Выкуривание

Выкуривание

А которые тут временные???

Месяц в Ленинграде мы работаем в «штатном режиме». Эмма ходит в свою лесную академию, упорно учится. Я даже помогаю ей выполнять кое-какие курсовые проекты. Каждый день мы из Автова на метро доезжаем до Владимирской площади, где впихиваемся в трамвай «девятку». В тесном единении доезжаем до площади Ленина, где и расстаемся с великим сожалением. Эмма продолжает трамвайный тур дальше, а я пересаживаюсь на автобус № 37, следующий до Охты.

На службе я готовлю материалы к большой технической конференции. Об отбытии в группу Шапорина отцы-командиры ничего не говорят, а я – так даже заикнуться боюсь на эту тему: зачем будить спящую собаку? Впрочем, мы с женой понимаем, что наше счастье не может длиться сколько-нибудь долго: «интересы защиты Родины… и т. д. – требуют». Требуют они почему-то каждый раз опять нашей разлуки… Ну, что же: мы морально готовы. Остались два года учебы, затем мы не будем расставаться, – так говорит Эмма.

Пока есть возможность, мы прихорашиваем свое гнездышко: на эти два года мы имеем отличную крышу над головой. Обзаводимся даже кое-какой мебелью: у нас теперь есть кровать с блестящими шишечками и раздвижной стол. Эмма мечтает о серванте и посуде. Споры наши, довольно горячие, касаются родительской помощи. Я считаю, что мы – самостоятельная семья, и во всем должны опираться на собственные силы и возможности. Эмма же без всякого стеснения отнимает все у родителей. Я был молод, и не знал, какая радость для родителей отдавать все детям, поэтому яростно протестую… Мой личный менталитет не позволяет мне хоть на секунду почувствовать себя и свою семью иждивенцами, даже у родителей. По рассказам мамы, самыми первыми и самыми употребительными моими словами были «Коля – сам!». Такие изъяны моего характера иногда осложняют нашу жизнь, но мы быстро миримся: скоро разлука…

Судьба наносит нам оглушительную оплеуху с совершенно неожиданной стороны. Однажды вечером у нас в комнате появляется рослая полноватая женщина с ярко накрашенными губами. Она себя объявляет Розой Туровой, владелицей нашего гнездышка. Она требует от нас освободить занимаемое помещение!

Эмма «выпадает в осадок». После продолжительного ступора я начинаю что-то лепетать о договоре со сроком три года. К этим возражениям Розочка была готова: она достает свой экземпляр договора, где ярко выделен пункт, что наниматель (я) должен освободить жилплощадь по первому требованию арендодателя (Турова, женой которого и есть возникшая в натуре Розочка), если у него изменились обстоятельства. У самого Турова обстоятельства почти не изменились: он продолжает службу на Дальнем Востоке, но его Розочка чрезвычайно устала от дальневосточной жизни и желает вкусить ленинградского комфорта и уюта в отремонтированной нами комнате… Роза дает нам три дня на освобождение комнаты, сама удивляясь своей щедрости… Я только могу сказать Туровой, что за такое короткое время мы не сможем найти другое жилье и освободить требуемое.

После ухода Туровой мы некоторое время пребываем с отвисшими челюстями, затем выходим к нашим соседям Шапиро, которые увидев свою дорогую соседку, сначала попрятались, а теперь жадно ожидают от нас известий. После получения таковых у Шуры и Муры тоже отвисают челюсти: бывшую соседку они слишком хорошо знают не понаслышке. Обратное вселение Туровой для них страшнее атомной войны. Шапиро лихорадочно перебирает варианты способов «недопущения». Это способы и нашего избавления от грозящей опасности.

Через три дня вечером Розочка заявляется к нам с раскладушкой. Заходит в квартиру она совершенно свободно: у нее есть свой комплект входных ключей, нашу же комнату на замки мы не запираем. Она собирается с нами жить совместно, пока мы не покинем вверенную жилплощадь.

У Туровой в Ленинграде живут родители, у них есть отдельная квартира, так что совместное проживание предпринимается только для демонстрации и устрашения. Роза закрывает форточку в окне: ей мешает сквозняк. Поскольку торшера у нас еще нет, то бедной Розочке для чтения детективов на раскладушке приходится зажигать нашу студенческую «люстру»: мощная лампа над конусом из чертежной бумаги в самом центре комнаты. Такое освещение годится даже для выполнения мелких чертежных работ, поэтому кровать с шишечками, где мы возлежим с молодой женой, оказывается освещенной более чем достаточно. Чтобы до конца использовать комфорт городской жизни, Розочка с видимым наслаждением затягивается «Беломорканалом». Открытая пачка показывает, как именно собирается коротать бессонную ночь владелица нашей жилплощади…

Эмму колотит дрожь. Я тихо успокаиваю ее: надо спать, завтра – на работу… Неизвестно, спали мы или нет, но поднимаемся прокопченными незабвенным «Белым Мором»…

В течение недели Роза выкуривает нас с перерывами: на своей боевой вахте она иногда не появляется. Возможно, ей тоже требуется отдых, но мы, в ожидании ее прихода, почему-то уже не можем отдыхать совсем.

Моей жилищной проблемой занимается высокое начальство – сам Сергей Емельянович Сурмач. Конечно, после трех успешных объектов я стал довольно известным лейтенантом, достойным внимания самого начальника УМР. Я думаю, что для нас с женой быстренько нашли бы какую-нибудь комнатенку, для «временно-пожизненного проживания», но такой вариант совершенно не устраивал Шапиро: им пришлось бы вновь вернуться к «совместному плаванию» с Туровыми. Сурмач предлагает Туровой вместо ее комнаты – отдельную однокомнатную квартиру в строящемся доме. Дом строится, сдать его предполагают через год. Чтобы не было обмана, Сурмач обещает выдать Турову официальное гарантийное письмо по этой квартире.

Вариант со «светлым будущим в отдельной квартире» Турова отвергает сразу и безоговорочно: видно такая альтернатива прорабатывалась Туровыми дома, и они подозревают, что их «кинут» и на этот раз. Были у Сурмача еще какие-то хитрые варианты для Шапиро – с обменами и без. По одному из вариантов Шапиро и мы вместе получали бы трехкомнатную квартиру где-то в Московском районе, затем нам давали другое жилье, чтобы Шапиро жили в отдельной квартире. Не устроило в этом варианте что-то Шуру или Муру: то ли малые метры, то ли жизнь опять с соседями, хотя и не такими красивыми, как Роза.

Свет для нас сходился клином (по другому варианту: жизнь шла по конусу). Надо было искать какой-то выход самому. Иду по старым адресам. Первый визит – на Нарвский проспект, к Марии Александровне. Здесь год назад мы проживали вместе с Иваном Маклаковым, и, очевидно, оставили о себе добрую память. Мария Александровна сразу соглашается взять нас с Эммой. Только вот у нее кто-то живет, и надо ждать две недели, пока комната освободится. Я соглашаюсь: делать нечего…

Тем временем Роза совершенно наглеет: к тому времени, когда мы возвращаемся с работы, она успевает выкурить пачку «Беломора». В комнате принципиально никто не убирает: по состоянию пола она становится похожей на конюшню, по запахам – на свинарник.

Однажды Роза заявляется в компании неизвестных капитана и женщины очень поздно, когда мы уже легли спать. Как водится, все закуривают, затем на стол выставляют бутылки, и начинают разговоры о нас, как будто мы уже умерли:

– А кто это лежит с ним?

– Роза, эти захватили твою комнату и не хотят уходить?

– А что, если у них нет совести, то никакой управы на них не найти?

– Они что, спелись с теми соседями?

– Вот такую благодарность получаешь от людей, которым помогаешь в трудную для них минуту!!

Эмму мелко колотит. Я не выдерживаю, вылезаю из-под одеяла в одних трусиках, беру стул и подсаживаюсь к столу с бутылками. Капитан слегка тушуется: он думал, что я послабее. Сдерживаясь из последних сил, я начинаю вежливый разговор только с Розой, полностью игнорируя «компашку».

– Вы все время нарушаете наши договоренности, Роза Михайловна.

Роза вскидывается:

– Как это?

– После Вашего первого посещения мы договорились, что для подыскания другого жилья мне надо не меньше двух недель. Вы начали нас выкуривать уже через два дня. Так?

Капитан вопросительно смотрит на Розу. Ей не хватает наглости отрицать нашу договоренность, и она опускает глаза.

– Вы обещали Сурмачу еще неделю для подбора вариантов? Это было всего четыре дня назад, а вы уже успели нас дважды подкурить. Я, конечно, человек курящий… А зачем Вы травите мою жену, совсем еще дитя?

Краем глаза замечаю, что капитан и даже его подруга осуждающе смотрят на Розу: рассыпается образ чудовищ – нас, который она им нарисовала.

– Так вот, мы уедем из вашей комнаты даже раньше, чем обещали: через пять дней, в субботу!

Роза радостно расцветает:

– Дайте мне расписку, что Вы уедете через пять дней, и я Вам дам расписку, что не буду Вас выкуривать!

Капитан пододвигает ко мне стакан и бутылку, жестом предлагая наполнить стакан по своему разумению. Но я, идиот, сверх серьезен: отодвигаю бутылку и заявляю нечто высокопарное относительно прочности слов и обещаний, высказываемых мной…

Ночные гости дорогие быстро сворачиваются и уходят. Мы с женой еще полночи «перевариваем» ситуацию…

Чуть позже я начинаю понимать, что потерю расписки о «невыкуривании» из жилья можно сравнить только с потерей фотопленки во время прыжков с парашютом. Это тяжкие потери ничем не заменимых бесценных документов, как нашей конкретной жизни, так и нашей, как теперь говорят, – неоднозначной эпохи. Для этой же книги фото такой расписки стало бы подлинным украшением…

Мы переходим в разряд «не имеющих жилья». Таких у нас в части половина офицеров и прапорщиков. Вторая половина – те, кто «нуждается в улучшении» жилищных условий, которые в коммунальных комнатушках по 8 – 15 квадратных метров живут двумя, а то и тремя семьями…

Но у нас с женой теперь положение еще хуже, чем у них. Прав ли был я, когда соглашался на временное жилье, из которого нас теперь так бодренько выкинули? Или надо было ждать еще два года в надежде, что с неба упадет прекрасное жилье, Эмма окончит институт, отгуляем свадьбу и уже тогда начнем райскую жизнь с самого начала?

Конечно, история не имеет сослагательного наклонения (кажется, так грамотные дяди обозначают невозможность реально проиграть другой вариант событий). Или как поется в одной душевной (любимое словечко нашего сына) песне: «Жизнь одна, жизнь одна, жизнь одна…»

Несмотря на понесенное поражение, кое-что у нас осталось и в активе. Любимая поговорка моего жизнелюбивого тестя: «Все, что ни делается, – делается к лучшему». Что же «лучшего»?

Прекрасный теоретический вариант жизни по многим причинам вряд ли бы осуществился, во всяком случае – в полном объеме. В реальном варианте – мы воссоединились вопреки всем помехам. Мы прожили вместе целый год в приличных условиях. Мы выдержали первую разлуку, осознали, как она тяжела. Мои новые родители, да, пожалуй, и сама жена, почувствовали всю тяжесть моей борьбы за квадратные метры и место под солнцем. Теперь эта борьба стала нашим общим делом. Ну, и немаловажно, что некая теоретическая «удаленная» жена офицера, нуждающегося из-за нее в жилплощади, приобрела для отцов-командиров видимость симпатичной Кузи, умеющей к тому же делать книксены…

Мы надеялись, что наш «квартирный вопрос» должен решиться. Надежда слегка подкреплялась тем, что я немного уже «пользовался авторитетом у командования», как пишется в разных характеристиках. В жизни этот штамп означал, что такому человеку можно дать трудное дело, и он не сбежит, не запьет горькую, не разложит подчиненных, а будет всеми силами пытаться выполнить порученное дело. Увы, это обстоятельство отнюдь не было решающим при решении жилищных вопросов: начальство, а главное – вездесущий партийно-политический аппарат, в первую очередь учитывали много других показателей: партийность и лояльность, стаж, количество детей, даже «размер горлА» и решимость на всякие демонстрации супруги кандидата. Поэтому путь к решению нашего «квартирного вопроса» мог быть очень долгим…

Проблема жилья теперь стала нашей общей и очень острой. Это значит, что она могла и укрепить и взорвать семью, что происходило со многими в таких передрягах. Слава Богу, испытание квартирным вопросом мы выдержали в то время…

Ретроспективная вставка из будущего. Проблема жилья сопровождала нас очень долго. Нам пришлось решать ее для того, чтобы можно было забрать к себе наших стареньких и больных мам. Затем женился Сережа, в его семье появилась Катя…

В какой-то момент все решилось: все члены семьи жили в приличных, по нашим советским меркам, условиях. Сейчас мы живем еще более просторно. Для Сережи и его семьи – это хорошо и справедливо: он построил дом. Для нас с Эммой, двух согбенных стариков, это явилось печальным следствием ухода обеих наших мам…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.