«Неповторимая встреча»

«Неповторимая встреча»

В лагере Петер размышлял над физической природой фотолюминесценции, как раз над этой проблемой работал Резерфорд со своими учениками. Люминесценция, или холодное свечение, известно каждому, кто наблюдал светящихся в темноте насекомых (светлячков), морских рыб, гнилушек или видел «фосфоресцирующие» краски и светящиеся в темноте шкалы приборов. Величественное полярное сияние – тоже вариант этого явления. Добавление словечка «фото» означает, что люминесценция вызвана предварительным освещением предмета.

Напряженные размышления о фотолюминесценции в течение всех пяти лет заключения не оказались безрезультатными – когда после пятилетнего отсутствия Петер Прингсхайм в июле 1919 года снова оказался в Берлине, он привез с собой практически готовую рукопись книги « Флюоресценция и фосфоресценция в свете новейшей атомной теории», ставшей основой его возвращения в большую науку.

Но этого счастливого момента Петеру пришлось ждать еще целый год с момента окончания мировой войны – так долго тянулась бюрократическая процедура освобождения из лагеря. И только в июне 1919 года началось возвращение домой. Сначала долгое и мучительное плавание на пароходе «Курск», который до 1918 года принадлежал Русскому Восточно-Азиатскому обществу, дочерней компании датской Восточно-Азиатской компании. После революции в России пассажирские пароходы этой компании были проданы вновь образованной «Балтийско-американской линии» («Baltic American Line») под управлением английской фирмы «Cunard Line».

Пароход «Курск» был специально оборудован для перевозки большого числа людей, не претендовавших на какие-то удобства. До войны он перевозил эмигрантов из Европы в Америку, а после войны его приспособили для перевозки бывших лагерных заключенных. Российский историк Анатолий Хаеш нашел в Российском государственном историческом архиве рапорт начальника III отделения Департамента общих дел МВД А.С. Путилова о его инспекционной поездке в 1911 году по Северо-Западному краю. В этом рапорте присутствует описание парохода «Курск», самого большого пассажирского судна Русского Восточно-Азиатского общества:

«…пароход “Курск”, кроме помещений первого и второго классов, рассчитан на 1700 человек эмигрантов, причем устроены отделения для семейных и для одиноких мужчин и женщин. Эти отделения представляют собой большие светлые помещения над водой, с железными кроватями-нарами в два этажа с матрацами, подушкой, простыней и одеялом. Ночью горит электричество, имеются особые столовые, служащие также залой для развлечений» [97]. Очевидцы, описывавшие транспортировку заключенных из Австралии, рисуют плавание не таким комфортным, как его изобразил инспектор российского МВД. И число пассажиров сильно превышало запланированную вместимость трюмов, и на верхние палубы не разрешалось выходить, чтобы не было контактов с пассажирами первого и второго классов [98]. Капитан корабля запретил команде разговаривать с бывшими заключенными, опасаясь, что среди них есть злостные преступники. Т. е. бывшие австралийские заключенные все еще оставались заключенными на корабле «Курск» и после освобождения из лагеря. И страдали от нещадной качки, недостатка еды и дикой скученности. Не заставила себя ждать и эпидемия гриппа, поразившая сотни пассажиров, метавшихся с высокой температурой на нарах. Десятки больных умерло в пути, и их тела сбрасывали в море, не дожидаясь прихода в гавань.

На корабле «Курск»

Через шестнадцать суток «Курск» прибыл в южноафриканский порт Дурбан, откуда в Европу уже регулярно курсировали корабли различных пароходных компаний. В конце июля на вокзале в Мюнхене Петера встречали с цветами в руках счастливые родители и Катя с детьми. Томаса Манна среди встречавших не было. Он с 15 июля по 6 августа был гостем Самуэля Фишера, проводившего отпуск в небольшом городке Глюксбург (Gl?cksburg) на западе Балтийского моря [99]. Так что исполнить свое клятвенное обещание обнять Петера, как только он снова будет на родине, данное в письме от 18 декабря 1915 года [100], писателю удалось не сразу.

В дневниковой записи от 31 июля 1919 года, сделанной в Глюксбурге, Манн отметил:

« Петер вернулся из Австралии, после 48-часовой поездки на поезде за государственный счет. Морское путешествие было ужасным из-за гриппа. Двадцать трупов, выброшенных за борт, даже без остановки машины. Сам он в хорошем состоянии, загорел, в остальном ничуть не изменился, в его сознании нет ничего националистического или „реакционного“, чем поражены все кругом. Родители, К.[атя] и четверо детей на вокзале с цветами. Мне очень жаль, что я это пропустил. Вчера сердечно телеграфировал» [101]

* * *

В этом месте сделаем небольшое отступление и отметим одно событие, случившееся во время отпуска Томаса Манна в Глюксбурге. Оно сыграло немалую роль в его жизни, оставив след и в его творчестве. В начале августа 1919 года писатель узнал, что стал почетным доктором наук. Эту честь оказал ему философский факультет Рейнского университета имени Фридриха-Вильгельма в Бонне. Торжественная процедура присуждения званий почетных докторов была приурочена к столетию боннского университета.

За свою долгую жизнь Томас Манн становился почетным доктором наук четырнадцати университетов разных стран [102]. Часто эти награждения оказывались не совсем обычными. Например, в дневниковой записи в июне 1953 года писатель описывает церемонию в Кембриджском университете и отмечает: « Редкость двойного доктората в Кембридже и Оксфорде» [103]. В основном докторские степени присуждались по философии и филологии. В Германии только два университета пошли на такой шаг – Боннский и Йенский. В 1955 году в университет города Йена, входившего в состав еще существовавшей тогда Германской демократической республики, поступило предложение наградить писателя в связи с приближающимся его восьмидесятилетием. Философский факультет университета в Йене отказался признать Манна своим доктором, и тогда медицинский факультет решил присвоить ему звание почетного доктора медицинских наук. Чтобы не раздувать скандал и не выставлять на посмешище ни университет, ни лауреата, в дело вмешались власти ГДР из Берлина, и звание было все же изменено на «доктор философии».

Томас и Катя Манн и Петер Прингсхайм во время присуждения писателю очередного звания доктор наук, 27.3.41, США

Весьма показательно, что университет баварской столицы, в которой Манн прожил полжизни, не удостоил писателя такой чести. Конфликт Манна с « вагнеровским городом Мюнхен», начавшийся задолго до прихода Гитлера к власти, фактически не угас до конца его жизни и продолжается по сей день, просто перейдя из открытой фазы в скрытую.

Необычным было и присвоение звания почетного доктора Боннского университета. И не только потому, что это было первое официальное признание заслуг Томаса Манна как писателя. С этим награждением связан крупный политический скандал, развернувшийся через семнадцать лет, в 1936 году, когда нацистские власти лишили писателя немецкого гражданства, а Боннский университет вычеркнул Томаса Манна из списка своих почетных докторов. Эта история получила продолжение после крушения Третьего рейха, когда обновленный философский факультет в Бонне снова вернул писателю его почетный титул и прислал новый диплом.

Столетний юбилей Рейнского университета в Бонне должен был отмечаться в 1918 году, но из-за продолжавшихся еще боевых действий был отодвинут на год. Первая мировая война закончилась Компьенским перемирием 11 ноября 1918 года: в железнодорожном вагоне маршала Фердинанда Фоша в французском Компьенском лесу представители Антанты и Германии подписали соглашение о прекращении военных действий. Ровно в 11 часов был дан 101 залп салюта, и они стали последними залпами первой страшной войны двадцатого века. И хотя Рейнская область, включая Бонн, с декабря 1918 года была оккупирована войсками Антанты, руководство университета решило провести юбилейные торжества в августе 1919 года. Основная церемония была назначена на 3 августа, день рождения кайзера [104], чье имя носил университет.

Почетный доктор наук (Dr. h.c. – от лат. honoris causa) – высокое научное звание, не ниже второй докторской степени. В Германии звание «доктор» ценится больше, чем в других странах, оно сопровождает своего владельца всю жизнь и обязательно для использования во всех официальных документах, словно это дворянский титул. Кому, скажем, в России или в США придет в голову при регистрации в гостинице или в счете за мелкий ремонт обуви указывать научную степень клиента? А в Германии до сих пор это норма.

В отличие от обычной докторской степени претендент на звание почетного доктора не должен защищать никаких диссертаций. Решение о присуждении этого титула принимает исключительно Ученый совет университета. По случаю столетнего юбилея университета этой чести удостоились десять человек, из них только Томас Манн являлся свободным художником слова. Остальные почетные доктора уже были известными учеными в своих областях знаний. Немало достойных кандидатов было отсеяно на ранних стадиях обсуждения претендентов.

Получить звание почетного доктора в Германии – задача очень непростая. В этом Томас Манн смог еще раз убедиться буквально в те же дни, когда к нему пришла радостная весть о присвоении ему этой степени. Под впечатлением случившегося Томас решил сделать такой же подарок своему верному другу-издателю, с которым вместе отдыхал в Глюксбурге, к предстоящему круглому юбилею – 24 декабря 1919 года Самуэлю Фишеру исполнялось шестьдесят лет. Сразу по возвращению домой, 10 августа 1919 года, Манн отправил другому знаменитому писателю, Герхарду Хауптману [105], чьи книги тоже издавались у Самуэля Фишера, письмо, в котором изложил свою идею.

« Близится шестидесятилетие господина С.Фишера. Я думаю, что было бы прекрасно и справедливо, если бы умному, доброму, заслуженному человеку, которого я сейчас во время продолжительной совместной жизни в Глюксбурге смог по-настоящему узнать и оценить, досталось бы по этому поводу официальное признание. Вы, если я не ошибаюсь, знакомы с прусским министром культуры господином Хёнишем [106]. Если бы Вы ему предложили намекнуть философскому факультету Берлинского университета, чтобы он отметил культурные деяния Фишера присвоением ему титула почетного доктора?» [107].

Скорее всего, эта идея обсуждалась и с самим Самуэлем Фишером в Глюксбурге. Хауптман обещал сделать все, что от него зависит, но больше ничего по этому поводу от него не было слышно. Томас Манн попытался организовать коллективное письмо известных писателей, издававшихся у Фишера, в адрес философского факультета столичного университета (см. его письмо редактору издательства Морицу Хайману [108]от 9 сентября 1919 года), но и эти усилия не принесли успеха, почетного звания «доктор» Самуэль Фишер так и не дождался.

Как и многие другие награжденные, Томас Манн не присутствовал на самой церемонии в Бонне: слишком непрост был въезд в оккупированный английскими войсками город, немцам требовалось для этого получать специальный паспорт. Извещение о почетном звании писатель получил телеграммой, а сам диплом – по почте. Всем награжденным телеграммы отправлял декан философского факультета, только Томасу Манну радостную весть сообщил историк литературы профессор Бертольд Лицман [109], давний знакомый и почитатель творчества писателя. Близкий друг Томаса Манна в то время Эрнст Бертрам [110], который встретится нам еще на этих страницах, был учеником Лицмана и под его руководством защитил в 1907 первую докторскую диссертацию в том же Боннском университете. Незадолго до описываемых событий в 1919 году Бертрам защитил вторую докторскую и стал доцентом этого университета. Годом ранее, в том же году, когда вышли в свет « Размышления аполитичного», Эрнст Бертрам опубликовал свой фундаментальный труд « Ницше. Опыт мифологии», который высоко ценил Томас Манн. Именно Бертрам и предложил профессору Лицману выдвинуть Манна кандидатом на получение почетного звания.

Бертольд Лицман обратил внимание еще на ранние работы Томаса Манна, но особенно воодушевили его « Размышления аполитичного» в их первой редакции, насквозь пронизанной националистическим духом.

Профессор увидел в Томасе Манне своего духовного союзника и единомышленника. Наверно, такими они и были в годы мировой войны, когда писались « Размышления». Выдвижение кандидатуры Томаса Манна было исключительно политически мотивировано, хотя в докторском дипломе и в поздравительной грамоте говорилось только о первом романе писателя – « Будденброках».

Ромен Роллан и А.В. Луначарский

Томас Манн был вполне искренен, когда в благодарственном письме декану философского факультета писал, что он сам сомневается, « правильно ли выбрали, когда выбрали меня?» [111]. Если бы он присутствовал на церемонии в Бонне и слышал речи выступавших, яростно обвинявших в поражении Германии и отречении кайзера предателей-либералов и мировой заговор, то был бы поражен, в каком националистическом, антиреспубликанском угаре находится большинство боннских преподавателей и студентов. Таких же взглядов, как позже выяснилось, придерживался и его друг Эрнст Бетрам, приветствовавший в 1933 году приход нацистов к власти. После этого пошла на убыль когда-то крепкая дружба двух литераторов, оказавшихся по разные стороны политических баррикад.

Но в 1919 году постепенный переход Томаса Манна из лагеря националистов и монархистов в лагерь демократов и сторонников Веймарской республики был еще незаметен. В глазах многих сторонних наблюдателей он оставался тем же страстным патриотом Германии, каким был в начале войны. Именно тогда Ромен Роллан сравнил его с « разъяренным быком, с опущенной головой несущимся на шпагу матадора» [112]. В России А.В.Луначарский, готовя в 1915 году рецензию на книгу Генриха Манна, рисует его младшего брата каким-то ненормальным фанатиком: « В настоящее время Томас Манн является совершенно сумасшедшим шовинистом, истерические вопли которого даже в глазах самых заядлых пангерманистов кажутся компрометирующими» [113].

Анатолий Васильевич, конечно, погорячился. Томасу никогда не изменяло чувство стиля и « истерические вопли» слабо вяжутся с мастерством художника, достигшего уже литературной зрелости. Что касается зрелости политической, то до нее время еще не пришло. Но изменения в мировоззрении происходили, и в 1919 году писатель был уже не тем, что четыре года назад.

Профессора Боннского университета, единогласно присвоившие Манну звание почетного доктора, наверно, были бы неприятно поражены, если бы знали, что их избранник в это самое время с большим интересом и одобрением изучает труды ненавистного националистам политика-еврея Вальтера Ратенау. В дневниковой записи от 13 августа 1919 года отмечено: « Читал по утрам и вечерам в парке произведения Ратенау о революции и его «Апологию». Тоже особенный провидец, наполовину истинный, наполовину ложный, наполовину чистый, наполовину мутный, но он себя мучает честно – и у кого это получилось бы лучше?» [114].

Пожалуй, это же мог сказать Томас Манн и о себе. В политике он тоже был и прав, и ошибался, и мучил себя честно в поисках истины. Свою позицию в отношении будущего Германии он окончательно определил через три года, однозначно встав на сторону Веймарской республики. И только тогда консерваторам и националистам в Бонне стало ясно, что их выбор почетного доктора философии в 1919 году был политической ошибкой. Да и самому награжденному это звание принесло больше огорчений, чем радости. Хотя вначале новый титул не мог не тешить самолюбия писателя.

Возвращаясь из отпуска домой, Манн остановился на пару дней в Берлине. Заполняя в отеле «Эксельсиор» регистрационную карточку, он первый раз в жизни указал свой докторский титул. Этот факт оказался для него столь новым и значительным, что он не преминул отметить его в своем дневнике [115].

* * *

Ночью 9 августа Томас Манн вернулся в Мюнхен, и первая встреча с Петером после долгой разлуки состоялась в воскресенье 10 августа. После отпуска накопилось много дел, поэтому день выдался насыщенным, о нем в дневнике за 11 августа пространная запись. В ней о Петере только две строчки:

« К чаю с К.[атей] и четырьмя [детьми] на трамвае на улицу Арси. На террасе приветствия с Петером Пр.[ингсхаймом]» (Tageb?cher 292).

В субботу 16 августа уже сам Петер приехал к Маннам в гости на чай. Томас отмечает в дневнике:

« К чаю Петер Пр.[ингсхайм], который показывал фотографии из Трайел Бэй и высказывал свои довольно разумные политические взгляды» (Tageb?cher 295).

Во время очередного воскресного чаепития на улице Арси 24 августа Томас передал Петеру экземпляр своей книги, о работе над которой он писал во всех своих трех письмах в австралийский лагерь: « К обеду на улицу Арси, где я Петеру Пр.[ингсхайму] передал «Разм.[ышления аполитичного]» (Tageb?cher 297).

Во время следующего воскресного приема на улице Арси в доме Альфреда и Хедвиг Прингсхайм Томас Манн познакомился с одним товарищем Петера по несчастью. В дневниковой записи от 31 августа 1919 года отмечается: « В обеде принял участие солагерник Петера Пр.[ингсхайма], фон Зольфс, с его замужней сестрой, типичный дворянин с севера Германии» (Tageb?cher 298).

В первое воскресенье сентября провожали Петера в Берлин, отмечает Манн в дневнике 7 сентября (Tageb?cher 300). Молодому ученому пора снова приниматься за науку, от которой он был оторван долгие пять лет. Но расставание с родными было недолгим. На рождественские каникулы Петер снова приехал в Мюнхен, о чем Манн упоминает в дневнике от 22 декабря (Tageb?cher 348). В понедельник 29 декабря Петер прибыл «на чай» к сестре и зятю и с « большой теплотой высказывался о «Разм.[ышлениях аполитичного]»» (Tageb?cher 352).

Чаепитие в доме Прингсхаймов

Весной 1920 года Петер снова наведался в Мюнхен, на этот раз на пасхальные каникулы. В воскресенье 4 апреля вся семья Маннов поехала на трамвае к Прингсхаймам на улицу Арси, где и встретились с Петером. Праздничный обед был хорош, отметил Томас в дневнике (Tageb?cher 413). Через неделю, в понедельник 12 апреля, Петер был зван к Маннам «на чай», а вечером все вместе пошли в Одеон слушать кантату « Песни Гурре» Арнольда Шёнберга (Tageb?cher 418), чье творчество существенно повлияло на последний законченный роман Томаса Манна « Доктор Фаустус». Через четверть века возникнет острый конфликт писателя с этим композитором из-за спора об авторстве додекафонии, или двенадцатизвучия, – особого метода сочинения музыки, упомянутого Томасом Манном в романе без ссылки на Шёнберга, который этот метод изобрел.

Кабинет Томаса Манна на Пошингерштрассе

В августе того же года Петер снова в Мюнхене, и в воскресенье 29 августа он вместе с Томасом и Катей слушал в ложе Принцрегентен-театре ту самую оперу « Палестрина», о которой с восторгом писал Манн своему шурину в письме от 6 ноября 1917 года. « Да, бедняга, ты это тоже теперь пропустил», – посетовал тогда писатель. Теперь это упущение исправлено. Дирижировал на этот раз сам автор музыки Ганс Пфицнер.

В том же письме от 6 ноября 1917 года Томас жаловался шурину, что вынужден « приостановить художественные предприятия, такие как „Волшебная гора“ и „Авантюрист“».Теперь « Волшебная гора» снова в работе, и во время следующего приезда Петера в Мюнхен 9 апреля 1921 года Томас Манн читал ему главки « Хиппе» и « Психоанализ» (первоначально этот раздел назывался « Доклад») из четвертой главы романа [116].

Оглядывая эти бегло упомянутые в дневнике писателя встречи с шурином после его возвращения из австралийского лагеря, можно с уверенностью сказать, что все клятвы и обещания, сделанные Манном в письмах Прингсхайму в Австралию, выполнены, а отношения между Томасом и Петером все это время оставались живыми и сердечными.

Но счастливым окончанием австралийского плена наша история не заканчивается. История подарила нашим героям лишь короткую передышку – через четырнадцать лет после возвращения Петера на родину в Германии к власти пришли нацисты. И начался новый, еще более страшный виток его одиссеи.

Но прежде чем мы продолжим рассказ о ней, сделаем небольшое отступление и поговорим о судьбе одного великого физика, с которым семьи Петера Прингсхайма и Томаса Манна через несколько поколений породнились.

.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.