Финальная ночь

Финальная ночь

1

– Подъём, подымаемся, ребята! Подымаемся!

Стукнув ключом о замок, дежурный удалился. Дед сел в кровати. Вынул из-под подушки старые линялые, некогда чёрные, джинсы, надел их. Сунул ноги в короткие сапоги на суконной подкладке и молниях. Это была его триумфальная спецодежда. Летом вместо ботинок он надевал чёрные старые туфли фирмы ЕССО. Дед купил их на сэйле, когда только вышел из лагеря. Его Стас Дьяконов отвозил, вспомнил Дед. Туфли стали лишь чуть скособочены, по той простой причине, что после тюрьмы Дед ходил мало, ездил в автомобилях, ходить, разгуливать ему стало опасно. Могли убить.

Одевшись, Дед пошёл посмотреть на мусор в ведре. Завязал пакет.

Когда откроют дверь и крикнут: «Мусор выносим, выносим мусор!», – Дед будет тут как тут.

«Яволь! Несём мусор».

Причина, почему достойный, можно сказать, старший по хате превратился в уборщика мусора: Дед хотел посмотреть на трансвеститов. Он всю жизнь был любопытным парнем и вот превратился в любопытного Деда.

Мусор нужно выносить, пройдя вдоль всех камер, в том числе и «четвёрки». Дед попросит у конвоира заглянуть в глазок «четвёрки». Деду вряд ли откажут.

Просить не пришлось. Прямо по курсу Дед увидел длинные ноги в чулках в крупную сетку и пропорционально круглую вполне приличную задницу. Под сеткой на заднице были черные девичьи трусы.

Выше была белая футболка, шея, стриженная под ноль голова. Оно стояло длинными ногами в туфлях на платформах. В руках оно держало швабру. Оно мыло пол в коридоре.

– Господи святы! Что делается! – воскликнул Дед, немного утрируя, конечно, свой шок. Но ей-богу, он впервые видел трансвестита в российской тюрьме, пусть это и была маленькая тюрьма.

– Посторонитесь, мадам, – воскликнул Дед. На него из-за плеча взглянул наглый смазливый мальчик, хулигански накрасивший глаза и окунувший рот в губную помаду.

Дальше Дед затормозил у открытой настежь двери «четвёрки», успел заметить висевшие на окне вполне всамделишные лифчики, белый и чёрный, и белый парик, валявшийся на матраце.

Ещё не оправившись от первой волны шока, у поворота коридора Дед столкнулся лицом к лицу со вторым Оно, шедшим на него с тряпкой в руке. Это оно тоже было высокое, тонконогое, в парике, с накрашенными губами. Оно было чем-то недовольно и бурчало. За ним шёл дежурный смены, капитан, тот, который принимал Деда в 00 часов 20 минут первого января.

Капитан улыбался.

– Во что превращаются наши тюрьмы, капитан! Куда мы катимся! Такое впечатление, что это Соединённые Штаты Америки.

– Да, мы тоже шокированы, – сознался капитан. – Первый раз таких принимаем. А что делать, по суду им дали четверо суток за то, что склоняли к сексуальному акту!

– Ну да, шокированы, но быстро приспособили их к уборке помещения.

– Не без этого, – улыбнулся капитан. – Пусть хоть какая-то польза от них будет. Мы были вынуждены вселить их двоих в шестиместную камеру, создав тем самым неудобства другим заключённым.

– Они ещё духами здесь всё завоняли, – Дед брезгливо повёл носом.

– Не без этого, – сказал капитан.

«Чего он как тупой», – подумал Дед, но, поглядев на улыбающиеся рожи ментов, понял. Менты довольны тем, что в учреждении появились трансвеститы. Извращенцы скрасили немного ментовскую жизнь.

Во дворе было темно и люто холодно. И снег выпал большой. Мусора было много. Все две недели Нового года мусор не убирали. Мусор лавиной вылился из двух баков на снег.

Дед вошёл в свою «шестёрку» победителем.

– Я видел трансвеститов! – воскликнул Дед, остановившись в центре камеры.

Все лица обратились к нему.

– Как они? (Бомж Василий.)

– Полы моют. Менты их запрягли. Такие наглые стройные пацаны в сетчатых колготках и женских трусах. На платформах расхаживают.

Обитатели камеры зашевелились.

– Надо посмотреть, – сказал Василий.

– Чёрт те что! – Дёмушкин улыбался, читал лёжа какие-то свои бумаги наверху у окна.

Длинноволосый Сергей неотрывно впился взглядом в «Анну Каренину», только на бок повернулся, спиной к камере. Где он там пребывал, в каком месте романа?

– Ну на баб-то похожи? (Азербайджанец Эдик.)

– Разврат! – армянин Гарик встал и протёр глаза. Пошёл к дальняку, чуть пошатываясь от сна.

Дед предполагал, что трансвеститы произведут на них большее впечатление.

2

На завтрак кормили пшёнкой. Дед съел пшёнку с неподдельным аппетитом. После завтрака в камере стало посвободнее. Бомжи и ещё человек пять из интернационала племён, обитавших в камере, отправились чистить снег. Им не очень хотелось, у бомжа Сергея было совсем злое лицо, оторвали его от «Анны Карениной». Узбеки пошли, все три безропотно, а вот казах в клетчатых штанах, новенький дагестанец (Нур-Мухаммед было его имя, высокий, орлиный нос) и армянин и азербайджанец не пошли. Начисто отказались.

– Я гражданин эРэФ, – сказал дагестанец. Как отрезал.

Гарик вообще и носом не повёл, когда мент укоризненно стал рядом с его койкой. Мент постоял и отошёл.

– Чего не пошёл-то? – сказал Дед. – Там хорошо, морозец, только и размяться.

– Не обязан, – буркнул маленький армянин.

Дед стал записывать свои мысли, забравшись на верхнюю палубу. По сути, ему оставалось отсидеть сутки и ещё часов десять до вечера следующего дня. Но вот будущее представлялось малопонятным. «Будет ли власть далее ужесточать репрессии по отношению к “Стратегии” и ко мне лично? – записал Дед. – Как там адвокат Тарасов говорил, придя ко мне сюда, в “спалке” у ментов? Он говорил: если власть решилась на произвол… Нет, Тарасов употребил другое слово, “оговор”, или “подлог”, то от них можно ожидать чего угодно, и того, что подложат наркотики, а то и патроны. Тарасов сам был одним из них, всё-таки следователем по особо важным делам. Полковник МВД в отставке, работал с Гдляном и Ивановым, знаменитыми в 90-е годы следователями…»

«Подложат, не подложат, всё равно ты, старый упрямый парень, будешь делать то, что считаешь нужным. Без устали сплачивать различных протестных людей на Триумфальной. Это такая твоя работа сейчас. Алексеева подпортила тебе твою работу, увела часть либералов обратно в их гетто. Не столь важно, наивна ли она и её наивность использовали, либо она не наивна, но тщеславна, высокомерна и власть использовала эти её качества. Им удалось расколоть “Стратегию”».

«Не следует останавливаться на неудачах», – сказал себе Дед и захлопнул тетрадь.

Дверь в камеру открыли.

– К вам гость …ард…инович, – провозгласил, улыбаясь, сержант в шапке.

Из-за спины сержанта вошёл, улыбаясь, старый знакомый Деда, Васильич. Только он был в гражданском, а не в милицейской форме.

– Господи, Васильич! Товарищ капитан!

Дед спрыгнул с верхней палубы и, сунув ноги в ботинки, подошёл.

Они подали друг другу руки и даже обнялись слегка. Дед обнялся с ментом!

– Здравствуйте …ард…инович. Вот прослышал, что вы опять здесь, и приехал вас повидать.

– А я спрашивал про вас. Мне сказали – перевёлся ближе к дому.

– Да уж, перевёлся, как же! Меня уволили, сократив мою должность. Теперь я в другом спецприёмнике лямку тяну. А здесь моя дочь служит. Зайди, Вера! – сказал Васильич в коридор.

Зашла улыбающаяся черноволосая девка в милицейском тулупе.

Милиционерша и Дед пожали друг другу руки.

– Много о вас от отца слышала, – сказала Вера.

– Мы же потомственные. Куда её ещё отдавать, – оправдался Васильич.

– Как вы тут? Всё в порядке?

– Завтра выхожу уже.

– Слышал, слышал про Новый год. Всё упорствуете.

– Другого выхода нет. Свободы так просто не даются.

Дед знает Васильича с первого своего заезда в спецприёмник по административке. Тогда они ещё помещались на Гиляровского, кажется. Васильич, верный читатель прохановской газеты «Завтра», пришёл в камеру к Деду тогда в первый раз, поговорить. Да так и простоял рядом с открытой дверью больше часа. Потом ещё пришёл, на следующий день. Дед не пытался распропагандировать пожилого капитана милиции. Это капитан мог бы, при желании, распропагандировать Деда. На самом деле они обменивались мнениями о стране. Это были красные мнения. И патриотические мнения.

Оба, и Дед, и Васильич, хотели, чтобы в стране было больше равенства и справедливости. Васильич профессионально жаловался, что на милиции воду возят, нагрузили её как ломовую лошадь, всё на МВД свалили, и менты изнемогают.

Дед, поскольку государство полицейское, а он – оппозиционер, вынужденно тёрся боками с ментами уже двадцать лет, они его возили в суды, разгоняли на митингах, надзирали за Дедом в тюрьме. И менты узнали Деда ближе, и Дед – ментов.

В отличие от обывателя, для которого все кошки ночью чёрные, Дед разобрался в ментах. Прежде всего, он разделял их на «ментов» и «жандармов».

Жандармы – это, в первую очередь, сытый ОМОН, тренированный против народа – что футбольных фанатов, что протестующих политических. Их ежедневно обучают искусству избиения, надламывания, причинения физических страданий.

Помимо ОМОНа есть ещё оперативные полки милиции. На Триумфальной Деда и его товарищей последнее время репрессирует 2-й оперативный полк. Есть ещё в Москве и 1-й оперативный полк.

А сколько ОМОНа? Дед слышал, будто бы 129 отрядов на всю Россию. Где-то по сотне человек в каждом отряде. Не так много получается, всего около 13 тысяч человек. В Москве отрядов ОМОНа несколько, может быть, свыше девяти. Потому что Дед слышал о трёх батальонах Московского ОМОНа. Но это неточные сведения.

Войска МВД, вот эти чахоточные и низкорослые подростки в стоптанных сапогах, которых привозят и ставят в оцепление на массовых мероприятиях, – это не жандармы, конечно. Они солдатики, и их даже жалко, этих сынков.

Так что жандармские подразделения – это отряды ОМОНа и оперативные полки милиции.

Рядовые менты собраны по территориальному принципу в Отделения внутренних дел. Вот они и есть истинные труженики асфальта и тротуара, защитники, но немного и угнетатели граждан. Это на них жалуется всё время обыватель. Но и в темноте орёт «Караул!», «Спасите!» именно к ним. Менты в ОВД занимаются всем, разгребают всё дерьмо жизни. Где-то у ночного клуба поножовщина – менты туда, торговок у метро обязаны ловить – менты, пленять юношей, распивающих пиво, обязаны менты. Прекращать семейные ссоры и драки – едут менты. Ограбление случилось – едут менты. Ночь-полночь, а вынь да положь, наряд чтоб прибыл.

В своём мужланском коллективе менты, конечно же, грубы, расхристанны и насилие им друг, на нежности они не заточены. Но Дед понимает душу мента и для него менты не загадка. Он не либерал какой-нибудь – первоход, орущий благим матом на каждый вопрос протоколирующего его участкового милиционера.

Не то чтобы Дед не верил в то, что по приказу менты и его изобьют, скажем, если приказ сверху и крепкий, Дед верит. Но чего, но вот так, вот Васильич, приехал из своей Московской области сказать Деду пару слов. Дед был тронут.

– Кто такой? – спросил его Гарик, наблюдавший за беседой. Васильич только ушёл.

– Старый приятель. Мент! – ответил Дед с вызовом.

3

Ночью арестованные «пятой» камеры как взбесились. Кричал дагестанец. От дагестанца возбудился бомж Василий. Дед приоткрыл полость одеяла, отделявшего его от камеры, и посмотрел. Дёмушкин невозмутимо читал на верхней койке у окна свои бумаги.

Дед вылез из кровати и подошёл к двуярусу Дёмушкина.

– Как орут, а, Димка!

– Так вы заткните их. Они вас послушают.

– Да пусть поорут. Мне завтра вечером уже уходить.

– А мне в час ночи. Меня в час задержали.

– Потому вы и не спите, я не догадался.

– Ну да… У меня тут …ард…инович, мысль одна появилась. Может быть, нам подписать совместную телегу о том, что будем вместе защищать политзаключённых, и ваших, и наших. Хасис вот с Тихоновым у нас сидят, за либеральных, вот Немцов подпишет, я подпишу, вы…

– Давайте, – согласился Дед. – Я за любой кипеш, кроме голодовки.

– Что?

– Ну, то есть под любые инициативы, только на голодовку не подпишусь.

Вместе они быстро сочинили несколько строк, в двух экземплярах. Подписались.

– А как Немцова подпись получить?

– А я уходить буду, попрошу, чтоб его открыли, сказать Good bye.

– И вам откроют?

– А чего нет?

Дед пожал Дёмушкину руку, пожелал удачи и пошёл спать. Телефонами они давно обменялись.

Улёгшись, Дед стал размышлять, почему он теперь реже думает о его девке. Первые дни ареста ты, старый, представлял её несколько раз в день, а?

И сам себе Дед ответил: «Так это же легко, старый, понять, как два пальца оросить. Когда я под арестом – “моё” – осталось там, отдалилось, и стало менее “моим”. Мои книги, подсвечник, бельё Фифи, сама моя девка, новогодняя ёлка… менее моё. А здесь вступило в сознание новообразованное “моё” – из реальности спецприёмника: три одеяла, три старых матраца, вонючие, но мягкие подушки».

Из внешнего мира камеры до него доносились отрывки громкой беседы. Беседовали трое или четверо. Дед прислушался. Разговаривали о делах семейных. Все пьют, выходило из разговора: тёща, зять, отчим жены, сама жена, тесть. И все друг друга обвиняют в пьянстве, порицают, становятся в позы обличителей, произносят язвительные речи. Однако: «Я принес им бутылку». «Жена пришла с бутылкой». Обыкновенный российский кошмар. Все участвуют.

«Лучше бы они эти темы не затрагивали, – подумал Дед под двумя одеялами, – а то становится мрачно». Когда-то Дед написал о российской семье лекцию «Монстр с заплаканными глазами». Может быть, пора написать продолжение, «Об алкоголизме в русской семье»? «Какой ты был молодец, мальчиком сбежал из семьи и из рабочего посёлка, – похвалил себя Дед, и добавил уважительно, – …ард…инович!» Засмеялся и уснул.

4

Встал он рано. Голо и одиноко работала лампочка под потолком. Спали сокамерники. Казах у себя в углу только сидел в позе лотоса на втором ярусе, но, увидев Деда, не шелохнулся. «Запах в камере – не “амбре”», – констатировал Дед. Пошёл к дальняку, отлил, вымыл руки. Вернулся к тумбочке. Вынул оттуда зубную щётку и пасту. Пошёл почистил зубы. Спящий вблизи умывальника бомж Василий открыл один глаз, увидел Деда, закрыл. Дед умылся.

Дед прошёл к окну, вытирая полотенцем шею, взглянул в мир. Пробежали несколько пустых заледенелых трамваев, ещё без пассажиров.

«Ну чего, старый, пойдёшь домой сегодня», – сказал он себе.

Возразил себе: «Муйня, никакого дома ни у кого нет. Дом наш там, где обитает наша душа, следовательно, моё тело – это мой дом. Вот черепаха ползает с её панцирем, прочно к нему прикована. Твой дом, Дед, в твоём теле, так что ты просто пойдёшь вечером и переставишь свой дом на другую площадку, так-то, Дед». Вдогонку этой мысли Дед подумал, что он большой-большой чудак. Не первый и не последний на территории Руси-России, но таки чудак отменный.

– Признаю, – сказал Дед, – что чудак.

На месте, где вчера оставил Дёмушкина, Дед не увидел Дёмушкина. Не было и его матраца и постельных принадлежностей. Только окрашенный синей краской остов старой милицейской кровати.

– Уж, наверное, на тренировку встал, – сказал себе Дед. – У него завтра соревнования по русскому единоборству. Так он говорил, во всяком случае.

У тебя, старый, твои соревнования завтра стартуют. Получить телефон у ментов не забудь – сразу позвонить твоей девке. У египтян богиня наслаждений Бастет имела кошачью голову. И тотчас вспомнил, что телефон-то у него разряжен. Заряд кончился ещё в суде. Эх! Даже такой практичный монстр, как ты, Дед, и то прокололся, не позаботился о зарядке телефона. Мишка тебе заплатил за телефон, об этом ты озаботился. Ты карманы все проверил, копии квитанций об оплате административных штрафов взял. Уничтожил, как бывалый шпион, все улики прошлого существования; крошки и те выскреб из углов карманов, но вот остался без связи, лопух!

– Попрошу у своих пацанов телефон, чего проще, – вдруг легко решил свою проблему Дед. И тотчас возникла взамен другая проблема:

– А как мне с пацанами не разминуться бы без телефона?..

Где-то в полдень ушёл на волю таксист-азербайджанец Эдик. Нацарапал Деду свой номер телефона на клочке бумаги. «Если что надо, отвезти-привезти». Дед поблагодарил и обещал воспользоваться услугами. И намеревался воспользоваться, потому что у азера Эдика было достойное лицо вполне себе достойного доверия человека. Хороший без акцента русский язык располагал к себе. И мотивы его были понятны. Случайно удалось познакомиться на сутках с известными всей стране людьми, и он хотел продолжить знакомство, вдруг изменится к лучшему его собственная судьба. Всё абсолютно кристально ясно.

После обеда ушёл армянин Гарик. Срока ареста у них были мелкие, по пять суток. Время выхода чуть-чуть разнилось, потому что каждый был задержан в течение дня, но в разное время. Несмотря на кажущуюся ментовскую безалаберность, хрен их кто отпустил бы раньше или позже. В прошлую отсидку Деда выпустили тютелька в тютельку.

Дед отсортировал книги от ненужных. Себе оставил «Жизнь в Древнем Египте» и «Тараса Бульбу». «Тараса Бульбу», потому что по месту жительства среди пары тысяч книг не было «Тараса Бульбы», а от эпического стиля самой славной украинской книги, написанной, однако, на русском языке, Дед был в восторге. «Жизнь Древнего Египта», может, и устаревшее создание немецкого учёного, заставляла Деда думать о вещах фундаментальных, очень важных для человечества.

«В Египте что-то началось», – бормотал Дед, бережно укладывая книгу в чёрный толстый пакет, на дно. Там – разгадка тайны человечества. Оттуда в мир пришло предание – первые одиннадцать глав книги Бытия. Там что-то случилось. Может, через Ливию пришли не атланты, но, в любом случае, люди самой исключительной, в сравнении с окружающими тогда их дикими племенами, цивилизации. Они и нас сегодня удивляют умопомрачительно, да, да, в Египте что-то началось.

Они прошли через Ливию. Их было не так много. Во главе с Осирисом-предводителем. Что-то успели с собой захватить, какие-то мелкие приборы, знали рецепт цемента, а главное – письменность и дисциплина. Письменность и утопическая дисциплина. Один из современных учёных утверждает, что Рамсес, кажется, IV, погиб странным образом на равнине, от падения с большой высоты. Учёный выдвинул гипотезу, что египтяне умели сооружать воздушные шары. Характер его переломов, этого Рамсеса, свидетельствует, что он разбился вдребезги на равнине.

Одни тайны в этом Египте.

Кто там жил, когда они туда пришли? Немного негроидов и средиземноморская какая-то раса. Пришельцы подчинили их и научили лучших из негроидов и средиземноморских своим умениям. Совокуплялись с ними. Отсюда появился тип лица и фигуры, как у Нефертити и Тутанхамона… Еврейский тип. Твоя девка, Дед, похожа на египтянку. Большие выпуклые глаза…

Он собрал целый пакет чая, ещё пакет фруктов, и разбудил высокого парня, наполовину таджика, не признающегося в этом, того, кто теперь командовал на кухне, и отдал ему все свои сокровища.

– Раздай или себе оставь, как хочешь. Я выхожу вечером.

Парень поблагодарил. Дед дал ему ещё пачку сигарет.

– Себе бы оставили.

– Я выхожу через два часа.

5

Через два часа не получилось. Дудки, сказал поп Анютке. Пришёл атлетический сержант, не служивший в команде спецприёмника, и сообщил, чтобы Дед собирался.

– Автобус вас уже ждёт.

– Какой автобус? – изумился Дед. – Мне через два часа ещё только выходить. Меня мои парни заберут.

– У меня приказ взять вас и доставить, – сообщил атлетический сержант. – Собирайтесь!

– Все слышали! – воскликнул Дед так громко и строго, что услышали-таки все. И те, кто спал или кемарил, проснулись. – Менты чего-то замыслили. Хотят меня вывезти раньше срока куда-то. Чёрт знает куда, может, в лес. Куда вы меня собрались вывозить? (Дед к сержанту.)

– Этого я вам не могу сказать. Собирайтесь!

– Я не поеду. (Дед.)

– Не поедете?

– Не поеду.

– Тогда нам придётся применить силу.

– Что тут происходит? – вошёл капитан, начальник смены. – …ард…инович, собирайтесь. Нужно выполнить некоторые формальности. После этого будете дома.

– Какие формальности? Я знаю порядок освобождения. Не раз проходил через это. Мне вернут мои вещи: мобильник, кольцо белого металла, ремень брючный, 4 тыс. 772 рубля 60 копеек, после этого выйду. Меня встретят охранники, если будут журналисты – дам несколько интервью у ворот.

– В этот раз вас освобождают по другой процедуре. Для вашего же блага.

– Выйду, ровно когда меня задержали. Сяду в автомобиль к охранникам.

– Берите вещи. Пошли!

Уже двое настаивали, чтобы Дед вышел. Вся камера во все глаза глядела на происходящее. Дед стоял в центре камеры, два милиционера – сержант и капитан – против него, со стороны двери. Дверь была открыта, и в коридоре столпились ещё менты. Налицо было противостояние.

«Милиция – такое непредсказуемое существо, что-то между собакой и волком. Может быть дружелюбной собакой, но в любую минуту может по-волчьи тяпнуть», – подумал Дед.

В дверях образовался начальник спецприёмника, подполковник. Обычно дружелюбное выражение лица исчезло, черты лица стянулись ко рту, глаза глядели холодно.

Он назвал Деда по фамилии!

– … такой-то, пройдите ко мне в кабинет!

Дед пошёл за подполковником на второй этаж. За ним молчаливо пошли какие-то чужие милиционеры, не из приёмника. Кто такие, понятно не было, на их ватниках были просто нашивки «МВД». Может, из 2-го оперативного полка? Может.

В кабинете подполковник сел в своё кресло, грузно и устало.

– У меня приказ, гражданин…. – он опять назвал Деда по фамилии. – Вывезти вас и господина Немцова из спецприёмника до 17 часов. Господин Немцов уже выехал.

– Куда вы меня тащите?

– Этого я вам не могу сказать.

– Я освобожусь в положенное время, подполковник, через два часа. А пока я пошёл в камеру.

–  …ард…инович. Мы с вами всегда были в хороших отношениях, не заставляйте меня применять по отношению к вам силу.

– Чего, скрутите? – осведомился Дед насмешливо.

– Скрутим, – твёрдо сказал подполковник, – ещё и наручники наденем, бросим в автобус и пристегнём.

– Я не знаю, куда вы меня везёте, может, в ближайший лес, где закопаете.

– Нет, не в лес …ард…инович.

В дверь вошёл атлетический сержант и ещё другой тип, даже крупнее сержанта. Они стали у двери.

Дед подумал чуть-чуть, самое мгновение. Залупаться не было смысла. В лес они его не вывезут, конечно, но что они замыслили? Может быть, открыли уголовное дело и увезут его в СИЗО?

– Хорошо, подполковник, – сказал Дед, – под угрозой применения насилия я вынужден подчиниться вашим требованиям.

– Вот и хорошо, – сказал подполковник. – Поверьте, если бы это были не вы, мы бы не церемонились, не уламывали, надели бы наручники и увели.

– Да знаю я про вас всё, – сказал Дед зло. – Все ваши таланты мне известны.

Под молчаливым конвоем чужих милиционеров Дед спустился на первый, прошёл в свою камеру и сказал:

– Все вы, мои товарищи по камере, будьте свидетелями. Вопреки закону меня не освобождают из спецприёмника, а везут куда-то, не знаю куда, может в ИВС или в СИЗО, возможно, они придумали для меня уголовное дело. Будьте свидетелями, что со мной поступили не по закону.

Сокамерники согласно закивали головами.

Дед надел бушлат, шапку, взял свой чёрный пакет и пошёл к двери.

– Желаю всем удачи, ребята!

В холодном дворе его посадили в тёмный автобус с задёрнутыми шторами.

– Садитесь вот сюда! – сказал ему атлетический сержант, указав на место возле милиционера, сидящего у окна. И уселся рядом. Таким образом, Дед оказался блокированным.

Напротив Деда лицами к нему оказались сидящими женщина-капитан и тип с неприятным оперским лицом в гражданском.

«А где ты видел опера с приятным лицом?» – спросил себя Дед.

– Будем знакомы, – сказала женщина. Назвала свою фамилию и должность. Начальник отдела. Вот какого, Дед не расслышал, так как загрохотал мотор и автобус выскользнул со двора.

Улица, прилегающая к спецприёмнику, была заполнена светом автомобильных фар и шумом голосов. Что-то скандировали множество глоток. Так как Дед был заблокирован с двух сторон ментами, то не мог попытаться отогнуть шторку и посмотреть, что там творится.

– Меня что, собрались встречать все эти люди?

– Ну да, в некотором роде, – согласилась капитан.

– А вы, человек в гражданском, вы кто будете, тоже арестованный? – спросил Дед нахальным тоном у опера. Везут куда-то, непонятно куда. Нужно разозлить их, авось, рассерженные, они обронят какую-нибудь деталь.

– Я оперативный работник, – и опер точно ляпнул название отделения милиции.

– Так вы на Ленинский меня везёте? Зачем?

– Ну вот, догадались, – разочарованно сказала женщина-капитан. – Теперь порядок такой, при освобождении отбывшего наказание отвозят туда, откуда он поступал в суд и затем в спецприёмник.

– Не сочиняйте, – сказал Дед. – Илья Яшин, и Константин Косякин, и Владимир Тор, и ночью Дмитрий Дёмушкин вышли из спецприёмника, и ни в какие отделения их не отвозили.

– Это совсем новый порядок, – сказала капитан мягко. – Это формальность. На десять минут. Хотите верьте, хотите нет…

Более или менее, но стало ясно, что его не в лес на расстрел везут. Дед затих. Надвинул на глаза свою чёрную шапку с кожаным верхом. И затих. От шапки было тепло. Это отец согревал ему голову. «Спасибо, папа!» – сказал Дед себе под нос и умилился. Такой махровый Дед, как он, трогательно даже: «Спасибо, папа». Шапка полагалась отцу, когда тот служил в фельдъегерской специальной службе, там работали все бывшие военные. По сегодняшним меркам организация, в которой работал тогда отец, называлась бы ФАПСИ – Федеральное агентство… чего-то там дальше, попробовал расшифровать Дед. Шапка по виду похожа на флотскую, Северного флота, но она фапсинская, фельдъегерская. Отец возил с товарищами его спецпочту. Ну, как этот товарищ Нетте, из стихотворения Маяковского: «Глаз кося в печати сургуча…»

Проблема с отцовской шапкой была вот какая. Голова у отца была на размер меньше, чем у Деда. Если всё время сидеть с шапкой на голове, то становилось некомфортабельно. Голову сдавливало. Но Дед убедил себя, что шапку нужно носить, чтобы чувствовать себя сыном своего отца. Кроме шапки Дед сохранил от отца полевую сумку его и военную рубашку цвета хаки. «Только что-то ты давно её не видел, – встревожился Дед, – нужно поискать по чемоданам и ящикам».

Расстрел не расстрел, но от власти Дед ничего хорошего не ожидал. Могут привезти в отдел на Ленинском и предъявить обвинения, например, по уголовной статье. Дескать, он, Дед, как только что выяснилось, не только отталкивал солдат второго оперативного, но и агрессивно стукнул их, например. Адвокат Тарасов, может быть, не дай бог, окажется прав, раз уж они решились на один оговор, то чего им не решиться на ещё один, ещё более наглый.

Ну и что, что ты известный человек, Дед. Пренебрегут твоей известностью.

Между тем они приехали. Въехали во двор ОВД. В ОВД, находящихся в старых кварталах города, как правило, никаких дворов нет. В ОВД «Тверское» никакого двора – оно выходит на Большую Дмитровку и там стоят милицейские автомобили, и в близлежащем переулке. А вот поздние, окраинные ОВД, имеют дворы.

Они въехали, оба милиционера, оберегавшие его, как два куска хлеба хранят в середине ветчину в сэндвиче, вышли. Чего уж охранять, когда въехали в ментовское гнездо. Вышла и женщина-капитан. Опер-блондин остался, и теперь мерцал глазами, как кот, на Деда.

Время шло. Дама-капитан, наконец, появилась. Попросила Деда следовать за ней. Рядом с автобусом, как оказалось, стоит целая толпа милиционеров, большинство без верхней одежды, курят. Их окутывало вонючее облако. Проходя мимо, Дед брезгливо поморщился. Курят всякую гадость.

В ОВД его провели по коридорам. Дед со своим чёрным пакетом, как челнок из Харькова, задержанный за несанкционированную торговлю в Москве.

«Тут с вами хотят побеседовать», – сказала дама-капитан, остановившись у одной из дверей.

Постучала и вошла, Дед – за ней.

Из-за стола встал майор, тот самый, который в суде 12 января утверждал, что Дед продолжал материться и вести себя агрессивно, уже находясь в отделении. Ничего хорошего встреча с этим майором после отбытия наказания не обещала. «Могут сунуть дополнительное обвинение», – подумал Дед и насторожился.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказал майор.

Дед поставил на пол пакет и сел так, что профиль его был обращен к майору. Профилем же к майору, лицом к Деду, сидел короткоостриженный милиционер с круглой головой.

– Узнаёте? – спросил майор Деда, указав на круглоголового.

– Мой участковый, – сказал Дед и добавил: – Здравствуйте!

– Вы чем …ард…инович, собираетесь заниматься? – спросил майор.

– Когда? Сегодня вечером? Доберусь домой и спать лягу.

– Нет, вообще, будете ли совершать правонарушения?

– Это мэрия совершает правонарушения, – сказал Дед угрюмо. – Действия мэрии, препятствующие проведению мирных митингов на Триумфальной, противозаконны.

– Так что, будете продолжать нарушать?

– Вы что, майор, собрались меня перевоспитывать? Так поздно уже. Я уже закоренелый.

– Я хочу, чтобы вы подписали бумагу, что не станете допускать правонарушений… – майор остановился и стыдливо добавил: – в нашем районе.

– Так я и так не допускаю. Вон, участковый знает. Музыку громко не включаю, спать ложусь рано, не хулиганю и подъезд не вандализирую.

Участковый, улыбаясь, кивнул.

– Я вообще перевоплотился в учёного-библеиста, если хотите знать, – продолжал Дед. – Я занимаюсь гностиками в основном, гностики – предмет моего живейшего интереса.

Дед не валял дурака, он и в самом деле, что называется, «занимался» гностиками. Однако он был уверен, что ни майор, ни участковый таких слов-то и не слыхали. «Учёный-библеист», «гностики». Но они не спросят, что значат эти таинственные слова, не захотят показать себя невеждами.

– Но если вам нужна бумага с обещанием, что я не стану хулиганить в вашем районе, так я напишу. Всё равно она не будет иметь никакого значения. Давайте ручку и лист.

Он сочинил издевательский текст из нескольких предложений и подписался. Он пообещал не хулиганить на территории, за которую ответственно ОВД.

– Вы можете быть свободны …ард…инович, – сказал майор, прочитав бумагу.

– Э, э, – сказал Дед. – Погодите-ка. Вы мне создали проблему. Вы меня увезли от спецприёмника, куда должны были приехать мои охранники. Теперь я должен путешествовать по ночной Москве без охраны. Вы знаете, сколько есть желающих пробить мне голову?

– Да уж, наверное, немало, – согласился майор. – Вот участковый вас до дома проводит. Тут идти-то минут десять.

– У меня ключей нет от квартиры, вот где проблема. Охранники должны были приехать к спецприёмнику с ключами.

– Вы должны быть благодарны милиции за то, что мы увезли вас от спецприёмника. Там вам готовили горячую встречу сторонники прокремлёвских движений. Они там с полудня собирались, несколько сотен собралось, никакие охранники вам бы не помогли.

– Всё это хорошо, – сказал Дед, – спасибо, спасители вы мои. Но вот куда мне теперь деваться. И позвонить мне никто не может, потому что села батарея у телефона. Давайте я переночую у вас, сажайте меня в камеру.

– Мы не имеем права оставить вас здесь. Вы освобождены.

Дед подумал. И вот что решил. А пусть они доставят его в семью, на Самотеку. Жены нет, с детьми сидит тёща. Галина Петровна пустит его переночевать.

– Отвезите меня к тёще на Самотеку, – сказал Дед. – Вы же не хотите быть ответственными, если мне под ближайшим фонарём дадут по голове.

Майор и участковый сошлись и посовещались.

– Отвезём, – сказал майор.

– Скажите …ард…инович, вы видели из окна 31 декабря, что вас во дворе ждёт милиция? – спросил участковый Деда. – Зачем вы вышли?

– Элементарно. Я выполнял свой долг. Меня же ожидали на Триумфальной сторонники… Как я мог не выйти?

Ещё через минут пять Дед уже сидел в милицейском форде, водитель в форме за рулём, а Дед на заднем сиденье. Форд выехал за ворота.

– Чёрт, – ругался Дед, не произнося ругательства вслух, – вместо того чтобы приехать домой, выпить бокал вина и лечь спать, я вынужден ехать через всю Москву в ментовском форде.

Выехав, форд затормозил на повороте. Дед выглянул в окно и увидел под фонарём долговязую фигуру с непокрытой ржаной шевелюрой. Кирилл!

– Стой! – сказал Дед водителю-менту. – Поездка отменяется. Меня пришёл встречать мой парень.

Водитель открыл дверь, и Дед обнялся с Кириллом.

– Молодцы! Догадливые какие! Не зря я вас столько лет учил!

У Кирилла были ключи, а кроме того, в квартире, пока Деда не было, жили нацболы.

Через полчаса Дед уже спал в кабинете рядом с гностиками, спящими в книгах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.