Глава 9 У истоков «Источника»

Глава 9

У истоков «Источника»

Пускай ее этическая теория была выверенной и твердой – но Рэнд была не столь уверена насчет других посланий, которые должны были быть заложены в книгу В первых рабочих заметках она предполагает, что, возможно, ей не стоит писать в этом романе о коммунизме. В начале 1938, в разговоре с издателем, проявлявшим интерес к ее новому произведению, она упомянула, что на этот раз роман не будет столь политизирован. На его страницах не появится ни единого русского или коммуниста, уверяла она издателя. Но – в то же время Рэнд всегда ощущала связь между политикой и своей концепцией «секонд-хендера». Конечно, заявление ее соседки потрясло ее именно потому, что оно обозначило вопрос: что делает одних людей коллективистами, а других – индивидуалистами? Прежде Рэнд не понимала этой разницы, но теперь она начала считать, что базовым принципом коллективизма является «подчинение диктату окружающих в ущерб собственной независимости». Несмотря на то, что ее замысел имел исключительно философскую природу, перед Рэнд лежал широкий спектр возможностей превратить роман в политическое моралите. Однако она все еще колебалась относительно того, стоит ли ей писать книгу такого типа.

Частью проблемы являлось то, что Рэнд не была уверена, каковы ее политические взгляды за пределами российской специфики. В начале 30-х она стала читать еще больше философских произведений, чем раньше, и первым делом обратилась к творчеству авторов, которые были весьма скептически настроены по отношению к демократии: Генри Луиса Менкена, Освальда Шпенглера, Альберта Джея Нока и Хосе Ортеги-и-Гассета. Это помогло ей лучше оформить понимание послания Ницше, поскольку мыслители, чьи произведения она изучала, сами находились под сильным влиянием немецкого философа. Менкен, к примеру, был одним из наиболее выдающихся популяризаторов ницшеанских идей в Америке. Также эти идеи оказали сильное влияние на «Закат Европы» Шпенглера и «Восстание Масс» Ортеги-и-Гассета, которые, в свою очередь, оказали влияние на «Воспоминания лишнего человека» Альберта Нока. Практически все, что читала Рэнд в те годы, было проникнуто ницшеанским духом и имело одну общую идею: решительный элитизм.

Те предварительные выводы, которые она делала, размышляя об американском обществе, носили крайне негативный характер. Рэнд сомневалась в том, что Америка разделяет ее взгляды, и это впечатление усиливалось популярностью коммунизма в Нью-Йорке. В своем писательском блокноте она задавалась вопросом, «есть ли в капитализме и демократии что-либо, достойное остаться в веках», и рассуждала, в духе Освальда Шпенглера, о том, что «белая раса вырождается». К любому упоминанию об американской индивидуалистской экономической системе она язвительно добавляла: «так называемый» или «может быть». Согласно Рэнд, главной виной либерал-демократов было «предоставление всех прав большинству». Вместо этого, писала она, властные полномочия следовало делегировать только самым выдающимся представителям общества. Когда она начинала работать над книгой, связь между ее концепцией индивидуализма и американским обществом, не была для нее очевидна.

Персонажи, напротив, возникали в ее сознании очень отчетливо и ярко. Рэнд разработала для своей новой книги элегантную, почти что геометрически верную структуру. Говард Рорк был ее идеальным мужчиной, бескомпромиссным индивидуалистом и творцом. Прочие основные герои являли собой вариации на эту тему.

«Он – благородная душа, – писала она, составляя психологический портрет Рорка. – Самодостаточный, уверенный в себе человек, персонифицированное наслаждение жизнью. Кроме того – человек, живущий для себя – в том смысле как жизнь для себя следует понимать. И в конечном итоге он одерживает победу. Рорк – человек, каким он должен быть».

Питер Китинг в этой системе координат является полной противоположностью Говарда Рорка и воплощением того, каким человек быть не должен. Он – беспринципный эгоист, в том смысле, в каком это принято понимать во всем мире. Ведомый невероятными тщеславием и жадностью, он жертвует всем ради своей «блестящей карьеры». Он – «человек толпы» до мозга костей. Его триумф является для него величайшим бедствием. Его ждет горькое крушение – он жертвует всем ради победы, которая не приносит ему удовольствия, а его методы приводят его к бесславному концу. Его пример является иллюстрацией утверждения, что человек, живущий чужими ценностями, не может быть нравственным. У него нет самости, а стало быть, ему чужда всякая этика. Он никогда не станет таким, каким должен быть человек. И он даже не осознает этого.

Чтобы придать форму образу Рорка и наделить этого персонажа уникальными чертами, она обратилась к жизнеописанию американского архитектора Фрэнка Ллойда Райта, авангардный стиль которого ей очень нравился. Многочисленные подробности жизни Райта – в том же самом виде, как они описаны в его автобиографии – всплывают в романе не раз, кроме того, Рэнд приставила к Рорку склочного и сердитого наставника, образ которого был срисован с обучавшего Райта Луиса Салливана. Персонаж «секонд-хендера» Питера Китинга был основан на фигуре популярного в те времена, но весьма посредственного архитектора Томаса Гастингса. Прочитав книгу о Гастингсе, Рэнд написала в своем блокноте следующее: «Если эту книгу совместить с автобиографией Райта, это, фактически и получится та история, которую я хочу написать».

На страницах романа можно встретить и других ее известных современников. Например, Тайл Уинанд был скопирован с Уильяма Рэндольфа Херста[5], за чьей карьерой Рэнд пристально следила. Она была особенно поражена тем, что ему не удалось избраться на пост мэра Нью-Йорка и губернатора одноименного штата. Это был человек, который оказывал огромное влияние на политику, но не имел реального успеха в деле захвата рычагов власти. Рэнд считала, что для Херста, который дважды избирался в Конгресс и владел огромной медиа-империей, это было большим унижением. В ее понимании его могущество было призрачным. Власть Херста ему не принадлежала: ее могли дать ему – или отобрать – массы, которым он служил. Иллюстрацией этого принципа в романе «Источник» является Уинанд, недостатки которого резко контрастируют с независимостью и представительностью Рорка. «Уинанд – человек, который управляет толпой до тех пор, покуда он говорит то, что толпа хочет от него слышать, – пишет Айн Рэнд. – Нужно посмотреть, что случится, когда он попытается сказать то, что сам хочет».

Еще одной разновидностью «секонд-хендеров» Рэнд называла людей, которые ставят любые вторичные соображения выше истинных ценностей. Например: человек, который, вместо наиболее достойного кандидата берет на работу своего друга. Он руководствуется только мотивами их дружбы, в то время как за бортом остается человек, чье участие было бы намного более полезным для бизнеса. Или же критик, который оценивает произведение, исходя из своих отношений с автором, нежели из реальной ценности работы. Замена истинных ценностей на вторичные рождает «вторичный образ жизни».

«Это может показаться наивным, – писала Рэнд. – Но – станет ли наша жизнь когда-нибудь по-настоящему реальной? Будем ли мы когда-нибудь жить так, как подобает? Или жизнь всегда будет чем-то другим, чем-то отличным от того, чем она должна быть? Настоящая жизнь – простая и искренняя, даже наивная – это единственная жизнь, в которой можно обнаружить все потенциальное величие и красоту человеческого существования. Существуют ли какие-то убедительные причины, по которым мы должны продолжать мириться с той подменой, которую имеем сегодня. Никто не показывает современную жизнь такой, какая она есть на самом деле, с настоящими причинами и следствиями. Я собираюсь сделать это. И, если эта картинка не приятна – то какова же альтернатива?»

Введение отрицательного персонажа, Эллсворта Тухи, могло превратить роман, изначально запланированный как произведение, свободное от политического подтекста, в сатиру на левацкую литературную культуру Нью-Йорка 1930-х. Однажды вечером она и Фрэнк неохотно присоединились к паре своих друзей для похода на лекцию британского социалиста Гарольда Ласки в исповедовавшей левые взгляды Новой школе социальных исследований. Когда Ласки вышел на сцену, Рэнд была поражена. Это что, появился Эллсворт Тухи во плоти? Во время лекции Рэнд нарисовала в своей записной книжке его портрет, а также детально описала его мимику и жестикуляцию. На выступления Ласки они с Фрэнком приходили еще два раза.

Заметки Рэнд, сделанные на лекциях Ласки, демонстрируют также ее неприязнь к образу жизни окружающих женщин. Дамы, присутствовавшие в аудитории Новой школы, ужаснули ее – она описывает их как бесполых, немодных и неженственных. Во время лекций она и Фрэнк перебрасывались шуточками, насмехаясь над их неряшливыми фильдекосовыми чулками. Но больше всего Рэнд была разгневана их «интеллектуальной пошлостью», они казались ей слабоумными, не способными понять зла, которое нес в себе социализм Ласки. Эта мизогония проявилась в созданном ею образе Эллсворта Тухи, которого автор показала женоподобным, склонным к сплетничеству и злонамеренно ехидным («в женской манере», – подчеркивает Рэнд). Эти качества были призваны усилить контраст между Тухи и противостоящим ему мужественным индивидуалистом Рорком.

До того, как она увидела Ласки, Тухи был просто абстрактной антитезой Рорка. Но этот социалист-интеллектуал очень удачно вписался в ее концепцию – несмотря даже на то, что он делал роман похожим на комментарий к современным событиям. Но Ласки был не единственным прототипом Тухи – чтобы придать этому образу большую выпуклость, Рэнд также использовала некоторые черты, позаимствованные у американских критиков Гейвуда Брауна, Льюиса Мамфорда и Клифтона Фейдимена.

Эти скрупулезные исследования позволили Рэнд преодолеть те ограничения, что были свойственны ее первым попыткам в художественной литературе. Проработка характеров персонажей всегда была ее слабым местом. Герои «Ночи 16-го января» являли собой мощные человеческие символы, но были неубедительны в своих человеческих качествах. В романе «Мы – живые» Рэнд сумела обойти этот острый угол, поскольку у большей части персонажей были реальные прообразы среди ее знакомых в России. Теперь она повторила этот метод, заимствуя черты характера из биографических книг и дополняя собственными наблюдениями.

Но создавая главный женский персонаж романа, Доминик Франкон, она не прибегала к этому методу. Для того, чтобы проработать психологию Доминик, ожесточенной и недовольной своим положением наследницы, Рэнд вызывала в воображении самые темные из своих собственных настроений. Она выискивала в своей душе отголоски разочарований и обид своих ранних лет – в том числе и того горького чувства, что мир устроен так, чтобы посредственность процветала, а выдающиеся личности подвергались гонениям. Именно эти чувства она вложила в характер своей героини. В романе Говард научил Доминик, как избавиться от этих отравляющих душу отношений – как и сама Рэнд стала более оптимистичной, когда обрела профессиональный успех и свободу заниматься любимым делом.

Этот самоанализ она объединила с анализом личности своего мужа, Фрэнка О’Коннора. Когда они только познакомились, Фрэнк был полон надежд и планов относительно своей голливудской карьеры. У него даже было несколько «удачных выстрелов» – но, по мере того, как фортуна все чаще и ярче улыбалась Айн, у Фрэнка дела обстояли прямо противоположным образом. В Нью-Йорке, когда доходов Рэнд было достаточно, чтобы содержать их обоих, О’Коннор бездействовал. Он почти ничего не делал, чтобы как-то закрепиться на новом месте. Рэнд, ставившая карьеру превыше всего остального, не могла этого понять.

Теперь, работая над образом Доминик, Рэнд нащупала ключ к пассивности Фрэнка. Как и ее муж, Доминик в гневе отворачивается от мира, но делает это «не из дурных побуждений или трусости, а из-за высокой степени идеализма, который неприменим в той журналистской реальности, которую мы видим вокруг». Доминик любит Говарда, но пытается уничтожить его, полагая, что он обречен в нашем несовершенном мире. Противоречивая фигура Доминик является одним из наименее убедительных персонажей, когда-либо созданных Рэнд. Однако нельзя не отметить, что она оказала благотворное влияние на отношения писательницы с супругом. Айн смогла лучше понять его после того, как смоделировала героиню, оказавшуюся в похожей ситуации. Собственные черты Фрэнка О’Коннора также нашли отражение в ее романе. Кошачья грация Говарда Рорка была позаимствована именно у него, что не преминули отметить прочитавшие книгу близкие друзья пары.

Книга рождалась медленно и сложно. После того, как были готовы наброски основных персонажей, Рэнд начала планировать сюжет романа, с разных точек зрения обдумывая то, как могут складываться события. Центральным каркасом произведения должна была стать карьера Говарда Рорка, но Рэнд еще не знала, что и как будет происходить за пределами этой главной сюжетной линии. Она провела долгие месяцы, продумывая сюжетную канву. «Какими будут ключевые моменты карьеры Рорка? С чего он начнет, какими будут главные трудности на раннем этапе, как он станет знаменитым?» – спрашивала она себя на страницах писательского дневника. Чтобы гарантированно справиться с поставленной задачей, она сделала подробнейший конспект знаменитого романа Виктора Гюго «Отверженные», чтобы понять его внутреннюю структуру и составить собственную модель.

Наиболее сложной частью – «настоящей головоломкой» – стало для нее построение кульминации. Рэнд хотела описать некое драматическое событие, которое свело бы воедино все разрозненные сюжетные линии романа, стало финальной наглядной иллюстрацией его центральной идеи и потрясло читателей до глубины души. До тех пор, покуда концовка не была придумана, все прочее оставалось лишь грудой бессмысленных словесных конструкций. Что еще хуже, она чувствовала себя лгуньей всякий раз, как говорила с кем-нибудь о своем новом романе, поскольку сама еще не знала, чем все должно закончиться, и у нее не было абсолютно никаких идей, которые проливали бы на это свет. Она извивалась в муках за письменным столом, впервые за все время оказавшись в творческом тупике. Такие моменты Рэнд называла «корчами».

Весну и начало лета 1937 года Рэнд провела, штудируя тексты по архитектуре, чтобы сделать текст «Источника» более убедительным. Но вскоре она отложила эти книги и принялась делать наброски для театральной адаптации романа «Мы – живые», к возможности постановки которой проявил интерес бродвейский продюсер Джером Майер. По просьбе Энн Уоткинс она также переписала в качестве пьесы неопубликованную повесть, работу над которой завершила еще в Голливуде. Поскольку спектакль «Ночью 16-го января» стал большим хитом, как агент, так и автор надеялись повторить успех на бродвейских подмостках. Главной героиней новой пьесы, получившей название «Идеал», была срисованная с Греты Гарбо кинозвезда по имени Кэй Гонда. Среди миллионов своих поклонников она пытается найти того, кто согласится рискнуть жизнью ради своего идеала – то есть, ради нее. После того, как ей удается найти лишь одного такого человека, одинокого бродягу Джонни Дауса, Гонда понимает, что большая часть публики на самом деле ненавидит ее – за то, что она является воплощением тех романтических идеалов, которые люди боятся претворить в жизнь.

В эмоциональном плане пьеса «Идеал» не похожа на другие произведения Айн Рэнд. Но в ней внимание автора почти безраздельно сфокусировано на зле или бездарности; она наполнена одиночеством Кэй Гонды, чувствующей себя оторванной от человечества; горьким чувством, что настоящий идеалист в какой-то, очень малой, степени, может быть отнесен к ряду тех предателей человеческих ценностей, диалог с которыми невозможен. С этой точки зрения главный мужской персонаж, Джонни Даус, не является типичным для Рэнд персонажем. Это человек, полностью оторванный от мира, он не представляет, как жить дальше, и у него часто возникает желание умереть. Если Лео из романа «Мы – живые» чувствует то же самое в Советской России, на это есть политические, а не духовные причины. Но Джонни чувствует это в Соединенных Штатах.

Уоткинс не смогла найти продюсеров для постановки, и даже несмотря на то, что жена друга Рэнд Ивана Лебедева, талантливая актриса Вера Энгельс, попыталась привлечь к проекту внимание европейского театрального бомонда, из этой затеи ничего не вышло. Вскоре Джером Майер, как ранее и Эл Вудс, начал испытывать проблемы с финансированием – и сценическая адаптация книги «Мы – живые» также была отложена в долгий ящик.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.