«Сверх программы»: языковое поведение, не предусмотренное программой обучения обезьян языку-посреднику

«Сверх программы»: языковое поведение, не предусмотренное программой обучения обезьян языку-посреднику

Приведенные выше данные о пользовании амсленом получены в контролируемой обстановке эксперимента, когда инструктор работал с обезьяной по определенной программе и проверял, имеются ли в усваиваемом языке-посреднике те или иные свойства. Перечисленные свойства языкового поведения напрямую вытекали из той программы, по которой училась Уошо, а затем и другие обезьяны. Однако дело этим не ограничивалось: довольно быстро они начинали преподносить сюрпризы — демонстрировали такие аспекты употребления знаков, которые выходили за рамки предусмотренного программой и обнаруживали ранее не известные возможности их «потенциальной психики».

Одним из таких сюрпризов оказалось изобретение собственных жестов для обозначения еще не названных предметов («НАГРУДНИК», «ПРЯТКИ» — автор Уошо). Сюда же относится и гибкое использование уже имеющихся в лексиконе знаков для описания предметов, пока не имевших названия. Так, Уошо называла лебедя «ПТИЦА ВОДА», хотя Р. Футс тут же показал ей знак «УТКА» [25].

Люси, владевшая скромным лексиконом всего из 60 знаков, находчиво «называла» все предлагаемые ей предметы, проявив четкое понимание их свойств и принадлежность к разным категориям. Она обнаружила определенное понимание иерархии категорий и, усвоив название более частной категории, уже не применяла названия более общей. Так, она никогда не называла фрукт «ЕДА», а кашу — «ФРУКТ», но всегда выбирала для наименования предметов их наиболее характерные свойства: чашка — «СТЕКЛО ПИТЬ КРАСНЫЙ», огурец — «БАНАН ЗЕЛЕНЫЙ», невкусная редиска — «ЕДА БОЛЬ ПЛАКАТЬ» и т. п.

Многочисленные примеры такого употребления знаков обнаружили также Ф. Паттерсон и др. (2000) в языковом поведении горилл. Горилла Майкл комбинировал жесты «ДЕРЕВО САЛАТ» для просьбы о любимом блюде — побегах бамбука. Коко называла стульчик для горшка «ГРЯЗНАЯ ШТУКА», а маскарадную маску — «ШЛЯПА ДЛЯ ГЛАЗ» (точнее, «ШЛЯПА ГЛАЗА», т. к. в амслене многие предлоги отсутствуют) и т. д.

Употребление знаков — результат обобщения

Сам по себе факт заучивания жестов еще не несет в себе ничего принципиально нового — для этого может быть достаточно простого образования условной связи (ассоциации) между знаком и получением соответствующего предмета. Чтобы считать языковое поведение человекообразных обезьян неким прообразом речи человека (пусть даже самым примитивным), необходимо было убедиться, что усвоение жестов и лексиграмм обладает какими-то ключевыми свойствами языка человека, и выяснить, какими именно.

Не менее фундаментальным был и вопрос о том, насколько усвоение языка связано с операцией обобщения и формированием соответствующих довербальных понятий. Иными словами, следовало установить, отвечает ли языковое поведение обезьян критерию Л. С. Выготского (1996, с. 299), согласно которому «значение слова, с психологической стороны… есть не что иное, как обобщение, или понятие».

Уже в первые годы языковых экспериментов ряд особенностей использования словарного запаса заставлял предполагать, что употребление знаков шимпанзе действительно основано на этих когнитивных процессах. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что, хотя при обучении использовались, как правило, единичные, конкретные предметы, обезьяны применяли усвоенные жесты к довольно широкому набору незнакомых предметов той же категории. Вначале можно было предположить, что шимпанзе будет сложно догадаться, что знак «ДЕРЕВО» относится не к конкретному дереву, а к деревьям вообще. Но Уошо усваивала знаки именно таким образом. Она очень быстро обобщила один из своих первых знаков «ОТКРОЙ» и спонтанно переносила его на большое количество объектов (референтов). Например, первоначально Уошо обучали этому знаку применительно к открыванию трех конкретных дверей. Не сразу, но она спонтанно стала им пользоваться для открывания всех дверей, включая дверцы холодильников и буфета: «ОТКРОЙ КЛЮЧ ПИЩА»; «ОТКРОЙ КЛЮЧ ЧИСТЫЙ»; «ОТКРОЙ КЛЮЧ ОДЕЯЛО». Потом она применяла этот знак для открывания вообще всяческих контейнеров, в том числе ящиков, коробок, портфеля, бутылок, кастрюль. В конце концов, она совершила настоящее открытие — подала этот знак, когда ей потребовалось повернуть водопроводный кран!

Сходным образом можно проследить и обобщение знака «ЕЩЕ», также введенного одним из первых. Уошо выучила его, когда просила пощекотать ее, затем она спонтанно перенесла его во многие другие контексты — когда просила погладить ее щеткой или покачать, дать ей вторую порцию пищи или питья и, наконец, чтобы ее друзья повторили всевозможные акробатические номера или передразнивание животных.

Она делала жест «СОБАКА» и когда слышала собачий лай, и когда встречала собак, и когда видела их изображения — независимо от породы, хотя чихуахуа не слишком похожи на сенбернаров или догов. Иными словами, шимпанзе спонтанно распространяли выученные знаки на другие мячи, башмаки, цветы, кошек и собак и реагировали в соответствии со сформированным ими понятием, где бы с ним ни сталкивались и как бы ни выглядел конкретный объект. Аналогичные фазы процесса обобщения наблюдаются и у детей в становлении речи.

Шимпанзе делили явления окружающей действительности на те же концептуальные категории, что и люди. Так, например, знаком «БЭБИ» все обезьяны обозначали и любого ребенка, и щенят, и кукол; знаком «СОБАКА» — представителей любых пород. Это свидетельствует о способности к переносу обобщения на новые стимулы не только той же, но и новых категорий: с живых объектов — на их изображения, от визуальных предметов — к акустическим сигналам. Так, использование знаков «СЛЫШУ СОБАКУ» в ответ на доносящийся издалека лай невидимого пса свидетельствует о способности к кроссмодальному переносу.

Все приведенные и многочисленные не упомянутые примеры позволяют считать, что уже у первых обезьян усвоение знаков происходило на основе обобщения и сопровождалось образованием понятий того уровня, который в обычных экспериментах характеризовался как протопонятийный, или уровень довербального понятия — с переносом обобщения на стимулы других категорий и другой модальности.

Ряд особенностей использования жестов говорил также о достижении достаточно высокой степени абстрагирования. Так, и шимпанзе и гориллы одинаково хорошо понимали жесты амслена и когда их показывал тренер, и когда они были изображены на фотографиях. Такие же данные были получены и в опытах на обученных жестовому языку гориллах.

О том же свидетельствует и способность к употреблению жестов в переносном значении, причем порой обезьяны проявляли в этом изобретательность. Так, Уошо «назвала» служителя, долго не дававшего ей пить, «ГРЯЗНЫЙ ДЖЕК», и слово это очевидно было употреблено не в смысле ‘запачканный’, а в качестве бранного. В других случаях разные шимпанзе и гориллы относили «ГРЯЗНЫЙ» к бездомным котам, надоедливым гиббонам и ненавистному поводку для прогулок. Коко также называла одного из служителей «ТЫ ГРЯЗНЫЙ ПЛОХОЙ ТУАЛЕТ».

Ошибки в использовании знаков часто позволяли сделать интересные наблюдения. В словарь Уошо был введен знак «ЦВЕТОК», и она часто «спрашивала» названия разных цветов. Вскоре экспериментаторы заметили, что иногда она использует этот знак в неправильном контексте, обычно связанном с запахами, например когда открывалась дверь в кухню, наполненную запахами готовящейся пищи, или когда она видела кисет с табаком. Тогда ее стали обучать знаку «ЗАПАХ», и постепенно она уловила разницу и употребляла знаки правильно. Впрочем, иногда она ошибалась и путала жесты «ЗАПАХ» и «ЦВЕТОК». Сходным образом происходило уточнение значения лексиграмм при обучении обезьян йеркишу (см. ниже эпизод об усвоении Шерманом знаков «ГАЕЧНЫЙ КЛЮЧ» и «СТАКАН»).

Авторы указывают на сходство этого процесса у обычных детей и шимпанзе. Однако можно провести параллель и с тем, как описывает эту стадию освоения языка Елена Келлер (рис. 25). Эта необыкновенно талантливая слепоглухонемая женщина имела к тому же незаурядную наставницу, научившую ее азбуке и постепенно вернувшую ей возможность общения с окружающими, и притом на высочайшем интеллектуальном уровне. Вот как она вспоминает один из ранних этапов своего приобщения к языку.

… у нас произошла стычка из-за слов «с-т-а-к-а-н» и «в-о-д-а». Мисс Салливан пыталась объяснить мне, что «стакан» есть стакан, а «вода» есть вода, но я продолжала путать одно с другим. (…) Она принесла мне шляпу, и я поняла, что сейчас выйду на теплый солнечный свет. Эта мысль, если можно назвать мыслью бессловесное ощущение, заставила меня запрыгать от удовольствия.

Мы пошли по тропинке к колодцу, привлеченные ароматом жимолости, увивавшей его ограждение. Кто-то стоял там и качал воду. Моя учительница подставила мою руку под струю. Когда холодный поток ударил мне в ладонь, она вывела на другой ладони по буквам слово «в-о-д-а», сначала медленно, а потом быстро. Я замерла, мое внимание было приковано к движению ее пальцев. Внезапно я ощутила неясный образ чего-то забытого… восторг возвращенной мысли. Мне как-то вдруг открылась таинственная суть языка. Я поняла, что «вода» — это чудесная прохлада, льющаяся по моей ладони! (…) Но только после нескольких недель занятий с учительницей я поняла, что у всего на свете есть имя (КЕЛЛЕР 2003, с. 21).

О том, что в основе усвоенных знаков лежали обобщения, свидетельствует также способность спонтанно применять знаки по собственной инициативе в незапланированных, экстренно сложившихся ситуациях. Такие высказывания с известной регулярностью появлялись и у Уошо, и у других обезьян. Ряд из них приобрел широкую известность. Например, многократно цитировалась история о том, как во время прогулки с Уошо за их автомобилем с лаем погнался пес. Уошо, страшно боявшаяся собак, не прижалась к человеку, не спряталась под сиденье, а высунулась из машины и отчаянно жестикулировала: «СОБАКА УХОДИ!»[26]. О том же говорит приводимый ниже пример, когда она пыталась спасти куклу, на которую наступила сотрудница. Способность совершенно спонтанно «высказываться» на разные темы с возрастом усиливалась.

Таким образом, шимпанзе оказались способными к обобщению не только на допонятийном (применение знаков к похожим предметам той же категории), но и на протопонятийном (применение знаков к объектам другой категории и сенсорной модальности) уровне. Уже на этой стадии экспериментов они продемонстрировали способность к символизации, т. е. умению связывать нейтральный знак с предметом, явлением или понятием и использовать этот знак в некоторых новых ситуациях. К вопросу о том, насколько широк диапазон этих ситуаций и насколько действительно новыми бывают «высказывания» обезьян, мы вернемся при рассмотрении данных других исследователей, полученных на других обезьянах.

Составление предложений и понимание их структуры

Уже на самых ранних этапах экспериментов выяснилось, что, осваивая амслен, обезьяны комбинировали знаки не только для обозначения новых предметов. Оказалось, что, выучив всего 10–15 жестов (за первые 10 месяцев обучения), Уошо, а потом и другие обезьяны по собственной инициативе объединяли их в двух-четырехчленные цепочки, похожие на предложения начинающих говорить детей. Первыми такими комбинациями были «ДАЙ МНЕ», «ДАЙ СЛАДКИЙ» и «ПОДОЙДИ ОТКРОЙ», «УОШО ПИТЬ СКОРЕЕ»[27].

За ними последовали и более длинные фразы: «ДАЙ МНЕ СПРЯТАТЬСЯ» и «ДАЙ МНЕ СКОРЕЕ ВЫЙТИ». Она комментировала происходящее: «СЛЫШУ СОБАКА», констатировала обладание куклой: «МОЙ МАЛЫШ».

Анализ структуры 158 фраз, самостоятельно составленных Уошо, показал, что в большинстве случаев порядок слов в них отвечает принятому в английском языке (подлежащее — сказуемое — дополнение) и отражает те же, что у детей, основные отношения типа: субъект — действие, действие — объект, указательная частица — объект.

Это говорит о том, что обезьяны понимали и передавали информацию о направленности действия, о принадлежности предмета, о его местонахождении. Они четко различали смысл фраз: «РОДЖЕР ЩЕКОТАТЬ ЛЮСИ» и «ЛЮСИ ЩЕКОТАТЬ РОДЖЕР» или же «ДАЙ МНЕ» и «Я ДАМ ТЕБЕ», «КОШКА КУСАТЬ СОБАКА» и «СОБАКА КУСАТЬ КОШКА», и т. п. Типичные для шимпанзе последовательности знаков обычно были основаны на улавливании связей между предметами и явлениями внешнего мира, отражали их эмпирические представления.

Эта способность комбинировать символы не случайным образом, а в порядке, который передает вполне определенный смысл, заставляет предполагать, что антропоидам доступно наиболее важное свойство языка человека, то, что в лингвистике считается его вершиной, — синтаксис. Если бы Уошо в своих высказываниях не следовала определенным правилам, она объединяла бы знаки в случайном порядке. Между тем, даже и в наиболее сложных комбинациях Уошо, видимо, соблюдала правила синтаксиса (GARDNER & GARDNER 1998). Однажды она приставала к Р. Футсу с просьбой дать ей сигарету, которую тот курил: «ДАЙ МНЕ ДЫМ»; «ДЫМ УОШО»; «БЫСТРО ДАЙ ДЫМ». В конце концов Футс сказал: «ПОПРОСИ ВЕЖЛИВО». Она ответила: «ПОЖАЛУЙСТА ДАЙ МНЕ ЭТОТ ГОРЯЧИЙ ДЫМ». Предложение получилось красивое, но, как и собственным детям в подобной ситуации, человек бывает вынужден сказать «НЕТ», и это был именно такой случай.

Вместе с тем неизбежно возникал вопрос: действительно ли Уошо проявила спонтанное понимание синтаксиса? Или она просто усвоила несколько типов фраз, повторяя то, что говорят экспериментаторы, или же запомнила и использовала несколько собственных «высказываний», которые оказались удачными — привели к достижению цели или заслужили одобрение экспериментатора. Анализ всех имеющихся сегодня данных позволяет думать, что вторым вариантом — простым «повторением пройденного» — дело не ограничивалось. В пользу такого представления говорит ряд фактов. Прежде всего, следует учесть, что воспитатели никогда не демонстрировали Уошо всех возможных комбинаций субъекта и действия. Она могла запомнить и затем повторять типичные фразы «ТЫ ЕШЬ» и «УОШО ОБНИМИ», «УОШО ХОРОШАЯ ДЕВОЧКА», но помимо этих и других типовых фраз многие ее «высказывания» — явно продукт собственного творчества, т. к. она заведомо не могла «слышать» их от окружающих. Об этом свидетельствует прежде всего ее способность гибко реагировать на повседневные ситуации, отмечая любых участвующих в них людей, а также множество совершаемых ими действий [28]: «РОДЖЕР ЩЕКОЧЕТ», «СЬЮЗЕН МОЛЧИТ», «ТЫ УХОДИШЬ».

Еще более убедительно говорит об этом поведение в нестандартных обстоятельствах. Помимо анализа уже упоминавшихся примеров спонтанных «высказываний», экспериментаторы специально создавали ситуации, в которых обезьяне требовалась помощь человека. Например, в одном из тестов экспериментатор (Сьюзен) «случайно» наступала на любимую куклу Уошо, и та выражала свое неудовольствие несколькими способами: «СЬЮЗЕН ВСТАНЬ; ВСТАНЬ СЬЮЗЕН; Я ПРОШУ ВСТАНЬ; ДАЙ МНЕ БЭБИ; УБЕРИ БОТИНОК», и многое другое, вполне подходящее по смыслу в этой новой ситуации. Она выбирала в своем словаре знаки, абсолютно уместные в данном случае, и практически не употребляла таких, которые не соответствуют ситуации.

На основании этих данных было высказано предположение о том, что обезьянам присуще спонтанное, пусть и самое элементарное, но все же понимание синтаксиса. Однако дополнительный анализ тех же видео- и киносъемок показал, что такая гипотеза была слишком оптимистичной и требовала дополнительной тщательной проверки. Так, например, выяснилось, что увеличение числа знаков в предложении чаще всего не прибавляет объема передаваемой обезьяной информации («УОШО — ПИТЬ — ЧАШКА — СКОРЕЕ — ПИТЬ — СКОРЕЕ»), что многие из фраз остаются незаконченными, а часть из них вообще бессмысленна. Именно эта сторона вербального поведения шимпанзе вызвала самый сильный скепсис и нападки критиков (см. ниже).

Тем не менее, первый этап языковых экспериментов (А. и Б. Гарднеры и Р. Футс) выявил способность обезьян усваивать искусственную коммуникативную систему, которая по многим признакам напоминала язык человека: функциональные категории использования знаков, обобщение, лежащее в основе каждого знака, спонтанное следование синтаксису, использование указательных частиц и местоимений.

Вместе с тем, анализируя post factum результаты этих первых и несомненно ошеломляющих открытий, мы можем разделить их на две части. Бесспорно, что шимпанзе способны употреблять жесты для обозначения объектов, действий и т. д., — целый ряд таких фактов установлен достоверно, подтвержден статистически, воспроизведен впоследствии на разных обезьянах разными исследователями и почти не вызывает сомнений. Однако наряду с этим, как мы только что упомянули, обезьяны постоянно преподносили своим воспитателям сюрпризы, к которым трудно было относиться однозначно. Такими сюрпризами были, например, спонтанные высказывания, сделанные в какой-то внештатной ситуации и оставшиеся уникальными или повторившиеся очень не скоро. Здесь открывался простор для субъективных трактовок, а нередко, особенно благодаря журналистам, и для сильно преувеличенных оценок языковых возможностей человекообразных обезьян. Именно отсюда появились и получили широкое распространение приукрашенные рассказы о способности обезьян ругаться, шутить и обманывать. Вопрос, до какой степени эти представления соответствовали действительности, на самом деле был отнюдь не праздным, просто ответ на него требовал большой ответственности, осторожности и должен был исключать иную трактовку (например, случайное совпадение событий).

Вместе с тем, сколь убедительны ни были описанные Гарднерами достижения Уошо, они требовали повторения и подтверждения. С этой целью Гарднеры в 1973 году начали обучение еще четырех шимпанзе, а в 1972–1973 годах появилось два новых проекта других исследователей, направленных на изучение языковых способностей антропоидов.

Одними из первых были «Проект Коко» и «Проект ЛАНА», предпринятые практически одновременно, но второй с применением нового языка-посредника.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.