Ахиллес и черепаха Политический анекдот тоталитарной эпохи

Ахиллес и черепаха

Политический анекдот тоталитарной эпохи

Анекдот стал одним из героев нашего времени – смены тысячелетий. Ему посвящают научные работы и конференции, он стал респектабельной частью письменной литературы, не перестав быть актуальным жанром городского фольклора. Превращение анекдота из жанра изустного в широко публикуемый на постсоветском пространстве делает возможным сравнение русского и немецкого политического анекдота тоталитарной эпохи.

Вот самое простое определение этого вроде бы несерьезного предмета: под анекдотом (греч. «неопубликованный») понимается «короткий устный смешной рассказ о вымышленном событии с неожиданной остроумной концовкой, в котором действуют постоянные персонажи, известные всем носителям языка»[108]. Добавлю к этому нейтральному определению менее академичную, но не менее существенную характеристику: «Анекдот словно хочет, чтобы его на этом самом месте запретили, ликвидировали, и на этом предположении и ожидании – живет»[109]. Это замечание Абрама Терца, он же Андрей Синявский, в данном случае особенно актуально, ибо речь пойдет о политическом анекдоте тоталитарной эпохи, которую я обозначу в жестких границах, принятых Ханной Арендт: 1933–1945 годы в Германии, 1929–1953 годы – в СССР[110]. Совершу даже небольшой подлог, заменив в Нобелевской речи Иосифа Бродского слово «стихосложение», и тогда получится, что «анекдот – колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения»[111]. При этом анекдот будет интересовать меня вовсе не с теоретической – фольклорной ли, лингвистической, семиотической или историко-литературной – точки зрения, а скорее как историческое свидетельство, как особый документ времени.

Само собой, как документ анекдот – один из самых эфемерных и некорректных. Все в нем недостоверно и анонимно: день рождения, авторы, рассказчики, слушатели (кроме тех, разумеется, кого за это посадили). Трудноуловим ареал его распространения и время хождения. Даже содержание не датирует его сколь-нибудь надежно, ведь «несущая конструкция» анекдота часто прочнее его текущего, сиюминутного применения. Подобно сказке и другим фольклорным жанрам анекдот знает свои бродячие сюжеты и мотивы, не говоря о бродячих структурах (каламбур, вопрос-ответ, диалог представителей разных народов и проч.). К тому же он не имеет даже канонического текста: любая записанная на бумаге версия – всего лишь член множества, притом случайный.

И однако, как документ времени – или, точнее, эмоций времени – анекдот незаменим, потому что среди жанров тоталитарной эпохи не было ничего более постоянного, чем порождение этого эфемерного городского фольклора, удостоверенного репрессиями и сохраненного – увы, отрывочно и фрагментарно – народной памятью. Подобно медицинской томограмме он позволяет заглянуть в те закоулки общественного самосознания, куда нет доступа более «документальным» документам.

Сталин Крупской: «Если ты не перестанешь иметь дело с троцкистами, я назначу Ленину другую вдову» (газета «Возрождение», Париж).

Задача моя не только не теоретическая, но даже и не собствен но аналитическая, скорее обзорная, классификаторская: попытка обозначить сравнительные границы двух режимов, увиденные жителями изнутри и обкатанные изустной традицией.

Источниками для статьи послужили два русскоязычных и два немецких издания:

1. Дора Штурман, Сергей Тиктин. Советский Союз в зеркале политического анекдота. Иерусалим: Экспресс, 1997 (впоследствии «Ш»).

2. Ю. Борев. Сталиниада: мемуары по чужим воспоминаниям с историческими анекдотами и размышлениями автора. Иркутск: Ин-т информ. и рекл.: Газ. «Сов. молодежь», 1992 (впоследствии «Б»).

3. Richard Hermes. Witz contra Nazi. Hitler und sein Tausendj?hriges Reich. Hamburg: Morawe & Scheffelt Verlag, 1946 (впоследствии «H»).

4. Hans-Jochen Gamm. Der Fl?sterwitz im Dritten Reich. M?ndliche Dokumente zur Lage der Deutschen w?hrend des Nationalsocializmus. M?nchen; Z?rich: Piper, 1993; первое издание – 1963 (впоследствии «G»).

Между русскими и немецкими изданиями заметна разница. Первым пришлось дожидаться конца советской империи, что существенно увеличило разрыв во времени и погребло анекдоты сталинской поры под слоями более поздних. Разумеется, собрания анекдотов этим далеко не исчерпываются, но понятие «Полное собрание…» к этому бродячему жанру неприложимо. Зато указанные сочинения представляют не только сумму собирательства, но и разные его виды. Если книги, изданные в Гамбурге и Иерусалиме, – собрания анекдотов в собственном смысле слова, то книги Гамма и Борева – еще и авторская рефлексия, своего рода дидактические пособия. Автобиография авторов играет в них не последнюю роль.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.