От «Джентльменов удачи» до «Всадника без головы»

От «Джентльменов удачи» до «Всадника без головы»

Несмотря на ту критику, которая прозвучала в постановлении ЦК КПСС и на октябрьском (1972) пленуме СК, в целом ситуация в советском кинематографе складывалась тогда вполне благополучно. Даже успехи главного конкурента — телевидения, которое с каждым годом набирало очки, не сильно сказывались на популярности важнейшего из искусств. Тот даже заключил с конкурентом джентльменское соглашение: обязался ежегодно предоставлять для показа свои новинки. В итоге многие блокбастеры большого экрана оказались на ТВ спустя всего лишь год (а то и меньше) после своей премьеры на большом экране. Так, в 1970 году это были следующие фильмы, вышедшие в прокат всего лишь год назад: «Неподсуден», «Новые приключения неуловимых», «Бриллиантовая рука», «Влюбленные», «Деревенский детектив», «Мертвый сезон», «Виринея», «Тренер», «Фальшивая Изабелла» (Венгрия).

В следующем году список фильмов, перекочевавших с большого экрана на телевизионный, выглядел уже куда более внушительно: «Белое солнце пустыни» (причем фильм в течение года показали по ТВ аж 4 раза!), «Посол Советского Союза», «У озера» (показали два раза), «Смерть филателиста», «Начало», «Улица тринадцати тополей», «Пассажир с „Экватора“, „Тройная проверка“, „Директор“, „Обвиняются в убийстве“, „Сюжет для небольшого рассказа“, „Цветы запоздалые“, „Снегурочка“, „Старая, старая сказка“, „Смерть индейца Джо“ (Румыния — ФРГ — Франция), „Графиня Коссель“ (Польша), „Господин Никто“ (Болгария), „Звезды Эгера“ (Венгрия), „Похищенный“ (ГДР), „Пан Володыевский“ (Польша), „Девичий заговор“ (Польша), „Подозревается доктор Рот“ (ГДР).

В 1972 году список фильмов оказался еще более обширным. Тогда по ТВ были показаны следующие ленты: «Красная палатка», «Угол падения», «Последняя реликвия», «Красная площадь», «Мужское лето», «Семь невест ефрейтора Збруева», «Салют, Мария!», «Судьба резидента», «Городской романс», «Ночная смена», «Зеленые цепочки», «Морской характер», «Освобождение», «Преступление и наказание», «Черное солнце», «Дорога на Рюбецаль», «В лазоревой степи», «Красные пески», «Севастополь», «Семеро сыновей моих», «Ехали в трамвае Ильф и Петров», «Песнь о Маншук», «Тропой бескорыстной любви», «Яблоки 41-го года», «Меж высоких хлебов», «Софья Грушко», «Офицеры», «Возвращение „Святого Луки“, „Не горюй!“, „Я, Франциск Скорина“, „Пиросмани“, „Я, следователь“, „Офицер запаса“, „Чайка“, „Мама вышла замуж“, „Приключения желтого чемоданчика“, „Сады Семирамиды“, „12 стульев“, „Песни моря“ (СССР — Румыния), „Черная гора“ (СССР — Индия), „По следу „Тигра“ (Югославия), „Профессор преступного мира“ (Венгрия), „Белые волки“ (ГДР — Югославия), „След Сокола“ (ГДР), «Смертельная ошибка“ (ГДР).

Между тем киноиндустрия страны выдавала на-гора почти полторы сотни фильмов в год, львиная доля из которых пользовалась у зрителей устойчивым спросом, принося государству фантастические доходы в размере 2 миллиардов рублей (отметим, что именно в 1972 году будет установлен рекорд десятилетия по сборам, о чем речь еще пойдет впереди). Например, большинство обруганных на том же пленуме СК фильмов народ с удовольствием смотрел, голосуя за них рублем. Так, мелодраму Эдуарда Бочарова «Седьмое небо», где блистал супружеский дуэт в лице Николая Рыбникова и Аллы Ларионовой, посмотрели свыше 15 миллионов зрителей, что было весьма неплохим показателем (на том же кинофестивале рабочего фильма в Горьком фильму был присужден один из главных призов). И хотя общая тенденция с посещаемостью кинотеатров в начале 70-х годов складывалась не так благополучно, как в конце 60-х, однако и катастрофической ее назвать тоже было нельзя: та же пятерка фаворитов ниже 200-миллионой отметки не скатывалась.

Между тем в кинопрокате 1972 года кино на военную тему вновь оказалось на коне. Вышедшая почти в конце сезона (в августе) военная драма Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие…» по повести Б. Васильева сумела за считаные месяцы собрать многомиллионную аудиторию и в конечном итоге победила в споре за звание самого кассового фильма сезона, собрав 65 миллионов 900 тысяч зрителей. И опять это было кино из разряда патриотических: в нем горстка молоденьких девушек вступала в поединок с отборным отрядом гитлеровских десантников и побеждала его, правда ценой собственной жизни. Фильм был решен в жанре народной трагедии и стал настоящей сенсацией проката, по праву войдя в сокровищницу советского кинематографа. Он и по сию пору смотрится на одном дыхании (30 лет спустя китайцы даже снимут по нему телесериал).

Кстати, сей эффект изначально предугадывался и руководством Госкино. Поэтому картину Ростоцкого цензура особо не мурыжила, и единственной претензией, которую она предъявила режиссеру, был эротический эпизод в бане. В первоначальном варианте эта сцена длилась куда больше и по меркам советского времени считалась слишком эротичной (и в самом деле, такого количества обнаженной женской натуры в советском кинематографе еще не было). Ростоцкий долго сопротивлялся, но в итоге вынужден был эпизод сократить. Однако, когда фильм через год показало Центральное телевидение, даже этот сокращенный эпизод был вырезан из него по требованию главы Гостелерадио Сергея Лапина. По этому поводу случился скандал, который выплеснулся на страницы прессы (в «Литературной газете» Ростоцкий опубликовал возмущенное письмо). После этого картину еще раз показали по ТВ (уже с баней), после чего аж до следующего десятилетия отправили в запасники. То есть один из лучших советских фильмов о войне был спрятан от народа под надуманным предлогом «борьбы против эротики».

Но вернемся к кинопрокату-72.

С небольшим отставанием в 700 тысяч зрителей на 2-м месте расположилась комедия Александра Серого и Георгия Данелии «Джентльмены удачи» (65 миллионов 200 тысяч зрителей). На третьем месте, несмотря на свою явную художественную беспомощность, оказалась заключительная часть трилогии о «неуловимых мстителях» Эдмонда Кеосаяна «Корона Российской империи, или Снова неуловимые» (60 миллионов 800 тысяч). Следом шла драма о современной деревне «Русское поле» молодого режиссера Николая Москаленко (56 миллионов 200 тысяч). Этого режиссера можно было по праву назвать одним из кассовых на тот период, поскольку за последние четыре года три его фильма входили в пятерку прокатных фаворитов. А ведь поначалу его судьба в кинематографе складывалась весьма непросто и был даже момент, когда он едва не угодил за решетку. Но расскажем обо всем по порядку.

Несмотря на то что Москаленко закончил ГИТИС (в 1959 году), он решил посвятить себя кинематографу, устроившись работать на «Мосфильм». Однако участие в одной из первых картин, где он работал вторым режиссером, едва не закончилось для него плачевно. Речь идет о ленте Алексея Салтыкова «Директор». Во время экспедиции в Каракумы в ноябре 1965 года трагически погиб исполнитель главной роли актер Евгений Урбанский. Он выполнял средней сложности трюк на автомобиле (прыжок через бархан), но не справился с управлением и погиб, сломав шейный позвонок.

Так получилось, что в момент трагедии на съемочной площадке процессом руководил именно Москаленко (главреж Алексей Салтыков был в отъезде), и всех собак повесили именно на него. Молодой режиссер вполне мог очутиться за решеткой. Но затем было принято решение обойтись более мягким наказанием, и в течение нескольких лет Москаленко сидел в глухом запасе. И только в конце 60-х годов, когда после чехословацких событий державники повели мощную атаку на либералов, карьера режиссера поползла в гору. Москаленко добивается самостоятельных постановок и практически сразу выходит в лидеры.

Фильмы, которые снимал Москаленко, нельзя было назвать шедеврами, однако это были очень добротные и, главное, талантливо скроенные под массовое сознание произведения. По жанру это были народные мелодрамы, которые создавались в русле той почвеннической прозы, которая в те годы была в большом фаворе в СССР (вроде книг Анатолия Иванова или Петра Проскурина). Среди этих картин значились: «Журавушка» (в кинопрокате-69 она не только собрала рекордную для дебютанта аудиторию в 37 миллионов 200 тысяч зрителей, но и взяла приз на кинофестивале в Сан-Себастьяне); «Молодые» (в кинопрокате-71 собрала 39 миллионов 100 тысяч зрителей); «Русское поле», которое явилось самым кассовым проектом Москаленко за все годы его работы в кино.

Однако чем большей популярностью пользовались эти фильмы у начальства и в народе, тем сильнее росла к ним неприязнь в стане либералов. Приведу лишь один пример: переписку кинорежиссеров Сергея Юткевича и Григория Козинцева. Так, в марте 1972 года первый писал второму:

«После того как Романов объявил на большом худсовете, что главные режиссеры мира (!!!) Озеров и Москаленко, автор фильмов „Молодые“ и „Русское поле“, а все беды идут от Киры Муратовой и Эйзенштейна, который плохо смонтировал в „Стачке“ бойню, а в „Октябре“ фразу о богах, я понял, что моя кинодеятельность заканчивается вовремя…»

Юткевич (кстати, отметим, что он, помимо Москаленко, на дух не переносил и творчество Василия Шукшина) ошибется: его карьера в кинематографе продлится еще почти полтора десятка лет. А вот жизнь и карьера Николая Москаленко завершатся гораздо раньше: в январе 1974 года режиссер скончается. Причем смерть настигнет его в сравнительно молодом возрасте — за два с половиной месяца до 48-летия.

И вновь вернемся к кинопрокату-72.

Пятерку фаворитов замыкала экранизация известного романа-эпопеи о жизни казацкой станицы первой половины 20-го века Константина Седых «Даурия», осуществленная Виктором Трегубовичем и собравшая аудиторию в 49 миллионов 600 тысяч зрителей.

Общая цифра сборов пятерки фаворитов принесла рекордную для 70-х годов цифру: 297 миллионов 700 тысяч зрителей, что было немногим меньше всесоюзного рекорда, поставленного в 1967 году — тогда прокатная пятерка собрала 304 миллиона 900 тысяч зрителей.

Среди других фаворитов значились следующие ленты: героико-приключенческая картина Владимира Бычкова «Достояние республики» (47 миллионов 140 тысяч); детектив «Инспектор уголовного розыска» Суламифь Цибульник (40 миллионов 910 тысяч); боевик «Дерзость» Георгия Юнгвальд-Хилькевича (35 миллионов 200 тысяч); очередная лента в жанре «плаща и шпаги» «Слуги дьявола» Александра Лейманиса (33 миллиона 600 тысяч); комедия «Старики-разбойники» Эльдара Рязанова, который давно уже не входил в десятку режиссеров-фаворитов (31 миллион 500 тысяч); «Освобождение» (фильм 4-й — «Битва за Берлин», фильм 5-й — «Последний штурм») Юрия Озерова (28 миллионов); драма «Укрощение огня» Даниила Храбровицкого (27 миллионов 600 тысяч); киноповесть «Мировой парень» Юрия Дубровина (25 миллионов); детектив «Я, следователь» Георгия Калатозишвили (24 миллиона 700 тысяч); военная драма «Горячий снег» Гавриила Егиазарова (22 миллиона 900 тысяч); музыкальный фильм «Прощание с Петербургом» Яна Фрида (21 миллион 600 тысяч); приключенческий фильм «Человек с другой стороны» Юрия Егорова (20 миллионов 200 тысяч); мелодрама по мотивам рассказов М. Шолохова «Смертный враг» Евгения Матвеева (20 миллионов 100 тысяч).

Рейтинг киностудий выглядел следующим образом. Несмотря на то что в фаворитах опять был «Мосфильм» (8 лент из представленных в списке), однако лидером второй год подряд становилась картина киностудии имени Горького (всего — 3 фильма). Два фильма было у «Ленфильма», по одному приходилось на киностудии «Ленфильм», имени Довженко, Одесскую, Рижскую, «Грузия-фильм», «Беларусьфильм».

Между тем многие из перечисленных картин можно было смело отнести к гражданственно-патриотическим. В их число входят военные фильмы вроде продолжения эпопеи «Освобождение», а также «Горячий снег», «Дерзость», в которых речь шла о героизме советского народа в годы войны. В другом фильме — «Человек с другой стороны» Юрия Егорова — рассказывалось о деятельности советского правительства в 20-е годы, когда белоэмигранты делали все от них зависящее, чтобы помешать молодому советскому государству получать выгодные заказы в Европе. Но советские инженеры, часто рискуя своей жизнью, самоотверженно выполняли возложенную на них миссию. О деятельности одного из таких инженеров — Крымова (эту роль играл Вячеслав Тихонов) — и рассказывалось в картине Егорова.

В фильме другого режиссера — Даниила Храбровицкого, — который назывался «Укрощение огня», речь шла о становлении советского ракетостроения. Отметим, что космонавтика в последние годы стала одной из самых приоритетных программ советского государства и именно ее развитие вывело СССР в разряд супердержав. Опираясь на успехи в этой области, советские власти строили свою активную пропаганду как внутри страны, так и за ее пределами. То есть это был один из мощных идеологических козырей в колоде Кремля. Вот почему для советских либералов не было более сильного раздражителя, чем тема космонавтики. Поэтому каждый неуспех советских ракетостроителей они воспринимали с огромным воодушевлением. В этом свете весьма показателен эпизод, который произошел в начале 1970 года в оплоте либеральной фронды Театре драмы и комедии на Таганке.

Там был поставлен спектакль «Берегите Ваши лица» по А. Вознесенскому, действие которого происходило на фоне большого плаката, растянутого на заднике сцены. На нем значилась надпись «А ЛУНА КАНУЛА» (палиндром, который читался в обе стороны одинаково). Эта надпись обыгрывала недавние события 69-го года, когда американцы сумели обогнать СССР, первыми высадившись на Луне. Таким образом либеральная «Таганка» выражала свое отношение к провалу советских ракетостроителей, которые опоздали с лунной программой всего на несколько месяцев.

Но вернемся к фильму «Укрощение огня».

Он был встречен либералами с глухой ненавистью, а сам Даниил Храбровицкий навсегда угодил в реестр их лютых врагов. Причем его вина была вдвойне тяжкой: ведь он не только осмелился пиарить ненавистную либералам тему, но к тому же был… евреем. Поэтому, несмотря на то что официальной пропагандой фильм был возведен в разряд шедевров (был удостоен призов на кинофестивале в Карловых Варах (1972) и Всесоюзном кинофестивале в Алма-Ате (1973), а исполнитель главной роли в фильме актер Кирилл Лавров был награжден Государственной премией РСФСР (1974)), в самой кинематографической среде лента была отнесена к разряду «лизоблюдских», и говорить о ней что-либо хорошее там считалось дурным тоном.

Еще одна патриотическая лента кинопроката-72 была снята в Белоруссии. Это была картина Юрия Дубровина «Мировой парень», где речь шла о том, как рядовой советский инженер с Минского автозавода (эту роль исполнял Николай Олялин) отправляется на международные гонки в качестве консультанта, однако по воле случая вынужден занять место за баранкой вместо выбывшего из соревнований водителя и в итоге приводит советский самосвал «МАЗ» к победе. Отметим, что в фильме звучала (в исполнении ВИА «Песняры») одна из самых популярных песен патриотического толка тех лет «Березовый сок», написанная, кстати, двумя евреями: Вениамином Баснером и Михаилом Матусовским.

Таким образом, все перечисленные факты наглядно указывали на то, что патриотическая тема в советском кинематографе не только продолжала быть превалирующей, но и пользовалась спросом у широких слоев населения (свидетельством чему успех подобных картин у массовой аудитории).

Между тем из наиболее заметных фильмов, которые в прокате провалились, стоит назвать новую работу Андрея Тарковского «Солярис». Как мы помним, последним фильмом этого режиссера был «Андрей Рублев», который был снят аж шесть лет назад — в 1966 году. Но из-за цензурных соображений выпуск его на экраны страны затянулся на четыре года. После выхода фильма Тарковский получил возможность вернуться к режиссерской профессии. И снял фильм по фантастическому роману польского писателя Станислава Лема «Солярис».

Скажем прямо, это кино оказалось не по зубам ни руководству Госкино, ни рядовому зрителю. И если «Андрей Рублев» поражал своей экспрессией и натурализмом (как мы помним, из-за присутствия последнего к фильму были серьезные претензии у цензуры), то «Солярис» являл собой диаметрально противоположное произведение: весьма неторопливое (а фильм длился 2 часа 50 минут) и почти начисто лишенное какого-либо натурализма. Поборники интеллектуального кино тут же записали фильм в шедевры, однако подавляющая часть зрителей ничего толком в нем так и не поняла. Отсюда и результат — всего 10 миллионов 500 тысяч зрителей, то есть фильм едва окупил затраты на него (а это около полумиллиона полновесных советских рублей), а прибыли вообще не принес. Правда, речь идет только о финансовой прибыли внутри страны, поскольку за границей фильм был оценен иначе — его премировали на кинофестивалях в Каннах и Карловых Варах, после чего закупили для проката в ряде стран (а это — твердая валюта).

Однако в тех же Каннах реакция зрителей на фильм была идентична советской реакции. Вот как об этом вспоминает очевидец — актер Донатас Банионис, который играл в фильме главную мужскую роль — Криса:

«С конкурсного просмотра многие уходили, а в сцене города будущего раздавались даже смешки (эти кадры Тарковский снимал в Токио. — Ф. Р.)… В одной рецензии утверждалось, будто бы Тарковский — прекрасный моралист, но не подлинный кинематографист. Помню и спор в консульстве Западного Берлина, категоричное мнение местной дамы: король гол, а вы все просто прикидываетесь! Особенно обидной была позиция некоторых наших крупных мастеров кино. Зная про официальные гонения на Тарковского, они публично, правда, его не порицали, зато в кулуарах часто давали волю своему раздражению. Думается, оно было вызвано даже не их завистью, не враждебностью, а демонстративной независимостью Тарковского, задевавшей их собственные комплексы: они были слабее, приспосабливались, делали, что «нужно народу», внутренне в это не веря…»

По поводу своего места в искусстве сам Тарковский позднее заявит следующее:

«Такой режиссер, как Спилберг, всегда привлекает огромную публику, его фильмы приносят ему баснословные деньги, но он не художник, и его фильмы не искусство. Если бы я снимал такие фильмы — во что я не верю, — я бы умер со страха. Искусство — это как гора: есть вершина горы, а есть внизу расстилающиеся холмы. Тот, кто находится на вершине, не может быть понят всеми.

В мои задачи не входит завоевание публики.

Самое важное для меня — это не стать понятым всеми. Если фильм — это форма искусства — а я уверен, что мы можем согласиться с этим, — то не нужно забывать, что художественное произведение не является товаром потребления, а скорее тем творческим максимумом, в котором выражены различные идеалы эпохи. Идеалы никогда нельзя сделать доступными для всех. Для того чтобы хотя бы приблизиться к ним, человек должен расти и развиваться духовно…»

У Тарковского и в самом деле была особенная позиция в советском кинематографе. Как и у всякого гения, у него была масса врагов и недоброжелателей. Чиновники Госкино не любили его как за независимость в суждениях и поступках, так и за сложность киноязыка (большой прибыли в казну его фильмы не приносили, а чаще даже были убыточными). Коллеги завидовали его таланту, а также тому, что государство носится с ним как с писаной торбой — то есть при убыточности его искусства субсидирует самые сложные его проекты (взять тот же «Солярис», для которого, как мы помним, на «Мосфильме» была построена огромная декорация космического корабля, на которую ушли средства сразу нескольких малобюджетных картин). Что касается широкого зрителя, то он фильмы Тарковского попросту не понимал и после «Соляриса» вообще перестал на них ходить.

И все же, как это ни парадоксально, но несмотря на всю сложность творческой судьбы Тарковского в СССР (хотя какому гению и где бывает легко?), он был плотью от плоти именно советского кинематографа. Исповедуя идеи некоммерческого искусства, он давал возможность таким деятелям, как Тарковский, долгие годы творить, невзирая на то что их творчество было убыточным. Сегодняшние биографы Тарковского сетуют на то, что режиссеру не давали спокойно работать и не оплачивали достойно его труд (после провала «Соляриса» он даже вынужден был жить в долг). Однако выскажу парадоксальную вещь: если бы не те трудности, которые сопровождали карьеру этого режиссера на протяжении долгих лет, он никогда бы не стал тем Тарковским, которого мы все знаем. То есть, с одной стороны, давление цензуры прибавляло ему рубцов на сердце, но в то же время помогало ему наращивать творческие мускулы, шлифовало талант, доводя его до совершенства. В этом и заключался трагизм судьбы этого режиссера: ему было нелегко в рамках советской системы, но именно это придавало ему дополнительные силы в борьбе за те идеалы, которые он исповедовал в жизни и в искусстве.

Впрочем, говоря о тяжелой доле Тарковского в СССР, стоит отметить, что она вряд ли оказалась бы легкой за его пределами. Какой западный продюсер или глава кинокомпании, к примеру, взял бы на себя труд столь долго поддерживать творческие устремления Тарковского только лишь из меценатских побуждений? Ведь когда режиссер в начале 80-х годов покинул СССР и остался жить на Западе, он так и не смог достичь ни новых творческих вершин, ни даже разбогатеть, поскольку не оправдал главной цели своих зазывальщиков. Им нужен был Тарковский-диссидент, а когда стало понятно, что он таковым не является, то интерес к нему и к его творчеству быстро улетучился. В итоге, сняв всего два фильма, которые оказались слабее своих советских предшественников, Тарковский умер на чужбине, так и не найдя там ни творческого понимания, ни человеческого счастья. Впрочем, более подробно речь об этом еще пойдет впереди, а пока вернемся в первую половину 70-х годов, а именно — к итогам советского кинопроката 1972 года.

В пятерке его фаворитов значились сразу четыре фильма, которые можно было отнести к разряду гражданственно-патриотических: «А зори здесь тихие…», «Корона Российской империи», «Русское поле» и «Даурия». Несмотря на разность жанров и времени, в котором происходили события этих картин, их всех объединяла одна общая особенность: они проповедовали искреннюю любовь к советской родине и самоотверженное служение ей. Взять, к примеру, два последних фильма «пятерки»: «Русское поле» и «Даурия».

В первой картине речь шла об обычной русской женщине, советской колхознице по имени Феня (ее роль играла Нонна Мордюкова). Исследуя непростые перипетии ее судьбы (уход горячо любимого мужа к другой женщине, гибель взрослого сына во время службы в армии), фильм удачно сочетал в себе элементы мелодрамы и трагедии, являя собой произведение, которое всегда нравится массовому зрителю. В нем не было абсолютно никаких «фиг» по адресу власти, зато была искренняя любовь к родному Отечеству, к земле, на которой ты живешь и работаешь. Поскольку все эти чувства подавались в фильме бесхитростно, что называется в лоб, все это и снискало ленте огромную симпатию у рядового зрителя. И автоматически родило открытую неприязнь к этому произведению у либеральной кинокритики. Не случайно фильм был подвергнут уничижительным оценкам и на Западе (например, в парижском журнале «Культура» Михаилом Геллером), где его уличили… в «антикитайской направленности» (сын Фени погибал от рук китайских агрессоров во время боев на острове Даманском).

«Даурия» являла собой иной жанр — народную эпопею, где речь шла о жизни казачества времен Первой мировой и Гражданской войн (1916–1921). Кино подобного жанра стало очень популярно именно в начале 70-х годов и тоже было обязано своим рождением литературе. По сути, это был социальный заказ государства, которое, встревоженное появлением на свет достаточно жестких произведений о русской деревне, как в литературе (вроде повести «Из жизни Федора Кузькина» Бориса Можаева), так и в кино («История Аси Клячиной» Андрея Михалкова-Кончаловского), стало ориентировать писателей и режиссеров именно на создание эпических произведений, где деревенская жизнь была бы показана в русле героико-патриотической мифологии (кстати, тот же Голливуд действовал подобным же образом, мифологизируя жизнь первых американских переселенцев, из чего и родился жанр вестерна). Эту традицию ввел еще Сталин, во времена которого и родились первые произведения подобного рода: та же «Даурия» Константина Седых, которая была датирована 1942–1948 годами (в 1950 году этот роман был удостоен Сталинской премии), «Строговы» Георгия Маркова (1946–1949; Сталинская премия в 1952 году).

В 60-е годы эту традицию продолжила новая волна писателей-почвенников вроде упоминаемого выше Анатолия Иванова, который выпустил в свет два своих выдающихся романа-эпопеи: «Тени исчезают в полдень» (1963) и «Вечный зов» (1971–1976). Эти книги имели грандиозный успех у читателей и вскоре были перенесены на экран: в феврале 1972 года Центральное телевидение показало премьеру 7-серийного фильма «Тени исчезают в полдень» режиссеров Владимира Краснопольского и Валерия Ускова, который собрал у голубых экранов небывалую доселе аудиторию — почти 200 миллионов зрителей. Практически каждая советская семья, где имелся телевизор, не оставила без внимания этот сериал. После такого успеха кинематограф бросился «окучивать» данную тему: на том же ТВ был запущен в производство сначала сериал по «Вечному зову» (начал сниматься в 1973 году, премьера по ТВ первой части — июнь 1976), а потом по эпическим романам Георгия Маркова «Строговы», «Соль земли», «Грядущему веку» и «Сибирь» (последняя книга была написана в 1969–1973 годах). Фильм «Даурия» был из этого же потока. И его успех четко ложился в ту атмосферу, которая царила тогда в обществе, — подъем патриотизма.

Между тем либеральная критика не могла оставить без внимания подобные премьеры. К тому времени полемика между либералами и державниками в советской прессе, стреноженная властями, несколько поутихла (во всяком случае бурных дискуссий, вроде тех, что бушевали в конце 60-х годов, уже не было) и если порой и возникала, то чаще всего развивалась по канонам полуподпольного творчества: то есть мысли выражались скорее иносказательно, чем напрямую. Однако в случае с «Даурией» все получилось наоборот: в рецензии, посвященной фильму, в самом популярном киношном журнале «Советский экран» (в отличие от другого киношного журнала «Искусство кино», который считался элитарным, интеллигентским, «СЭ» был народным изданием с тиражом в 1 миллион 540 тысяч экземпляров) фильм в открытую был назван неудачным. Впрочем, удар по картине был нанесен с соблюдением плюрализма, поскольку предваряла эту статью другая, обзорная, которая была выдержана в державном духе и даже носила вполне характерное название — «Русское кино». Статья принадлежала перу известного кинокритика Ростислава Юренева и была приурочена к грядущему в декабре 1972 года юбилею — 50-летию образования СССР (номер журнала вышел за месяц до этого торжества). Приведу из нее лишь несколько отрывков:

«Быть первым среди равных не только честь, но и большая ответственность.

Эту ответственность за развитие и расцвет всех братских кинематографий народов Советского Союза приняла на себя русская кинематография, русское кино. Им созданы тысячи фильмов, им выдвинуты сотни славных имен, им пройден большой и нелегкий путь. И как ни напрягай память, как ни старайся даже мелочи не упустить, нельзя найти на этом пути следов национальной ограниченности и шовинизма, следов неприязни или ненависти к другим народам, призывов к захватам и уничтожению. Несвойственны великому русскому народу эти презренные черты.

Любовь к своей земле, к своей истории, к своим обычаям и традициям всегда сочетал русский народ с уважением и интересом к другим, соседним народам, будь они малы или велики, слабы или могучи, бедны или богаты. И это исконное качество, без которого немыслим интернационализм, осветило всю русскую художественную культуру и, в частности, русское кино…

В дореволюционной России не было условий для развития кинематографии других народов, кроме русского. Но все же были сделаны первые шаги для создания польских, украинских, грузинских, еврейских кинокартин. И в этих начинаниях участвовали также и русские кинематографисты…

Великая Октябрьская социалистическая революция поставила перед молодым искусством кино совершенно новые и величественные задачи — служить просвещению широких народных масс, участвовать в создании и укреплении Советского государства, утверждать и распространять идеи социализма…

К середине двадцатых годов в Москве выдвинулись мастера, чьи имена прогремели на весь мир, имена новаторов, революционеров. Кулешов, Вертов, Эйзенштейн, Пудовкин создали новый язык киноискусства, открыли новые возможности, жанры, приемы. Они воспели революцию в фильмах, революционных не только по содержанию, но и по форме. Новаторство нередко выражалось в отрицании традиций, в дерзком, порою мальчишески задорном пренебрежении к опыту прошлого. Поэтому их неразрывность с русской художественной культурой была установлена не сразу. Американская тематика картин Кулешова, немецкая фамилия Эйзенштейна порою мешали понять, что и тот и другой художник глубоко русские. Да и мог бы разве Эйзенштейн так страстно воспеть подвиг русского пролетариата в «Стачке», «Броненосце „Потемкине“ и „Октябре“, так глубоко и горько постичь противоречия русской деревни в „Старом и новом“, не восприняв всем своим существом пафос русской действительности? Очевидна связь Эйзенштейна и Вертова с Маяковским, а Пудовкина с Горьким. Эйзенштейн был учеником Мейерхольда, а Пудовкин работал над применением системы Станиславского в кино. Но если вдуматься, станет очевидна зависимость поэтики эпопей Эйзенштейна от народной трагедии Пушкина, а образность Пудовкина станет в зависимость от Толстого. Так русская революционная кинематография, погрешив на словах нигилизмом, на деле продолжила русскую национальную художественную традицию. И эту традицию укрепил приход в кино русских советских писателей: Алексея Толстого, Бориса Лавренева, Ольги Форш, Юрия Тынянова и других…

Освоение звука поставило перед кинематографистами задачу создавать фильмы на языках народов Советского Союза. Но языковые различия не создали границ между союзными кинематографиями. «Щорс» Довженко, «Последний маскарад» Чиаурели, «Пэпо» Бек-Назарова, «Богдан Хмельницкий» Савченко дошли до русских зрителей не хуже, чем до украинцев, грузин, армян. А шедевры русского кино? Разве они не стали неотъемлемой частью духовной жизни всех советских людей? И чем более русскими были человеческие характеры, созданные в фильмах, тем ближе и понятнее становились они всем советским людям. Полководец Чапаев, питерский большевик Максим, великий гражданин Шахов, ученый Полежаев, колхозница Соколова, учитель Лаутин, летчик Чкалов. Можно смело утверждать, что эти образы русских людей социалистической эпохи идейно способствовали формированию новой исторической общности — советского народа…

Богат и многообразен опыт современного русского кино. Не забыта традиция обращения к произведениям русской классической литературы: «Война и мир», «Братья Карамазовы», «Дворянское гнездо»; произведения Пушкина, Лермонтова, Чехова, Горького, Куприна, произведения советских писателей от Шолохова и Толстого до самых молодых — Тендрякова, Нагибина, Аксенова — обрели второе рождение на экране. Образы русской истории и истории революции, воссозданные в многочисленных фильмах, служат поучительными примерами самоотверженного служения народу, патриотизма. Неувядающими свидетелями нашей эпохи, наших свершений и подвигов перед лицом грядущих поколений послужат образы современных русских людей: рабочих «Весны на Заречной улице», «Высоты», «Трех дней Виктора Чернышева», крестьян «Чужой родни», «Председателя», «Журавушки», ученых «Девяти дней одного года», «Степени риска», солдат «Родной крови», «Освобождения», «Живых и мертвых». Всех не назовешь, не перечислишь. Но, словно в торжественном марше, за рядом ряд встают перед мысленным взором открытые, мудрые, благородные лица русских людей…»

Открыв номер на столь высокой ноте, редакция через пять страниц опустила читателя на грешную землю, опубликовав статью кинокритика новой либеральной волны Валерия Кичина (он уже упоминался у нас ранее, когда критиковал фильм «Опасные гастроли» в 70-м), посвященную фильму «Даурия». По сути, этот фильм вполне вписывался в перечень тех картин, которые приводил в своей статье Р. Юренев, — это было именно русское патриотическое кино, изображающее сильные характеры и воспевающее любовь к своей родине. Другое дело, что в рамках двухсерийного материала не все получилось: толстенный роман не удалось втиснуть в три часа экранного времени (если бы он был экранизирован на ТВ, то результат наверняка был бы иным), из-за чего многие сюжетные линии оказались обрубленными, а кое-какие и вовсе исчезли. Однако упрек за это должно было адресовать в первую очередь сценаристу Юрию Клепикову, который роман и кроил под нужды кинематографа, но автор статьи его имени вообще не называет по причине, понятной для сведущих людей: Клепиков считался в либеральных кругах «своим» человеком, с клеймом гонимого (за фильм «История Аси Клячиной»).

К моменту выхода статьи фильм уже восемь месяцев шел в прокате и собрал многомиллионную аудиторию. Об этом автор статьи тоже не упоминает, предпочитая весь пыл своего критического таланта сосредоточить на огрехах ленты. Цитирую:

«Вторая серия приобрела все черты приключенческой ленты. Лихая перестрелка в казначействе, гротескно карикатурные анархисты, эффектный захват спящих „беляков“ — все это, кажется, явилось из какого-то другого фильма, из мира „неуловимых“ и напоминает роман К. Седых сюжетно, но не по существу. Ибо книга эта все-таки сильна не хитросплетениями интриги, а движением характеров, динамикой становления революционного сознания. Этим она прежде всего интересна.

Не сумев вычленить в огромном романе главное для себя, не рискнув поступиться во имя главного второстепенными деталями, авторы экранизации пошли по проторенному пути иллюстрирования книги. Фильм остался без авторской концепции. Он вряд ли запомнится как произведение самоценное, и зрителю, роман не читавшему, могут показаться недостаточными многие из его сюжетных или психологических мотивировок, связей». (От себя замечу, что, посмотрев фильм в кинотеатре, я немедленно отправился за романом в библиотеку, но сразу получить его не смог — после выхода ленты народ активно принялся его читать. Наконец, заполучив книгу через месяц-другой, я и в самом деле обнаружил роман гораздо объемнее фильма, однако ощущения какой-то ущербности последнего не создалось. Ведь в главном фильм был абсолютно созвучен книге — в изображении сильных, запоминающихся героев. — Ф. Р.)

Среди экранизаций последнего времени «Даурия» не одинока в этой своей беде. Устрашает ли кинематографистов авторитет солидных первоисточников, или сказывается все-таки поверхностный подход к материалу, выбранному без духовной необходимости, случайно, а только экранизации по-прежнему редко несут нам открытия. Более или менее педантично воспроизводя литературные страницы на экране, не озаботившись задачей сказать нечто новое, свое, кинематограф неизбежно утрачивает значительную долю собственной художественной самостоятельности…»

Сетования критика на обилие неудачных экранизаций не случайны. Ведь к таковым в первую очередь многие либеральные критики относили именно те фильмы, которые нравились не только подавляющей массе населения, но и были востребованы властями (в этом народ и партия были едины). Именно это единство и бесило в первую очередь либералов. Поэтому они были так единодушны в своем отношении к другим экранизациям, которые они принципиально никогда не критиковали, находя в них сплошные достоинства. Имеются в виду «полочные» фильмы типа «Скверного анекдота», «Ангела» или «Комиссара».

Отметим, что американские прокатчики купили «Даурию», однако в итоге на экраны США так и не выпустили. То ли начитались Кичина, то ли сами разобрались, что пиарить русско-советский патриотизм у себя на родине себе дороже.

Между тем столь обильное представительство патриотических фильмов на вершине советского кинопроката было не случайным. Как уже отмечалось, это было в целом державное время, хотя разрядка уже дышала в лицо. Но в 1972 году инициатива пока была у державников, которые наступали по всем направлениям. Например, именно в том году КГБ нанес серьезный удар по диссидентскому движению, заставив двух его лидеров — Якира и Красина — публично признать свои политические заблуждения и отречься от диссидентства. Как отметят западные источники, такого мощного удара изнутри советские диссиденты никогда еще не испытывали.

Точно такой же эффект произвело и другое событие, но теперь уже в литературной жизни страны. Известный писатель Варлам Шаламов, который был известен в либеральных кругах как ярый антисталинист (он 18 лет провел в сталинских лагерях и написал об этом цикл «Колымских рассказов», которые власти запретили к публикации), внезапно выступил в «Литературной газете» с покаянным письмом, в котором, по сути, отрекался от своих рассказов, утверждая, что они перестали быть актуальными. В дополнение к этому Шаламов опубликовал в журнале «Юность» стихотворение, где воспевал дружбу советского и египетского народов, воздвигших Асуанскую плотину. Для произраильски настроенных либералов этот поступок Шаламова был сродни тому, что Якир и Красин сотворили против диссидентов.

И наконец, в конце лета советские власти несколько приостановили волну еврейской эмиграции, которая была разрешена год назад (после захвата группой евреев здания приемной Президиума Верховного Совета СССР). 3 августа 1972 года свет увидел декрет № 572, который значительно увеличивал цену, которую евреи, желающие выехать из СССР, должны были заплатить государству. Если до этого эта сумма равнялась 900 рублям (400 за визу и 500 за отказ от советского гражданства), то теперь решено было взимать еще деньги за образование. Причем дипломы технических вузов стоили дороже гуманитарных дипломов. Таким образом, к тем 900 рублям, которые взимались ранее, добавлялись еще 12–15 тысяч (доктора наук должны были платить и вовсе 30 тысяч).

Этот декрет, конечно, приостановил еврейскую эмиграцию, но не отменил ее. Но он вызвал гневную реакцию со стороны США, вернее, тамошней еврейской элиты. В итоге два года спустя гнев этот трансформируется в хорошо известный и поныне закон Джексона — Вэника, который вводил торговое эмбарго в отношении СССР (разработчики этого закона и не скрывали, что увязывают его с еврейской эмиграцией из СССР).

Тем временем, несмотря на великий исход евреев из Советского Союза, массового антисемитизма в стране не наблюдалось, о чем даже заявил на весь мир (в журнале «Плейбой», декабрь 1972) один из глашатаев либералов поэт Евгений Евтушенко. По его словам: «Абсолютно невозможно быть коммунистом и быть антисемитом, это две взаимно исключающие позиции».

Официальная пресса, если и поднимала на своих страницах еврейскую тему, то исключительно в целях обличения мирового сионизма. В том же державном журнале «Октябрь» (№ 9–10) был опубликован роман Юрия Колесникова «Земля обетованная». Несмотря на то что действие романа происходило в конце 30-х годов, однако всем своим пафосом он был обращен к современности. Например, в нем имелся следующий пассаж, вложенный в уста еврея: «Людей, подобных Ротшильду в Европе и Моргентау в Америке, как известно, не единицы и не десятки. В странах мира их сотни и тысячи. Они владеют большой долей мирового запаса золота. Им принадлежат крупные банки и заводы, фабрики и торговые фирмы… Через них мы имеем реальную возможность решающим образом влиять на политику правительств различных стран, направляя ее в нужное нам русло…» (Стоит отметить, что именно деньгами Ротшильда частично субсидировалась чехословацкая оппозиция в 1968 году. — Ф. Р.)

Однако, продолжая исповедовать политику компромиссов (так называемый «полет двуглавого орла»), советские власти делали определенные реверансы и в сторону либералов, в том числе и еврейского происхождения. Взять, к примеру, творческую интеллигенцию. В начале 1972 года великому сатирику Аркадию Райкину было разрешено вновь выступать в его родном Ленинграде (до этого он больше года в городе на Неве не концертировал), а также записать на ЦТ два фильма («Люди и манекены» и «Аркадий Райкин»). Другому известному советскому артисту — Владимиру Высоцкому — разрешили вступить в Союз кинематографистов СССР (март 1972 года) и сделали его главным социальным бардом страны, а другому барду — опять же еврею — Александру Галичу перекрыли кислород: исключили из всех творческих союзов (Союза писателей и Союза кинематографистов) и запретили гастролировать по стране (отныне он вынужден будет перебиваться исключительно домашними концертами, а в 1974 году и вовсе покинет страну).

Кроме этого, именно в 72-м году у Высоцкого выходит первый твердый миньон (до этого единственная пластинка у певца выходила пять лет назад, в 1967 году) и его утверждают на главные роли в фильмы корифеев советского кинематографа: Александра Столпера (фильм «Четвертый», «Мосфильм») и Иосифа Хейфица (фильм «Плохой хороший человек», «Ленфильм»).

Обе ленты несли в себе острый политический и социальный заряд, несмотря на то что исследовали разные эпохи: если в «Четвертом» это была современность, то в «Человеке» речь шла о временах предреволюционной России. Однако оба режиссера пригласили на главную роль именно Высоцкого не случайно, а потому, что в глазах миллионов советских людей он олицетворял собой те протестные настроения, которые давно присутствовали в интеллигентских кругах, а в первой половине 70-х годов уже начинали охватывать и низы общества.

У Столпера Высоцкий играл преуспевающего американского журналиста, который в годы войны сумел чудом выжить в концлагере, хотя трое его товарищей погибли. И вот теперь от него, Четвертого, требуется определенное мужество, поскольку он поставлен перед выбором: либо разоблачить преступные планы сторонников войны и лишиться благополучия, либо промолчать, сохранив свое благополучие, но потеряв совесть.

По сути, на американской тематике автор сценария (и одноименной пьесы, поставленной во многих советских театрах) Константин Симонов ставил вопросы, которые были актуальны и для многих советских интеллигентов: либо жить в ладу с властью, которую ты считаешь преступной, либо выступать против нее. И образы трех погибших товарищей, которые постоянно возникают в сознании Четвертого, можно было расшифровать, исходя из советской действительности: как упреки фронтовиков, сложивших свои головы на полях войны, тем выжившим товарищам, которые теперь безропотно служили брежневскому режиму. Кстати, именно подобный упрек будет брошен спустя десятилетие молодыми кинематографистами своим старшим товарищам на 5-м съезде кинематографистов в 1986 году. К примеру, сценарист Евгений Григорьев (автор сценариев фильмов «Три дня Виктора Чернышева», «Романс о влюбленных» и др.) заявит следующее:

«Почему же в дальнейшем эти люди, прошедшие фронт, знающие цену всему, люди, поднявшиеся на волне ХХ съезда партии, — почему они дрогнули, почему они законсервировались, перед какой силой они вдруг смутились? Перед какой — когда за ними были погибшие на фронте товарищи? Почему они все это позволили, когда за ними было наше великое искусство, когда за ними стояли мы?..»

Между тем у Хейфица Высоцкий играл абсолютно другого героя: зоолога фон Корена, в образе которого явственно проглядывали черты современного фюрера или вождя всех народов (кому как нравится). Хейфиц не случайно обратился к повести Чехова «Дуэль» (после того, как снял «Даму с собачкой» и «В городе С»), поскольку на фоне тогдашней победы державников, которых либералы называли не иначе как сталинистами, именно это произведение звучало наиболее актуально. Державники ратовали за приход к власти сильной личности, а Хейфиц своим фильмом эту сильную личность разоблачал. Его симпатии были целиком на стороне рефлексирующего интеллигента Лаевского, а позиция фон Корена всячески изобличалась. И не случайно, что журнал «Советский экран» выделил целых две полосы (№ 2 1973) для того, чтобы Хейфиц подробно изложил концепцию своего фильма. Правда, не впрямую, а иносказательно. Однако люди знающие все прекрасно поняли. Приведу лишь некоторые отрывки из этой публикации:

«Мы не намерены делать академический киновариант повести Чехова. Мы и выбрали это труднейшее произведение именно потому, что оно, как нам кажется, должно вызвать у думающего зрителя размышления о мире, окружающем нас, о том, что сегодня происходит на нашей грешной планете. Рассказывая о судьбах героев повести — о чиновнике финансового ведомства Лаевском, рвущемся убежать от провинциальной тоски, от опостылевшей Надежды Федоровны (стоит отметить, что советские либералы называли советскую власть СВ, или Софьей Власьевной. — Ф. Р.), которую он когда-то любил, о зоологе фон Корене, ненавидящем ничтожество и бездеятельность Лаевского, и обо всех других, — мы меньше всего стремимся привнести в этот сложнейший узел любви, вражды, измен, рушащихся надежд какие-то современные параллели, как-либо модернизировать персонажей, их взаимоотношения. Чем более экранизация будет соответствовать духу самой повести, тем более она будет современной в высоком, а не в вульгарном смысле этого понятия…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.