Белла Ахмадулина – Василию и Майе Аксеновым

Белла Ахмадулина – Василию и Майе Аксеновым

3 мая 1986 г.

Христос Воскресе!

Дорогие родные Васька и Майка, странно и дико взывать к вам из яви хладно-солнечного ветреного дня, где кривятся и морщатся портреты вождей, снимаемые к Пасхе, толпы рыщут «сырковой массы особой», достижимые напитки – 13 р. 50 к. самые дешевые.

Но – бурно, многолюдно, страшновато. Зловещий бред этой яви очень усилился в последнее время… Или мне кажется, от капризности, или впрямь столь выпуклого и душного мрака не помню. Что-то новенькое невольно ощущаешь в вялом и безвыходном гибельном сюжете, то есть старенькое, конечно, – эх, где привычные <нрзб> их увядание теперь вспоминается как кротость и уютная унывность.

Остается принимать надрывности завихрений, невидимо колеблющих трясину, – за безграмотный и безошибочный исторический оптимум: несколько столетий, не больше.

А собственная жизнь, насущная жизнь людей вокруг и детей рядом – мимолетность, выгадаем какой-то блик, большего не надо.

В феврале и марте этого года была постояльцем дома творчества композиторов на окраине города Иваново: эта окраина сильно повлияла на меня.

Я и прежде знала – но здесь впопад очутилась, сильно действует, очнуться не могу.

Только что вернулись с Борей из Таллина – ощущение, как от Иваново; и шпили, и мостовые, и кроткий залив лишь усугубляют отчаяние: им-то за что?

Из смешного: 30 лет «Современника»[544], никто не опасался, но – вопреки елею – немного разговорилась и проговорилась бедная остаточная богема.

Взыскали с «Современника» – мое маленькое злорадство, но и «капустников», говорят, больше не будет.

Васька, если вдруг где-нибудь и как-нибудь соотнесешься с Юрием Петровичем Любимовым, передай ему изъявления любви, нежности, печали и верности, – я во всех этих чувствах к нему и к Театру еще крепче, чем прежде… – чего не скрываю, разумеется.

У нас – безвыходно (вдруг нет!) болен Володя Кормер.

Человек с честью, талантом и умом, – не может снести, нечаянно гибнет.

Я, Боря, близкие нам – все же имеем близ друг друга, шутки, вздоры, выпиванья, автомобили с флагами – печалит это, но и смешит.

Васька, пожалуйста, пришли еще один «Изюм» – у нас было два, я-то прочла и ликовала, а Борька, от честности, не успев прочесть, отдал Липкину и Женьке Попову.

У Андрея Битова – вдруг вышли две прекрасные книги: в Тбилиси и в Москве. («Вдруг» – это долго было, но сбылось. Андрей тоже печален, он тебе сам напишет завтра. Мы все едем в Переделкино. Женька собирался завезти письмо тебе: он завтра не сможет приехать. Светка ложится в больницу, но это ничего, не ужасно.)

Васька, ты – совершенная радость для меня и для нас, и многие, к счастью, люди любят и знают тебя. И в Таллине все что-то твое брезжило, мерцало, усмехалось и сияло – пили за тебя после двух часов пополудни, с вольнолюбиво-раболепными эстонскими литераторами.

Маята, не терзайся из-за матушки чрезмерно[545]. Галя Балтер пишет тебе отдельно, письмо ее прилагаю. Я тебя люблю и целую, а ты будь мудра и спокойна, думать о поездке сюда – по-моему, никак нельзя, разве что иметь такую художественную грезу, всегда утешительную. Как не-греза – такое намерение не может тебя занимать, к счастью, это и невозможно, – иначе было бы слишком безумно и опасно («Подвиг» – Набокова, этого довольно для подвига).

Дорогие, родные, любимые!

Примите нашу любовь, да хранит вас Бог!

Целую Ушика!

Всегда ваши,

Белла,

Борис.

Дорогие! Христос Воскресе! Целуем вас и пьем за вас.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.