Николай Федорович Кошанский (1785–1831)

Николай Федорович Кошанский

(1785–1831)

Преподаватель русской и латинской словесности, автор пресловутой «Реторики», потешавшей Белинского и Добролюбова, высмеянный юным Пушкиным в его послании «Моему Аристарху». «Скучный проповедник», называет его Пушкин, «угрюмый цензор», преподносящий «уроки учености сухой». Корф к этому сообщает еще, что и Пушкина, и других Кошанский жестоко преследовал за охоту писать стихи и за всякую попытку в этом роде, – кажется, немножко и из зависти, потому что сам кропал вирши. Вырисовывается трафаретная фигура тупого школьного педанта, – как выяснено исследователями, далеко не совпадающая с подлинным Кошанским. Он с отличием окончил Московский университет, в 1807 г. получил степень доктора философии, был человек широко образованный. «Реторика» его, – в сущности то, что впоследствии называлось теорией словесности, – ко времени Белинского и Добролюбова сильно устарела, но в свое время имела ряд положительных достоинств. Отзыв о Кошанском желчного Корфа опровергается свидетельством других его слушателей. Я. К. Грот, например, рассказывает: «Мы любили Кошанского, с нетерпением ожидали его лекций и доверчиво показывали ему свои поэтические грехи». По свидетельству Гаевского, лекции его были занимательны, непринужденны и походили на беседы, вследствие чего он, преимущественно перед другими преподавателями, был приближен к воспитанникам. Он не только не преследовал учеников за охоту писать стихи, как утверждает Корф, но и сам вызывал их на это. Пущин вспоминает, как однажды в послеобеденный свой класс Кошанский кончил лекцию раньше урочного времени и сказал:

– Теперь, господа, будем пробовать перья: опишите мне, пожалуйста, розу стихами.

Стихи у других воспитанников не клеились, а Пушкин мигом прочел два четырехстишия, которыми привел в восторг и Кошанского, и товарищей. Кошанский читал с учениками и новых поэтов – Жуковского, Гнедича, а в двадцатых годах даже – официально не разрешенного – Пушкина. Однако, воспитанный на определенных литературных вкусах, Кошанский не мог благотворно влиять на Пушкина: он поощрял напыщенность и ходульность и простоту считал низкой. В стихах учеников усердно делал такие поправки: вместо «выкопав колодцы» – «изрывши кладези», вместо «площади» – «стогны», вместо «говорить» – «вещать» и т. д.

Что касается послания Пушкина «Моему Аристарху», то оно может служить только к чести Кошанского. Указания его, на которые возвражает юноша Пушкин, свидетельствуют о серьезном отношении к поэтическим начинаниям мальчика. Вот в чем, как видно из послания Пушкина, упрекал его Кошанский:

За римфой часто холостой,

На зло законам сочетанья,

Бегут трехстопные толпой

На «аю» «ает» и на «ой»…

Я ставлю (кто не без греха?)

Пустые часто восклицанья

И сряду лишних три стиха.

На это-то указывал Кошанский и требовал от Пушкина серьезной работы над отделкой стиха. В сущности, Пушкин и в то уже время много работал над стихом. Но с мальчишеским самолюбием, как неизменно в таких случаях все начинающие поэты, он старается защитить себя от упреков указанием на то, что это лишь небрежные «наброски», не претендующие на серьезное значение, что строгих требований к ним предъявлять нельзя:

Не нужны мне, поверь, уроки

Твоей учености сухой:

Я знаю сам свои пороки;

Конечно, беден гений мой…

Нехорошо! Но оправданья

Позволь мне скромно привести:

Мои летучие посланья

В потомстве будут ли цвести?

И заявляет, что пишет не для бессмертия, что не хочет холодным умом охлаждать вольное кипение чувств:

Отделкой портить небылицы,

Плоды бродящих, резвых дум,

И сокращать свои страницы…

Кошанский, во времена Пушкина человек еще молодой, одевался изящно, ревностно ухаживал за прекрасным полом, любил говорить по-французски, впрочем, довольно смешно, и всегда обращался к ученикам со словом «messieirs», которое выговаривал «месьес».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.