«Дом Коммуны»

Купили билеты и полетели с Бычком в Москву. Перво-наперво купили карту, отыскали адрес его верного друга и поехали. Это оказалась коммунальная квартира, набитая народом, но никто из жильцов и слыхом не слыхивал о верном друге Быка. Мне это не понравилось, я предложил поехать на вокзал, сдать вещи в камеру хранения, самим посетить Кремль и что еще успеем, а вечером постараться выехать в сторону Днепропетровска.

Однако Бык настаивал на поездке к любимой сестре, которая его в детстве на руках носила. Адрес у него был записан так: «Орджоникидзе, 8/9» и подозрений не вызывал, поскольку складывалось впечатление, что это Вовка для скорости сократил «Орджоникидзе, дом 8, квартира 9». Нашли на карте и поехали, вышли на Ленинском проспекте и расспросили дорогу. Заворачиваем за угол и видим большую круглую железобетонную башню без окон и дверей – точь-в-точь силос зернового элеватора. На башне прилеплена табличка «ул. Орджоникидзе», а ниже большими цифрами обозначено «8/9».

– Э, Бычок, а сестра-то у тебя почище друга…

Мы зашли со стороны, это оказалась не башня, а округлый торец здания, всем своим видом напоминавшего какой-то завод. Во-первых, здание было очень длинным, во-вторых, в центральной части в него были вписаны три круглые башни тоже без окон. Но главное, на этажах, а их было 7 или 8, окна были, как у нежилых зданий, – вдоль этажей на всю длину тянулись остекленные простенки – ну, вылитая швейная фабрика или радиозавод! Здание стояло на опорах, и под ним можно было пройти. Мы и прошли: из центра большого здания (из центральной башни) перпендикулярно выходило здание поменьше и заканчивалось еще одним зданием поменьше, но уже параллельно основному. И все эти здания имели вид первого, а на маленьком параллельном тоже были закруглены торцы. Через застекленный первый этаж виднелась проходная с турникетами и будкой, в которой сидела вахтерша. Мимо шел мужик, мы его спросили:

– Это что за фабрика?

– Это не фабрика, это «Дом Коммуны».

– А что тут делают?

– Студенты тут живут.

Фортуна, похоже, поворачивалась к нам передом. Мы двинулись в проходную, и Володя назвал фамилию сестры вахтерше. Та сначала не поняла, так как мы ставили ударение по-украински – на первом слоге, а потом подтвердила, что та действительно здесь живет и даже сейчас в общаге. Вовка побежал в указанном вахтершей направлении, а я стал рассматривать вывешенные в коридоре стенгазеты и распоряжения и почти немедленно выяснил, что мы в общежитии МИСИСа – Московского института стали и сплавов – родственного ДМетИ института, готовящего те же самые специальности. Удача нам улыбалась – теперь уж мы не пропадем! Прибежал Вовка.

– Бросай вещи, побежали за бутылкой!

Мы купили бутылку какого-то хорошего (дорогого) вина, коробку конфет, что-то еще закусить и вернулись в общагу. Сестра Быка уже нажарила картошки, и мы славно перекусили. Володя Дробах был приземистый здоровяк, который, когда сердился, смотрел исподлобья, за что и получил от Борисова кличку Бык. А его сестра оказалась довольно высокой, стройной и очень симпатичной девушкой, и хотя она была замужем за длинным студентом, но учились они всего на третьем курсе, то есть она была младше Быка минимум на два года. Я, конечно, потешался над ним, ибо получалось, что если искомая сестра носила его в детстве на руках, то тогда мы не ту сестру отыскали. Но тоже хорошо получилось!

Теперь следует описать «Дом Коммуны», каким я увидел его в 1972 году. Построен он был до войны и был задуман архитектором как прототип жилья будущих жителей коммунизма. В нем были огромными все общие помещения – коридоры, столовые, фойе и прочее. В нем тогда был свой кинотеатр и два магазина. Предполагалось, что люди будут все время вместе, а посему им нужно пространство. А вот в своих комнатах они будут только спать. Поэтому собственно жилье в главном здании имело вид длиннющего коридора, по обе стороны которого были расположены комнатушки размером с купе железнодорожного вагона, у них и двери так открывались – откатывались вбок. Мало этого, «Дом Коммуны» в плане имел форму двухмоторного самолета: большое здание олицетворяло крыло, почему и торцы были закруглены, а три башни, встроенные в него, обозначали кабину и два мотора. Какого-то полезного смысла башни не имели, в них была винтовая даже не лестница, а аппарель – просто наклонный пол. Студенты пользовались обычной лестницей, а мы с Быком из любопытства спустились по этим «моторам», и там на каждом витке стояло по парочке целующихся студентов – и только.

Поперечное здание изображало фюзеляж, в нем, если память мне не изменяет, и располагались общественные помещения, а маленькое продольное здание было хвостом, на тот момент сохранившимся еще в первозданном виде. Под одной стеной этажа в три, а то и в четыре были эти комнатушки, добираться к которым надо было по крутым железным лестницам и узким проходам вдоль дверей. С пола эта стенка имела вид внутренностей машинного отделения большого корабля. Вдоль противоположной стены на полу было несколько кухонных плит и раковин – здесь готовили. Пол был кафельный, и от стенки с плитами до лестниц жилых «кубриков» было метров 8, поперек была натянута волейбольная сетка, и две девушки через нее играли в бадминтон. Окон «кухонная» стена не имела, весь «хвост самолета» освещался сверху, поскольку крыша была устроена по типу фонарей в цехах. Мы вышли на балкон – на проход вдоль комнатушек – и я обратил внимание, что с самого низу до потолка идут трубы, которые под потолком заканчиваются воронками. Я поинтересовался у супруга, зачем это. Оказалось, что по замыслу архитектора, когда крыша начнет течь, эти воронки надо подставлять под струи и собирать воду внизу в специальном резервуаре. При этом в «Доме Коммуны» не были предусмотрены душевые помещения, и МИСИС выдавал студентам талоны на бесплатное посещение бани. Видимо, этот предусмотрительный архитектор предполагал, что при коммунизме мыться не имеет смысла.

Живущие там студенты утверждали, что когда «Дом Коммуны» построили, то он немедленно был заселен неизвестно кем, в том числе и большим количеством уголовного элемента, поскольку в нем очень легко было организовать полную темноту, разбив лампочки в коридорах, после чего скрыться среди массы живущего народа. По легенде, именно «Дом Коммуны» послужил Ильфу и Петрову прототипом «общежития имени монаха Бертольда Шварца». В войну в «Доме Коммуны» прятались дезертиры, а после войны его всучили МИСИСу под общежитие. Тот долго и безуспешно боролся за наведение порядка и в конце концов начал реконструкцию. В то время все перегородки в «крыле самолета» уже были снесены, вдоль одной стены построили обычные четырехместные комнаты, вдоль другой шел коридор, освещаемый из окон дневным светом. Но до «хвоста самолета» МИСИС еще не добрался, и это было большим благом для студентов-молодоженов. Снять комнату в Москве было дорого (около 30 рублей или больше, не помню точно), а МИСИС предлагал эти конурки молодым то ли за 2, то ли за 4 рубля в месяц, правда, с условием, что муж сам ее отремонтирует. И мы действительно видели, как в двух или трех комнатках молодые мужья делали ремонт – вили себе семейное гнездышко. У ребят в комнатке супруг сделал главное – кровать, которая как раз была по длине одной из стен, и полати над ней, чтобы хранить вещи. В небольшом проходе между кроватью и стенкой было что-то вроде столика или шкафчика. Нам вчетвером было тесновато: крайнему надо было тянуться, чтобы достать вилкой до сковородки с картошкой. Но все это было чепухой по сравнению с тем, что мы с Володей уже имели в Москве пристанище.

Жили мы так: утром завтракали у молодых и уезжали смотреть Москву, вечером, после ужина у молодых, супруг вел нас в главное здание – туда, где жили холостяки. Мы шли по коридору, он заглядывал в двери и спрашивал, есть ли свободные койки. На первые пустые мы и ложились. В одну из ночей меня согнал хозяин койки, который неожиданно вернулся, но он же, правда, и нашел пустую кровать в другой комнате.

Кстати, бытовало мнение среди студентов, что архитектор «Дома Коммуны» по одной версии стал ректором Московского архитектурного института, а по другой – его расстреляли. Как бы то ни было, но мы с Дробахом остались ему благодарны.

В день приезда мы рванули посмотреть Кремль, но было уже поздно, и из Кремля выпроваживали посетителей, однако у Дворца съездов торговали с рук билетами во Дворец, и мы купили, чтобы посмотреть это сооружение изнутри, раз мы уж сюда приехали. Шла опера «Риголетто», мы сидели где-то сзади, далеко на сцене какие-то персонажи что-то голосили, мелодия была скучной, слов не разобрать, короче – нас разбудили зрители, идущие на антракт. Мы мигом к ним присоединились, набрали в буфете бутербродов с черной и красной икрой, по паре бутылочек пива, удобно устроились за столиком и уже начали думать, что мы не напрасно сюда попали, но работницы буфета стали требовать, чтобы мы шли слушать это чертово «Риголетто». Спорить с ними не хотелось, посему мы допили пиво и доели бутерброды на подоконнике в фойе. Потом походили, все осмотрели, удивились, до чего красиво смотрелись туалеты, спустились в гардероб, там вместе с гардеробщиками ещё немного посмотрели какой-то детектив по телевизору, оделись и поехали в «Дом Коммуны», закончив этим первый день пребывания в Москве.

Потом мы уже утром поехали в Кремль, все осмотрели, но очередь в Алмазный фонд стоять не захотели. А в Мавзолей я не стал идти по принципиальным соображениям – слишком уважал (и уважаю) Ленина, чтобы в толпе откровенных зевак смотреть на его останки, идею с бальзамированием его тела я считал и считаю очень неудачной.

По магазинам как знаток этого дела нас возила сестра Быка, посему мы как-то по окраинам объехали все фирменные магазины стран народной демократии, но что мы там покупали, не помню. Помню, что она уговорила меня купить шампунь, а он только начал появляться на рынке СССР и был в тюбиках, как зубная паста. До этого мы мылись кусковым мылом, и какого-то преимущества шампуня я в упор не видел. Потом как-то летом я помыл им под рукомойником голову, а отец утром попытался почистить им зубы и ругал меня, что я разбрасываю свои вещи где попало, ну я этот тюбик и выбросил, чтобы не путался под руками.

Вообще-то, я давно хотел купить толстый свитер, но без воротника или с вырезом, чтобы можно было выпускать воротник рубашки или носить ее с галстуком, который я научился завязывать, надо сказать, еще на первом курсе. Но он никак не попадался – все свитера были со стоячим воротником. А у меня короткая шея, и голова быстро превращает такой воротник в некое подобие толстой веревки на шее. Родители знали о моем желании, но тоже не могли подобрать мне нужной вещи и в конце концов купили мне толстую распашную кофту. Она мне не совсем нравилась, поскольку имела все же некий стариковский вид. Поэтому я шарил в Москве по всем отделам трикотажа, товара было много, но все не то. Я в конце концов плюнул и купил самые, на мой взгляд, красивые кофты отцу и матери, хотя, наверное, их можно было бы купить и в Днепропетровске, но не возвращаться же из столицы с пустыми руками. (А проблему со свитерами мне решила жена, которая покупала свитер со стоячим воротником, распускала его и вязала маленький.)

В ту первую поездку в Москву наиболее запомнилось посещение ВДНХ. Помимо, разумеется, павильона космонавтики, мы, само собой, внимательно осмотрели и павильон металлургии – как-никак, а без пяти минут инженеры. Приятно было видеть, что наши старшие коллеги умели особенно в цветной металлургии. Да, в те годы страна гордилась не только проходимцами, не слезающими с телевизионных экранов, но и своими мастерами…

На ВДНХ продавали прекрасные сочные шашлыки, мы взяли по паре, отошли к пивному ларьку и взяли по паре пива. Продавщица была веселой и бойкой, мы сказали ей, что с рук такой веселой продавщицы и пиво в два раза приятней, на что она сказала фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь и частью которой я воспользовался для названия 8-й полосы газеты «Дуэль»: «В Стране Советов места нет унылым рожам!»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.