Любовь

Любовь

После всего сказанного может сложиться впечатление, что для любви у американцев остается мало места. А вот и нет. Как это ни парадоксально, но «больше, чем любой другой народ, американцы верят в любовь, делают из нее культ», – пишет Макс Лернер. Ученый как будто удивляется этому феномену. Ведь на этот цветок – романтическую любовь – велось, да и сейчас ведется наступление с разных сторон. Сначала расцвету свободных и сильных чувств мешала церковь с ее религиозными канонами. Потом на романтизм в любом его виде стала наступать технизация, вовлеченность человека в мир механизмов, власть машин. И все-таки… «Ни завещанному пуританской традицией чувству греховности, ни технизации американской жизни – двум величайшим врагам романтической любви – не удалось разрушить этот идеал. Наследие пуританизма – стыд, тайна, наслаждение украдкой, в страхе перед суровым общественным наказанием – отозвалось усилением романтического культа. Технизация же в этот машинный век лишь усилила старую романтическую традицию».

А как же трезвость и расчет по поводу секса? Складывается впечатление, что в американской ментальности секс и любовь – это два разных понятия; они далеко не всегда совмещаются. Собственно, так происходит в реальной жизни во многих культурах. Но в США это почти узаконено: секс – отдельно, любовь – отдельно. О первом можно и нужно говорить прямо, откровенно, без обиняков. Любовь же, ее еще иногда называют «романтическая любовь», это нечто овеянное тайной и возвышенное.

«Ребенка постоянно спрашивают, любит ли он, уверяют, что любят его» (Макс Лернер). В разговорах супругов между собой, родителей с детьми слово «любовь» повторяется часто. Во многих домах я слышала на самом будничном уровне:

– Любовь моя, какие у нас планы на сегодняшний шопинг?

На футбольном матче женщина, по-видимому, мать, в ажиотаже болельщика кричит своему сыну на поле:

– Бей, бей, Бобби! Я люблю тебя.

На международном симпозиуме физиков в Вашингтоне, в отеле «Мариотт», выступал молодой ученый. Выступление было неудачным. Один за другим на сцену поднимались коллеги и хотя и вежливо, но довольно резко критиковали его доклад. Он растерянно посмотрел на ряды зрителей. Встретился глазами с женой, тоже физиком. И та вдруг сказала громко, на весь зал:

– Держись, Фредди. Я люблю тебя.

Я выслушала здесь множество романтических историй, похожих на рождественские сказки и умилявших меня своей бесхитростной сентиментальностью. Вот одна из них.

Дочь моих друзей, Чака и Розалинды Каролек, Мариса, молодой дизайнер, отправилась в свою первую заграничную командировку, в Италию. Там она встретила Рона, художника и искусствоведа из Нью-Йорка. Обоих я знаю лично. Она – изящная блондинка с глубоким взглядом голубых глаз. Он – пылкий брюнет, живой, остроумный. Сам бог велел им влюбиться, что они при первом же знакомстве и не преминули сделать.

Но прошел месяц бурной любви в сказочной Италии, оба разъехались по домам – в Чикаго и Нью-Йорк. Еще год они посылали друг другу пламенные письма, часами висели на телефоне к неудовольствию родителей – междугородние переговоры стоят дорого, а электронная почта тогда еще не вошла в обиход. В обеих семьях стали поговаривать о браке. Но – где жить? С родителями не принято. Устойчивая работа с приличным заработком пока только у Марисы. Рон, художник, с его богемной профессией – в поисках временных заработков. Решили так: он переезжает в Чикаго, пробует найти постоянное место. Она остается пока жить с родителями. Роман, все такой же нежный и страстный, продолжается. И, как и положено, от невозможности немедленно его узаконить, становится еще горячее.

Проходит два года. Рон находит временную работу. Мариса снимает жилье в пригороде Чикаго. Он уже готов переехать к ней. Но в это время в очередной раз оказывается безработным.

– Как мог я, мужчина, без средств к существованию, жениться на девушке и жить в ее доме, на ее счет? – рассказывал он мне позже.

Он в отчаянии, готов вернуться в Нью-Йорк. Но как же любовь? Он не может расстаться с Марисой. А Мариса не может уехать из Чикаго: на работе ее ценят, неплохо платят. А что будет в чужом городе? Наконец Рон находит себе место. Не художника, не искусствоведа – бармена в престижном ресторане в центре Чикаго. Можно уже жениться? Нет, у Рона опять все не слава богу. По натуре он художник, творец, в Нью-Йорке принадлежал скорее к богемной среде. Атмосфера ресторана его, естественно, угнетает. Он впадает в депрессию. Какой уж тут брак!

Семь лет продолжалась эта любовная канитель. Оборвалась она внезапно. Во время своего визита к родителям в Нью-Йорк Рон получил предложение стать компаньоном отца, владельца небольшого магазина, и там и остался. Разрыв был болезненным, сердечные раны не зажили у обоих, по-моему, и сейчас.

В многочисленных опросах, которые американские социологи проводят среди супружеских пар, на вопрос: «Что для вас самое главное в семейной жизни?» из разнообразного набора – «материальный достаток, дети, укрытие от житейских бурь, любовь, общность духовных интересов…» – на первое место неизменно выходит «любовь». Таким образом, ценность романтической любви, так решительно заявленная Максом Лернером, глубоким знатоком американской культуры, получает свое социологическое подтверждение.

На этом, однако, разговор о любви еще не окончен. Изучая дальше труд Лернера «Развитие цивилизации в Америке», я наткнулась на странный тезис: «Американские родители, особенно матери, не имеющие полноценной эмоциональной жизни,… страдают от дефицита эмоций».

Как же так? А где же, как поется в одной американской песенке, «любовь, кругом любовь»? Как можно говорить о дефиците чего-то, когда его, этого «чего-то», всюду в избытке? И вот тут возникает новая тема. Так сказать, само качество любви. Ее эмоциональная наполненность. Чтобы не показаться умствующим попусту автором, сошлюсь на утверждение того же Макса Лернера. Он определяет особенности эмоциональной жизни американцев так: «Американский образ жизни при всей своей внешней энергичности, в общем, эмоционально невыразителен. Эмоциональное богатство романских народов, к примеру, представляется здесь взрывоопасной несдержанностью». Чтобы лучше понять эту претензию к эмоциональной стороне американской жизни, я заглянула в книгу Йела Ричмонда «От „нет“ к „да“, или Как научиться понимать русских». Сравнивая особенности поведения людей двух культур, он обращает внимание и на такую разницу: «Русская душа, то есть чувствительность и богатая духовность, сильно контрастирует с американским рационализмом, материализмом и прагматизмом…» Очевидно, Йелу как социологу не хватает собственных слов для характеристики типичных черт русской эмоциональности, называемых одним словом «душа». И он просто цитирует Татьяну Толстую, которой, конечно, и наблюдательности, и богатства выразительных средств не занимать: «В русской культуре чувства воспринимаются как безусловно положительная ценность… Чем больше человек выражает свои эмоции, тем он считается лучше: более искренним, более открытым… Душа – это чувствительность, мечтательность, воображение, склонность к слезам, сострадание, самоотдача, терпение, позволяющее выживать в невыносимых обстоятельствах; поэтичность… склонность бродить по темным, влажным закоулкам сознания…» (Прошу прощения за обратный перевод.) И вот эта-то русская душа вызывает у Ричмонда «уважение и восхищение». Именно потому, что дефицит всей этой яркой эмоциональности он, как и его соотечественник Макс Лернер, хорошо ощущает в своей родной культуре.

Ну а теперь еще одна любовная история, которая, как мне кажется, прекрасно иллюстрирует сказанное. Я уже писала, что моя подруга Бриджит Мак-Дана весело и дружно прожила со своим мужем Грегом 10 лет. У них было много общего. Оба – люди искусства: она – театральный менеджер, он – композитор. Оба любили проводить время в театрах, на музыкальных концертах, в клубах, ресторанах. У них было множество друзей, восхищавшихся их образом жизни.

Несколько раз оба были в России: у Грега здесь шел его мюзикл, который он писал специально для Томского театра оперетты. Оба от этих поездок были без ума. Радушие русских, интереснейшие разговоры за столом, водка, которая, как оказалось, так чудесно расслабляет, развязывает язык. По возвращении домой только и разговоров было, что о прекрасной далекой стране.

Однажды Грег поехал в Россию один: у Бриджит начинался театральный сезон, она не смогла его сопровождать.

В аэропорту они нежно расстались.

– Мы ведь еще не разлучались никогда, – сказал Грег. – Я буду по тебе скучать.

– Я тоже, – пообещала Бриджит.

Он должен был вернуться через месяц. Но позвонил, что задерживается. Потом отложил приезд еще… Наконец звонок: вылетаю, скоро буду, встречай. В «Ротари», клубе для самых уважаемых людей города, где Бриджит состояла членом Совета, на очередное заседание было намечено прекрасное мероприятие: рассказ Грега о его долгой поездке в Россию. Он и раньше выступал здесь с российскими впечатлениями. Показывал слайды, играл на рояле русские мелодии, пел русские песни. Бриджит присоединяла и свои впечатления от разных встреч. Члены клуба предвкушали удовольствие.

…Его ждали час, второй. Это казалось странным, поскольку было точно известно: Грег вернулся два дня назад. Еще больше пугало отсутствие Бриджит: за год она не пропустила ни одного заседания клуба. Их телефон отвечал веселым голосом Бриджит, записанным на автоответчике уже очень давно, что, мол, мы очень рады вашему звонку. Оставьте свой номер.

Наконец, когда уже стало ясно, что произошло что-то ужасное, у председателя клуба зазвонил мобильный, и голос живой Бриджит сообщил, что у них все в порядке, но, к сожалению, Грег приехать не может. Он болен.

Грег был и впрямь болен, но не телесно, а душевно. Дело в том, как он сообщил жене, что в России он влюбился.

– Она красива? Красивее меня? – улыбнулась Бриджит. Она знала, что он музыкант, артист, а значит, человек влюбчивый. Что-то подобное пару раз случалось и раньше. Она не придавала этому большого значения.

– Нет, с тобой ее сравнить нельзя. Ты намного красивее.

– Значит, моложе? Мне ведь уже 31, старушка, – она продолжала шутить.

– Ей 42, работает переводчицей. У нее двое детей и даже внук, – и дальше, не переводя дыхания, – я обещал жениться.

Бриджит стало ясно, что именно надо делать: она позвонила семейному психологу. Тот спросил, что случилось. Она вкратце обрисовала ситуацию. Психолог сказал, что может принять их только через неделю, но что, он уверен, за это время они и сами решат свою проблему. Но они не решили ее ни до психолога, ни после. Бедняга Грег никак не мог выйти из тупика.

– Ты меня больше не любишь? – спрашивала Бриджит.

– Люблю, – честно отвечал муж.

– Тогда в чем же дело?

– Ее я тоже люблю.

– Но если так, почему ты предпочитаешь ее? Представь себе, сколько новых проблем ты потянешь в свою жизнь с этим браком.

– Представляю, – обреченно отвечал Грег. – Но это какая-то другая любовь. Это такая огромная сила. Я не испытывал ничего подобного в своей жизни. И даже не представлял, что такое бывает.

Много времени спустя, когда они уже развелись, я задним числом воссоздала эту картину, невероятную, не поддающуюся никакой логике, кроме, конечно, логики чувств. Я собрала этот пазл из откровений Бриджит, из разговоров с общими друзьями, которым Грег пытался что-то объяснить. А что тут объяснишь? Ну, женщина как женщина. Преданная мать. Но и преданная возлюбленная. Она так умеет слушать – не только ушами, всеми своими нервами. Она не просто его понимает. Она проникает в самые глубины его «я» и извлекает оттуда самое лучшее. Он и не думал, что способен раскрыться так полно, он и не знал, какие возможности таятся на дне его души. Он не подозревал, что умеет так любить – безоглядно, безотчетно, растворяясь в другом. Это она его научила. И она не просто сопереживает – она будто берет на себя всю тяжесть его забот. Ему ничего не страшно рядом с ней. И это дает ему такое наслаждение (он сказал «кайф»), какого не может дать никакой самый изощренный секс. Хотя и тут все в полном порядке. Он обнаружил в себе неведомую раньше страстность, которая держит его сексуальный накал много дольше обычного.

Бриджит, рассказывая мне об этом, списывала все на свое скандинавское происхождение: кто-то из ее далеких предков был родом из Норвегии, а северяне, как известно, люди сдержанные, на открытые проявления чувств не способны. Но я думаю, дело тут именно в американской культуре. Она просто не предполагает такую яркость, такую обнаженность, такую бурю эмоций. И такую их глубину.

Грег женился на своей сибирячке, привез ее в Чикаго вместе со всей родней.

А Бриджит вышла замуж за настоящего американца – успешного, богатого, уверенного в себе. Ему нравится, что у него такая элегантная и обаятельная жена. И он никак не может взять в толк, чего же этому чудаку Грегу не хватало?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.