Корректность политкорректности

Корректность политкорректности

Я в своей программе очень много времени уделяю проблеме межнациональной розни и проблеме фашизма. Так сказать, разжигаю понемножку. Хотя разжигаю или тушу, это с какой стороны посмотреть. Ведь по другую сторону фашизма есть другая крайность – она политкорректностью зовется. Сама по себе идея политкорректности, наверное, неплоха, но иногда очень сложно найти грань между настоящим идиотизмом политкорректности, с одной стороны, и пропагандой межнациональной розни – с другой. Ведь политкорректность сегодня достигает того же края, что и фашизм. В Штатах уже запрещают рождественские елки называть «рождественскими». Оказывается, их нужно называть «праздничными елками». Мусульмане, видите ли, оскорбляются.

Когда мы говорим о национальности и о межнациональной терпимости, меня всегда волнует один момент: кому какое дело? Что такого, что у людей «рождественский» праздник? Почему вам не все равно, что они вокруг елки хороводы водят? Это же их праздник, порадуйтесь за них. Я могу только посмеяться, узнав, что в Нью-Йорке продаются кошерные рождественские пирожки. Ну и что?! Да, это глупость, но это их глупость – пусть наслаждаются. «Кошерный рождественский кекс» их изобретение, и если им от этого хорошо, то все прекрасно. Бога ради! Я же не буду приходить к мусульманам и кричать: «Прекратите немедленно чалму носить!» Это не мое дело. И я не буду подбегать к женщине в мехах и кричать: «Почему вы носите шубу? Вам, что, не жалко убитых животных?» Иногда хочется подойти к такой, борющейся за права животных, и сказать: «Дура, а тебе не жалко вынюханных роз? Что, жизнь розы менее значима, чем жизнь свиньи или песца?» Не нужно такого делать, давайте ограничивать природную агрессию.

Человек ведь рождается, не имея к процессу своего рождения никакого отношения, он к нему непричастен. Никто из нас ничего не сделал, чтобы родиться именно в этой семье, именно от этих родителей, именно в этой национальности и именно в этой стране. Все просто: мужчина может быть министром, академиком, генералом – кем угодно, но в бане, когда все наносное с большими погонами и званиями снимается, то ты видишь, что, о ужас, у него, оказывается, не все такое большое. И когда он такой голенький и все маленькое, то дальше можешь хоть весь кителями обвешаться, все равно голенький и маленький останешься. Никуда не деться. И главное, эту хитрую мышцу ничем не накачаешь. Что толку ему говорить: «Старик, да у тебя же... это». Только человека расстроишь. Примерно так же дела обстоят, когда речь идет о национальности. Голенький ты и маленький, и от тебя ничего не зависит, это не накачать. Не накачать возможность стать евреем, азербайджанцем, грузином или армянином, если ты им не родился.

Разумеется, все это не подразумевает, что люди одинаковые. Все люди разные. Более того, разные народы находятся, как бы прискорбно это ни звучало, на разном этапе осознания, развития и понимания. Но есть ли в этом чья-то личная вина? Есть ли в этом коллективная вина? Да, если человек отказался от осознания личной вины. Как было во время Великой Отечественной войны: фашисты воевали против нас, и было совсем не важно, призвали его в армию или нет – он брал на себя личную ответственность за участие в общей подлости. Поэтому мой совет очень простой и не менее тяжелый. Только в семье, и только базируясь на внутреннем чувстве, можно научить людей быть людьми. Необходимо развивать в себе и своих детях это внутреннее чувство, говорящее: «Да, мне должно быть комфортно, но и людям, окружающим меня, тоже». Понятие собственной территории комфорта это не отменяет. Наоборот! Если я прихожу со своим пониманием комфорта туда, где тысячелетиями жили другие люди с другим представлением о добре и зле, и начинаю им говорить: «Вы ничего не понимаете, Аллах акбар!», я поступаю неправильно. Такие люди идиоты и их нужно останавливать. Но когда люди приходят к мусульманам и говорят: «Так, срочно, всем бегать вокруг рождественской елки», они не лучше – они такие же идиоты. Просто в настоящее время о таких идиотах мы знаем намного меньше, чем о других. Мы о них элементарнейшим образом забыли. История совершила гигантский поворот, и мы забыли о преступлениях христиан, которыми было окрашено все Средневековье. Мы видим только нарождающиеся неомусульманские течения и не можем позволить себе не возмущаться ими, потому что всегда мыслим категориями своего поколения и своего же исторического опыта.

Политкорректность – это глупость. Что страшного в том, что негры – это негры?! Что в этом обидного? Что обидного в том, что человек – негр? С какой пьяной радости он должен называться «афроамериканцем», если он в Африке никогда не был? А если он не афро, а австроамериканец? Или в Австрии негров нет? Или он «афро», потому что он черный? Но в Африке тоже не только черные живут. Тогда зачем придумывать эти глупые псевдополиткорректные термины? Лично я считаю, что это все от лукавого. Традиции же неслучайны. Вы знаете, бывает, говорят: «Посмотрите, какой гениальный художник!» Да глупости это все! Он, этот художник, может быть крайне, немыслимо, неизмеримо талантлив, но гениален он или нет, выяснится намного позже. Время отсечет все лишнее и оставит потомкам настоящего гения. Время отсекает также все лишнее и в традициях. И каждый раз, когда народ начинает кипятиться не по делу, время всю эту пену обязательно убирает. Политкорректность – это пена, так же как любой другой экстремизм. Существует простой критерий, который и вам подойдет: вы видели лица неонацистов, националистов, мусульманских экстремистов? Видели. А помните, когда вы были маленькими, мама вам говорила: «Вот с этим мальчиком тебе не надо общаться, у него лицо нехорошее». Вот если посмотреть на лица вышеозначенных людей, вам разве захочется, чтобы ваши дети общались с такими людьми? Вряд ли. Так что не надо – верьте глазам своим.

А ксенофобия... У меня есть один приятель, известный адвокат, которому я как-то чуть морду на эту тему не набил. Он, встречаясь с одним из клиентов, греком, сказал мне: «Да эти хачи ничего в жизни не понимают». Я говорю: «Ты знаешь вообще, кто такой «хач»? Раз ты употребляешь этот термин, ты должен знать, что это значит? Верно? «Хач» – это крест! Так называли армян, которых казнили за веру в Христа, а их родина была одним из первых государств, принявших христианство. Ты уподобляешься варварам, убивавшим первых христиан, оскорбляя людей таким образом! Почему? Что дало тебе право так себя вести?!» Все эти бесконечные ксенофобные крики, они ведь отражаются на нас. Ведь ничто так не отравляет наши души, как искреннее осознание, что ведь действительно азербайджанцы на редкость неприятные личности: по-русски говорят смешно, бреются неаккуратно и вообще. «Ой, понаехали тут!» Раз ты думаешь так, то когда пройдет совсем немного времени, и ты уже не будешь иметь права называться интеллигентом. Ты им уже не являешься – ты обычное быдло! Каждый раз, когда вы перестаете целенаправленно работать над чистотой собственной души, там заводится плесень.

Знаете, несмотря на то что политкорректность родилась в США, я очень люблю эту страну. Я считаю Америку фантастически великой. Америка для меня всегда была страной удивительной, потому что она показывала, насколько просто и одновременно правильно могут жить люди. Никакая глупость политиков, бытовой идиотизм происходящего, никакая мерзость политической системы не может изменить этой изначальной, размеренной, правильной устроенности Америки. Здесь каждый человек считает себя вправе иметь свою точку зрения и отстаивать ее с оружием в руках, если понадобится. Живя в Штатах, человек знает, что все существующие там законы будут защищать его самого, его частную собственность и его мнение. Его частная собственность не менее значима, чем мнение и частная собственность президента Соединенных Штатов. В России не так. Мы живем от противного. В свое время одним из великих русских философов девятнадцатого века, то ли Чаадаевым, то ли еще кем-то, была сказана гениальная фраза: «Предназначение России быть предостережением всему миру». Очень точная фраза!

Я люблю Америку, и потому меня огорчает, когда люди говорят о том, что в Америке «все тупые». Я, конечно, понимаю, почему они так говорят. Будучи вырваны из своей лингвистической и культурологической среды и оказавшись в Штатах, они элементарным образом оказываются в несвойственном им социальном слое. Если здесь в России они водились с профессорами и актерами, то там они общаются с разносчиками пиццы, таксистами и официантами, и по ним судят об американской элите. Но разве это объективно?! Давайте возьмем хорошо образованного американца, на скорую руку научим его азам русского языка – «Моя зовут Гарри», и приедем из какого-нибудь Агайи, где до этого преподавали в университете, в город Рязань. Там пообщаемся с пьяными грузчиками на вокзале и скажем: «Русские тупые!» Приедем домой и об этом расскажем, а простые американцы, коллеги по университету, будут потом долго смеяться. Хорошо? Объективно? Вот уж дудки! Точно так же мы, не зная языка, не зная традиций, попадая мимо своей культурологической среды, делаем «мудрые» выводы о среднем американце. Поймите, не может быть настолько великой страна, если в ней проживают столь глупые люди. Не надо тешить себя иллюзиями! Да и не нам об этом рассуждать. Мы так любим говорить о собственной великой культуре, забывая о том, что у нас только в последнее время стали попадаться относительно чистые туалеты. Прав был профессор Преображенский: не может человек считаться интеллигентным, если в писсуар с первой попытки не попадает. В этом плане Америка у меня вызывает исключительное уважение. Иногда ведь уважение к человеку начинается с того, думает он поднять стульчак унитаза или нет. А Америка этому учит.

Тем не менее политкорректность, или как ее иногда называют «американская политкорректность», меня раздражает. Не меньше, чем меня раздражают нацисты, подлецы, чиновники, ворюги и убийцы с ангельскими личиками. У меня вообще есть проблема. У меня очень большая проблема – я не умею бояться. Я понимаю, что умру от инфаркта, если не скажу подлецу в лицо, что он подлец. Я не умею по-другому. Если я вижу мерзость, я всегда говорю, что это мерзость. И мне наплевать, что, почему и как! От этого рождаются легенды: «О, его, видимо, президент прикрывает!» Неудивительно, что людям так кажется. Я могу на хрен послать кого угодно, в любое время, и даже не один раз. Если мне кто-то не нравится, я пошлю: и так, и по матери, и по вот такой. По сути, у меня даже нет другого выхода – наследственность и семейные герои не дадут мне поступать иначе. Я очень любил своего деда, Соломона Львовича Шапиро. Дед был гениальным человеком! Он прожил очень тяжелую, красивую и необычную жизнь. В следующем году ему могло бы быть сто лет, но он скончался двадцать лет назад. Дед был из очень богатой еврейской семьи, и всю жизнь это скрывал. В раннем возрасте ушел из дома для того, чтобы работать на заводе, спал в заводской оранжерее. Дед работал на мясоперерабатывающем заводе, после чего до последнего дня своей жизни не мог видеть отечественную колбасу, да и вообще не ел мясных продуктов. Он прошел через все советское время, призывы двадцатипятитысячников, продразверстки – все было. Тяжелая жизнь. И несмотря на это, мой дед был абсолютно святой. Когда люди на бровях выходили из вытрезвителя, и у них не было ни копейки, чтобы добраться домой, они стучались в нашу квартиру и просили: «Соломончик, помоги, пожалуйста». И дед, даже не зная этих людей, всегда помогал. О нем ходили легенды. На него в сталинское время даже доносы писать отказывались, настолько он был светлым человеком. Умным, добрым и обладающим страшной физической силой – о нем книги писать можно. Когда дед умер, на похоронах все Фили были запружены людьми... Немудрено.

У меня на памяти есть две истории, связанные с моим дедом. Первая навсегда похоронила во мне советскую власть, а вторая сделала меня таким, какой я есть. Однажды утром я проснулся от того, что дед напильником спиливал на подаренном ему самолетике с хрустальным постаментом надпись: «Соломону Львовичу Шапиро от каких-то там авиаторов». Дед боялся, что за ним могут прийти и арестовать, а этот подарок послужит основанием для ареста. Для человека, не жившего при советском режиме, его поведение не поддается никакому здравому смыслу. Это генетически передаваемый страх. В этом для меня вся советская власть – в необъяснимом генетическом страхе. В тот день я понял, что никогда не буду таким. Я не хочу бояться и не буду! Такова первая история. Вторая короче: когда дед умирал, он приказал себе не жить. Он не хотел причинять нам неудобства после того, как его разбил инсульт. В те дни я никого к нему не подпускал и сам приготовил его в последний путь. И с того дня я перестал бояться смерти как таковой. Ведь умирать за свои убеждения не страшно, да и умираешь ты всего раз. Двум смертям не бывать, а одной... достаточно.

Все остальное – уже история. Ты просто не можешь позволить себе предать своих предков.

И себя.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.