Глава 11. Агрессивные

Глава 11. Агрессивные

Логика вещей сильнее, чем логика человеческих намерений.

И.В. Сталин

Вторая половина тридцатых годов осталась самой светлой в памяти военного поколения советских людей. Деловито работали заводы и фабрики, молодежь с завистью смотрела на появлявшиеся в небе самолеты и прыгала в городских парках с парашютных вышек, по открытым для навигации каналам плыли белоснежные суда, а пассажиры Московского метро вечерами спешили на кинокомедию «Волга-Волга». В стране отменили карточную систему, регулярно снижались цены на продукты питания, в продаже появились одежда, обувь, предметы широкого потребления.

Жизнь становилась не только обеспеченнее, но и насыщеннее, интересней. Время больших успехов сулило радостное будущее. Русский публицист Белинский с поразительным предвидением угадал, написав: «Завидую внукам и правнукам нашим, которые будут жить в 1940 году».

В отличие от сочинений «детей оттепели» реальная история Советской страны не имела ничего общего со взглядом на нее как на время всеобщего страха. Наоборот, очищающие страну репрессии воспринимались народом как продолжение революции и Гражданской войны; этапов пути, осененных героическим пафосом борьбы. Именно в эти годы происходил процесс переосмысления прошлого с целью создания образа, который мог бы служить интересам настоящего.

Конечно, этому способствовала не только сама жизнь, но и общественная пропаганда; и она блестяще выполнила ту историческую задачу, которую возлагали на нее объективные устремления народа и цели государства. Новому поколению грядущее коммунистическое общество мыслилось сообществом людей честных и скромных, лишенных карьеристических устремлений, самоотверженно борющихся за благо народа.

Воплощением гражданственности стала коллективность с ее объединяющим пафосом общих целей труда, первенством его интересов и торлсеством справедливости. Слова: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...» – не были дежурным лозунгом. То было состоянием души; патетикой, которой жизнь подпитывала окрыленный взлет дерзновенных мечтаний. Страна действительно покоряла «пространство и время».

 Уже через неделю после объявления приговора военным заговорщикам, 18 июня 1937 года, с московского аэродрома поднялся в небо самолет с длинными и узкими крыльями. Машина взяла курс на север, на Америку. Совершив первый в мире беспосадочный перелет через Северный полюс, «АНТ-24» с экипажем в составе Чкалова, Байдукова и Белякова 20 июня приземлился в Портленде. Спустя еще пять дней после грандиозного триумфа советской авиации, сообщениями о котором пестрели первые полосы газет всего мира, в атмосфере, еще не утратившей ощущения всеобщей приподнятости, 23-29 июня состоялся пленум ЦК ВКП(б).

Уже с конца мая пресса регулярно сообщала о ходе выборов в городских, областных, краевых парторганизациях. Несмотря на неограниченную возможность выдвижения кандидатур, полную свободу критики на партконференциях и тайное голосование общие итоги показали незыблемость позиций большинства местных руководителей. Первые секретари нацкомпартий Косиор, Аматуни, Багиров, Аммосов, крайкомов и обкомов Жданов, Михайлов, Горкин, Фрешер, Ю. Каганович, Рындин, Евдокимов получили абсолютное большинство голосов.

Заговор военных был обезврежен. Куда, в какую сторону теперь повернет власть, направляемая твердой рукой Сталина? Об этом не пришлось долго гадать. Сразу после открытия пленума, еще до оглашения повестки дня, Политбюро выступило с сообщением. Его зачитал секретарь ЦК Ежов: «За измену партии и Родине и активную контрреволюционную деятельность исключить из состава членов и кандидатов в члены ЦК и из партии и дела передать в наркомвнудел» 11 членов и 14 кандидатов в члены ЦК.

В их числе нарком назвал заместителя председателя СНК Антипова и председателя СНК БССР Голодеда, наркома внутренних дел УССР Балицкого, наркомов местной промышленности Жукова и пищевой – Лобова; первых секретарей обкомов: Крымского – Лаврентьева (Картвелишвили), Курского – Шеболдаева, Одесского – Вегнера; первого секретаря Восточно-Сибирского крайкома Румянцева. Предлагаемые меры не вызвали возражений участников пленума.

Что объединяло перечисленных Ежовым людей? С одной стороны, их отличала явная «некомпетентность, отсутствие высшего, а слишком часто и среднего образования, опыта практической работы по профессии». С другой– среди названных было слишком много тех, чьи пути пересекались с судьбами подсудимых по процессу военных.

Без особого энтузиазма члены ЦК рассмотрели вопросы, посвященные проблемам сельского хозяйства. Доклады «О ведении правильных севооборотов» и «О мерах улучшения машинно-тракторных станций» сделал нарком земледелия М.А. Чернов. «Об улучшении семян и зерновых культур» говорил Я.А. Яковлев.

И только 27 июня тот же Яковлев выступил с основным пленарным докладом о новом избирательном законе. Докладчик подробно остановился на особенностях статьи Конституции, предоставлявшей право «каждой общественной организации и обществу трудящихся... выставлять кандидатов в Верховный Совет СССР...».

Он указал, что эта статья, внесенная по предложению Сталина, имеет целью «развить, расширить демократию... Эта статья обеспечивает подлинный демократизм на выборах в Советы». Сделав еще одну ссылку на Сталина, докладчик сообщил об альтернативности предстоявших выборов. Теперь не только партия, но и любая общественная организация, любое собрание граждан могли выставить собственных кандидатов. Чтобы не было сомнений в свободе волеизъявления, он подчеркнул, что проект закона предусматривает исключение «всяких попыток исказить результаты голосования и действительную волю трудящихся...».

Такая постановка вопроса насторожила партийных функционеров. Присутствовавшие не могли не понять, что перечисленные меры были направлены на пресечение возможности фальсификации результатов выборов. В первую очередь, со стороны секретарей райкомов, горкомов, обкомов и крайкомов партии. «Цель, – продолжал докладчик, – обеспечить точное волеизъявление трудящихся предусматривает... право, согласно которому избранным считается только кандидат, получивший абсолютное большинство голосов».

Второй раздел доклада 1-го заместителя председателя Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б) был посвящен практике работы Советов всех уровней от районных и городских до ЦИК СССР. Яковлев критически отметил, что от 70 до 90% всех вопросов Свердловским и Челябинским облисполкомами, Орджоникидзевским и Азово-Черноморским крайисполкомом «были решены опросом».

Дополняя картину разгула формализма, Яковлев указал, что «из 20 ООО постановлений», принятых Западным крайисполкомом с начала 1936 года, «только 500 рассматривались на заседаниях президиума, а остальные были приняты либо «опросом», либо в порядке подписи председателем и секретарем».

Критикуя стиль работы «бюрократов, мнящих себя стоящими выше ответственности перед Советами», Яковлев сказал: «Все наши работники должны понять, что нет людей, которые могли бы претендовать на бесконтрольность в работе, что подконтрольность любого работника вытекает из основ Советской власти, что только с помощью контроля снизу, дополняющего контроль сверху, можно улучшить работу Советов».

Он не ограничился назиданием. Перечислив исполнительные комитеты, руководители которых полным образом пренебрегали интересами людей, Яковлев назвал фамилии председателей исполкомов, обвиняя их в беззакониях, от которых страдало население, особенно в сельской местности. Теперь стало совершенно ясно, почему первые секретари региональных парторганизаций Разумов, Румянцев, Шеболдаев, Вергер, являвшиеся одновременно главами исполкомов, а также Голодед и Уншлихт были выведены из состава ЦК.

Критическую часть выступления докладчик усилил многозначительным выводом: «Само собой разумеется, что практика подмены законов усмотрением той или иной группы бюрократов является делом антисоветским. Крестьянин ведь судит о власти не только по тому, каков закон, – будь он великолепен, но если исполнитель извращает его в своей деятельности, крестьянин будет судить о власти в первую очередь на основании действий исполнителя».

Чтобы у присутствовавших в зале секретарей совсем не оставалось сомнений, в чей огород были брошены камни, Яковлев констатировал: «Партгруппы в Советах и в особенности в исполкомах Советов превратились в органы, подменяющие работу Советов», оставляющие за ними право «лишь проштамповать заранее подготовленное решение».

Все говорило о намерении вывести Советы из-под непосредственного партийного контроля, придав им парламентскую самостоятельность. Мысли, высказанные Яковлевым, продолжил выступивший в прениях Молотов. «В представлении некоторых товарищей, – говорил он, – у нас можно встретить такое отношение, что советский аппарат, это, ну, второстепенная какая-то организация, а советские работники – это работники второго сорта». Таким прозрачным намеком он дал понять, что пришла пора уравнять советский аппарат в правах с партийным.

Приводя примеры бюрократизма и неспособности «профессиональных революционеров» выполнять должностные обязанности, Молотов назвал главу правительства РСФСР Сулимова и наркома здравоохранения Каминского. Они не справились с решением проблемы материнства: строительством родильных домов, яслей, обеспечением их необходимым оборудованием.

Бывший троцкист, сын еврейского купца Каминский стал министром здравоохранения РСФСР лишь волей случая. Долгое время занимался деятельностью, весьма далекой от медицины. С 1923 года он возглавлял союз сельскохозяйственной кооперации, потом Колхозцентр, затем отдел массовых кампаний и агитации ЦК. Назначению в 1936 году на должность наркома здравоохранения сопутствовало то, что в юности, он, не закончив даже одного курса, поучился на медицинском факультете. То есть не политический «блуд» стал основанием для падения наркома, а тривиальная неспособность выполнять свои обязанности.

Тоже со ссылкой на Сталина Молотов отметил, что в кадровой практике недостаточно использовать «старые оценки»: «имеет дореволюционный партийный стаж», «участвовал в Октябрьской революции, имел заслуги в Гражданской войне», «неплохо дрался против троцкистов и правых».

Его вывод был предельно резок: необходимо "на место устаревшего хламья, обюрократившейся или очиновничившейся группы работников выдвигать новых людей, ...которые твердо, последовательно, разумно, со знанием дела будут проводить политику партии на своем месте".

Установка на демократизацию и ограничение власти партократов обозначилась еще острее, когда в ходе прений зашла речь о подсчете голосов в момент избирательной кампании. Сталин заметил, что на Западе такой проблемы не существует вследствие многопартийной системы и бросил весьма прозрачную реплику: «У нас различных партий нет. К счастью или к несчастью, у нас одна партия». Для беспристрастного контроля за выборами он предложил использовать не партийные комитеты, а представителей общественных организаций.

Все говорило о том, что, стремясь покончить с практикой клик и групповых пристрастий, партийного размежевания, Сталин отказывался от «узкой партийности». Его целью являлось объединение вокруг руководства страны большинства народа, на основе упрочения гражданского общества. И консолидирующую роль в этом процессе должна была выполнить новая система выборов руководящих органов советской власти.

Наглядным свидетельством изменения кадровой политики стал последний День работы пленума. 29 июня, «ввиду поступивших неопровержимых данных о причастности к контрреволюционной группировке», пленум утвердил предложение о выводе из состава членов и кандидатов трех «ленинградцев» – председателя Всекопромсовета Чудова, начальника Свердловского областного управления совхозов Струппе и начальника главка легкого машиностроения НКТП Кодацкого. Одновременно из ЦК вывели начальника мобилизационного отдела наркомата тяжелой промышленности Павлуновского.

Крутой поворот на пути демократизации управления страной неизбежно должен был натолкнуться на возражения старой партократии, руководствовавшейся своими интересами, но она не пошла на прямой конфликт с Политбюро. Партийные бонзы нашли другие аргументы для упрочения своей власти.

Уже «накануне закрытия пленума, – отмечает Ю. Жуков, – произошло нечто странное, до наших дней окруженное плотной завесой». 28 июня 1937 года Политбюро приняло решение, «нигде не зафиксированное », но «имеющее канцелярский номер, протокол 51, пункт 66»:

«1. Признать необходимым применение высшей меры наказания ко всем активистам, принадлежащим к повстанческой организации сосланных кулаков. 2. Для быстрейшего разрешения вопроса создать тройку в составе тов. Миронова (Лев Каган. – К. Р) (председатель) – начальника управления НКВД по Западной Сибири, тов. Баркова – прокурора Западно-Сибирского края и тов. Эйхе – секретаря Западно-Сибирского краевого комитета партии».

Появлению этого решения предшествовала «инициативная записка Р.И. Эйхе». Жесткая, волюнтаристская практика деятельности была характерна для латыша Роберта Эйхе. Еще в ходе хлебозаготовок 1934 года он истребовал от Политбюро право «на подведомственной ему территории в течение двух месяцев – с 19 сентября по 15 ноября», давать санкцию к применению высшей меры наказания в отношении лиц, подлежащих раскулачиванию.

Конечно, последовавшее обусловливалось не только исключительными методами работы Роберта Эйхе и Льва Миронова (Кагана) – бывшего начальника контрразведывательного отдела НКВД. Еще накануне принятия Конституции 1936 года в стране прошла амнистия. В ее ходе стали ликвидироваться ссыльные поселения. Лица, осужденные за контрреволюционные преступления, пребывавшие в ссылках и высылках, частично были помещены в исправительно-трудовые колонии, частично вернулись в места прежнего проживания.

На свободе оказалось много бывших осужденных, и это обострило криминальную обстановку. Значительная часть освобожденных осела в Сибири, и у столкнувшегося с этой проблемой латыша Эйхе появилось достаточно оснований для требования о применении особых мер к лицам, склонным к рецидивизму.

В записке Эйхе подчеркивалось, что «повстанческая контрреволюционная организация угрожает политической стабильности в крае, что особенно опасно в период избирательной кампании». Еще накануне пленума на проходившей 6 июня Западно-Сибирской партконференции он заявил: «Враги разоблачены еще не все, надо всемерно усилить работу по разоблачению троцкистско-бухаринских бандитов».

Имевший 2-классное образование, латыш Эйхе был не единственный, кто строил свою карьеру на демонстрации политической «твердости». Таким приемом пользовались многие, и чрезвычайные полномочия, предоставленные первому секретарю Западно-Сибирского крайкома, вызвали цепную реакцию. С подобными притязаниями выступили и другие руководители.

Мысль о том, что в ходе равных, прямых, тайных и к тому же альтернативных выборов на местах придется столкнуться с противодействием людей, недовольных практической деятельностью партийных секретарей, уже твердо осела в умах многих. Это лишало гарантии на вхождение в местные исполкомы и ЦИК СССР. Тема потери уже привычного второго советского поста в аппарате власти стала предметом кулуарных разговоров.

И партийные руководители затребовали тех же чрезвычайных полномочий, какие получил Эйхе. Такое групповое давление стало своеобразным сговором, но Сталин не мог с ходу отмести аргументы по необходимости пресечения разгула преступности и бандитизма. Однако на применение чрезвычайных мер он решился не сразу. На протяжении двух дней он вместе с председателем СНК Молотовым принял ряд руководителей крупных организаций. 1 июля в его кабинете побывали секретари: Дальневосточного и Саратовского крайкомов – Варейкис и Криницкий; ЦК Азербайджана – Багиров; Горьковского и Сталинградского обкомов – Столяр и Семенов. 2 июля – еще четверо: Северного крайкома – Конторин, ЦК Киргизии – Амосов; Омского и Харьковского обкомов – Булатов и Гикало.

В этот же день после более чем четырехчасовой беседы Сталина с Молотовым и заведующим ОРПО Маленковым Политбюро приняло еще одно важное решение. Оно распространяло чрезвычайные полномочия на всех без исключения секретарей ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов.

В нем отмечалось: «Замечено, что большая часть бывших кулаков и уголовников, высланных одно время из разных областей в северные и сибирские районы, а потом по истечении срока высылки вернувшихся в свои области, являются главными зачинщиками всякого рода антисоветских и диверсионных преступлений как в колхозах и совхозах, так и на транспорте и в некоторых отраслях промышленности».

Речь шла о чистой уголовщине, попустительство по отношению к которой не допускает любое государство, к какой бы социальной системе оно ни принадлежало. Правда, решение было оптимально жестким:

«ЦК ВКП(б) предлагает всем секретарям областных и краевых организаций и всем областным, краевым и республиканским представителям НКВД взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы были переписаны и высланы в районы по указанию НКВД.

ЦК ВКП(б) предлагает в пятидневный срок представить в ЦК состав троек, а также количество подлежащих расстрелу, равно как и количество подлежащих высылке».

Очевидно, что как и в первом, так и во втором документе речь шла о конкретных категориях лиц: «кулаках и уголовниках», вернувшихся из мест ссылок и высылок. И то, что последовавшие события повернули в иное русло и втянули в свой поток широкий круг других людей, объясняется вполне определенными причинами.

С одной стороны, объектом репрессий становилась та категория людей, уничтожение которой Сталин остановил в начале коллективизации статьей «Головокружение от успехов». С другой – в рассматриваемое время власть на местах находилась в руках функционеров, осуществлявших коллективизацию и обвиненных Сталиным в перегибах.

То были герои «съезда победителей», та же элита. И они, наконец, добились властного права самостоятельно вершить на своих территориях суд, не обременяя себя юридическими формальностями. Фактически теперь они получили возможность не только взять реванш, но и отличиться на поприще борьбы. В этом они видели секрет укрепления своего положения. Все вместе взятое и вылилось в феномен 37-го года.

И о том, что события не могли с этого момента развиваться иначе, чем это произошло, можно понять из призывов, прозвучавших на срочно проведенном 4-5 июля партактиве Москвы. Резолюция, принятая после наполненного агрессивностью и угрозами доклада Хрущева, жестко требовала:

«Каждый партийный и непартийный большевик должен помнить, что враги народа, подонки эксплуататорских классов – японо-германские фашистские агенты, троцкисты, зиновьевцы, правые, эти шпионы, диверсанты и убийцы, будут всячески использовать выборы для своих контрреволюционных целей... Разоблачение, выкорчевывание и разгром всех врагов народа является важнейшим условием проведения выборов в Советы...»

То были примитивно зазубренные слова и фразы. Подобным образом мыслили многие. Но именно такие призывы обусловили существо репрессий 37-го года, о котором позже истерически стенала вся хрущевская рать. Однако такие призывы исходили не от Сталина и его окружения. В среде людей, представлявших центральную власть, царили иные настроения.

На открывшейся 7 июля четвертой сессии ЦИК СССР седьмого созыва с докладом «Положение о выборах в Верховный Совет СССР» выступил Я.А. Яковлев. Практически повторив сказанное об особенностях Конституции на пленуме ЦК, он отрицательно оценил работу существовавших Советов. Докладчик призвал, «выдвигая новые кадры кандидатами в депутаты, черпать силы из неиссякаемого источника резервов – молодежи, женщин и беспартийных».

«Советская демократия, – подчеркивал Яковлев, – не только не боится народа, не только не отделяет себя от народа, но обращается к массам трудящихся, предлагая трудящимся выставлять своих кандидатов на заводах, фабриках, в колхозах и совхозах... Неуклонное осуществление Сталинской Конституции и избирательного закона несомненно обеспечит на основе критики недостатков работы Советов и выдвижения в Советы новых людей, улучшение работы Советов снизу доверху».

Идея демократических выборов не вызывала вдохновения у партийных секретарей. Впрочем, она оставляла равнодушными и другие категории деятелей из «широкого» руководящего слоя страны. Как очевидная демонстрация равнодушия, в прениях на сессии прозвучали бессодержательные речи главы правительства Украины Любченко, начальника Главсевморпути Шмидта, председателя ЦИК Грузии Махарадзе.

Один за другим выступавшие говорили о чем угодно, лишь не о главной проблеме. Более привычной для зала риторикой стало заявление вице-президента Академии наук Украины Шлихтера: «Врагам народа удалось проникнуть на ответственейшие участки нашей работы. Мы не сумели разоблачить своевременно всех этих мерзавцев, японо-германских шпионов, диверсантов, троцкистов и прочую сволочь... Никакой пощады врагам народа!»

Нервно и жестко прозвучала речь бессменного лидера комсомольцев Косарева. С отработанным пафосом он заверил собравшихся о поддержке молодежью тех кандидатов, «кто честен перед партией, кто борется с изменниками делу партии Ленина – Сталина, кто борется с предателями Родины, врагами народа – троцкистами, бухаринцами, иными двурушниками, кто умеет обнаруживать этих врагов и обезвреживать».

 Расхождение во взглядах на задачи выборов между окружением Сталина и верхним правящим слоем партийцев было налицо. Используя привычный язык воинствующего радикализма, в конечном счете, лидеры с мест стремились к отторжению приоритетов демократии, которые пытался внедрить Сталин.

Ноту необходимости обеспечения торжества законности внес Вышинский. «Надо признать, – отметил он, – что в практике у нас до сих пор встречаются грубые нарушения советских законов. Тов. Яковлев вчера приводил примеры нарушения законов со стороны Советов, а я добавлю – при явном попустительстве со стороны местных прокуроров. Задача прокуратуры – беспощадно бороться со всякого рода нарушителями советских законов...»

И хотя после пассивных трехдневных дебатов участники сессии единогласно утвердили «Положение о выборах Верховного Совета СССР», благоразумные призывы окружения Сталина они не услышали.

Между тем с мест стала поступать информация о составах троек и заявки региональных парторганизаций на «лимиты» репрессий кулаков и уголовников. Однако в пятидневный срок уложились не все. Полностью заявки поступили только во второй половине июля. Число лиц, подлежащих охвату репрессивной акцией, составило 245 тысяч человек. Именно эта цифра и определила количественный уровень репрессий пресловутого 37-го года.

Примечательно, что хотя эти документы сохранились, но в период разгула борьбы с «культом личности», после авантюрно громкого XX съезда они не были преданы гласности. Впервые «лимиты» на репрессии 1937 года, запрошенные руководителями региональных парторганизаций, были обнародованы газетой «Труд» только 4 июля 1992 года.

Фамилии авторов этих расстрельных списков тщательно скрывались тридцать шесть лет. Для этого были весьма веские основания. Бросается в глаза, что охват репрессивной акцией кулаков и уголовников в количестве свыше пяти тысяч определили семеро: А. Икрамов (Узбекская ССР) – 5441 человек; К.М. Сергеев (Орджоникидзевский край) – 6133 чел.; П.П. Постышев (Куйбышевская область) – 6140 чел.; И.М. Варейкис (Дальневосточный край) – 6698 чел.; Л.И. Мирзоян (Казахская ССР) – 6749 чел.; К.В. Рындин (Челябинская область) – 7953 чел.

Численность свыше 10 тысяч запланировали трое: А.Я. Столяр (Свердловская область) – 12 000 чел.; В.Ф. Шарангович (Белорусская ССР) – 12 800 чел. и Н.Г. Евдокимов (Азово-Черноморский край) – 13 606 чел. Трагикомедия в том, что позже Хрущев отнес всех кровожадных функционеров, непосредственно причастных к этой операции... к «жертвам необоснованных репрессий».

Им уступал Роберт Эйхе, желавший только расстрелять 10 800 человек, но самым кровожадным оказался сам Никита Хрущев, требующий подвергнуть репрессиям 41 305 человек, в том числе: расстрелять 8500, выслать 32 805. Для сравнения: санкции на расстрел из Молдавской ССР запросили лишь на 11 человек, а из Карельской ССР – на 12.

Получив от первых секретарей регионов все заявки на лимиты намечаемых репрессий, Ежов откорректировал цифры. Причем в основном в сторону их снижения. Так, для Хрущева лимит на расстрелы был разрешен в 5000 человек вместо 8500, а на высылку – 30 000 вместо 32 000. Нарком в два раза умерил и «аппетиты» Р. Эйхе, требовавшего расстрелять свыше десяти тысяч человек. Западно-Сибирский край получил право на осуждение к расстрелу только 5000 человек. Но, видимо, чтобы не было обиды со стороны Роберта Индриковича, количество лиц, планируемое к высылке, он увеличил до 12 000 человек.

Основываясь на поступивших заявках первых секретарей, 30 июля Ежов издал Оперативный приказ НКВД: «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов»... № 00446, предписывающий «раз и навсегда покончить с подлой подрывной работой против основ Советского государства».

Примечательно и то, что в сводных данных, ставших составной частью приказа Н.И.Ежова, лимиты на расстрел были уменьшены до 60 600 человек. Соответственно увеличилось количество подлежащих высылке – 184 500. Таким образом, общее число лиц, подлежавших репрессиям во второй половине 1937 года, составило 245 100 человек.

Скажем иначе – только 245 тысяч! Обычно замороченные мифическими, рожденными фантазиями сочинителей «миллионными» цифрами репрессий, исследователи пренебрежительно проскакивают мимо этого факта. И, приводя его, по ходу выносят за скобки намек, что, мол, было множество подобных «заданий». Но из ложных предпосылок, как правило, вытекают ложные выводы.

Это все! Это единственный документ, регламентировавший сверху уровень репрессий в 1937 году. Других – не было. Появление этого «плана» было попыткой вернуть в лоно ГУЛАГа рецидивистов. Этот «план» нельзя считать намерением НКВД развернуть массовые «необоснованные» репрессии. Он стал фатальной необходимостью, следствием обстоятельств, требовавших защиты общества от социально опасных элементов.

Но, может быть, коварный Ежов действительно вознамерился уничтожить делегатов «съезда победителей», преданных идее «старых большевиков, передовую «интеллигенцию»? И маскируя свои истинные намерения, обязал подведомственные ему органы осуществить «необоснованные » репрессии?

Это тоже не так. В приказе для вверенных ему управлений НКВД Н.И. Ежов совершенно определенно указывал категории лиц, подлежащих учету.

«Материалами следствия по делам антисоветских формирований устанавливается, что в деревне осело значительное количество бывших кулаков, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей и трудпоселков. Осело много репрессированных церковников и сектантов.

Остались почти нетронутыми в деревне значительные кадры антисоветских политических партий: эсеров, грузменов (грузинские меньшевики), дашнаков, мусаватистов, иттихадистов, а также кадры бывших активных участников бандитских восстаний, белых, карателей, репатриантов.

...Уголовники (бандиты, грабители, воры-рецидивисты, контрабандисты-профессионалы, аферисты-рецидивисты, ското-конокрады), ведущие преступную деятельность и связанные с преступной средой... находящиеся в лагерях и трудпоселках и ведущие в них преступную деятельность».

Фактически это была кампания по пресечению деятельности общественно опасных элементов. В соответствии с приказом наркома репрессии распространялись и на «семьи, члены которых способны к активным антисоветским действиям. Члены такой семьи с особого разрешения тройки подлежат выдворению в лагеря или трудпоселки. Семьи лиц, репрессированных по 1-й категории (приговоренных к расстрелу. – К. Р.), проживающие в пограничной полосе, подлежат переселению за пределы пограничной полосы внутри республик, краев и областей. Семьи репрессированных по первой категории, проживающие в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Баку, Ростове-на-Дону, Таганроге и в районах Сочи, Гагры и Сухуми, подлежат выселению из этих пунктов в другие области по их выбору, за исключением пограничной полосы».

Намечаемая «зачистка» носила характер разовой профилактической акции, ограниченной по срокам ее проведения. Нарком предписывал «начать операцию по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников» 5 августа и завершить ее 15 декабря 1937 года».

О том, что намечаемая акция являлась не политическим, а скорее «полицейским» мероприятием, свидетельствовал «пятый раздел приказа». Он гласил, что «персональный состав республиканских, краевых и областных троек» утверждает не Политбюро, а сам нарком внутренних дел. Тройки, указывалось в приказе, будут собираться для работы «в пунктах расположения соответствующих НКВД, УНКВД».

Однако существовало еще одно очень важное обстоятельство, которое заставило Сталина в 1937 году согласиться на чрезвычайные меры. И самым убедительным аргументом, вынудившим его к осуществлению репрессий, стала война! А война, как считали древние, это – «последний довод». Она стала реальным событием летом, когда японские войска вторглись в Китай. В июле они захватили Пекин и Тяньцзинь, и это означало, что у юго-восточных границ страны во весь свой рост поднималась угроза агрессии со стороны японских милитаристов.

В условиях, когда опасность войны приобретала все более реальные контуры, Сталин не мог позволить, чтобы в стране, пусть даже гипотетически, существовала база для организации кулацких «партизанских отрядов». Сталин не мог не предпринять решительные шаги. Он не вправе был оставить без внимания намерения оппозиции сдать японцам Дальний Восток. И то, что эта война позже не превратилась в реальность, тоже было заслугой Сталина. Определенную роль в этом сыграли те же репрессии, уничтожившие активных потенциальных пособников иноземных агрессоров.

Впрочем, репрессии, как способ борьбы с инакомыслящими, не были изобретением 30-х годов минувшего века. Высшая форма проявления репрессий – война. Благонравная Европа несколько столетий посылала полчища крестоносцев в Иерусалим для отвоевания Гроба Господня. Так «труженики» меча и забрала из благих побуждений, осененных самой церковью, хотели наказать евреев за предательство Иисуса Христа.

Несколько столетий в той же Западной Европе с ожесточенной нетерпимостью и фанатичной убежденностью «вешали, топили, сжигали заживо десятками и сотнями в день еретиков, ведьм» и другую нелояльную, по мнению общественности, публику.

Французский король Карл IX «лично участвовал в Варфоломеевской ночи, во время которой за двое суток в одном Париже было убито вдвое больше людей, чем за всю опричнину в России!». В следующие две недели во Франции уничтожили около 30 тысяч человек лишь за то, что «они были христианами-гугенотами (протестантами), а не католиками». Испанские король Карл и Филипп в Нидерландах казнили более чем по 100 тысяч инакомыслящих.

Но оставим «темное» Средневековье. Все свое экономическое процветание Америка начинала с уничтожения коренных жителей индейцев и доходной работорговли миллионами негров. Во время гражданской войны в США и «белый» Юг, и «черный» Север своих врагов расстреливал. Чопорная Англия, в свою очередь, с неимоверной жестокостью подавляла борьбу за независимость коренных народов в своих колониях.

Кровавыми слезами окрашена и заря «демократии». XX век не застал Америку врасплох. В начале 20-х годов в государстве народных «свобод» было арестовано около 20 тысяч коммунистов. В феврале 1942 года 120 тысяч американцев японского происхождения были брошены в лагеря вместе с женами и детьми. «Три года, – пишет Ю. Емельянов, – люди, вина которых никогда не была доказана, провели за колючей проволокой... беззакония, совершаемые в отношении 120 тысяч американских граждан, творились в стране, на землю которой не упала ни одна вражеская бомба, не ступил ни один вражеский солдат...»

То же самое англичане сделали в начале Второй мировой войны с иностранцами, находившимися на их острове. Британский историк Л. Дейтон указывает: «Патриотизм был очень сложным понятием для 74 000 граждан враждебных Великобритании государств, находящихся на ее территории, – большинство из них бежало от преследования нацизма. Опираясь на вздорные рассказы о том, какой вклад в победы германского оружия внесли шпионы и саботажники, власти поместили всех иностранных граждан в лагеря, где условия содержания были ужасными. В одном заброшенном заводском корпусе (в Уорф-Миллз) на 2000 интернированных имелось всего 18 кранов с водой. Шестьдесят ведер, выставленных во двор, выполняли роль туалета, а соломенные тюфяки выдавались только больным...»

Ну а как вела себя прекрасная Франция? Казнили по примеру англичан своего короля Людовика XVI и его жену, а в период буржуазных революций партии, приходившие по очереди к власти, косяком гильотинировали оппозиционеров. Как «врагов народа». Головы отсекали публично на площадях – под восторженное одобрение собравшихся на волнующее шоу толп любопытных.

 Однако и позже галантные французы не церемонились с условностями правосудия. Ю. Мухин отмечает, что с началом Первой мировой войны, в 1914 году, «во Франции были без суда и следствия расстреляны все воры, мошенники и прочие уголовники, которые даже не были осуждены и находились на свободе.... Во время войны их сочли недопустимо социально опасными, а судить не могли – не было за что».

Все вышеприведенные факты международной практики являются примерами внесудебных репрессий, и применялись они в случаях, «когда человек был потенциально социально опасен, и на свободе его оставлять было нельзя».

Но подлинный репрессивный беспредел произошел уже в новом столетии. После террористического акта в Нью-Йорке и Вашингтоне американский президент произвел тотальные бомбардировки Афганистана и Ирака. Фактически «без суда и следствия» он объявил террористами целые народы и, не оглядываясь на мировое общественное мнение, применил к ним необоснованные репрессии. Израиль повторил то же в отношении Ливии. То есть за вину небольших террористических групп были репрессированы все граждане суверенных стран.

Псевдодемократы усиленно педалируют «внесудебный» характер репрессий 30-х годов. Однако внесудебные органы не являлись изобретением большевиков. В России внесудебная защита государства была введена царизмом «Положением о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» от 14 августа 1881 года.

Э.Г. Репин отмечает: «Тройки и другие виды «скорорешительных судов» (48 часов от совершения преступления до казни) созданы Николаем II в 1906-1907 гг. и просуществовали до отмены их Временным правительством. Во время их существования они имели право приговора к смертной казни. Во время «правления» Сталина такое право у троек было всего 1 год и 4 месяца. Царем же было предоставлено губернаторам право личным приказом приговаривать к смертной казни. Кроме того, царем в своем личном подчинении были созданы карательные воинские подразделения, которым предоставлялось право казней на месте, вплоть до массовых».

Не было изобретением правосудия советского периода и Особое специальное совещание (ОСО) при народном комиссаре внутренних дел. В действительности, особое совещание при МВД России впервые было образовано Указом Николая II еще в 1889 году.

В советское время этот представительный «внесудебный» суд «рассматривал дела под председательством самого наркома внутренних дел, его заместителя, начальника Рабоче-крестьянской милиции, уполномоченных НКВД РСФСР и союзной республики. Контролировал его работу лично Генеральный прокурор СССР, который мог задерживать решения Особого совещания и обжаловать их в Верховном Совете». Причем с 1924 года по 1937 год этот орган имел право выслать лишь на срок не более 5 лет.

Только 17 ноября 1941 года Особому совещанию при НКВД было поручено «выносить по некоторым пунктам статей 58 и 59 смертные приговоры. Но с окончанием войны в СССР смертная казнь была отменена. Особое совещание «могло назначить наказание до 25 лет лишения свободы». За все время существования ОСО, с 1934 по 1953 год, им были приговорены к смертной казни только 10 101 человек, причем в основном в период войны.

Впрочем, в цитадели «демократии» – эталонной Америке, вообще 90% всех приговоров «выносится единолично судьей на основании так называемой судебной сделки между обвинением и защитой при участии судьи, когда обвиняемый за признание им вины по формулам обвинения полностью или частично оговаривает себе меру наказания».

Ю. Мухин не без иронии пишет: «Только в голливудских фильмах все происходит в суде присяжных с умными адвокатами, совестливыми присяжными и мудрым судьей. А на практике в США только 5 из 299 осужденных осчастливились рассмотрения своих дел перед судом присяжных, а 5 – хотя бы судьей. Остальные сидят вообще безо всякого суда в нашем понимании, сидят потому, что прокуратура и полиция «убедили» их сознаться и договорились с ними, на сколько их посадить».

Но вернемся в лето 1937 года. Конечно, бежавшие из мест высылки кулаки, участники националистических банд, грабители, бандиты, воры, аферисты-рецидивисты, профессионалы-контрабандисты и ското-конокрады не могли не представлять угрозы для государства. Как и члены прекративших существование политических партий, они являли собой люмпенизированный слой общества.

И казалось, что начавшаяся профилактическая акция по изъятию из общественной жизни откровенно уголовных и социально опасных элементов не предвещала неожиданностей. Но то, что в процессе осуществления чистка приобрела иное качество, отличавшееся от первоначальных целей и задач по пресечению деятельности националистов и уголовников, и захватила другие слои общества, не зависело от Сталина.

Оказав давление на Политбюро и настояв на чрезвычайных полномочиях, партийные секретари стали трактовать их значительно шире. Иначе, чем имелось в виду в начале операции. И без того являвшиеся полноправными хозяевами на местах, всегда готовые сорвать банк в свою пользу, они использовали начавшуюся акцию в собственных интересах.

Еще со времен революции на месте разрушенной власти царизма возник государственный аппарат, превосходивший по своему влиянию и роли машину управления старого строя. Партия стала высшей организационной ветвью правящего слоя, но она была далеко не идеальна. Она сама в этот период являлась источником опасности. И в этом не было ничего парадоксального.

Бесспорно, что в любую партию всегда устремляются люди активные, способные приспосабливаться к системе даже в тех случаях, когда не разделяют ее целей и задач. И ни многочисленные чистки, ни обмен партдокументов не смогли предотвратить проникновение в ряды партии, в управленческий аппарат карьеристов и приспособленцев. Эти люди преимущественно и формировали управленческий слой советских чиновников. В широком понимании они и составляли костяк новой бюрократии.

В какой-то период умение устраиваться в структуры власти даже не требовало профессиональных знаний и талантов. Достаточно было предприимчивости, здравого расчета и умения «говорить». Способность произносить «зажигательные» речи часто становилась эталоном проявления партийности.

На этой волне легко было отличиться, сделать карьеру, и своеобразным мандатом для притязаний на право вхождения «во власть» стал революционный радикализм. Внешне такое приспособленчество выражались в призывах к борьбе с врагами революции, но в действительности, кроме «игры в политику», больше эти люди ничего не умели делать. Это о них Сталин говорил: «Нам не надо политиков. У нас их достаточно, даже много лишних. Нам нужны исполнители».

Сложившийся в послереволюционные годы в результате своеобразного естественного отбора со временем правящий слой государства и партии стал перерождаться в слой новой бюрократии. Создавалась своеобразная элита, какая-то привилегированная каста. Однако даже в лице убежденных партийцев руководящие эшелоны часто составляли люди малообразованные, но стремившиеся упрочить свое положение. Они жаждали большего, чем приобрели. Неудовлетворенность подталкивала их не только к борьбе против руководства страны. На практике личные цели и устремления прятались за оберткой политических «обвинений » ближайшим конкурентам.

И все-таки события 37-39-го годов нельзя понять с предельной ясностью, если не обратить внимания на существенное обстоятельство, о котором избегала говорить советская историография. Объективно сложилось так, что еще с Гражданской войны активную роль в происходивших в стране процессах играли выходцы из сопредельных с Россией государств. Революция и война стали той питательной средой, в которой они могли реализовать свои личные цели и устремления. То были активные люди, никогда не останавливающиеся перед насилием.

Еще на февральско-мартовском пленуме 1937 года среди тех, кто призывал к «беспощадному разоблачению врагов народа» выделяются члены ЦК: Бауман, Гамарник, Егоров, Каминский, Косиор, Любченко, Межулак, Позерн, Постышев, Рудзутак, Рухимович, Стецкий, Хатаевич, Хрущев, Чубарь, Эйхе, Якир. Все эти люди, требовавшие крови, кроме хитроумного Хрущева, были репрессированы и расстреляны.

В. Кожинов делает закономерный вывод: «Именно те люди, против которых были прежде всего и главным образом направлены репрессии 1937-го, создали в стране сам «политический климат», закономерно – и даже неизбежно – порождавший беспощадный террор. Более того, именно этого типа люди всячески раздували пламя террора непосредственно в 1937 году!»

Конечно, последовавшая чистка не была случайна. Но важно разобраться в «отборе» так называемых «жертв». Нетрудно заметить, что из 46 репрессированных членов ЦК более 20 (!) человек непосредственно руководили коллективизацией. Среди них: Бауман, Варейкис, Каминский, Косиор, Хатаевич, Шеболдаев, Эйхе, а также осужденные в 1937-1939 годах Балицкий, Евдокимов, Зеленский, Икрамов, Кабаков, Криницкий, Постышев, Разумов, Чернов, Ягода, Яковлев, Якир.

 Но всякое действие рождает противодействие; и этот физический закон присущ не только неодушевленной природе. Насильственные действия людей, облеченных властью, вызвали противодействие противоположных сил. Развивавшаяся по принципу цепной реакции «большая чистка» уже вскоре задела партийных функционеров, включая и так называемых старых большевиков. Ее объектом стали работники госаппарата, наркомата внутренних дел и военнослужащие.

Итак, процесс, начавшийся с репрессий кулаков и националистов, бандитов и уголовников, в конечном итоге обернулся чисткой всего партийного и государственного аппарата. Всей общественной надстройки. Как бы это ни выглядело парадоксально, но последовавшие репрессии людей из устоявшегося правящего слоя являлись прямым следствием демократизации управления государством. Право на тайные и прямые выборы органов государственной власти, предоставленные новой Конституцией, всколыхнуло широкие слои общества. Народ по-своему интерпретировал принципы выборности и обратил их в страстный порыв борьбы за справедливость.

Он воспринял свое право на демократию не только как голосование избирательными бюллетенями. Он желал большего: права бороться с теми, кого считал «врагами народа». И этот общий порыв правдоборчества сконцентрировался на конкретных фигурах из устоявшейся элиты – на чиновниках-бюрократах.

Конечно, представлять дело так, будто бы власть Сталина держалась на страхе, а репрессии стали якобы следствием выдвижения им тезиса «об обострении классовой борьбы », не более чем словоблудие хрущевской пропаганды. Его политика строилась на учете реальностей и потребностей страны. К ним относилось и то, что в этот период достигло возраста востребованности новое поколение граждан, воспитывавшееся и получившее образование в годы советской власти.

Решение Сталина покончить как с оппозицией, так и с бюрократией напрямую отвечало стремлению молодежи занять освобождающиеся места в системе управления обществом и государством. Поэтому то, что главным результатом «большой чистки» стала смена правящего слоя, явилось объективным выражением общественных потребностей государства.

Но была и еще одна особенность. Еще в начале борьбы с оппозицией многие обратили внимание на наличие в ее рядах большого количества евреев, и это не могло не вызвать в народе антиеврейские настроения. В статье «Термидор и антисемитизм» 22 февраля 1937 года Троцкий писал, что уже в 1926 году «многие агитаторы прямо говорили: «Бунтуют жиды». Сталин не мог поддержать такие настроения, и во второй половине 1927 года он был вынужден выступить с заявлением: «Мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры и пр.».

Однако эта особенность – преобладание в рядах троцкистско-зиновьевских оппозиционеров людей определенной национальности – сохранилась и впоследствии. Она явственно обозначилось и на завершившемся 30 января 1937 года процессе по делу «параллельного антисоветского троцкистского центра». И чтобы затушевать такую черту, Троцкий поспешил обвинить Сталина в антисемитизме.