Дни Турбиных 2.0

Дни Турбиных 2.0

Как гражданское противостояние на Украине прошлось по простой киевской семье

«Если бы ваш гетман, вместо того чтобы ломать эту чертову комедию с украинизацией, начал бы формирование офицерских корпусов, ведь Петлюры бы духу не пахло в Малороссии. Но этого мало: мы бы большевиков в Москве прихлопнули, как мух…» — говорит один из героев пьесы Михаила Булгакова «Дни Турбиных». Сегодня сюжет этой пьесы стал слишком актуальным. Снова гражданский раскол проходит прямо по семьям, снова высокая политика перемешивается с обыденными делами и чувствами.

Место действия — город Киев. Кухня панельного дома. Окна заклеены пленкой, изображающей кучевые облака на синем небе. Одна створка открыта и показывает серое небо и бетонные высотки окраины Киева. На подоконнике цветут орхидеи, на плите кипит кастрюля. За столом Панкрат и Елена, муж и жена. Он сидит, скрестив на груди мускулистые руки. Она — в простом платье без рукавов — листает книгу о воспитании детей дошкольного возраста. С буфета на них смотрит парусный корабль, носом повернутый к окну.

— Ты же знаешь, мне политика до лампочки, — произносит Панкрат. — Но Путин — Гитлер. Все сходится: он разведчик, очень умный, все делает хитро и спланированно. Ему человека убить — все равно что муху прихлопнуть, — давит он что-то большим пальцем на столе. А она, пока муж говорит, смотрит на него строгими голубыми глазами из-под светлой челки. — И ты знаешь, что у нас ничего не изменить. Нация такая. Что русские, что украинцы — дебилы. Прости господи… Ну поменяешь одних на других — они все сволочи. Кого ни поставь, хоть дядю Васю, и он таким будет. Да хоть меня поставь, и я таким бу… Не, я таким не буду. Я туда не пойду.

— Я просто молчу, Панкрат. У меня просто слов нет, — говорит она, хотя по дыханию слышно, что слова у нее есть и она собирается их сказать.

— Путин негодяй!

— Хорошо. Ты собираешься голосовать за теперешнего кандидата в президенты Порошенко. Ты говоришь, что он порядочный человек… хороший семьянин… — она волнуется и делает паузы.

— И что? — настораживается Панкрат.

— Получается, если он лезет в политику, то и он негодяй?

— Ты веришь в то, что Путин… — Он кладет локти на стол.

— Нет, ты ответь! — звонко перебивает Елена. — Он негодяй?!

— Да хрен бы с ним, с этим Майданом! — отвечает он. — Ну прекратилось бы оно как-нибудь само! Все равно перестали бы стрелять. Так этот Путин влез… ну как? Ну идиотизм же! И вся страна сплотилась против России. Я, понимаешь… я раздваиваюсь! Я всегда любил Россию! А теперь мне все это противно! И противны выступления против русского языка. Ерунда какая-то.

— Это не ерунда! — звонко отвечает Елена. — Не ерунда! Это целенаправленная политика государства! Уничтожение русского языка! В том-то и дело, что умрут и русский язык, и украинский, потому что в школах у нас английского намного больше.

— Бред какой-то, — Панкрат крутит пальцем у виска. — Ну бред. И русский умрет, да?

— У нас в школах детей ориентируют только на английский язык! И они будут мыслить на английском, но выучат его только для того, чтобы зарабатывать деньги! А у детей должна развиваться душа, но это невозможно без классики в оригинале: Чехова, Пушкина, Тургенева, Бунина. Дети элементарно уже не умеют на русском читать. Они… — она хватает воздух, — они мат с ошибками в лифте пишут! С жутчайшими орфографическими ошибками!

— А ты ходи исправляй, — довольный своей остротой, произносит Панкрат.

— Эта нация превратится в быдло. В быдло!.. А Путин православный.

— Ага! Две тысячи тринадцатый объявил Годом семьи и развелся! — говорит он, а в ее взгляде появляется страдание.

— Да ты знаешь, что мне писала одноклассница из Крыма? — спрашивает она. — «Не верьте всем ни про Россию, ни про нашего президента!» — она делает паузу, и он перехватывает инициативу.

— Чему не верить? Тому, что он пришел в Крым?! Не верьте, что он пришел в Крым. Не верьте, что он его захватил. Есть факты. Факты, понимаешь?! Есть договоренности! Есть мировой порядок!

— В такой ситуации…

— В какой ситуации?

— Да как говорит мой папа, «Путин тюфяк! Путин должен был пригнать две дивизии вертолетные и снести этот Майдан».

— Обоснуй. — Он снимает локти со стола, подпирает голову рукой и делает вид, что очень внимательно ее слушает. — Почему это он должен наводить порядок в чужой стране?

— Потому что фашизм — это общая беда! Наша общая беда!

— Что за бред, Ленусь, ну что за бред?

— Я не понимаю, почему все смотрят телевизор и видят одно, а я вижу… — она снова запинается от избытка чувств, а он подвигается вперед, ухмыляясь и делая вид, что слушает ее уже с удовольствием. — …Дивизию СС «Галичина»! — заканчивает она. — И она вот этим цепом бьет «Беркут». Они же, как звери, кидались на этих… беркутяточек, на этих пацанов, которые в памперсах на Майдане стояли!

— Ты купилась на этот трюк, — произносит он.

— Какой трюк?! Вот у Гальки Васюк с четырнадцатого этажа сын не в «Беркуте»? А то ты не знаешь, как он там в памперсе стоял? Эсэсовцы их избивали! Может, там на Майдане стояли и нормальные люди тоже, но эсэсовцы их избивали!

— Ну и хрен с ними! А при чем тут Путин?!

— А кто еще нас защитит, если не он?! Это моя четкая позиция, — уже спокойнее говорит она. — Для того чтобы устроить беспорядки, достаточно и нескольких фашистов. И то, что Саша, наш кум, фашист, это ты и сам знаешь. Его взгляды… как он это говорил? Гитлер прав! Во Второй мировой евреи сами себя перебили, а Гитлер ни при чем. Да волосы просто дыбом встают!

— У него такая мулька. У людей разные мульки. Одни видят везде голубых, другие евреев, а третьи фашистов.

— Да у тебя у самого кулаки чесались, я же видела, — говорит она, и он кладет на стол свои большие кулаки.

Входит отец Андрий, старший брат Панкрата. Они похожи: у обоих светлые волосы и голубые глаза. Но у священника из-под серой свободной футболки выпирает живот, а у Панкрата рукава футболки туго обхватывают мышцы рук. Отец Андрий направляется к окну и стоит там, глядя во двор, словно внизу происходит что-то интересное. Дальнейший разговор мужа и жены он как будто не слушает и не слышит.

— Зло надо называть злом, — говорит Панкрат. — Но мое убеждение: «Правый сектор» — путинская организация. — Когда он произносит эти слова, Елена снова хмурится. — Потому что такие вещи, какие они творят, на руку только Путину. Никто об этом Яроше никогда не слышал, и тут он появился — из ниоткуда. Этот Ярош, вообще, кто он такой? Он по заказу Путина говорит: «Взорвать эту газотранспортную систему!» — Панкрат привстает из-за стола, вытягивает руку вперед и, не повышая голоса, как будто обращается к кому-то далекому. Елена звонко хохочет. — А что ты смеешься? — спрашивает он. — Разведчики — они так и действуют. Так же подставили и Уго Чавеса — один в один. Что ты смеешься? Мне все равно, правый там сектор или левый, да пусть хоть… Вася из пивной президентом станет.

— А кто там вторым после Порошенко идет? — оборачивается отец Андрий.

— Тигипко хитрожопый, — отвечает Панкрат. — Хотя Порошенко тоже хитрожопый, но я хотя бы больше о нем знаю.

— Порошенко многодетный и в церковь ходит, — говорит Елена.

— Вот ты покупаешься на такие вещи! — отвечает ей Панкрат. — У Ющенко тоже шестеро детей, а дурак дураком. Порошенко умный. Какая мне разница, что он еврей? Мне от этого даже лучше. Ты же видишь, что украинцы творят.

— А в церковь и Путин ходит. — Отец Андрий подходит к электрическому чайнику, включает его и ждет, разглядывая чайник с видом равнодушным и флегматическим.

— Не знаю, — говорит Панкрат. — Я против Тигипко. Он с нашего коллектива хотел надбавки поснимать.

— Мелки обиды, — равнодушно произносит отец Андрий.

— Ничего не мелки! — отвечает Панкрат. — Самое обидное, Андрий, что земля у нас богатая, народ грамотный, а все равно все в полной заднице. Вот приезжаешь в Германию, там люди тупые, не знают, как кран закрутить отверткой, а все стабильно, организованно.

— Так это у нас от тяжелой жизни знают, как кран закручивать, — отвечает отец Андрий. Чайник щелкает, выключаясь. — Зинка звонила, — сообщает он, садясь за стол с чашкой чая.

— Да… — приходит в замешательство Панкрат. Переглядывается с женой. — Да… А ты трубку взял?

— Она с телефона мужа звонила. Знал бы, что это она, не взял бы. Она переживает, — бесстрастно сообщает отец Андрий.

— Тьфу! — бьет себя по голове Панкрат. — Противно просто! Пусть сначала на свой Энск посмотрят, в каком они сраче живут! Это же ужа-а?ас! Мра-а?ак!

— Я тебе говорю, — отец Андрий ставит чашку на живот и ждет, пока остынет, — я когда там вышел из вагона, от перрона триста метров не отошел — чуть в люк не упал. Он фанерой какой-то был прикрыт. Вот показатель того ужаса, который в России творится.

— А Ленка-скрипачка из Крыма? — обращается к брату Панкрат. — Она же все страны мира объездила, говорит: страшнее, чем в России, нигде нет.

— Но при этом она и ее родственники сидели в Крыму и ждали, пока Путин их захватит, — вставляет Елена.

— Дебилы, — коротко отвечает Панкрат.

— Просто наши люди мерят все не денежными, а душевными ценностями, — говорит ему жена. — Европейцами мы не будем никогда. Мы и русские — одна нация. Самый последний штрих европейский — победа в «Евровидении». Как сказала одна знакомая в «Одноклассниках», «остановите планету: я сойду».

— Какая мерзость, — говорит Панкрат.

Отец Андрий морщится и отворачивается к окну. Оттуда дует ветер. Под потолком качается бумажный шар люстры.

— А он сделал операцию? — без интереса спрашивает отец Андрий.

— Не знаю… — почесав висок, сообщает Панкрат. — Но он стоит в трусах, а там ничего не выделяется. Наверное, поотрезал…

— А Путин… — начинает Елена.

— Мне кажется, это духовное заболевание пошло, — не дает ей договорить отец Андрий. — У Путина. Власть и деньги — страшное искушение. Вначале он, может, и хотел что-то для своего народа сделать, а потом плюнул на народ просто.

— Его в России любят! — говорит Елена.

— Эффект массового зомбирования, — отвечает отец Андрий. — Посмотри на нашу сестру — они живут как в панцире: все хорошо, они богатые.

— Но кругом-то нищета, — добавляет Панкрат. — Но Зинка тридцать лет в России прожила и уверена, что весь мир живет хорошо.

— Потому что ей хорошо, — говорит отец Андрий.

— Она не может из окна выглянуть и увидеть, как вокруг все ужасно. И поэтому Путин для нее хороший.

— Я, Андрий, не так сильно у нее в Энске страдал, — говорит Панкрат. — Ты же знаешь, я могу приспособиться. А ты с ней за политику заговорил и сразу принял все близко к сердцу. С ней за политику — ни в коем случае! Есть люди непогрешимые и самые умные. Это Зинка. А еще с каким хрипом она говорит, аж страшно! — с неподдельным ужасом сообщает Панкрат. — С ней можно только на отвлеченные темы. Она ж мечтает похудеть — больше ста килограммов, ей пора уже за голову хвататься, а она все мечтает.

— Как они едят… — вставляет отец Андрий.

— Да застрелиться можно! Они уже не знают, что с деньгами делать! Начинают выготовлять какие-то там… яства. Ночь уже, а Зинка: «Давайте поедим!» Я просто в шоке. Поэтому, когда говорят: «Хотим в Россию»…

— Россия — это не Энск! — звонко возмущается Елена.

— Как раз Энск! — отвечает Панкрат.

— Подожди, — обращается к нему отец Андрий. — Нельзя по Зинке о России судить, она же не россиянка.

— Да я сейчас к ней на страницу в «Одноклассниках» зашел. Плеваться хочется! «Россия моя великая, славься!» — басом произносит Панкрат. — «Россия — ты наше все!» Какие ваши-наши, тумбочка ты такая?! Да ты помни, кто ты. Ты хохлушка! Мне аж противно…

— Наша сестра — самая страшная реклама Путину, — говорит отец Андрий. — Она говорит лозунгами.

— Она по-другому не может.

— Ее фразы надо вырезать — и на плакат.

— Нет, а классно ее муж сказал: «Такая страна, как Украина, не имеет права на существование»?

— Они друг друга стоят. И ты понимаешь, вот еще беда: когда я был у них в Энске, их же там много, а я один. И у них тогда главный козырь появился — «Правый сектор». И что тут скажешь? Хотя я сразу сказал, что не поддерживаю все эти ужасы Майдана и что к Майдану у меня неоднозначное отношение.

— На Майдане хотя бы не вешали флаги Америки, — говорит Панкрат.

— Как не вешали? — удивляется Елена. — Все в флагах Евросоюза было!

— Ну то Евросоюз…

— Выбор так и стоит: либо Россия, либо Евросоюз. Панкрат, надо поставить тарелку и смотреть российское телевидение.

— Да эти журналисты — одни брехуны.

— Не скажи… По «России?24» без звука показывали картинку — как этих людей в Одессе загнали в здание. А те, кто хотел им помочь, — они побежали, и тут вся толпа отхлынула — сверху начали стрелять. Им не давали подойти, чтобы помочь людям выбраться из горящего здания! — вскрикивает она и строго смотрит на обоих братьев. Те молчат.

— А кто их туда загнал? — наконец спрашивает отец Андрий.

— Это уже другой вопрос! — кричит Елена. — Но людям не давали им помочь… А что еще сделали наши сволочи? — В ее глазах появляются слезы. — Мне плакать хочется! Я прихожу в парк с детьми на Девятое мая. Я, конечно, побоялась надеть георгиевскую ленточку, но купила гвоздики. Собиралась хоть одному ветерану цветы вручить! Тишь да гладь, — она проводит рукой по поверхности стола. На пальце блестит обручальное кольцо. — Ни тебе музыки, ни толпы народа. Людей запугали настолько… Никто не вышел. Сидит один ветеран на лавочке и чуть не плачет. Вот один! Один! Как… стеблиночка! — Она хочет сказать что-то еще, но не может. Встает и выбегает из кухни.

Следом за ней выходит Панкрат. Скоро из-за закрытой двери одной из комнат доносится полонез Огинского. Слышно, как Панкрат с силой давит на клавиши пианино. Сбивается. Раздается его голос: ругает себя. Снова течет мелодия, но на какой-то высокой ноте сбивается. Пауза, ворчание, и Панкрат снова берет штурмом пианино. Отец Андрий пьет чай.

— Анархия, — спокойно произносит он, не отрывая взгляда от чашки.

Из окна приходит запах дождя. Панкрат возвращается на кухню. Его место у пианино занимает Елена. Игра становится спокойной и уверенной.

— Ну не было смысла украинской власти создавать в Одессе новую горячую точку, — говорит отец Андрий Панкрату.

— Да хрен с ним с Крымом — забирайте, — тихо отвечает Панкрат. — Да пожалуйста. Но зачем такие гадости говорить: «Севастополь никогда не будет бандеровским».

— Он бы и так никогда не стал бандеровским, — хмыкает отец Андрий.

— А помнишь, как Зинка не подпускала меня к пианино? — спрашивает брат, разливая по тарелкам борщ. — Кобыла здоровая, куда тебе? Я так хотел научиться на пианино играть.

— А помнишь, как мы свинью держали? — спрашивает отец Андрий.

— Да, еще мама закрылась, мотор включила, чтобы не слышать. А он как заорал, заорал, а потом пошел и стоит себе травку щиплет. Потом снова закричал и — бух! — упал. Да, голодное время было, — добавляет Панкрат, доставая из холодильника десяток вареных яиц и миску с белым мясом. — Встану утром, а свиней кормить нечем. Даже не верится, что жизнь так изменилась.

— А помнишь, как Медведчука спросили: «А что вы будете делать, если Ющенко станет президентом?»

— «Ющенко не станет президентом. Следующий вопрос», — копирует Панкрат. — А если президентом станет Ярош?

— Тогда будем искать пути отступления, — моргнув, отвечает брат.

Возвращается Елена. Достает из холодильника тарелку с черносливом, залитым взбитой с сахаром сметаной.

— Давайте есть, — говорит Панкрат.

Молятся. Едят. Панкрат съедает несколько яиц. Беря мясо из миски, он обращается к брату:

— Вот я в детстве не понимал, зачем свинью убивать. Разве нельзя дождаться, пока сама умрет?

Елена убирает тарелки. Панкрат раскладывает перед собой на столе ноты.

— Этот Бах умудрялся одно слово растянуть на три листа, — говорит он.

— Бах-бах-бах, — говорит отец Андрий, Елена смеется.

— Ах-ха-ха-ха-ха, — выводит Панкрат, его голос прыгает с нижних звуков на высокие. — Cum sancto spiritu… Спи-ри-ту. Аха-ха-хамен. Амен-амен-амен! А?а?а?мен!!! — берет он басом и тянет.

Елена листает книгу. Отец Андрий с невозмутимым видом пьет чай.

— Во сколько у тебя концерт? — спрашивает Панкрата, когда тот берет передышку.

— В семнадцать тридцать.

— Заедешь за мной после службы?

— Заеду-аха-ха-ха-амен! Амен! Аме-е?е?ен! — Панкрат начинает хохотать… — Елена поднимает голову от книги. — Ха-ха-ха! Ой, Борьку вспомнил. Он же страшно любит соло петь, а с его хриплым голосом только шансоны в кабаке… Он пел Мендельсона на немецком, а там есть такие слова: bist du… — выпевает басом. — Bist du-u?u! А Борька пел так, что непонятно было: «Пиздус! Пизду-у?ус!» — Елена тоже начинает хохотать. Отец Андрий не меняет выражения лица, только вздыхает. — А еще рожа у него такая славянская, — сквозь смех говорит Панкрат, — как у Емели! Там все ухахатывались. А наш старичок говорит: «Боря, я вам все-таки слова поменяю на du bist»! — они с Еленой закатываются, и заканчивает Панкрат уже через силу: — А все ему: «Зачем слова менять?! Мы так ждем этого “пиздуса”».

Семейство переглядывается. Панкрат вскакивает и закрывает окно.

— Ты давай вторым голосом, — говорит он Елене.

— А мне с припева начинать? — спрашивает отец Андрий.

— Ночью темной звезд благодать, — начинает Панкрат. — В поле никого не вида-ать, — вступает Елена мягким глубоким голосом. — Только мы с конем… — продолжает отец Андрий негромко и спокойно, — по полю идем, только мы с конем по полю идем… Сяду я верхом на коня! — вздрогнув, возносится голосом Панкрат, он стоит, скрестив руки на груди, словно удерживая голос, который рвется вверх. — Ты неси по полю меня! Я влюблен в тебя, Россия, влюблен…

Закончив, Панкрат вскакивает и открывает окно. К окну подходит отец Андрий и снова смотрит вниз.

— Гроза будет, — не оборачиваясь, произносит он.

Семья садится перед телевизором в холле. На полу бежевый ковер с малиновыми узорами. Панкрат размещается на нем. Елена и отец Андрий рассаживаются по стульям, принесенным из кухни.

Телевизор показывает двух мужчин в костюмах, стоящих на фоне высоких зданий из стекла и железа. Один из них — глава «Газпрома» Миллер. Голос ведущего: «В июле Россия может прекратить поставки газа Украине, если Украина не внесет предоплату». Голос Миллера: «Предоплата — дело добровольное. Хочешь получать газ — надо за него платить. Сколько Украина может паразитировать…»

— А у меня за газ все оплачено, — упавшим голосом говорит Елена.

— Газ в Германию идет через нашу страну, — напоминает чиновникам в костюмах отец Андрий.

— Аж противно… — Панкрат хватается за грудь. — Какое мерзкое отношение к людям — как ко второму сорту! А еще Путин говорит: «У нас всегда были братские отношения», — передразнивает Путина. — Вот Андрий — мой брат, — обращается Панкрат к Миллеру. — Я что, буду с него деньги брать? Почему у нас цена на газ выше, чем для Германии. Со своих денег не берут! А тут Россия — братья наши…

В небольшой особняк в центре Киева стекаются люди: нарядные женщины, мужчины в костюмах и с цветами, девушки в строгих платьях. Витрины залиты светом. Кажется, грозы не будет.

В помещении пахнет пылью. Собравшиеся рассаживаются по местам. На сцене скрипачи, контрабасисты — смычки наготове. Флейтисты. Хористы. Панкрат во втором ряду в черном фраке поверх белой рубашки.

Выходит дирижер во фраке. Красный атласный пояс обтягивает его выдающийся живот. Дирижер спускается к публике. Произносит: «Дякую, що прийшли в такий важкий час», раскланивается и поднимается на сцену.

Звучит флейта. Скрипки. В зале тишина. Если в стране и наступили тяжелые времена, то, глядя на собравшихся, в это сложно поверить. А если вспомнить, что президента у страны нет, что на востоке в разгаре гражданская война, то можно подумать, что эти люди пришли сюда — в старинное здание, расположенное в центре столицы, соединяющей бунтующий восток и запад, — только по какому-то странному сговору. Или стечению обстоятельств.

— Cum sancto spiritu-u?u, — вместе с другими начинает Панкрат.

Из окон деревянной церкви виден Днепр. По крыше барабанит дождь. Временами храм озаряется ярким сиреневым светом, выхватывая из темноты и делая явными лики на иконах. Церковь похожа на корабль, попавший в ненастье.

Отец Андрий, Панкрат и Елена сидят на скамье, прислонившись спинами к стене. На ногах отца Андрия сандалии. На голове Елены косынка.

— Страшно, — произносит Елена.

— Миру мир, — говорит Панкрат.

— Мудрых нам властей, — вздыхает отец Андрий.

— Мира нам самим, — говорит Елена.

— Зинка звонила, — снова вздохнув, трогает плечом брата отец Андрий.

— И ты снова взял трубку?!

— На них мотоцикл налетел на полной скорости.

— А?! — пугается Панкрат. Вскакивает: — Что с Зинкой? Что с сестрой?!

— Да ничего, — пожимает плечами отец Андрий. — Я ей сказал, что это, наверное, какой-то бандеровец на них наехал. Нет, Панкрат, ты только представь, в их Энске, где вообще дорог нет, одни ямы, на них умудрился налететь на полной… — он прыскает, не договорив. Хохочут. — Ну вот как понять умом Россию?

— Тумбочка такая… — сквозь смех говорит Панкрат. — А помнишь, как ты выскочил из церкви, когда она своим хриплым голосом запела на хорах: «Ха-минь!»

— Мра-а?ак, — говорит отец Андрий, давясь смехом.

— А деньги вы у нее одалживаете постоянно! — звонко говорит Елена.

Братья переглядываются.

— Ничего я не одалживаю! — говорит Панкрат.

— Как, Панкрась? А на машину?

— К сожалению, материальные наши отношения с сестрой гораздо глубже и не в нашу пользу, — вздыхает отец Андрий. — Она богатая, мы бедные. Да, Панкрат, она помогала нам, когда мы были студентами. Но какая нам от этого благодать, если и грешники так поступают?

— Она могла бы не давать, — отвечает Елена.

— Могла бы, — соглашается отец Андрий. — Но давала и не попрекала.

— Нет! Ну ты скажи, — обращается к брату Панкрат. — Как можно было так надо мной издеваться в детстве? Она насмотрелась каких-то фильмов про фашистов и реально мне руку сломала — и даже не извинилась! Я обиду эту… А помнишь, ситуация была, когда мы к матери все приехали, а все же накопилось, и слово за слово, слово за слово… У нее же вроде все есть, и счастье есть, но чего-то ей не хватает.

— Реализации ей не хватает, — хмыкает отец Андрий.

— Да! Ей жутко не нравится, когда ей рассказываешь про свои успехи. Тогда при ней сказали, что меня считают одним из лучших певцов по Киеву. Ее аж покоробило! Говорит: «Чего ты хвастаешься?!» А я же ей пытаюсь объяснить, что… — Панкрат не находит слов. — Ну противно! Она ж сама голос сорвала, а все равно петь пытается. И вот я ей начал все припоминать. Я ей в лицо сказал все, что думал о ней все эти годы. А она как заревет. За сердце хваталась, таблетки побежала пить. Ой… Да таким людям, как Зинка, никогда плохо не становится!

— Так она ж не от раскаяния плакала, — говорит отец Андрий, — а от того, что ее поставили в такую ситуацию.

— Да вы же все равно ее любите! — говорит Елена.

— А при чем тут любовь? — спрашивает отец Андрий. — Конечно любим. И она нас любит.

— Если Зинке будет плохо, мне тоже будет нехорошо, — говорит Панкрат. — Но она же обложила себя какими-то гадостями. — Панкрат обкладывает чем-то невидимым свои мускулистые руки. Церковь озаряется. В окно видно, как разряд молнии уходит в Днепр. — Ей что-нибудь припомнишь, она сразу бежит за своей сумочкой с таблетками. — Панкрат открывает свою сумку, достает таблетки и кладет их в рот, запивая.

— Это что? — спрашивает отец Андрий.

— Антидепрессанты, — отвечает Панкрат. — Как Зинку вспомню, так сразу нервничать начинаю. «Путин — наш святой!» — хриплым басом передразнивает он ее. — «Путин сказал: мы проснулись в другом государстве!» Нет, пришел, тупо заграбастал Крым. Еще говорит: «Без единого выстрела!» А попробуй там постреляй — наши лошары с одними отвертками ходили, а у Путина войска — зубами перегрызут колючую проволоку.

— Я ж еще когда был у них недавно в Энске, она телевизор смотрела и ревела, — морщится отец Андрий. — Майдан, дым, огонь, радикалы. А она ревела — переживала, как мы тут.

— Тьфу!

— А я наоборот, — продолжает отец Андрий. — Скорей бы от нее смыться.

— А я тогда Зинке сказал: «Если прощения попросишь, я тебе все прощу!»

— Наврал, — говорит отец Андрий.

— А она все забыла! Она каялась, говорила: «Как я могла такое делать?» Все забыла! Прощения просила… Но я ей все равно не простил! Сломала мне психику в детстве. Вот теперь антидепрессанты глотаю. Когда началась мобилизация, мне же так плохо стало, я два дня ничего не ел. Боялся, что меня убьют.

— Панкрась, ты каждого звонка в дверь боялся, — вздыхает Елена.

— Так они же повестку носили за повесткой! Я боялся, что меня убьют, детей застрелят! Пришлось пойти к психиатру. Он говорит: «Это у вас недовыработка серотонина»… А у нас же армия никакая. Власть полулегальная. Этот Турчинов не пойми что! Объявил себя исполняющим обязанности и начал меня на войну посылать. А мои убеждения?! Если я откажусь, я нарушу присягу. Я так не смогу, я не такой человек. В общем, сломала мне Зинка психику.

Они встают перед иконами. Панкрат и Елена берутся за руки. Отец Андрий читает молитву. Панкрат подпевает ему сильным голосом. Вступает Елена. В конце они молятся за свою старшую сестру Зинаиду. Семья выходит на улицу, когда гроза прекращается, оставляя после себя потоки воды на дорогах.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.