Колдовство

В XVI и XVII столетиях почитание колдовства приобрело такое значение, какого не удостаивалось даже во время так называемых темных веков. Те же самые столетия, которые видели, как человек изучает природу мироздания, стали свидетелями расцвета иррационального культа демонов и духов. Парадоксально, что именно христианская церковь, изо всех сил старавшаяся уничтожить практику сатанизма, придавала законченную форму этой самой практике. Чтобы побороть сатанизм, необходимо было дать ему определение, а определяя его, церковь создавала то, что до сей поры являлось просто народными сказками, не более чем фольклором. Все формальные составляющие культа существовали на просторах Европы задолго до того, как им были предъявлены официальные обвинения, но на протяжении столетий церковь довольствовалась тем, что объявляла их пустой фантазией. Легенда о женщинах, летающих по ночам, вызывала особое презрение. «Какой же дурак поверит, что с телом может случиться то, что происходит лишь с душой?» Этот стойкий здравый смысл вынужден был в конце концов отступить под натиском разгорающегося фанатизма. В 1458 году древний церковный запрет на подобные верования был порушен одним инквизитором из Германии, заявившим, что возникла новая секта, которую не могли предвидеть даже Отцы Церкви. Двадцать шесть лет спустя папа Иннокентий VIII, встревоженный этим, якобы захватившим Германию, культом колдовства, объявил крестовый поход против него и велел двум инквизиторам, Крамеру и Шпренгеру, изучить состояние вопроса. Названная пара посвятила пять лет усиленных трудов исполнению приказа и выдала на свет руководство по колдовству, которое и по сей день считается краеугольным камнем в легальном преследовании ведьм.

«Маллеус малефикарум» («Молот ведьм») был отлит в форме научного диспута. Описывался один случай, иллюстрирующий отдельно взятый феномен, рассматривались возражения и делалось заключение. Трудно понять характер Шпренгера, главного автора книги: некоторые видят в нем «опасного и злонамеренного фанатика, который наслаждается нелепостями и, более того, чувственностью», другие придерживаются твердого убеждения, что он был человеком большой учености и благочестия, сделавший все, что было в его силах, для искоренения проклятого культа. Несомненно, его труд производит впечатление необычайно глубокомысленного анализа. Однако он болезненно поглощен сексуальными аспектами колдовства, которые доминировали в суждениях его современников. Он подробно и долго обсуждает, может ли человеческое существо зачать ребенка от демона. Именно Шпренгер несет ответственность за один из самых гнусных поклепов на женщин.

Рис. 72. Ведьма и дьявол. Гравюра на дереве. Начало XVI в.

Колдовство, утверждал он, более свойственно им от природы, чем мужчинам, из-за присущей женщинам порочности сердца и большего пристрастия к плотским утехам. «Все это доказывается происхождением слова «фемина» (женщина) от сочетания слов «Фэйт» (Вера) и «минус», потому что она слабее в приверженности к сохранению Веры». Это заключение привело к неслыханным мукам несчетного количества женщин, большинство из которых были старыми или слабоумными. Мужчин сжигали сотнями, а женщин тысячами.

Демонология, ставшая наваждением Европы более чем на два столетия, была построена частично на умозаключениях, а частично на признаниях самих ведьм. В идеале ведьма должна была признаться во всем сама, но вместе с тем считалось «законным иногда вести расследование на основании несомненных признаков и догадок или предположений». Другими словами, если ведьма не спешит поделиться яркими подробностями, дознаватель может добавить к ее показаниям сведения, почерпнутые из своих богатых схоластических знаний, дополняя их деталями, которые подскажет ему воображение. Почти всегда ведьмы сознавались в самых невероятных обвинениях, и к названному запасу знаний прибавлялось еще много живописных подробностей. Пытка была неотъемлемой и законной частью дознания, и не многие люди могли устоять перед грозящими страданиями, которые все равно должны были завершиться смертью. Адвокат, если его присутствие дозволялось, выбирался прокурором, но и его самого могли обвинить в колдовстве, если он выказывал себя слишком ревностным защитником. По всей вероятности, большинство так называемых адвокатов сами были некой разновидностью обвинителей. На одном бургундском судилище дворянин де Бофорт был обвинен, и дознаватель побуждал его признаться. Когда де Бофорт запротестовал, говоря, что не может совершить клятвопреступление и признаться в том, чего не делал, ему было обещано заранее отпущение грехов. Он в конце концов согласился признать вину… и был тут же приговорен к смерти.

Вопросы инквизиторов следовали определенному шаблону, потому что они исходили из предубеждения. Естественно, и ответы следовали тому же шаблону, и таким образом получилось, что один и тот же культ, целостный и отточенный до последней ужасающей подробности, вдруг распространился по всей Европе.

Под пыткой осужденные признавали свою вину и наговаривали на других, которых пытали в свою очередь, и те оговаривали новых людей… круг ширился и ширился. «Христианский мир впал в безумие, а Сатана мог только радоваться признанию его могущества в дыме бесконечного сожжения, должного свидетельствовать о триумфе Всевышнего». Тем не менее с самого начала существовала трезвая, разумная оппозиция этому процессу. Один из членов испанской инквизиции высказал взвешенное мнение, что охотники за ведьмами сами во многом ответственны за разрастание подобного культа. «Когда общественное сознание встревожено и поражено страхами, любое возбуждение опасно и усиливает зло. Не было ни ведьм, ни заколдованных, пока об этом не заговорили все». Лучшим оружием против этого были молчание и сдержанность. Благодаря трезвой и холодной оценке в Испании ни применение колдовства, ни его искоренение не достигли того размаха, как в остальной Европе. Все другие страны внесли свой вклад в разрастающуюся мифологию. Немцы расписывали особые ужасы шабаша, французы и итальянцы – богохульство черной мессы, Англия породила концепцию «фамилиара», то есть животного – спутника ведьмы. А Швеция придумала человека-коня, подкованного по-конски, который доставлял ведьм на шабаш. То, что среди приговоренных за колдовство и ведовство были практикующие ведьмы, сомнений не вызывает. Некоторые сами в это верили: частые упоминания о всевозможных дурманящих зельях тому порукой. Кто-то из них действительно мог придерживаться не христианского, хотя не обязательно зловещего культа. Но большинство были просто увлечены таким простым человеческим интересом к эзотерическим знаниям, желанием стать членом обособленной группы со своим тайным языком и ритуалами, способностью испытать в этой группе краткий миг всевластия и могущества.

Наибольшее число легенд о колдовстве сосредоточено вокруг шабаша (см. рис. 73–74).

Рис. 73. Подготовка к шабашу: справа ведьму растирают волшебной мазью

Рис. 74. Шабаш ведьм. С гравюры Ганса Бальдунга Грина. Начало XVI в.

Согласно общепринятому мнению, сборище ведьм, называемое шабашем, совершалось в некотором отдалении от того места, где они жили. Цивилизация кончалась на окраине города или деревни. В ночное время местность за их пределами в большинстве европейских стран представляла собой темную глухомань, все еще покрытую густыми непроходимыми лесами. Стоило отойти на каких-нибудь несколько сотен ярдов от окраинных жилищ, и вы оказывались в полном уединении. Случайный припозднившийся путник ни за что не стал бы медлить и исследовать происхождение странных огней или звуков, потому что даже вполне земной страх перед разбойниками был не таким пугающим, как ужас перед сверхъестественным. Тем не менее народная фантазия придерживалась твердого убеждения, что шабаш происходит в каком-то неопределенном, но далеком месте и добраться туда можно лишь чудесным образом. Множество научных диспутов было посвящено проблеме ночных полетов, и большинство ученых сходилось во мнении, что они становились возможны благодаря действию волшебной мази. На Бургундских процессах инквизитор ошеломил ужаснувшийся мир перечислением ингредиентов одного из этих снадобий, потому что они, как и магические ритуалы, в разных местах были неодинаковы. Мазь готовили, скармливая выкраденные в церкви священные облатки[15] жабам, которых затем сжигали. Потом к пеплу добавляли порошок, полученный из костей повешенных и кровь новорожденных младенцев. Когда руки и ноги ведьмы, а также ее палочку смазывали этим составом, их обладательницу мигом и безошибочно переносило через леса, горы, реки и озера прямо к выбранному месту проведения шабаша. Изготовление этой мази включало в себя все, из-за чего ведьмы внушали такой ужас: богохульство, связь с темными силами, ограбление могил, детоубийство.

На всех шабашах присутствовал дьявол или его помощники. Он принимал разные обличья: традиционные – с рогами, хвостом и когтями, человеческое, а чаще всего какого-то животного. Если отбросить налет сверхъестественного, описание дьявола-животного со всей очевидностью подходит к человеку в маске, одетому в звериную шкуру и повторяющему ритуалы какой-то примитивной религии. Описания происходящего на шабаше различаются в зависимости от богатства воображения ведьмы и ее обвинителей. Там было все: каннибализм, непристойные танцы, мерзостные пиры, кощунственные религиозные обряды. Пища на шабаше была особенно отвратительной. «Все, кто удостоился чести быть допущенным к столу дьявола, признавались, что пиры его настолько омерзительны по виду и запаху, что легко вызовут рвоту у самых голодных и алчных». Даже вино было отвратительным, ибо выглядело как густая полусвернувшаяся кровь и подавалось в грязных сосудах. Прихожане, способные добровольно отведать этой трапезы, должны были совершенно погрязнуть в гнусной мерзости. Но, хотя именно шабаш занимал воображение публики и ученых, жилище ведьмы и ее признания давали самый большой материал для создания жутких легенд, питавших общепринятые представления о колдовстве и колдуньях.

В большинстве поселений люди могли ткнуть пальцем по крайней мере в одну женщину, обычно немолодую, на которой сходились все подозрения. Любое ничем не подкрепленное обвинение отправляло ее на костер. Заболевала, например, какая-то женщина, тут же высказывалось предположение, что недуг – результат насланной порчи. Больная соглашалась с этим, а если не могла сразу назвать имя ведьмы, ей зачитывали список подозреваемых. Какое-нибудь имя привлекало ее внимание, и после необходимых формальностей эту персону сжигали. Местной ведунье ее соседи могли поставить в вину все, что угодно. «Потому что, если несчастье, горе, болезнь или потеря детей, зерна или свободы приключалась с ними, они начинали восклицать, что виноваты ведьмы, как будто нужны здесь, на земле, какие-то старухи, чтобы вызвать людские бедствия». Из-за таких воображаемых злодейств тысячи женщин по всей Европе были повешены, или сожжены, или утоплены. К тому же здесь присутствовал некий элемент извращенного правосудия, потому что казнить ведьму можно было, только если считалось, что она своим мрачным искусством вызвала смерть или тяжкое увечье. Лишь Англия породила принцип казни ведьм не за причинение вреда, а просто за то, что они ведьмы (см. рис. 76).

Рис. 75. Мэттью Хопкинс с ведьмами и их фамилиарами. С титульной страницы его «Разоблачения ведьм». 1647 г.

Рис. 76. Массовая казнь ведьм в Англии. Слева за решеткой остальные ведьмы ждут своей очереди. Справа доносчик получает вознаграждение

Псевдонаука разоблачения ведьм, которая расцвела пышным цветом в Англии той поры, была основана на распознавании фамилиаров, то есть демонов-друзей, которые служили ведьмам под видом животных. За службу ведьмы вскармливали их своей кровью, причем эта операция оставляла заметный след, известный как знак дьявола или сосок. Особенно уязвимы были живущие одиноко старушки, потому что их домашние любимцы легко подпадали под подозрение, а возрастные физические недостатки ретивыми искателями ведьм с готовностью объявлялись знаками дьявола. Добродетельное рвение к розыску колдуний дополнялось денежной наградой. Активность таких лиц, как Мэттью Хопкинс в Англии (называвшего самого себя главным разоблачителем ведьм), скорее напоминает деятельность крысолова, чем охотника за сверхъестественными существами. Впрочем, обвинение в том, что он хорошо наживается за счет общин, пробило даже его толстую шкуру, он ведь утверждал, что «требует лишь по 20 монет с города и должен иногда проезжать ради этого по 20 миль и ничего кроме с этого не имеет (хотя может проводить там по неделе), а находит всего три-четыре ведьмы, а даже если и одну, то это все равно дешево. А такую большую сумму он берет на содержание своей компании и трех лошадей».

Хопкинс подробно описывает кучку демонов, прислуживавших ведьме, которую он обнаружил в Эссексе (см. рис. 75). Их имена представляют собой странную смесь обыденности и экзотики. Норка походил на белого котенка, Дребезжащий Синяк выглядел как толстый безногий спаниель, Уксус Том напоминал гончую с головой быка, и, наконец, Мешок Сахара – в точности черный кролик. Хопкинс настаивал, что сами их клички свидетельствуют о сверхъестественном происхождении, потому что никто из людей не сумел бы их выдумать. Его метод добиваться признаний являлся грубой формой допроса третьей степени: ведьме не давали спать сутки при ярком освещении, пока ее фамилиар в отчаянии от голода не показывался на свет. Хопкинс, правда, не объяснил, почему сверхъестественное существо так отчаянно нуждается в физическом питании. Окончательным испытанием была проба булавкой: предполагалось, что ведьма не чувствует боли, если уколоть ее булавкой в дьявольский знак. Многие из обвиняемых умирали при этом испытании еще до начала суда, потому что дьявольские знаки могли находиться на жизненно важных органах, а булавка скорее походила на рапиру.

Последняя казнь ведьм в Европе произошла в Германии, в сельской местности, где вспыхнула эпидемия. Не существует точных данных о числе ведьм, казненных между XV и XVII столетиями. Один инквизитор хвастался, что за 15 лет отправил на тот свет 8 тысяч ведьм; на протяжении XVI века в Трире их погибло 7 тысяч; за один год в Тулузе было сожжено 400 ведьм, в Женеве – 500, а в Бамберге – 600. Английские летописи, вероятно самые точные, оценивают число казненных между 1542-м и 1736 годами в тысячу человек… Англия всегда считалась терпимее остальных. Другую крайность представляет собой цифра 100 тысяч за весь XVII век – число казненных в Германии. Непредвзятому наблюдателю может показаться, что тем, кого пощадила чума или война, все равно пришлось умирать от страха, злобы или фанатизма своих ближайших соседей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.