах, но осуществляла лишь стабилизирующие операции и вела борьбу с партизанами. Без сомнения, – пишет он, – более важным было экономическое сотрудничество правительства Франко с Третьим Рейхом, или облегчение действий немецкого флота в Средиземном море и проливе Ла-Манш. Он также повторяет идею о том, что «испанское участие во Второй мировой войне следует рассматривать как проекцию испанской войны». «К этому нас склоняют, – пишет он, – мотивации добровольцев и их героизм в боях» (С. 17). Из российских источников мы знаем, что Сталин стремился не допустить столкновения участвовавших в боевых действиях испанских эмигрантов с испанцами Голубой Дивизии.

«Россия виновна» – так названа первая глава книги. Родригес отмечает, что Франко не был единственным, кто испытывал чувство благодарности Германии за помощь в гражданской войне, и что победа была благом для многих испанцев. Стремление Франко, Серрано Суньера и других выступить в 1940 на стороне Германии объяснялось, во-первых, желанием унизить Англию и Францию – государства, которые в течение веков разрушали испанскую империю, – и, во – вторых, тем, что многие высшие офицеры, вне зависимости от отношения к режиму и Фаланге, с завистью смотрели на африканскую империю Италии Муссолини, и это было для них главным резоном в пользу вступления в войну.

Накануне немецкого вторжения в СССР Серрано Суньер, который был хорошо информирован о международной обстановке и знал о концентрации немецких войск на русской границе, вместе с Мануэлем Мора Фигероа, гражданским губернатором Мадрида, и поэтом и фалангистским идеологом Дионисио Ридруэхо, встретились в отеле Риц в Мадриде и обсудили возможность формирования экспедиционного корпуса добровольцев для борьбы против России в тот момент, когда поступит известие о начале военных действий. Идея эта приписывается Серрано, но Родригес считает, что, возможно, ее помог сформулировать немецкий посол Эберхард фон Шторер.

На следующий день Серрано, информированный послом о начале «Операции Барбаросса», доложил об идее Франко, который, возможно, ответил, что сам уже думал об этом и что «конечно, разрушение СССР есть дело Испании». Родригес подчеркивает, что Франко не подчинялся давлению Фаланги в деле оказания помощи Германии, если это затрагивало интересы Великобритании, морского флота которой он боялся. Много лучше, если помощь будет оказана на русском фронте, поскольку СССР рассматривался всеми политическими силами, поддерживающими Франко, включая Церковь и Армию, как фундаментальный враг, как анти-Испания, – мятеж 1936 старались оправдать как предупреждение коммунистического заговора, который представлял опасность для существования Испании. И помощь, военная и политическая, которую оказал Сталин испанской Республике и Коммунистической Партии Испании, как бы подтверждала это.

Решение об отправке контингента на Восточный фронт было принято 23 июня 1941 Советом Министров под председательством Франко. Это не предполагало объявления войны СССР – меры, которая сильно разозлила бы британскую дипломатию, поскольку СССР был союзником Англии в борьбе с Германией. Цель была показать, что испанский «воюющий» нейтралитет используется в германских интересах, однако исключительно против СССР, но не против Великобритании или Франции (С. 45).

Родригес пишет, что вся «голубая» пресса в конце июля обыгрывала параллель между гражданской войной и кампанией против России. Он констатирует, что значительная часть испанцев-победителей в гражданской войне была убеждена в том, что именно коммунизм является причиной братоубийственной войны между испанцами. Поэтому для них представлялось справедливым участие в агрессии против России, с целью его (коммунизма) окончательного уничтожения. «Мы вернем России визит, который она нам сделала в 1936» (С. 49).

Во многих фалангистских хефатурах (полицейских управлениях) число желающих вступить в дивизию было больше, чем установленный необходимый минимум.

И тем не менее, – пишет Родригес, – не пройдет и года, как станет известно о том, что происходит в России и чего не предвидели ни Франко, ни Серрано, ни другие руководители армии и партии; абсолютная нехватка гражданских добровольцев будет теперь покрываться солдатами из казарм, что будет сопровождаться строгой цензурой темы, постыдной для Партии и режима. Он указывает также, что не вся молодежь, стремившаяся попасть в дивизию, состояла из идейных фалангистов. Часть была просто «антибольшевистски» настроена и была убеждена в том, что выступает «против варварства». Некоторые имели мотивы менее политические и часто исходили из личных побуждений, стараясь проявить свою самостоятельность, действовать «по своему разумению». Упоминает Родригес и материальные причины вступления в дивизию: такие привилегии, как сохранение рабочего места и других благ на предприятии, передача семье заработной платы, полагавшейся вступившему. Дети и младшие братья добровольцев получали привилегии при поступлении на учебу и ряд других. Правда, – поясняет Родригес, – большинство этих льгот вступило в действие уже после того, как Дивизия покинула Испанию. В первую фазу комплектования дивизии политическая мотивация преобладала.

Среди вступавших в дивизию также фигурировали молодые и не очень молодые безземельные крестьяне, а также люди, не имевшие средств для доходного владения своей небольшой собственностью; они надеялись получить путем вступления в дивизию какие-то средства – это был выход для нескольких сот испанцев, впавших в бедность, и для тех, кто этим избежал тюрьмы, все они думали, что не будут воевать, так как война быстро закончится.

Однако, – пишет Родригес, – это была лишь часть действительности. Комплектование дивизии было более сложным, чем об этом рассказывали заинтересованные источники. Доля «добровольных энтузиастов», о которых писала пресса, была сильно усредненной – со временем все значительнее. Цифра добровольцев, зафиксированная для каждой провинции, в некоторых из них была превышена, но в других не была выполнена. Наибольшее число дала провинция Мадрида (3669 человек), затем Касерес (1900), Альбасете (1411), Кадис (1340), Севилья (939), Бадахос (826), Сьюдад Реаль (718), Аликанте (714), Астуриас (673), Бискайя (610), Кордоба (601), Альмеира (507), Валенсия (450), Ла Корунья (438), Барселона (425) (С. 62–63).

Родригес пишет, что помимо личных дел дивизионеров он изучал «доклад, составленный членами Коммунистической Партии Испании в целях информирования Красной Армии. В нем мы читаем, что один дивизионер, принадлежавший к группе добровольцев, вступивших в дивизию из казарм, и попавший в плен, заявил, что в Кастельоне число солдат-добровольцев было недостаточным, и тогда из его полка было назначено еще. Другой военнопленный, охарактеризованный как "полуграмотный и очень отсталый", заявил, что в его поселке (Пескуэса, Касерес) местные руководители Фаланги, получив указание, что они должны представить трех человек, выбрали из людей поселка тех, к кому имели особую ненависть, и среди них его, угрожая лишить его работы и подвергнуть другим репрессиям, если он не согласится». Тем не менее Родригес подтверждает, что факты принудительного рекрутирования недостаточны для того, чтобы опровергнуть тот факт, что большинство вступивших в Дивизию были действительно добровольцы, и среди них основное ядро составляли активные фалангисты, студенты буржуазного и мелкобуржуазного происхождения, дети землевладельцев, чиновников, бюрократии Фаланги и государственного аппарата. Многие из них хотели таким образом сделать политическую карьеру. Преобладали люди с недостаточной культурой, особенно молодые эстремадурские и андалусские крестьяне, люди, гонимые голодом, и солдаты из казарм (С. 64–65).

Число офицеров, которые хотели попасть в дивизию, было большим. Мотивы также были разные – идеологические убеждения, особенно характерные для тех, кто участвовал в гражданской войне и считал ненавистный коммунизм главной причиной бед Испании; желание воевать вместе с немцами, которых считали непобедимыми; часть недавно окончивших Академию имела иллюзии по поводу своей карьеры; некоторые соглашались идти даже солдатами; наконец, некоторые были просто заинтересованы в заработке.

Родригес касается и вопроса об общей численности дивизионеров, которая многие годы была секретной, «и надо было ждать марта 1973 года, когда Министерство сухопутных войск проявило интерес к этой цифре. Документ, опубликованный тогда, фиксирует цифру в 45 242 человека (правда, приводится и другая цифра – около 47 000 мужчин и 20 женщин). Процент гражданских немного превышал в составе дивизии военных. Так, в первом составе в июле 1941 из милиции FET y JONS было 9 154 человека, из военных – 7 292. В дальнейшем эта пропорция изменилась в сторону военных (С. 69).

Командовать Дивизией Франко назначил генерала Агустина Муньоса Грандеса, с которым был знаком еще по службе в Марокко. Родригес подробно описывает служебный путь этого генерала. Называет он четырех командиров полков: Мигель Родриго Мартинес (р. в Санта– Клара на Кубе), Педро Пименталь Сайас, Хосе Виэра Трепаса и Хосе Мартинес Эспарса (С. 74).

Вторая глава книги Родригеса названа «Дивизия пересекает Европу» и описывает передислокацию ее до Грофенверта и ее жизнь там вплоть до отправки в Россию. Остановимся на том новом, что вносит автор, по сравнению с другими источниками и исследователями. Дивизия должна была отправиться в Германию девятнадцатью экспедициями между 13 и 16 июля 1941 года. В ее составе были: 31 старший офицер, 635 офицеров, 1 847 унтер-офицеров, 91 CASE[52] и 15 347 солдат – всего 17 951 человек, без оружия (С. 77). Родригес замечает, что для добровольцев-фалангистов она была Голубой Дивизией, в которой должен был царить дух товарищества фалангистов, который был выше воинского порядка, что вызывало ряд инцидентов между рядовыми и офицерами. Относительно переезда через Францию Родригес подтверждает впечатления Ридруэхо и даже цитирует его, но добавляет, что в редких случаях испанские изгнанники, оставшиеся в неоккупированной части

Франции, приходили на станции и пытались вступить в контакт с добровольцами, уверенные, что они включены в дивизию принудительно и убеждая их повернуть оружие против немцев.

Автор подробно описывает организацию обучения дивизионеров в Графенвере. Он говорит и о русских участниках, к сожалению, не называя их имен и лишь упоминая, что у каждого батальона дивизии «был отряд информации, во главе которого стоял унтер-офицер, и в эти отряды были включены русские, белорусские и украинские переводчики из состава бежавших с этих территорий после революции, которые сражались в испанскую гражданскую войну; им было доверено допрашивать пленных и уточнять карты» (С. 91–92).

Больше чем кто-либо уделяет Родригес внимание теме «Секс с немками и пленными полячками», выделив ей особый параграф в главе. Следуя его примеру, приведем его основное содержание.

«Несколько бывших дивизионеров нам рассказывали, что девушки, с которыми они знакомились, были с ними очень сердечны, что они были более свободными в своем поведении, чем испанки, и что некоторые солдаты были приглашены немецкими девушками поддерживать с ними отношения». Во многих случаях инициатива исходила именно от девушек, прежде всего потому, что они лучше знали местность, где можно было бы уединиться, или потому, что испанские солдаты имели мало опыта в этих делах. Один из интервьюируемых нам рассказал, что немало дивизионеров были очень молодыми, детьми из семей консервативного среднего класса, которым пришлось уйти из дома прежде чем дать почву для пересудов типа «Фулансита в положении» и которые очень плохо разбирались в сексуальных вопросах и почти ничего не знали относительно того, как избежать нежелательной беременности. Сейчас, в нескольких тысячах километров от своего дома, их удивляло распространение (С. 93) немецким интендантством презервативов и то, что их можно было купить в тавернах и других местах. Эта молодежь восставала против военной дисциплины, движимая базовым инстинктом их возраста.

Между женщинами эта потребность также существовала, поскольку молодых немцев, не отправленных на фронт, было недостаточно, и мужской пол котировался; и поэтому, хотя некоторые рассказы испанцев о победах были преувеличением, несомненно, что некоторые обзавелись невестами, а другие довольствовались спорадическими сексуальными встречами. Эти «успехи», сопровождаемые в ряде случаев примерами плохого воспитания, вызвали жалобы немецкого командования, которое потребовало от испанцев «абсолютного запрещения отношений интимного характера», – кто знает, то ли по расовым мотивам, то ли из чистой зависти, – добавляет Родригес. Немецкое командование направило в лагерь «Инструктивный листок для испанских солдат», текст которого предварялся положением, что немецким девушкам запрещено появляться после 9 вечера без сопровождения и что полиция обязана следить за этим (С. 94). Кроме того, окончательно запрещалось «проводить ночи с немецкими девушками и женщинами в отелях, фондах или частных домах» под страхом наказания. Учитывая эти ограничения, некоторые испанцы обратили взоры к польским женщинам, которые были заняты подневольным ручным трудом и чьи бараки были расположены недалеко от лагеря испанцев. Визиты туда были запрещены, но тем не менее продолжались. Чтобы предупредить невежливое обращение с немками и недовольство немецких властей, связи с полячками, считавшимися по расистским критериям наци низшими, а также распространение венерических болезней (С. 95), испанское командование приказало усилить надзор за выходом из лагеря и его окрестностями, но эти меры не имели успеха. Случались стычки и перебранки между испанцами и местным населением в пивных; в некоторых заведениях отказывались принимать испанцев. Несколько сержантов, совершивших насилие над «слишком молодыми немецкими девушками», были удалены из дивизии.

Интересен затронутый Родригесом (насколько нам известно – только им) факт присяги дивизионеров в верности не Испании и не Франко, не Германии, но исключительно Адольфу Гитлеру, тогда шефу Вермахта. Формула присяги по-немецки и переведенная на испанский полковником Тронкосо звучала так:

Клянетесь ли вы перед Богом и вашей испанской честью в абсолютной верности Главе немецкой Армии Адольфу Гитлеру в борьбе против коммунизма, и клянетесь ли вы сражаться как храбрые солдаты и отдать вашу жизнь в любое мгновение, чтобы выполнить эту клятву?

Родригес пишет, что 1 августа Муньос Грандес информировал военного министра об этом акте, совершенном накануне – о «клятве верности Высшему Главе Вооруженных Сил против большевизма», исключив имя Гитлера, что может указывать на то, что Мадрид не знал об этом шаге (С. 98-100).

После этого испанские добровольцы и военные превратились официально в членов немецкой армии под наименованием «Испанская Дивизия Добровольцев» под испанским командованием и с представительскими органами в Испании и в посольстве в Берлине. Родригес указывает, что среди иностранных контингентов, которые воевали вместе с германской армией против Красной Армии, испанские добровольцы были первыми в организации и первыми в клятве Гитлеру (С. 101).

Третью главу Родригес посвятил фронту у реки Волхов, начав ее с описания долгого пути, с того момента, когда дивизионеры еще были полны устремлений участвовать в победном походе на Москву. Основываясь на воспоминаниях дивизионеров, он пишет: «Многие из тогдашних солдат были очень молоды, хотели интенсивно жить каждое мгновение, у многих из них были культурные запросы, они с любопытством изучали места, по которым проходили, и почти все они чувствовали себя носителями чего-то важного, полузавоевателями, полуосвободителями; с этим ощущением они проходили по поселкам в поисках еды, чтобы отпраздновать это со своими товарищами, или даже в надежде встретить какую-нибудь девушку, с которой можно было бы разделить неизвестно что или снять напряжение посредством удовлетворения половой надобности. Это последнее не было обычным делом, скорее чем-то чрезвычайным, но несколько любовных авантюр случалось по пути» (С. 112).

27 августа дивизия вошла в Гродно, на территорию СССР, и 3 сентября отпраздновала это торжественной мессой. Здесь они впервые увидели советских военнопленных, грязных, исхудавших, с отчаянием на лицах. Не для всех дивизионеров это было радостным зрелищем, – отмечает Родригес. Упоминает он и о том, что в это время Муньос Гран-дес был впервые принят Гитлером, описание этой встречи повторяет в основном то, что пишет об этом Ридруэхо. Мы должны отметить, что Родригес ошибается, утверждая, что Германия передала Литве Вильнюс, – это был сделано Советским Союзом (С. 113–114).

Родригес упоминает также о том, что вплоть до 2002 г. не было известно об огромной общей могиле под Вильнюсом, где были похоронены погибшие при отступлении из России солдаты Наполеоновской армии.

Любопытен параграф этой главы, озаглавленный «Проклиная и распевая», где описываются потери, понесенные дивизией до того, как она достигла фронта, и говорится о песнях, которые пели дивизионеры. В середине сентября одна неделя была посвящена отдыху и эвакуации обратно 106 больных солдат; несколько позже еще два сержанта и 184 солдата были эвакуированы в госпитали, а некоторые возвращены в Испанию как непригодные к боевым условиям – по физической слабости и из-за венерических болезней – по этим причинам было возвращено восемьдесят человек, в том числе три сержанта.

Родригес пишет, что усталость и отчаяние перед лицом неожиданных обстоятельств вынудили некоторых солдат покинуть свои части. Одни думали достигнуть какого-нибудь города и оттуда вернуться в Испанию, другие просто хотели отдохнуть, но потом не смогли догнать своих. Один из них, Антонио Родригес, превратился в странника, был в Варшаве, Берлине, Гамбурге и Бухаресте. Ламберто Сарагоса, 1922 г/р, 11 сентября вместе с другим солдатом дезертировал из роты, чтобы перейти во вражеский лагерь, но они решили это слишком рано, поскольку до фронта было еще далеко. Все бойцы, подобные этим беглецам, были в списках лиц, которых разыскивала испанская и германская жандармерия, и подлежали военному суду.

Далее рассказывается о солдатских песнях, как старых, так и сочиненных вновь; отдельные песни были у фалангистов; подробно рассказывает Родригес об испанской версии Лили Марлен, широко распространенной в то время по всей Европе.

Отдельный сюжет составляет «Открытие евреев». Перед этим Родригес пишет, что в некоторых поселениях испанцам открылось «неприятное зрелище повешенных партизан», и эта практика должна была казаться им отвратительной и бесчеловечной, хотя бы только потому, что она не применялась в гражданскую войну, где практиковался только расстрел.

Относительно еврейского населения Польши и России германское командование выдало испанскому экспедиционному корпусу специальные инструкции, которые были прочитаны офицерам и солдатам, суть которых сводилась к тому чтобы «без каких-либо колебаний выступать против евреев». Родригес пишет, что испанские военные, фалангисты и остальные дивизионеры, были мало знакомы с идеологией наци и ограничивались антикоммунизмом, осуждали интернационализм в партиях и профсоюзах и левое рабочее движение. Он цитирует Ридруэхо, осуждающего немецкое решение «еврейского вопроса», и также упоминает испанского фашиста-антисемита Хосе Луиса Гомеса Тельо, который утверждал, что «Москва есть большая еврейская столица», что «Москва есть большой лагерь Израиля» и что фалангисты должны его завоевать. «Но этого города они не увидели даже издали», – заканчивает Родригес (С. 122–124).

Приказ изменить маршрут и отправиться в сторону Витебска аргументировался тем, что испанская часть была недостаточно боеспособна, недостаточно обучена и поэтому была предназначена для прикрытия более обеспеченных германских дивизий на севере. Из Витебска до Новгорода ехали по железной дороге, куда прибыли 7 октября. В это время, – замечает Родригес, – эскадрилья испанских летчиков уже участвовала в боях в окрестностях Москвы (С. 126–127).

Родригес подробно описывает дислокацию дивизии, ее первые боевые действия, мы это опускаем. Упоминает Родригес и о советской пропаганде через громкоговорители, призывавшей солдат переходить на сторону СССР. Он пишет, что в то время очень мало испанцев попало в плен или дезертировало, Штаб не имел сведений по поводу обстоятельств их исчезновения – они могли быть убиты, а их трупы занесены снегом или разорваны бомбами. Некоторые действительно перешли к врагу. Одна из наиболее любопытных и драматических ситуаций произошла с Антонио Пересом Руэдой, помощником механика из Альмеиры. 27 ноября 1941 г. он исчез. Прошло пять лет, семья обратилась с просьбой выяснить обстоятельства его гибели, комиссия Военного министерства допросила его товарищей по фронту. Они считали самым вероятным, что он попал в плен. Так и оказалось, и члены его семьи услышали, когда он вернулся в Испанию, рассказ об ужасах тринадцатилетнего пребывания в советских концентрационных лагерях (С. 151–152). От себя добавим, что Антонио Перес Руэда действительно был одним из тех, кто в марте 1954 г. вернулся в Испанию на судне «Семирамис».

Отдельный большой параграф Родригес посвящает «Ее превосходительству Зиме», подчеркивая, что ни один из дивизионеров не испытывал ранее таких холодов, что они прибыли на фронт в летней форме и что полученного позже зимнего обмундирования на всех не хватило. В течение этого периода зимы 1941–1942 годов ампутации ног и рук из-за обморожения составляли 15 % от всех потерь дивизии (С. 168).

Описание дальнейших боевых действий дивизии Родригес продолжает в 4-й главе, названной «Россия – это не вопрос одного дня». Один из параграфов главы многозначительно назван «Торжественный марш по Москве было преждевременным сном. Первые подсчеты потерь». Начинается он с утверждения, что хотя Муньос Грандес был доволен храбростью своих бойцов, в Мадриде в Генеральном штабе Армии были озабочены ситуацией на Восточном фронте, которая очень отличалась от представлявшейся в июне предыдущего года. Уже никто не говорил о вступлении дивизии в Москву или Ленинград и ни в какое другое место. Кроме утраченных иллюзий были и другие соображения. Потери требовали возмещения из резервов. В Военном министерстве и Генеральном штабе были обеспокоены двумя вопросами – числом потерь и обстоятельствами, при которых они произошли.

На каждого из девятисот трех павших между сентябрем и февралем приходила в семью открытка с плохой вестью. Все они пали «Во славу Господа и Испании в борьбе против коммунизма», без какого-либо упоминания о немецкой форме или присяги Гитлеру. Члены семьи запрашивали об останках, но почти никогда их не получали. Павшие в бою были погребены в импровизированных могилах на разных участках фронта на том и другом берегу Волхова, а умершие в госпиталях – на местных кладбищах. Родригес упоминает о стихотворении Д. Ридруэхо «Наши мертвые в России» и цитирует его последние строки: «Мои мертвые в России, если я удалюсь от вашего праха, с болью и тоской, сопровождайте мой путь и боритесь вместе со мной каждый день» (С. 194).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.