Глава 5 РУССКАЯ КАМПАНИЯ 1941 – 1943 ГГ.

Глава 5

РУССКАЯ КАМПАНИЯ 1941 – 1943 ГГ.

У меня были серьезные опасения насчет режима Гитлер-Гальдер, ставшего новым Верховным командованием сухопутных сил, потому что я понимал, насколько они не подходят друг другу. В нашем узком кругу фюрер часто резко высмеивал достоинства Гальдера и обзывал его «мальчишкой». Даже если эта неприятная привычка избирать отсутствующих офицеров мишенью для своих насмешек была не самой ужасной для такого человека, как Гитлер, – поскольку избежать его насмехательств удалось только нескольким людям, – мне казалось весьма сомнительным, можно ли вообще впрягать в одно ярмо эту пару. Я сам предлагал Гитлеру назначить начальником Генерального штаба армии Йодля, так как он хорошо его знал и уважал; а на его место посоветовал назначить генерала фон Манштейна, в качестве начальника нашего оперативного штаба – то есть начальником Генерального штаба вооруженных сил, с новым определением его обязанностей передо мной, как начальником Верховного командования. Что удивительно, Гитлер не отмахнулся от моего предложения, но сказал, что сначала он хочет обсудить это со Шмундтом и хорошо обдумать. Вскоре Шмундт, не ссылаясь на какие-либо обсуждения между ними, сообщил мне, что Гитлер хочет оставить Йодля в ОКБ и решил работать с Гальдером: скорее всего, все будет в порядке, поскольку все, что он может сказать о Гальдере, это то, что он честный, верный, надежный и послушный.

Мне было ясно только одно (и Шмундт ничем не смог умалить это мнение): что, несмотря на огромное уважение Гитлера к Манштейну, он в значительной степени боялся его; он боялся его независимых взглядов и силы личности. Когда я доверительно сообщил Йодлю о моем предложении, он разделил мое мнение: «С Манштейном он никогда не сработается». Когда решение уже было принято, я приложил все усилия, чтобы поддержать позицию Гальдера перед фюрером, помогая ему и давая инструкции, наводя на желания Гитлера, когда я знал о них, и давая дельные советы. Я делал все, что было в моих силах, чтобы укрепить прочное доверие между ними.

Так или иначе, но это было и в моих собственных интересах, так как именно мне постоянно приходилось переживать и возмещать последствия каждого скрытого кризиса доверия. Постепенно мне уже стало надоедать быть мишенью оскорблений от всех и каждого и быть виноватым всякий раз, когда Гитлер обнаруживал, что лицо того или иного генерала ему уже больше не нравится.

В середине декабря, после нашего возвращения в Берлин с заседания рейхстага 11 декабря [1941 г.] погода изменилась радикально всего лишь за несколько дней, после грязи и слякоти наступили дьявольские холода со всеми сопутствующими и катастрофическими последствиями для наших войск, одетых только в подобие зимнего обмундирования. Но хуже всего, однако, было то, что вдобавок к поломкам автотранспорта железнодорожная система было полностью остановлена: немецкие локомотивы и их водонапорные башни просто замерзли.

Перед лицом этой ситуации первый приказ Гитлера на Восточном фронте был: «Стоять на месте и ни шагу назад!» Причиной этого было то, что он правильно понимал, что отвод войск, пусть даже всего на несколько миль, будет равнозначен списанию всех наших тяжелых вооружений, а в этом случае можно было считать потерянными и сами войска, так как без тяжелого вооружения они были абсолютно беззащитны, не говоря уже о том, что артиллерию, противотанковые пушки и транспорт заменить было нечем. По сути, не было другого решения, кроме как стоять на месте и сражаться, иначе армия вынуждена была бы отступать без оружия и разделить судьбу Наполеона в 1812 г. Естественно, это не мешало хорошо подготовленному и ограниченному отводу войск на более оборудованные оборонительные позиции, при условии, что передислокация будет оставаться под нашим надежным контролем.

В то время как по обе стороны фронта эти две огромные армии просто замерзали, западнее Москвы и в центральном секторе группы армий «Центр» локальные кризисы начали приводить к столкновениям.

Как-то вечером при мне фюреру позвонил фельдмаршал фон Клюге и с горечью пожаловался на генерал-полковника Гепнера, который приказал своей армии отступить на некоторое расстояние, вопреки приказу фюрера, в результате чего подверг серьезной опасности расположенный рядом северный фланг армии фон Клюге. Фюрер вышел из себя и приказал немедленно отстранить Гепнера от командования армией и уволить его из вооруженных сил за намеренное и обдуманное неповиновение; Гальдер в это время находился в штаб-квартире военного министерства, так что он при этом не присутствовал. Фюрер весь вечер бушевал в нашем читальном зале, проклиная своих генералов, которые не желали подчиняться. Он должен показать им пример – он должен объявить всем, как он поступил с Гепнером за невыполнение его приказа дня, чтобы предупредить всех тех, кто осмеливается по своей прихоти игнорировать его прямые приказы.

Подобный случай произошел и с Гудерианом на Рождество [1941 г.] и Новый год. Он командовал 2-й танковой армией, которая наступала на Москву с южного направления, через Тулу, только для того, чтобы буквально намертво вмерзнуть в лед. Группа армий [«Центр»], с разрешения фюрера, планировала отвести его армию на запад, чтобы закрыть брешь на юге 4-й армии фон Клюге. Гудериан, однако, разработал свою собственную программу, включавшую отступление на юг вдоль своего предыдущего маршрута наступления, этап за этапом, после того как он взорвал большую часть своих танков, которые намертво вмерзли в грязь. Фельдмаршал фон Клюге тщетно пытался повлиять на Гудериана, последний отказался выполнить данный ему «невыполнимый» приказ отступления. Фон Клюге потребовал уволить этого генерала, что Гитлер сразу же и сделал: Гудериан был вызван в штаб-квартиру фюрера.

Я присутствовал на этой встрече Гитлера и Гудериана [20 декабря 1941 г.]. Он упрямо держался в ответ на все уговоры и увещевания Гитлера, отвечая, что не считает этот приказ группы армий необходимым или обоснованным, а также не согласен с доводами фюрера; для него, как он объяснил, важнее всего благополучие его войск, он старался поступать в соответствии с этим и был твердо убежден и теперь, что он поступил правильно. В конце концов фюрер сдался и, сохраняя абсолютное спокойствие, отпустил Гудериана, посоветовав ему съездить куда-нибудь подлечиться после такой чудовищной нервной нагрузки. После этого Гудериан ушел в долгосрочный отпуск; он ужасно страдал от вынужденного бездействия.

Третий подобный случай произошел в январе 1942 г. с генерал-полковником Штраусом, командующим 9-й армией на левом фланге группы армий «Центр». В этот раз это были командующий 6-й группой армий генерал Ферстер и один из его дивизионных командующих, у которых, по-моему, совершенно сдали нервы, и их отправили обратно домой. Я бы не хотел вдаваться в детали этой жаркой оборонительной баталии и прискорбных обстоятельств, ставших причиной этих отставок; совершенно очевидно, что тут произошла несправедливость в результате ошибочных донесений ВВС.

Однако было бы не вполне правдой, если бы я недостаточно четко заявил здесь о том, что нам удалось предотвратить беду только благодаря постоянно демонстрируемой Гитлером силе воли, упорству и беспощадной жестокости. Если бы необъективный и эгоистичный план по выходу из кризиса, выдуманный усталыми и апатичными фронтовыми генералами группы армий «Центр», напуганными ужасным холодом, не был блокирован безжалостным и бескомпромиссным сопротивлением и железной волей фюрера, немецкую армию в 1941 г. неминуемо постигла бы судьба [французов] в 1812 г.

На этот счет я могу высказаться совершенно определенно, поскольку я сам был свидетелем тех ужасных недель. Все наши тяжелые орудия, все наши танки, весь наш транспорт был бы брошен на поле боя. Войска бы поняли, что они фактически беззащитны, и тогда они бы бросили свои винтовки и пулеметы и побежали от наступающего им на пятки беспощадного врага.

Под этим бременем, вызывающим у всех нас серьезную тревогу, мы встретили безрадостное Рождество в штаб-квартире фюрера. Я устроил короткую вечеринку в большой столовой охранного подразделения для унтер-офицеров и подразделений, прикрепленных к штаб-квартире фюрера, а также и для их офицеров, где я выступил с речью о нашей борьбе на Восточном фронте и о нашей любви к отчизне. На каждом лице лежала мрачная тень тревоги, благоговейно, но грустно мы начали петь «Священная ночь, безмолвная ночь».

В начале января 1942 г. на всем Восточном фронте удалось провести перегруппировку от наступательного порядка, характерного до начала декабря, к относительно упорядоченному оборонительному фронту. Но ни о какой зимней передышке не могло быть и речи. Русские были чрезвычайно активны, а в нескольких местах вдоль фронта, особенно там, где он был очень сильно ослаблен потерями в людях и технике и удерживался фактически только несколькими аванпостами, им удалось перейти в наступление. Теперь инициативу проявлял противник; мы были вынуждены вернуться к оборонительным диспозициям и расплатиться за это отнюдь не малыми потерями.

В феврале мне пришлось сопротивляться новой программе Шпеера, нового рейхсминистра по вооружению и снабжению (д-р Тодт погиб в авиакатастрофе в начале этого месяца на аэродроме штаб-квартиры фюрера), эта программа предписывала незамедлительный отзыв с фронта четверти миллиона солдат сухопутных войск, которые должны быть предоставлены для военного производства. Это стало началом борьбы за людские ресурсы, борьбы, которая так никогда и не кончилась. Во время первых зимних месяцев сухопутные войска потеряли более ста тысяч человек, а за декабрь – январь 1941-1942 гг. – еще вдвое больше.

Сокращение численного состава дивизий с девяти до семи батальонов было неизбежным, хотя основные посягательства были направлены только на нестроевые войска снабжения, «хвост» армии, который был радикально сокращен. Это первое наступление на меня в феврале 1942 г. обозначило для меня начало бесконечной и мучительной борьбы с гражданскими властями военной экономики за людские ресурсы, чтобы сохранить личный состав для обеспечения боеспособности вооруженных сил и прежде всего численности самой армии.

По сравнению с сухопутными войсками потребности в свежей живой силе флота и ВВС были минимальными, тогда как для войск СС она резко взлетала по кривой, это был ненасытный сифон, снимающий сливки немецкой молодежи. С помощью фюрера, действуя открытыми и тайными, легальными и нелегальными пропагандистскими методами, а также тактикой косвенного давления, войска СС переманили в свои ряды всю элиту немецкой молодежи, эту лучшую половину, из которой бы вышли замечательные полководцы и офицеры для армии.

Все мои протесты фюреру были бесполезны; он отказывался сделать хоть что-нибудь в ответ на мои аргументы. Даже упоминание этой темы вызывало у него вспышки раздражения: он знает о нашей неприязни и антипатии к его войскам СС, потому что они – элита, говорил он, элита, которая придерживается тех же политических взглядов, что и он сам, и его неизменным стремлением остается направить в войска СС столько лучших молодых людей со всей страны, сколько найдется для этого добровольцев – и никаких ограничений на их число быть не должно.

Мое возражение, что методы вербовки довольно часто бывают сомнительными и даже незаконными, например подкуп, не принесло ничего, кроме очередного бесконтрольного взрыва и требования доказать свое утверждение – чего я конечно же не мог предоставить, чтобы оградить моих информаторов, по большей части отцов и учителей старшей школы, от преследований государственной тайной полиции.

И нечего удивляться, что боеспособность армии, которая давно уже потеряла своих храбрых молодых офицеров и командиров, опускалась все ниже и ниже всякий раз, когда у нее отбирали наиболее ценное пополнение, если затыкать бреши в ее рядах приходилось в основном нарастающим числом бывших резервных рабочих с военных заводов, которые считали, что им уже давно удалось ускользнуть от войны и всех ее ужасов, и которые теперь вновь были отправлены на фронт, несомненно со смешанными чувствами. Вдобавок к этому армия получала дополнительные силы, необходимые для пополнения ее постоянно сокращающихся частей, путем так называемого «прочесывания» в самой Германии и среди бесчисленных формирований и частей того, что эвфемистически называлось «информационной зоной», концепция, которая вполне справедливо пользовалась сомнительной репутацией. Я не собираюсь тут тратить слова на обсуждение ценности таких пополнений; конечно, кое-какие достойные бойцы и возвращались обратно на фронт, особенно из военных госпиталей Германии, но большую их часть совершенно не радовало их положение. И нечего удивляться, что боевой дух войск и их готовность к самопожертвованию постоянно падали.

Как фронтовик Первой мировой войны, фюрер, без сомнения, заглушал в себе подобные мысли, но он всегда утешался верой в то, что и противник должен быть, по крайней мере, в таком же затруднении, если и не в худшем, чем мы.

Шпеер всегда умел добиться того, чтобы различные предприниматели военной экономики, включая и государственный сектор – государственные железные дороги, почтовое министерство и т. д., – имели право освобождать только тех людей, чьи заслуги были наименее важными, удерживая для себя самых ценных рабочих; таким образом они могли придерживаться количества – по крайней мере, приблизительно – требуемой квоты. Понятно, что рабочие, которых легче освобождали, также не были и хорошими солдатами, они конечно же уже не были молодыми и активными людьми с военной подготовкой.

В ту пору Заукель, генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы, должен был искать пополнение для брешей, возникших в военной экономике, по большей части неквалифицированными рабочими из Германии и оккупированных территорий. И не кто иной, как сам Заукель, не только разделял мое мнение по этой проблеме, но и откровенно сообщил мне, что в этом «деле» вооруженные силы всегда были обмануты и что военная индустрия не только сбрасывала нам никчемную рабочую силу, но на самом деле часто утаивала высококвалифицированных рабочих – охраняя и защищая их от воинского призыва – и все из-за своего неприкрытого эгоизма, намереваясь использовать их где-нибудь в другом месте. Заукель назвал число людей, незаконно уклонившихся от военной службы, минимум в полмиллиона, в основном те, кто мог бы стать превосходными солдатами.

Но что означали эти недостающие люди для Восточного фронта? Это простая арифметика: сто пятьдесят дивизий по три тысячи человек в каждой должны были увеличить личный состав армии на пятьдесят процентов. Вместо этого ее сокращающиеся части латали денщиками, обозниками и т. п., в то время как в части снабжения набирали добровольцев из русских военнопленных.

Я всегда был первым, кто понимал, что не только сохранение, но и максимально возможное увеличение военного производства – это необходимое условие для ведения войны, поскольку пополнение изношенного и устаревшего оснащения является обязательным для поддержания боеспособности войск; я прекрасно понимал, чем дольше затягивается эта война, чем больше она начинает походить на статичные боевые действия Первой мировой, с их колоссальными расходами оружия и боеприпасов, тем больше должны быть наши расходы на оснащение и вооружение. Но, несмотря на все это, я всегда верил, что в конечном счете воюющий этим оружием солдат является основным наиважнейшим элементом в боеспособной армии и что ее боевой дух зависит именно от него. Без него даже обладание самым лучшим оружием и самой обеспеченной армией в мире будет слабой компенсацией.

Для modus operandi Гитлера было характерно достигать максимального успеха, натравливая противостоящие стороны друг на друга, в данном случае столкнув министра снабжения по материальному вопросу со мной, как начальником Верховного командования вооруженных сил, по вопросу людских ресурсов; он потребовал от каждого из нас того, что, как он знал и сам, было невыполнимо, а затем предоставил нам воевать из-за этого. Мне были нужны солдаты, Шпееру – рабочие военных заводов; я хотел подкрепления постоянно снижающейся боеспособности фронта, Шпеер хотел избежать снижения военного производства и конечно же увеличить его в соответствии с данными ему приказами. Обе эти задачи были взаимоисключающими и невыполнимыми, если бы генеральному уполномоченному по использованию рабочей силы не удалось бы добыть рабочих. Маленькое чудо, что нам со Шпеером удалось припереть Заукеля к стенке, поскольку я не мог получить солдат, пока Шпеер не получит замены тех рабочих, кто был призван на военную службу, поскольку никого из них он освободить не мог, до того как прибудет их замена.

Когда Шпеер обвинял вооруженные силы перед Гитлером, утверждая, что слишком много людей находятся в «хвосте» армии, во внутренних частях, в ВВС, лечатся в госпиталях, в восстановительных подразделениях, в информационных зонах и т. д., его протесты принимались; но, когда я заявлял, что военная экономика накапливает и утаивает рабочую силу, чтобы всегда быть готовой ко всяким случайностям – работам в дополнительные смены, сверхурочным заказам и т. п., – меня осыпали бранью, потому что я, как дилетант, ничего не смыслю в промышленном производстве; мне велели прочесать «информационные зоны» – там прячутся сотни тысяч уклонистов и тунеядцев. Это было бесконечным перетягиванием каната, поскольку лук был натянут слишком сильно, хотя рациональное использование военной и промышленной рабочей силы еще не достигло окончательного предела своих возможностей. Человеческое несовершенство и эгоизм непосредственных участников помешали этому.

Черное лето 1942 г.

Я мог бы написать целую книгу только об одной этой трагедии последних трех лет войны, даже не исчерпав тему до конца. Последствия дефицита живой силы в армии совершенно ясно выявляются следующими статистическими данными: число ежемесячных потерь армии составляло в обычное время – не считая крупных сражений – в среднем 150-160 тыс. человек, из которых в среднем можно было заменить только 90-100 тыс. человек. Число рекрутов одной возрастной группы во время последующих нескольких лет составляло 550 тыс. человек; таким образом, поскольку по особому приказу войска СС получали сверх того 90 тыс. добровольцев (но такого числа никогда не набиралось), ВВС – 30 тыс. и столько же военно-морской флот, то это уже составляло почти одну треть от одновозрастной группы.

Только с началом весенней распутицы, где-то в апреле 1942 г., наступления, проводимые русскими по всей линии Восточного фронта, стали ослабевать. Было совершенно очевидно, что их целью являлось не дать нам настоящей передышки, создавая кризисные моменты, атакуя нас то здесь, то там, без видимой стратегической цели. Единственные по-настоящему опасные ситуации, с тактической точки зрения, представляли собой глубокие клинья южнее Орла и Демьянский котел. В то время как последний был в конечном итоге сдан, появилась возможность начать окружение на юге, восточнее Полтавы, тем более что погодные условия и состояние почвы позволили нам начать операцию примерно на четыре недели раньше, чем на центральном и северном участках фронта, к тому же русские вынудили нас, предложив нам стратегически значимую цель, сконцентрировав здесь свои войска и усиливая свои атаки. Соответственно Гитлер решил предварить спланированную лично им летнюю операцию независимым наступлением против русского клина под Полтавой.

Совершенно очевидно, что разработанный Гитлером план операции – а он был его единственным создателем – не затрагивал какое-либо дальнейшее продолжение общего наступления по всему Восточному фронту, ввиду острого дефицита людских ресурсов, и из-за необходимости обеспечивать оборону на всех остальных участках; по этой причине он выбрал прорыв на северном фланге группы армий «Юг», командование которой принял фельдмаршал фон Бок после смерти Рейхенау [17 января 1942 г.]. После танкового прорыва на Воронеж эта группа армий, постоянно усиливая свой северный фланг, должна была прорвать русский фронт вдоль Дона и продвинуться этим флангом к Сталинграду, в то время как ее южный фланг должен был выдвинуться на Кавказ, захватить нефтяные месторождения на его южных склонах и завладеть горными перевалами.

В то время как все силы, которые можно было снять по Восточному фронту, особенно танковые армии, должны были отводиться для этой операции, одновременно нужно было оккупировать Крым, чтобы с Керченского полуострова переправиться в нефтяные районы Кавказа; военное министерство запланировало эту операцию на начало марта.

Самым важным в этой операции для Гитлера было ввести русских в заблуждение насчет своих действительных намерений наступлением на Воронеж, примерно посередине между Москвой и Донецким бассейном, чтобы у них создалось впечатление продуманного захода на север, к Москве, и этим обманом заставить сосредотачивать их резервы там. Затем он планировал перерезать многочисленные железные дороги, идущие с севера на юг и соединяющие Москву с индустриальными и нефтяными регионами, а потом внезапно повернуть на юг вдоль Дона, чтобы захватить сам Донецкий бассейн, взять под контроль кавказские нефтяные месторождения и блокировать под Сталинградом речную транспортную связь с внутренней Россией по Волге; потому что по этой реке сотни танкеров поставляли в Россию нефть из Баку. Наши союзные войска из Румынии, Венгрии и Италии должны были служить прикрытием растянувшемуся северному флангу нашей армии, вдоль Дона, служившего естественным препятствием, силами примерно тридцать дивизий, предполагалось, что они будут защищены от нападения этой рекой.

Еще в октябре [1941 г.], во время моей поездки в Бухарест на парад по случаю взятия Одессы, я подробно обсуждал с Антонеску военную помощь румынских вооруженных сил на 1942 г. Опьяненного своим успехом в Бессарабии и взятием Одессы – давняя румынская мечта, – Антонеску было нетрудно уговорить на это: вновь не обошлось без торгов, его войска были выторгованы на наше оружие и боеприпасы, но больным местом все еще оставалось венское решение, вынуждавшее Румынию уступить Венгрии фактически большую часть Трансильвании.

Поэтому Антонеску требовал, чтобы Венгрия предоставила эквивалентный контингент войск на 1942 г. Если же последняя не станет вносить заметный вклад, то он видел в этом опасность для Румынии, так как придется улаживать с Венгрией старые счеты: последняя поддерживала большую концентрацию войск на границе с Румынией, поэтому Румыния должна было сделать то же самое и на своей границе, что значительно уменьшило бы ее вклад в войну с Россией.

Я возразил, что во время войны с Советским Союзом, которая освободит обе эти страны от огромной угрозы большевизма, любые разговоры о войне между Румынией и Венгрией были сплошным безумием; но мое заявление не возымело на него никакого эффекта, даже несмотря на то, что страшную опасность, нависшую над этими двумя странами, удалось устранить только несколькими неделями ранее. А может быть, на самом деле все это произошло из-за того, что они все теперь были такими агрессивными?

В любом случае, Антонеску обещал свое дальнейшее участие в нашей войне с Россией контингентом из пятнадцати дивизий, если мы гарантируем их модернизацию и полное оснащение, с чем я, естественно, согласился, как бы трудно это для нас ни было. На самом деле насытить румынскую армию оказалось намного легче, поскольку она с самого начала была хорошо экипирована стандартным вооружением французского военного производства, и к тому же мы много раз удовлетворяли их требования из захваченных нами военных трофеев.

Моя поездка в Бухарест состоялась потому, что Гитлер отклонил их приглашение, а Геринг не хотел ехать, поскольку он рассердил Антонеску из-за поставок нефти из Румынии; в результате ехать пришлось мне, как представителю немецких вооруженных сил на параде победы. Меня, как гостя юного короля, разместили в королевском дворце, где, вместе с Антонеску, я был представлен королю и королеве-матери (супруге изгнанного короля, который давно нашел ей замену в лице своей любовницы, мадам Лупеску). Двадцатиоднолетний король был высоким, стройным и красивым юношей, еще слегка неловким в своих манерах, но не неприятным; королева-мать оставалась все еще довольно привлекательной и мудрой женщиной. Антонеску положил конец нашей поверхностной беседе с ними, заметив, что нам пора отправляться на парад и предваряющую его церемонию награждения.

Несколько раз Антонеску спросил мое мнение об этом параде, который по немецким стандартам был более чем несовершенен. Я поспешно заверил его, что, несомненно, нельзя брать за стандарт большие германские парады, проводимые в мирное время, тем более что эти войска только что прибыли прямо с фронта; я сказал, что все дело здесь не в их строевой подготовке, а в выражении их лиц, с которым они вглядываются в своих верховных руководителей; и что оно произвело на меня весьма благоприятное впечатление[46].

В результате моих переговоров в Будапеште было больно задето тщеславие Муссолини тем, что не только Румыния, но и Венгрия станет содействовать нам в русской кампании 1942 г.: он не мог допустить такого позора для Италии. Поэтому он предложил добровольно предоставить нам десять пехотных дивизий; от такого предложения фюрер едва ли мог отказаться. По данным нашего генерала в Риме, генерала фон Ринтелена, это должны были быть элитные дивизии, включая четыре или шесть альпийских дивизий, во всяком случае, лучшее, что было у итальянцев. Проблемы с транспортом не позволили нам перебросить их до наступления лета, поскольку наши железные дороги прежде всего должны были обеспечивать сосредоточение германских сил для летнего наступления.

Возможности железнодорожной транспортной системы никогда не соответствовали потребностям вооруженных сил и военной экономики, несмотря на то что рейхсминистерство железных дорог тратило огромное количество материалов на ее реконструкцию и направляло на это лучших инженеров и директоров. Работу железных дорог зимой 1941/42 г. можно было назвать просто ужасной; с декабря 1941 г. по март 1942 г. ситуация стала настолько критической, что только учреждение специальной автотранспортной организации смогло предотвратить полное крушение системы необходимого снабжения наших войск. 1 января 1942 г. министр Дорпмюллер [рейхсминистр транспорта] и его заместитель Кляйнман провели весь день с раннего утра до позднего вечера в штаб-квартире фюрера. Час за часом они совещались со мной и фюрером, а потом был вызван еще и начальник военного транспорта, генерал Герке. Ситуация требовала принятия специальных мер, и особенно для защиты локомотивов и водокачек, которые совершенно не подходили для минусовых температур в этот необычайно холодный период. В такие дни бывали случаи, что локомотивы выходили из строя сотнями; немецкие паровозы были совершенно не рассчитаны на такой климат; мы были вынуждены перешивать все железнодорожные пути на стандартную германскую колею, потому что нам не удалось захватить практически никакого русского подвижного состава.

Начальник военного транспорта горько жаловался – и справедливо – на рейхсминистерство железнодорожных путей, что оно не заменяет вышедшие из строя локомотивы, поскольку их недостаточная морозоустойчивость не являлась его виной. Вечером под председательством фюрера было принято только одно возможное решение: рейхсминистерство железнодорожных путей должно принять на себя ответственность за всю систему железнодорожных путей на оккупированной территории России, вплоть до конечных станций снабжения, с которых грузы будут распределяться по фронтовым складам; начальник военного транспорта больше не должен нести ответственность за эту сеть.

На первый взгляд это было единственным верным решением, поскольку иначе управление всей транспортной системой на оккупированной территории было бы делом начальника военного транспорта. Но генерал Герке был достаточно умен, чтобы согласиться с этим предложением фюрера, поскольку у министра транспорта имелись совершенно другие способы устранения задержек и поэтому он, Герке, теперь больше за это уже не отвечал. Вместо этого от министра потребовали ежедневно докладывать лично фюреру о том, какое количество загруженных составов он передал начальнику военного транспорта на конечных станциях. Следующие данные смогут дать некоторое представление о масштабе этой проблемы: потребность самих сухопутных сил (то есть без учета ВВС) в сутки составляла 120 эшелонов, это если не проводились особые операции, когда повышалась потребность в поставках боеприпасов и в санитарном транспорте; но пропускная способность железных дорог даже и с величайшими усилиями могла в итоге составить только 100 составов в день и только на короткий период. Кроме того, происходили сильные колебания в численности эшелонов из-за бесконечных задержек, связанных с действиями партизан; часто за одну ночь взрывали свыше сотни участков железнодорожных путей.

Весеннее наступление в районе Полтавы началось в самый последний момент перед тем, как глубокие русские клинья могли прорвать нашу слабую и весьма растянутую оборону. Фельдмаршал фон Бок хотел использовать предоставленные ему для контрнаступления подкрепления – часть из которых еще только подтягивалась, – чтобы защитить опасную зону, где прорыв русских казался наиболее неизбежным; но фюрер, как главнокомандующий сухопутными войсками, настаивал на начале контрнаступления, с таким расчетом, чтобы нанести удар в самый корень клина противника и порвать их «связки»; он хотел вырезать этот гнойник. Фон Бок, с другой стороны, боялся, что предпринимать такие попытки уже слишком поздно.

Тут вмешался Гитлер и просто приказал выполнить эту операцию так, как он сказал. Он оказался прав, в результате всего за час кризиса битва привела к окончательному поражению русских, и нам удалось захватить неожиданно огромное количество пленных.

Мне осталось не так уж много времени, поэтому я не стану описывать развитие наступательной операции Гитлера, которая застопорилась на Кавказе и под Сталинградом – что стало началом волны против нас с востока. Я бы хотел ограничить мою повесть только несколькими особенными эпизодами и собственными впечатлениями этого периода.

Первым, и совершенно необъяснимым, эпизодом была публикация в газетах западных держав точной копии нашего плана нападения. По крайней мере, одна фраза фюрера из «базовой директивы» была воспроизведена настолько точно, что совершенно не оставалось сомнений, что где-то в цепочке произошло предательство. Подозрение фюрера пало на штабы, и предварительное расследование выявило новые факты: он вновь стал обвинять Генеральный штаб, который, как он говорил, мог быть единственным источником этой измены.

На самом деле, как обнаружилось следующей зимой, виновником предательства оказался офицер из оперативного штаба военно-воздушных сил, служивший в их разведывательном отделе, который установил контакт со шпионской сетью врага. На большом процессе в рейхстрибунале в декабре 1942 г. был вынесен ряд приговоров, поскольку удалось раскрыть действовавшую в Берлине крупную организацию предателей и шпионов. Хотя в нее по большей части были вовлечены гражданские люди, как мужчины, так и женщины, самым важным источником военных сведений для врагов был этот офицер ВВС, подполковник Шульце-Бойзен и его жена. Но до того, как это выяснили, Гитлер продолжал осыпать бранью совершенно невиновный Генеральный штаб сухопутных войск.

Вторая беда произошла, когда самолет офицера штаба дивизии потерпел аварию на нейтральной полосе Восточного фронта; он вез личный приказ фюрера для генерала корпуса армии Штумме о его действиях во время большого наступления, которое должно было начаться всего через несколько дней. Несчастный офицер сбился с курса и вместе с документами попал в руки к русским; сам он был убит на месте. Негодование Гитлера против замешанных в этом деле – командующего генерала, начальника штаба и командира дивизии – в итоге привело к военному суду перед военным рейхстрибуналом под председательством Геринга. Благодаря ему и моему собственному участию эти обвиняемые офицеры были оправданы и вновь возвращены на службу на других должностях. Достойный генерал Штумме был убит в бою несколькими месяцами позже, будучи представителем Роммеля в Северной Африке.

После трехдневного сражения нам наконец-то удалось прорваться к Воронежу, и теперь началась битва в самом городе за переправу через Дон; тогда-то и стали возникать первые опасения насчет правильного руководства фон Боком группой армий, поскольку, по мнению Гитлера, он слишком завяз в сражениях, вместо того чтобы повернуть на юг (совершенно не беспокоясь о судьбе Воронежа или о своих флангах и тылах) и завоевывать территорию вдоль Дона настолько быстро, насколько это возможно.

В его ссорах с Гальдером я вновь видел нарастающий кризис руководства и посоветовал фюреру самому вылететь к фельдмаршалу фон Боку и лично обсудить с ним это. Мое предложение было принято. Я сопровождал фюрера в этом полете, в то время как Гальдер предоставил штабного офицера из оперативного департамента военного министерства. Как обычно, фюрер обрисовал фон Боку свою базовую стратегию и обсудил с ним, вполне дружелюбно, каким способом он хотел бы продолжить эту операцию.

Все стороны были весьма дружелюбны, что, я должен признать, разочаровало меня, поскольку фюрер только слегка коснулся того вопроса, который прежде всего занимал его и который он еще днем так уверенно заклеймил как грубейшую ошибку. Меня это очень рассердило, и, что весьма необычно, меня покинула моя обычная сдержанность, и я прямо сказал Боку о том, что хотел фюрер, надеясь, что последний теперь также выскажет ему свои претензии более ясно. Но этот момент прошел незамеченным, поскольку все стали подниматься на обед. Мне все-таки удалось найти возможность сказать начальнику штаба группы армий, генералу фон Зодернштейну, вполне открыто, почему фюрер прилетел сам лично и что было у него на уме.

После обеда, который прошел в той же любезной атмосфере, что и совещание, мы вылетели обратно в штаб-квартиру фюрера.

Итог всего этого был отрицательным: уже на следующий день, когда Гальдер выступал на совещании, Гитлер вновь начал ругаться на непокорных и некомпетентных руководителей группы армий: но виноват в этом был только сам фюрер, я сам был очевидцем того, как он ходил вокруг да около, вместо того чтобы ясно выразить то, что он хочет. Поэтому нам – Гальдеру, Йодлю и мне – вновь пришлось смириться с этим.

Я упомянул этот эпизод только потому, что я очень хорошо знал эту слабость Гитлера при «ведении переговоров» с далекими от него, но занимающими высокие посты генералами. У меня сложилось впечатление, что он был весьма смущен и потому был вынужден принимать не свойственную ему позицию скромной сдержанности, в результате чего эти генералы, которые довольно редко встречались с ним, совершенно не могли понять всей сложности ситуации. Они даже представить себе не могли, что их подозревали в неповиновении и неуважении к Гитлеру как к фюреру и Верховному главнокомандующему вооруженными силами. В этом отношении – не говоря уже о его врожденной подозрительности – Гитлер был весьма чувствителен и обидчив. Таким образом начали зарождаться предпосылки к увольнению фон Бока, и уже через несколько недель его заменил фельдмаршал барон фон Вейхс.

Для операции на Кавказе предназначалась заново сформированная группа армий «А», для которой уже был подготовлен оперативный штаб. Возник вопрос о подходящем главнокомандующем для этой группы; Гальдер и я – совершенно независимо друг от друга – предложили имя фельдмаршала Листа. Гитлер колебался и никак не мог решиться, в то же время и не объясняя, что он имел против него. Наконец, когда на принятие решения уже не оставалось времени, мы вместе с Гальдером поговорили с Гитлером об этом, и после длительных колебаний он дал свое согласие. Но при первой же операции, проведенной этой группой армий, когда она продвинулась за Ростов и готовилась развернуться в глубь Кавказского района, возникла новая волна необоснованных обвинений против Листа: тотчас же возникли заявления, что он помешал танковым соединениям СС прорваться к Ростову или начал слишком поздно и атаковал слишком осторожно и т. д., хотя каждый из нас знал, что он действовал согласно отдававшимся ему приказам.

Через несколько недель Лист прибыл с докладом в штаб-квартиру фюрера в Винницу; я сам был в Берлине, но по возвращении был вынужден выслушивать жалобы Гитлера, что это я несу ответственность за то, что предложил имя этого неподходящего человека, поскольку он производил самое наихудшее впечатление, кроме того, совершенно не ориентирующегося: он явился к нему, принеся карту, напечатанную в масштабе один к миллиону, и даже не отметил на ней никакие диспозиции своих войск, и т. д., и т. п. А когда я возразил, что он, Гитлер, сам специально запретил возить подробные карты на самолетах, он яростно обернулся ко мне и закричал, что Геринг также присутствовал на этом совещании с Листом и тоже был весьма возмущен всем этим.

Неудачный полет, совершенный Йодлем в горнострелковый корпус, базировавшийся преимущественно на Кавказе и ведущий сражения за горные перевалы, ведущие к Черному морю, вывел этот кризис на максимум. Йодль подробно переговорил с командующим этим горно-стрелковым корпусом генералом Конрадом и с фельдмаршалом Листом о безнадежности ситуации, и по возвращении он этим же вечером доложил фюреру, что вынужден был согласиться с мнением Листа, что поставленная перед ним задача была невыполнима. Я опущу подробности этого дела – Йодль, может быть, расскажет о них лучше, чем я. В любом случае, доклад Йодля – который на самом деле не представлял ничего, кроме мнения самого Йодля и Листа, – лишил фюрера дара речи, а затем вызвал ужасающую вспышку ярости. Это опять произошло из-за кризиса доверия и патологических подозрений, что его генералы в заговоре против него и пытаются саботировать его приказы, находя этому, по его мнению, жалкие отговорки. Им овладела idee fixe захватить прибрежную дорогу вдоль Черного моря и над западным отрогом кавказских гор; он считал, что его генералы не могли понять все достоинства этой стратегии и по этой причине противостояли ему. Чего он совершенно не хотел понимать, это того, что огромные трудности материального и технического снабжения из-за горных дорог делали эту операцию совершенно невыполнимой.

В результате его необузданная ярость обернулась против Йодля и меня – поскольку я с самого начала готовил эту поездку Йодля; мне было приказано на следующий день вылететь в Сталино к Листу и сообщить ему, чтобы он оставил командование группой армий и вернулся домой ожидать соблаговоления фюрера.

Я так никогда не узнал, кто баламутил воду против Листа, командующего армией наивысшего калибра, который продемонстрировал свои достоинства во Франции и на Балканах. По-моему, эта охота на ведьм началась с политической стороны, от Гиммлера или Бормана; по-другому это не объяснить.

Последствия описываемых событий отразились уже и в других местах: Йодль должен был исчезнуть, хотя я и защищал его, беря всю ответственность на себя; несмотря на то что моя репутация была подорвана, мне все равно отказали в увольнении или переводе на другую должность, даже несмотря на то, что Геринг обещал мне добиться этого от фюрера. Мы больше не обедали с ним за одним общим столом, и на всех наших обсуждениях присутствовали стенографисты. Только 30 января 1943 г. он вновь снизошел до того, чтобы пожать нам с Йодлем руки.

Даже начальнику Генерального штаба Гальдеру не удалось остаться незатронутым в этой шумихе вокруг Листа. Операции, как на самом Кавказе, так и севернее его, совершенно не удовлетворили амбициозные планы Гитлера, а атаки русских на группу армий «Юг» западнее и южнее Москвы привели к тяжелому положению; на самом деле эти атаки были предприняты для того, чтобы ослабить давление на русских на южном секторе фронта.

Гальдер верно описал общее положение как далеко не удовлетворительное, несмотря на громадные территории, завоеванные во время нашего наступления. Гальдер, так же как Йодль и я, хотел увидеть, где русские выявят свои стратегические резервы, в добавление к тем распознаваемым и очевидным очагам наступления; по его мнению, эти резервы все еще не были брошены на весы. К тому же русские приемы ведения войны во время нашего большого наступления на юге приобрели новый характер: по сравнению с предыдущими действиями по окружению, количество попавших к нам пленных оставалось относительно малым. Противник заблаговременно ускользал из расставленного нами для него капкана и в качестве стратегической обороны использовал бескрайние просторы своей территории, уклоняясь от наших сил и избегая губительных действий. Только под Сталинградом и в самом городе, а также на горных перевалах противник оказал наиболее упорное сопротивление, так как он больше не должен был бояться тактического окружения.

Хотя ядро 6-й армии под командованием Паулюса и смогло достигнуть – весьма надеясь на силу наших союзников, расположенных вдоль Дона и усиленных отдельными немецкими дивизиями, – района Сталинграда, его войска были слишком растянуты, чтобы провести что-то еще, кроме локальных наступлений на нефтяных месторождениях и под Сталинградом; чрезмерно растянутый фронт уже больше не мог осуществлять сокрушительные атаки. Гальдер верно осознавал опасность, грозящую донскому флангу, который на юге от Воронежа удерживали венгры и итальянцы, а на западе от Сталинграда – румыны. Фюрер никогда не упускал из виду возможную угрозу донскому флангу, его вера в союзников была довольно слабой, но он весьма высоко оценивал оборонительные достоинства Дона как преграды, по крайней мере до тех пор, пока он не замерзнет, так что он считал такой риск оправданным.

Хотя Гитлер и терпел сотрудничество с Гальдером, скорее из здравого смысла, чем из-за доверия или даже из личной симпатии, между ними отмечалась явная отчужденность, нарастающая напряженность отчасти выражалась в его резком обращении с Гальдером и отчасти в неприятной критике в его адрес, а иногда даже и в неистовых ссорах. Мы все видели, как Гитлер высказывал свое разочарование по поводу того, как было прекращено наступление, и призывов о помощи групп армий «Север» и «Центр» – безнадежно сражавшихся и отчаянно защищавшихся, – призывов, которые Гальдер подчеркивал и обращал на них его особое внимание.

Гитлеру было необходимо хоть на кого-то излить свою злость. Во время его споров с Йодлем и мной он уже показывал свою неспособность управлять своими чувствами. Его невыносимую раздражительность по большей части можно было отнести за счет жаркого континентального климата Винницы, которого он не переносил и который буквально ударял ему в голову, как несколько раз объяснял мне профессор Моррель. Медикаменты здесь были бесполезны; и даже постоянное кондиционирование в его бункере и в рабочем кабинете только на время облегчало его дискомфорт.

Кроме этого, любая ситуация только укрепляла в нас молчаливое понимание, что громадное количество людей и материалов, которые мы вкладывали без всякой надежды на возмещение, не шли ни в какое сравнение с небольшими до настоящего времени потерями русских. Почти каждый день Гальдер ждал новых данных о имеющихся у противника боеспособных формированиях стратегического резерва, о производстве противником танков и запасных частей (по данным генерала Томаса) и о мощностях военной промышленности на Урале (вновь по данным Томаса) и т. д.; и фюрер приходил в ярость, опровергая эти данные.

Отныне мне запретили распространять «пораженческие» доклады генерала Томаса: они были полнейшей иллюзией, он не потерпит этого и т. д. Он стал критиковать Гальдера все чаще и чаще, поскольку тот был пессимистом, пророчащим гибель, заражающим главнокомандующих своими стенаниями и т. д. И в тот момент я понял, что колесо вновь прокрутилось на полный цикл: опять искали козла отпущения, и кого-то опять отправят в утиль.

Когда Гитлер, в присутствии генерала Шмундта, сообщил мне, что он больше не хочет работать с Гальдером, я вновь нарушил свое твердое решение, принятое после несчастного происшествия с фельдмаршалом Листом, никогда больше никого ни на какую должность не предлагать. Я просто не смог и дальше сидеть сложа руки и закрывать глаза на то, к чему все это в конце концов приведет: я энергично поддержал генерала Манштейна в качестве преемника Гальдера; Гитлер отклонил мое предложение, на этот раз объяснив это тем, что он не может обойтись без него как командующего. После продолжительных обсуждений я более настойчиво предложил генерала Паулюса и получил категоричное «нет». Паулюс, сказал он, займет должность генерала Йодля после битвы за Сталинград; это уже было решено, так как он больше не намерен работать с Йодлем; он уже пришел к этому решению и обсудил этот вопрос со Шмундтом. Последний на следующий день должен был вылететь в Париж и доставить сюда генерала Цейтцлера, начальника штаба «Запад» под командованием фон Рундштедта; он хочет сделать Цейтцлера новым начальником Генерального штаба. Я считал, что Цейтцлер был просто незаменим на западе, и настойчиво предупредил не отзывать его оттуда ввиду сложившейся там ситуации; это не тот человек, которого ищет фюрер, он не подходит ему, сказал я, и добавил, что я могу судить так, потому что я очень хорошо знаю Цейтцлера, хотя я и считаю его выдающимся военным и блестящим начальником штаба группы армий.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.