8. Как узнать, жив ты или уже умер?

8. Как узнать, жив ты или уже умер?

О трупах с бьющимся сердцем, о похороненных заживо и о научных поисках души

Скорость перемещения пациента, направляющегося на операцию, в два раза превышает скорость перемещения пациента, направляющегося в морг. Каталки, доставляющие живых по больничным коридорам, быстро движутся вперед через хлопающие двойные двери в сопровождении медицинских сестер, устанавливающих капельницы и аппараты для искусственного дыхания. Каталки с трупами не спешат. Их катят поодиночке, спокойно, не привлекая внимания, как тележки в магазине.

По этой причине мне казалось, что я смогу определить, когда мимо меня провезут мертвую женщину. Я стояла у поста медицинской сестры на одном из этажей хирургического отделения Медицинского центра Университета Калифорнии в Сан-Франциско, глядя на проезжавшие мимо каталки и ожидая господина Бона Петерсона — менеджера по связям с общественностью Калифорнийской трансплантационной службы — и труп женщины, которую я буду называть X. «Вот ваш пациент», — вдруг говорит старшая медсестра. Множество ног в бирюзовых бахилах мелькают мимо меня с неожиданной поспешностью.

X уникальна в том смысле, что она мертва, но при этом является пациентом, направляющимся на хирургическую операцию. Такой труп называют «трупом с бьющимся сердцем»: все системы и органы у такого человека живы, за исключением головного мозга. Пока не существовало системы поддержания искусственного дыхания, не существовало и такого понятия: когда мозг перестает функционировать, тело неспособно самостоятельно дышать. Но подсоедините тело к системе обеспечения дыхания, и сердце будет биться, и все другие органы будут жить еще несколько дней.

Хне выглядит мертвой. Если склониться над каталкой, можно заметить биение пульса у нее на шее. Если коснуться руки, можно почувствовать ее тепло и упругость. Возможно, именно поэтому врачи и сестры называют X пациентом, и поэтому она появилась в операционном блоке в обычном облачении пациента, направляющегося на хирургическую операцию.

Поскольку смерть головного мозга в этой стране является юридическим определением смерти человека, с юридической точки зрения Х является трупом. Однако органы и ткани X все еще живы. Эти как бы противоречащие друг другу факты дают ей удивительную возможность, которой нет у большинства трупов: она может продлить жизнь еще двум или трем умирающим незнакомым людям. В последующие четыре часа X передаст другим людям свои органы: печень, почки и сердце. Хирурги поочередно будут забирать ее органы, спеша с ними к своим страждущим пациентам. Эту процедуру называют изъятием органов.

В случае X один из хирургов приедет из штата Юта, чтобы забрать сердце, а другой, который заберет одновременно печень и почки, перенесет их двумя этажами ниже. Калифорнийский университет в Сан-Франциско — главный трансплантационный центр страны, так что изъятые здесь донорские органы часто здесь и остаются. Достаточно типична ситуация, когда сами хирурги из трансплантационного центра выезжают за донорскими органами в отдаленные маленькие города. Часто это органы молодых и здоровых людей, попавших в аварию, в результате чего их мозг перестал действовать. Необходимость перемещения врачей из трансплантационного центра связана с отсутствием в маленьких городах специалистов, имеющих опыт извлечения органов для пересадки. Вопреки бытующему мнению о том, что хирурги-бандиты разрезают людей прямо в отелях и воруют у них почки, забор органов для пересадки является достаточно сложной процедурой. Если вы хотите, чтобы все было сделано правильно, лучше отправиться на место и проделать все самому.

Хирурга, который сегодня будет извлекать почки и печень для трансплантации, зовут Энди Посселт. У него в руках электрический прижигающий зонд, который выглядит как дешевая ручка, какие выставляют у банковского окошка на веревочке, но действует он как скальпель. Этот инструмент одновременно режет и прижигает, так что все перерезанные сосуды немедленно запаиваются. В результате — меньше крови, но больше дыма и запаха. Это не неприятный аромат — просто запах жженого мяса. Мне хочется спросить доктора Посселта, нравится ли ему этот запах, но я не осмеливаюсь и поэтому ставлю вопрос по-другому: плохо ли, что мне нравится этот запах (который на самом деле мне вовсе не нравится, ну разве что чуть-чуть). Он отвечает, что это не плохо и не хорошо, а просто психически ненормально.

Я раньше никогда не присутствовала на серьезной хирургической операции, а только видела швы. На основании длины этих швов я представляла себе хирургов за работой — достающих что-то или вкладывающих что-то через разрез длиной пятнадцать или двадцать сантиметров, подобно тому как женщина нащупывает зеркальце внутри дамской сумочки. Доктор Посселт начинает разрез прямо от лобка и продолжает его к северу на добрых шестьдесят сантиметров до самой шеи. Он расстегиваете, как куртку. Ее грудина видна по всей длине, грудная клетка рассечена, и туда вставлен широкий ретрактор, раздвигающий ее в две стороны, так что разрез теперь выглядит одинаково большим как в длину, так и в ширину. Тело открыто, как кожаный саквояж, и теперь видно, чем оно, в сущности, является: большим и крепким вместилищем для внутренностей.

Изнутри X выглядит живой. Биение ее пульса видно в печени и по всему ходу аорты. Тело кровоточит по линии разреза, органы выглядят округлыми и скользкими. Биение сердца на мониторе усиливает впечатление, что перед нами живой, дышащий, здоровый человек. Странно, практически невозможно думать о ней как о трупе. Вчера я попыталась объяснить моей падчерице, что такое труп с бьющимся сердцем, но она меня не поняла. Она спросила: «Ведь если сердце бьется, то это все еще человек?» В конце концов она решила для себя, что это «такие люди, с которыми можно делать все, что угодно, но они об этом не узнают». Что, как мне кажется, вполне возможный способ воспринимать пожертвованные тела. То, что происходит с мертвыми в анатомических лабораториях или исследовательских центрах, можно сравнить со слухами, разносящимися у кого-то за спиной. Если люди ничего не знают и не подозревают, это не причиняет им боли.

Эмоциональное отношение к трупам с бьющимся сердцем у персонала реанимационного отделения далеко не однозначное. Возможно, всего за несколько дней до изъятия органов врачи не только думали о пациентах, подобных X, как о живых людях, но и всеми силами боролись за их жизнь и здоровье. Возможно, регистрирующие мониторы показали смерть, и для спасения человека были предприняты все возможные экстренные меры. Если мозг больше не способен регулировать давление крови с помощью гормонов, это должен делать персонал реанимационного отделения, чтобы сохранить органы. В статье «Психологические и этические аспекты извлечения органов», опубликованной в New England Journal of Medicine, читаем: «Персонал реанимационного отделения может столкнуться с такой ситуацией, когда ему приходится применять сердечно-легочную реанимацию к пациенту, объявленному мертвым, в то время как по отношению к живому пациенту на соседней койке поступил приказ „не реанимировать“ ».

Неочевидность понятия «труп с бьющимся сердцем» отражает многовековую путаницу в вопросе о том, как же на самом деле определить наступление смерти, то есть указать тот момент, когда душа, дух или жизненная сила (назовите, как хотите) покинула тело. До тех пор пока не стало возможным измерять активность головного мозга, наступление смерти связывали с моментом остановки сердца. На самом деле, головной мозг живет еще от шести до десяти минут после того, как сердце перестало прокачивать кровь, но это уже тонкости, так что в большинстве случаев прежнее определение смерти фактически верно. Однако на протяжении столетий врачи не могли однозначно ответить на вопрос: перестало ли биться сердце или они просто его не слышат? Стетоскоп был изобретен лишь в середине XIX века, причем первые модели были не намного чувствительнее медицинской трубки. В тех случаях, когда биение сердца и пульс особенно слабые (как у утопленников, при инсульте, а также при некоторых видах наркотического отравления), даже самые лучшие врачи могли ошибиться, и пациенты рисковали попасть в морг до того, как на самом деле испускали дух.

Чтобы ослабить весьма серьезное беспокойство пациентов, не желавших быть похороненными заживо, а также обезопасить самих себя, врачи XVIII и XIX столетий изобрели множество методов, позволяющих зарегистрировать смерть. Врач и историк медицины из Уэльса Ян Бондесон приводит дюжину примеров в своей замечательно остроумной книге «Похороненный заживо» (BuriedAlive). Все эти методы распадаются на две основные категории: те, которые имели целью «взбодрить» находящегося без сознания пациента жуткой болью, и те, которые чрезвычайно унижали его достоинство. Кожу на подошвах ног отслаивали бритвой, под ногти засовывали иголки. Дули в уши из охотничьего рожка и издавали «отвратительные крики и ужасный шум». Один французский священник рекомендовал засовывать раскаленную кочергу в отверстие тела, которое Бондесон вежливо называет «задним проходом». Другой французский врач изобрел щипцы для оттягивания соска специально для реанимационных целей. Другой придумал напоминающее волынку устройство для осуществления табачной клизмы, которое он с энтузиазмом демонстрировал на трупах в парижских моргах. Анатом XVII века Якоб Винслоу призывал своих коллег лить на лоб пациентам «испанский воск» (то есть сургуч) и заливать в рот теплую мочу. В одном шведском трактате на данную тему говорится, что в ухо человеку следует поместить ползающее насекомое. Однако по простоте и действенности ничто не могло сравниться с заталкиванием в нос предполагаемого покойника «остро отточенного карандаша».

Иногда трудно понять, кто подвергался большему издевательству — пациент или сам врач. Французский врач Жан-Батист-Вансан Лаборд длиннейшим образом описал свой метод ритмичного вытягивания языка, который нужно было применять спустя не менее трех часов после предполагаемого момента наступления смерти. Позднее этот врач изобрел управляемое вручную механическое устройство для вытягивания языка, которое делало эту работу менее неприятной, но не менее утомительной. Другой французский доктор советовал врачам засовывать пальцы пациентов себе в уши, чтобы уловить слабый звук, издаваемый при непроизвольном сокращении мышц.

Неудивительно, что никакой из этих методов не нашел широкого распространения, так что большинство докторов считали, что единственным надежным доказательством смерти человека являлось разложение тела. Это означало, что тела должны были оставаться в доме или в кабинете врача два или три дня, пока не начинали проявляться ощутимые признаки разложения. К сожалению, такой способ проверки был не более привлекательным, чем табачная клизма. По этой причине стали появляться специальные сооружения, называвшиеся временными моргами, куда складывали на хранение недавно умерших людей. Эти огромные и богато украшенные здания были особенно широко распространены в Германии в XIX веке. В некоторых имелись отдельные залы для мужчин и для женщин, как будто даже после смерти мужчины могли повести себя неучтиво по отношению к дамам. В других существовало разделение по сословиям: тела более знатных людей гнили в более роскошной обстановке за более высокую плату. В обязанность служителей этих заведений входило следить за появлением признаков жизни, для чего использовалась система веревок, связывающих пальцы трупов с колокольчиками [42], а в одном морге — с мехами большого органа. В результате любое движение тела привлекало внимание служителя, который (по причине страшной вони) находился в отдельном помещении. Шли годы, но ни один из обитателей хранилищ не вернулся к жизни. Заведения начали постепенно закрываться, и к 1940 году они исчезли совсем, как исчезли щипцы для оттягивания сосков и машины для вытягивания языка.

Если б только можно было увидеть, как душа покидает тело, или измерить это каким-нибудь образом! В таком случае определить момент смерти можно было бы просто путем научного наблюдения. И это почти получилось у доктора Дункана Макдугалла из Хаверхилла, штат Массачусетс. В 1907 г. Макдугалл предпринял серию экспериментов с целью определить вес души. Шестерых умирающих пациентов поочередно укладывали в кабинете Макдугалла на специальную кровать, которая опиралась на балансир, чувствительный к изменению массы всего на две десятые унции (одна унция равна 28,3 г). Измеряя разницу в массе тела человека при жизни и в момент смерти, Макдугалл хотел доказать, что душа вещественна. Результаты экспериментов были опубликованы в апреле 1907 г. в журнале American Medicine, что внесло значительное оживление на страницы издания, в котором обычно печатают статьи об ангине и уретрите. Ниже представлено чрезвычайно тщательное описание смерти первого пациента.

Через три часа сорок минут он испустил дух, и в этот же момент конец балансира опустился со стуком, ударившись о нижнюю ограничительную перекладину, и остался в этом положении. Потеря веса составила три четверти унции.

Эта потеря веса не может объясняться испарением влаги из легких или потением, поскольку в случае данного пациента эти значения уже были установлены ранее и изменялись со скоростью одна шестнадцатая унции в минуту, тогда как в этот раз изменение веса было быстрым и значительным.

Кишечник не сработал; но если бы он и сработал, общий вес постели с телом остался бы неизменным, за исключением, конечно, потерь на испарение, которые зависели бы от консистенции экскрементов. Мочевой пузырь выпустил одну или две драхмы мочи (одна драхма = 3,888 г). Но моча также осталась на постели и могла внести свой вклад в потерю веса тела только в результате постепенного испарения, следовательно, это не может быть причиной внезапной потери веса.

«Остался единственный возможный путь потери веса — удаление всего запасенного в легких воздуха. Я улегся на кровать сам, а мой коллега перевел балансир в состояние равновесия. Я вдыхал и выдыхал воздух так сильно, насколько это только возможно, но это не оказывало никакого влияния на положение балансира».

После того как Макдугалл зафиксировал аналогичное изменение массы тела при смерти пяти следующих пациентов, он обратился к экспериментам на собаках. Пятнадцать собак испустили дух, не изменившись в весе, что Макдугалл, учитывая его религиозное мировоззрение, привел в доказательство того, что у животных душа отсутствует. Известно, что люди, на которых производились измерения, были собственными пациентами доктора Макдугалла, но остается загадкой, каким образом он в столь короткое время стал обладателем пятнадцати умирающих собак. Если в это время в городе не было эпидемии собачьей чумки, приходится признать, что милый доктор спокойно отравил пятнадцать здоровых собак, чтобы провести свой маленький эксперимент по биологической теологии.

Статья Макдугалла вызвала острые дебаты в колонке писем журнала American Medicine. Доктор Август П. Кларк обвинил Макдугалла в том, что тот не учел внезапное повышение температуры тела при наступлении смерти, связанное с тем, что остановившаяся кровь перестает охлаждаться воздухом, проходя через легкие. Кларк утверждал, что именно пот и испарение влаги, вызванные этим повышением температуры тела, объясняют уменьшение массы тела человека и отсутствие изменения массы тела собаки (собаки охлаждают себя путем учащения дыхания, а не с помощью потения). Макдугалл отвечал, что при остановке циркуляции кровь больше не подходит к поверхности кожи, и поэтому охлаждения не происходит. Дебаты продолжались с мая по декабрь, но тут я потеряла нить дискуссии, поскольку отвлеклась на статью доктора медицины Гарри Г. Грига «Некоторые моменты из древней истории медицины и хирургии». Именно благодаря доктору Гарри Г. Григу теперь на приемах я могу поддерживать беседу об истории лечения геморроя и гонореи, об обрезании и медицинском зеркальце [43].

С усовершенствованием стетоскопа и расширением медицинских знаний врачи начинают верить, что могут точно определить момент остановки сердца. Именно по остановке сердца медицинская наука позволяет определить, отправился ли пациент на тот свет навсегда или еще вернется. Помещая сердце в центр определения физической смерти, мы тем самым выделяем ему главную роль в нашем представлении о жизни, о душе и о личности. Долгое время так оно и было, что подтверждается существованием сотен тысяч песен и сонетов о любви, а также наклеек на бампере с надписью «I love». Концепция «трупа с бьющимся сердцем», основанная на том, что жизнь определяется работой мозга и только мозга, стала серьезной философской проблемой. К представлению о сердце как всего лишь о топливном насосе привыкали довольно долго.

Вообще споры о том, где в человеческом теле сосредоточена душа, велись на протяжении нескольких тысяч лет. Изначально выбор делался не между сердцем и головным мозгом, а между сердцем и печенью. Первыми душу в сердце поместили древние египтяне. Они считали, что в сердце обитает ка. Ка олицетворяло саму сущность человека — душу, интеллект, чувства, страсти, юмор, злобу, привычку напевать привязавшуюся мелодию из фильма — все то, что отличает человека от нематоды. Сердце было единственным органом, которое оставляли в теле мумии, поскольку человек нуждался в своем ка даже после смерти. В мозгах он, совершенно очевидно, не нуждался: мозги выдавливали из черепа по каплям через ноздри с помощью загнутой бронзовой иглы. А затем их выбрасывали. Заметим, что печень, желудок, кишки и легкое вынимали из тела, но сохраняли в глиняных сосудах внутри могилы. Я думаю, древние египтяне считали, что лучше взять лишнее, чем оставить что-то нужное, особенно когда собираешься в загробный мир.

Вавилоняне придерживались теории, что вместилищем духа и эмоций человека является печень. Жители Месопотамии признавали необходимость обоих органов: эмоции они связывали с печенью, а интеллект с сердцем. Этих ребят можно назвать вольнодумцами, поскольку еще одну часть души (ответственную за хитрость) они поселили в желудке. К таким же вольнодумцам в истории человечества можно отнести и Декарта, который писал, что душа хранится в шишковидной железе головного мозга, а также александрийского анатома Стратона, который считал, что она живет «позади глазных яблок».

В Древней Греции дебаты о месте проживания души приняли более знакомую нам форму сердце-или-мозг, а печени была отведена вспомогательная роль [44]. Хотя Пифагор и Аристотель считали сердце вместилищем души (источником «жизненной силы», необходимой для жизни и развития), они верили также в существование вторичной, «рациональной» души, или разума, сосредоточенного в головном мозге. Платон соглашался, что душа обитает и в сердце, и в головном мозге, но главенствующую роль отводил мозгу. Что касается Гиппократа, кажется (возможно, только мне), он не имел сложившейся точки зрения. Он описывал влияние повреждений мозга на речь и мыслительные способности, но при этом считал мозг железой, производящей слизь, и всюду писал, что разум и «тепло», которое, как он считал, контролирует душу, сосредоточены в сердце.

Врачи древности не могли разрешить эту проблему, поскольку душа не является чем-то вещественным, что можно увидеть или во что можно воткнуть скальпель. Не имея возможности зафиксировать душу научными методами, врачи попытались идти по другому пути, предположив, что та часть эмбриона, которая формируется первой, является самой важной и, следовательно, с большой вероятностью содержит в себе душу. Проблема подобного учения, называемого одушевлением, состоит в том, что трудно добыть человеческие эмбрионы на стадии первого триместра развития. Последователи данного течения, включая Аристотеля, пытались разрешить вопрос с помощью более доступных куриных эмбрионов. Как пишет Вивиан Наттон в своей статье «Анатомия души в медицине раннего Возрождения» в сборнике «Человеческий эмбрион» (The Human Embryo): «Аналогии, выведенные на основании изучения куриных яиц, наталкивались на возражение, что человек не является курицей».

По мнению Наттон, дальше всех в изучении человеческих эмбрионов продвинулся анатом Реалдо Коломбо, который по распоряжению философа эпохи Возрождения Джованни Понтано (я, честно говоря, о таком философе раньше не слышала) произвел препарирование месячного человеческого зародыша. Коломбо вернулся из своей лаборатории, в которой, конечно же, еще не было микроскопа, поскольку этот прибор лишь недавно был изобретен, неся потрясающую, хотя и абсолютно неверную новость о том, что печень образуется раньше сердца.

Нам, привыкшим прославлять сердце как центральный элемент жизни, посылать возлюбленным открытки с изображением сердечек и слушать песни о любви в исполнении поп-музыкантов, трудно представить себе эмоциональное или духовное возвеличение печени. До некоторой степени особый статус печени у древних врачей был связан с тем, что они ошибочно считали этот орган началом всех кровеносных сосудов организма. (Открытие Уильямом Харвеем кровеносной системы нанесло последний сокрушительный удар по идее о локализации души в печени. Вы не удивитесь, когда узнаете, что Харвей считал местом обитания души кровь.) Однако мне кажется, что была еще и другая причина считать печень важнейшим органом. Человеческая печень выглядит хозяином в организме. Она блестящая, мощная, имеет аэродинамическую форму. Она выглядит как скульптурное произведение, а не как внутренность. Меня восхитила печень X, которую готовили к предстоящему путешествию. Окружающие органы выглядят аморфными и несимпатичными. Желудок — хлюпает и не имеет четких очертаний, кишки — спутанные и напоминают суп. Почки спрятаны под слоем жира. А вот печень просто светится. Она кажется искусно спроектированным инструментом. Ее края округлы, как края Земли, видимые из космоса. Мне кажется, если бы я была жительницей Древнего Вавилона, я могла бы поверить, что Бог оставил здесь свой след.

Доктор Посселт отделяет сосуды и сочленения, связывающие печень и почки с другими тканями организма, подготавливая их к изъятию. Первым уйдет сердце; сердце необходимо использовать на протяжении четырех-шести часов, а почки, напротив, можно хранить в холодном месте от восемнадцати до двадцати четырех часов. Однако хирург, который должен забрать сердце, еще не прибыл; он летит из Юты.

Через несколько минут в дверь операционной заглядывает медсестра: «Из Юты прибыл». Люди, работающие в реанимационном отделении, разговаривают друг с другом короткими, усеченными фразами, как пилоты с авиадиспетчерами. На стене вывешена программа сегодняшнего дня — изъятие четырех жизненно важных органов для спасения жизни трех человек: «Изъятие абдм (печ/поч х 2) V». Несколько минут назад кто-то произнес «панки», что означает «панкреатическая (поджелудочная) железа».

«Из Юты переодевается».

«Из Юты» — симпатичный мужчина лет пятидесяти с седеющими волосами и узким загорелым лицом. Он закончил переодеваться, и сестра натягивает на него перчатки. Он выглядит спокойным, уверенным, даже несколько скучающим. (Меня это задевает: он ведь собирается вынимать из человеческой груди живое сердце.) До этого момента сердце было скрыто перикардом — плотной защитной оболочкой, которую теперь разрезает доктор Посселт.

Вот оно — ее сердце. Я никогда не видела бьющегося сердца. Я никогда не думала, что оно делает так много движений. Вы кладете руку себе на грудь и чувствуете что-то пульсирующее, но действующее почти бесшумно, как рука, передающая сообщение с помощью азбуки Морзе.

И вот я вижу, как этот аппарат исступленно работает. Это мотор какого-то прибора, горностай, извивающийся в своей норе, инопланетянин, только что выигравший «Понтиак» на телеигре «Угадай, что сколько стоит». Если бы вы искали место обитания человеческого духа, я думаю, вы бы точно решили, что это здесь, по той простой причине, что это самый энергичный человеческий орган.

«Из Юты» накладывает зажимы на артерии, выходящие из сердца X, останавливая поток крови перед изъятием органа. Глядя на монитор, отслеживающий функционирование органов тела, можно сказать, что произошло что-то очень важное. Электрокардиограмма перестала напоминать зубья пилы и превратилась в детские каракули. Фонтанчик крови выстреливает в очки хирурга, затем угасает. Если бы X не была мертва, она бы умерла сейчас.

Именно в этот момент, как сообщала исследовательская группа из Университета Западного резервного района, интервьюировавшая специалистов по трансплантации органов, персонал службы реанимации испытывал ощущение «присутствия» или «души» в комнате. Я пытаюсь включить воображаемую антенну и поймать какие-то волны. Само сабой, я не имею ни малейшего представления, как это делается. Когда мне было шесть лет, я изо всех сил пыталась с помощью силы воли заставить пластиковую игрушку моего брата пройти через комнату. Так для меня каждый раз заканчиваются эксперименты по экстрасенсорике: ничего не происходит, и потом я чувствую себя ужасно глупо.

Здесь происходит невероятная вещь: вырезанное из груди сердце продолжает свою работу. Знал ли об этом Эдгар По, когда писал свой рассказ «Сердце-обличитель»? Изолированные сердца настолько активны, что известны случаи, когда они выскакивали из рук хирургов. «Мы просто обмываем их, и с ними все в порядке», — ответил мне нью-йоркский хирург Мехмет Оз, когда я его об этом спросила. Я представила себе сердце, шлепающее по линолеуму, обмен взглядами, стремительное движение, чтобы его поднять и отмыть, как сардельку, свалившуюся с тарелки на кухне ресторана. Я думаю, что спрашиваю об этих вещах по той причине, что без описания подобных деталей врачи выглядят богами: берут живые органы из одного тела и заставляют их жить в другом. Я спрашиваю также, не приходилось ли хирургам сохранять старое, поврежденное сердце реципиента, чтобы потом передать ему на хранение. На мое удивление оказывается, что лишь немногие хотят сохранить или увидеть свое бывшее сердце.

Оз сообщил мне, что без источника крови изолированное человеческое сердце продолжает биться еще одну или две минуты, а затем начинает чувствовать нехватку кислорода. Именно явления такого рода ставили в тупик врачей и философов XVIII века: если душа сосредоточена в головном мозге, а не в сердце, как многие считали в то время, то каким образом удаленное из тела сердце, лишенное души, может продолжать работать?

В частности, этот вопрос очень беспокоил Роберта Ватта. Начиная с 1761 г. Ватт исполнял обязанность личного врача Его Величества короля Англии всякий раз, когда Его Величество отправлялось на север в Шотландию, что, однако, случалось нечасто [45]. Когда Ватт не был занят королевскими камнями в мочевом пузыре и королевской подагрой, его можно было застать в лаборатории за вырезанием сердец у живых лягушек и кур. В один прекрасный день он пытался запустить работу сердца обезглавленного голубя, капая на него слюной (к счастью, король об этом не узнал). Ватт был одним из тех немногих любознательных врачей, которые с помощью научного эксперимента пытались установить место обитания и свойства души. Из его трудов, опубликованных в 1751 г., следует, что он не склонялся ни к одной из версий в дебатах «сердце против мозга». Сердце не могло быть обителью души, поскольку, когда Ватт вырезал сердце у живого угря, оставшееся туловище способно было двигаться еще какое-то время «с большой силой».

Головной мозг также не казался удачным пристанищем для души, поскольку экспериментальные животные на удивление долгое время могли без него обходиться. Ватт описывал эксперимент, произведенный неким доктором Реди, который сообщал, что «наземная черепаха, мозг которой в начале ноября он извлек через проделанное в черепе отверстие, прожила до середины мая следующего года» [46]. Сам Ватт заявлял, что «под воздействием тепла» заставил сердце курицы биться у нее в груди на протяжении двух часов после того, как ее голова «была отрезана с помощью ножниц». А еще был эксперимент доктора Каау. Вот что пишет Ватт: «Молодой петух, голову которого доктор Каау отрезал быстрым движением, когда тот стремительно бежал к своей кормушке, продолжал двигаться по прямой 23 рейнских фута (1 рф = 31,6 см. — Примеч. пер.) и бежал бы еще дальше, если бы не наткнулся на препятствие». Да, для кур это было время испытаний.

Ватт начал подозревать, что душа не имеет в теле определенного местожительства, но распределена повсюду. Так что, когда вы отрезаете конечность или вырезаете какой-то орган, часть души уходит вместе с ним и может какое-то время поддерживать в нем жизнь. Вот почему сердце угря билось, будучи извлеченным из тела. И вот почему, как пишет Ватт, упоминая «всем известный факт», «сердце преступника, вырезанное из тела и брошенное в огонь, подпрыгивает несколько раз на значительную высоту».

Вероятно, Ватт никогда не слышал о ки, однако его концепция повсеместного распределения души имеет много общего с древней идеей восточной медицинской философии о циркуляции жизненной энергии. Ки (или ци) — это субстанция, движение которой специалисты по акупунктуре изменяют с помощью своих иголок, а бессовестные знахари уверяют, что с ее помощью могут вылечить от рака или сбить человека с ног прямо перед телевизионной камерой. В Азии были проведены десятки научных исследований, направленных на изучение этой циркулирующей жизненной энергии; результаты многих из этих исследований можно найти в базе данных по системе цигун (Qigong Research Database), которой я пользовалась несколько лет назад, пытаясь выяснить историю возникновения понятия ки (qi). Повсюду в Китае и Японии знахари, использующие практику цигун («gong» означает развитие), сидят в лабораториях, проводя руками над чашками Петри с опухолевыми клетками или над покрытыми язвами крысами («расстояние между крысой и ладонью должно составлять 40 см»), а в одном особенно невероятном исследовании — над фрагментом человеческого кишечника длиной 30 см. Лишь в немногих из подобных исследований существует контроль, причем не из-за небрежности исследователей, а по той причине, что обычно так делается восточная наука.

Единственным исследованием, направленным на поиск жизненной энергии, которое было выполнено по западному образцу и результаты которого оказались опубликованы в рецензируемом научном журнале, явилось исследование хирурга-ортопеда и эксперта в области биомедицинской электроники Роберта Бейкера, заинтересовавшегося проблемой ки после визита Никсона в Китай. Никсон был поражен тем, что увидел при посещении клиник, применяющих методы традиционной китайской медицины, и поручил Национальному институту здоровья предпринять некоторые исследования в данной области. Одно из этих исследований возглавил Бейкер. Основываясь на гипотезе, что ки может представлять собой электрический ток, независимый от электрических пульсаций нервной системы, Бейкер занялся измерением проводимости вдоль некоторых акупунктурных меридианов. Действительно, как сообщал Бейкер, по этим линиям электрический ток передавался более эффективно.

Несколькими годами позже не кто иной, как Томас Эдисон из Нью-Джерси, выдвинул новую версию концепции повсеместного распределения души в теле. Он считал, что живые существа одушевляются и контролируются «единицами жизни» — не видимыми даже в микроскоп частицами, которые населяют каждую живую клетку организма, а после смерти хозяина покидают свои жилища, некоторое время плавают вокруг, а потом собираются вновь, вдыхая жизнь в другое существо: человека, или оцелота, или морской огурец. Как и другие научно подкованные, но слегка чудаковатые [47] искатели души, Эдисон пытался доказать свою теорию экспериментальным путем. В книге «Дневник и различные наблюдения» (Diary and Sundry Observations) он описывает план строительства «научного аппарата», предназначенного для связи с этими агломератами единиц жизни. «Зачем индивидуумам в другой жизни или другой сфере тратить время на изготовление треугольного кусочка дерева с определенной надписью на нем?» — пишет он, имея в виду доску Уиджа, или спиритическую доску, которая была в моде у медиумов в те времена. Эдисон считал, что единицы жизни испускают некую «этерическую энергию» и для облегчения общения с ними нам нужно лишь усилить эту энергию.

Как сказано в апрельском номере журнала Fate за 1963 г., присланном мне неутомимым биографом Эдисона Полем Израэлем, Эдисон скончался, не достроив своего аппарата, но слухи о существовании чертежей продолжали распространяться еще несколько лет. В один прекрасный день в 1941 г. конструктор Дж. Гилберт Райт, работавший в компании «Дженерал Электрик», решил использовать ближайшую аппроксимацию машины Эдисона — медиума, чтобы войти в контакт с великим изобретателем и узнать у него, где хранятся чертежи. «Попробуйте узнать у Ральфа Фашта, дом 165 на Пайнхарст-авеню в Нью-Йорке, Билла Гантера из компании „Консолидейтед Эдисон“, его офис находится в Эмпайр-стейт-билдинге, или, лучше всего, у Эдит Эллис: 152 W, 58-я улица». Таков был ответ, что подтверждает не только продолжение существования личности после смерти, но и наличие у нее записной книжки.

Райт связался с Эдит Эллис, которая направила его к командору Винни в Бруклин, сказав, что чертежи могут быть у него. Таинственный командор Вилли не только владел чертежами, но заявил, что собрал и попробовал запустить машину. Увы, он не смог заставить ее работать. Не смог и Райт. Вы тоже можете попытаться сконструировать и опробовать этот аппарат, поскольку в статье в Fate есть его чертежи с четкими подписями («алюминиевая трубка», «деревянный затвор», «антенна»). Райту и его напарнику Гарри Гарднеру пришлось сконструировать собственную машину, названную «электроплазменной глоткой», которая состояла из микрофона, громкоговорителя, «звуковой коробки» и отзывчивого медиума, обладавшего большим терпением. Райт использовал «глотку» для связи с Эдисоном, у которого после смерти, по-видимому, не было более интересного занятия, чем болтать с психами, и поэтому он давал полезные советы по поводу усовершенствования аппарата.

Хотя мы добрались до конечной точки в рассказе о внешне простых, но на самом деле чрезвычайно странных существах, находящихся в клетках души, позвольте мне рассказать вам об одном проекте, который был выполнен военными специалистами. С 1981 по 1984 г. Командование разведки и безопасности сухопутных войск США (INSCOM) возглавлял генерал-майор Альберт Н. Стабблбин III. Однажды Стабблбин попросил своего старшего помощника попытаться воспроизвести эксперимент, проделанный Кливом Бакстером — изобретателем детектора лжи. Бакстер пытался показать, что клетки человеческого существа, отделенные от этого самого существа, в некотором смысле продолжают быть с ним связанными и способны с ним общаться. Для исследования брали клетки с внутренней стороны щеки добровольца, центрифугировали их и помещали в пробирку. Считывание данных с электродов, помещенных в пробирку, производилось через сенсорное устройство, соединенное со считывающим устройством на детекторе лжи, который измеряет эмоциональное возбуждение человека по скорости сердцебиений, уровню кровяного давления, потоотделению и другим показателям. Как можно измерить жизненные показатели в суспензии клеток щеки — это выше моего понимания, однако в данном случае речь идет о военных, а они знают множество всяких секретных приемов. Итак, добровольца выводили в другую комнату и показывали ему видеозаписи сцен насилия. Как сообщалось, клетки в пробирке приходили в чрезвычайное возбуждение как раз в те моменты, когда их хозяин смотрел записи. Эксперимент повторяли в течение двух дней, разводя клетки и их хозяина на различные расстояния. Клетки чувствовали беспокойство хозяина даже на расстоянии семидесяти километров!

Мне страшно захотелось увидеть отчеты об этом эксперименте, поэтому я позвонила в INSCOM. Меня соединили с архивным отделом. Служащий отдела ответил, что в INSCOM не хранят документы такой давности. Мне не нужны были клетки человеческой щеки, чтобы понять, что он лжет. Ведь речь идет о правительственных бумагах. Такие вещи хранятся в трех экземплярах от начала времен.

Потом служащий архива объяснил, что генерала Стабблбина в первую очередь интересовало не то, обладают ли клетки единицами жизни, душой или клеточной памятью. Его интересовало явление дистанционного наблюдения. Представьте себе, что вы сидите за столом и можете видеть события, удаленные от вас во времени и в пространстве — потерянную вами запонку, склады боеприпасов в Ираке или секретное укрытие панамского диктатора генерала Мануэля Норьеги. В армии США действительно существовала группа дистанционного наблюдения; ЦРУ также нанимало на работу людей, обладающих способностью видеть на расстоянии. Когда Стабблбин вышел в отставку, он возглавил компанию Psi Tech, которая могла помочь в поиске дистанционного наблюдателя для решения всех проблем, требующих подобного подхода.

Простите меня. Я ушла далеко в сторону от основной темы моего рассказа. Но где бы я ни была и что бы ни чувствовала, я знаю, что все клетки моих щек на расстоянии семидесяти километров от меня чувствуют то же самое.

Современное медицинское сообщество в целом однозначно склоняется к точке зрения, что местом обитания души является головной мозг, который командует жизнью и смертью. И также однозначно принято считать, что такие люди, как Х, несмотря на биение сердца у них в груди, мертвы. Теперь мы знаем, что сердце продолжает биться не потому, что в нем заключена душа, а потому, что в нем имеется свой собственный источник биоэлектрической энергии, не зависящий от работы мозга. Как только сердце X будет помещено в чью-то чужую грудь, и кровь этого другого человека побежит через него, оно вновь начнет работать безо всяких сигналов от мозга реципиента.

Юристам потребовалось чуть больше времени, чем врачам, чтобы согласиться с концепцией смерти мозга. В 1968 г. в Journal of the American Medical Association была опубликована статья, подготовленная специальным комитетом Гарвардской медицинской школы и посвященная определению смерти мозга. Статья гласила, что необратимая кома должна считаться новым критерием смерти, и формировала этические основания для трансплантации органов. Однако новые законы вступили в силу только в 1974 г. Принятие законов, как ни странно, было простимулировано необычным судебным разбирательством в Окленде, штат Калифорния.

В сентябре 1973 г. человек по имени Эндрю Лайонс выстрелил в голову другого человека, что привело к гибели головного мозга последнего. Когда адвокаты Лайонса узнали, что семья погибшего передала его сердце для трансплантации, они решили использовать этот факт в защиту Лайонса. Как возможно, заявили они, что сердце все еще билось во время операции, если Лайонс действительно убил этого человека накануне? Они пытались убедить присяжных в том, что, говоря технически, убил человека не Лайонс, а хирург, извлекавший органы. По словам пионера в области пересадки сердца из Университета Стэнфорда Нормана Шамвея, который давал на процессе свидетельские показания, судья не учел этот аргумент. Шамвей информировал суд, что принятыми критериями смерти являются критерии, выработанные гарвардским комитетом. (Положение Лайонса, кроме того, усугубили фотографии убитого, мозг которого буквально «вытекал из черепа» по словам репортера из газеты San Francisco Chronicle.) В конечном итоге Лайонс был признан виновным в убийстве. После этого прецедента в Калифорнии был принят закон, на основании которого смерть мозга является юридическим определением смерти. Вскоре примеру Калифорнии последовали другие штаты.

Защитник Эндрю Лайонса был не первым человеком, который обвинил в убийстве хирурга, изымавшего сердце из тела человека после смерти мозга. В те годы, когда операции по пересадке сердца были еще редкостью, Шамвея, который был первым американским хирургом, выполнившим эту операцию, постоянно вызывали к судебному следователю в Санта-Кларе, где он практиковал. Следователь не принимал концепцию смерти мозга и угрожал, что если Шамвей приведет в исполнение свой план по извлечению работающего сердца у человека с отключившимся мозгом и использует его для спасения жизни другого человека, то он (следователь) обвинит его в убийстве. Хотя у следователя не было юридических оснований для приведения в исполнение своих угроз, а Шамвей по-прежнему продвигался вперед в своих исследованиях, пресса бесконечно мусолила эту тему. Хирург-трансплантолог из Нью-Йорка Мехмет Оз вспоминал, что примерно в это же время районный прокурор Бруклина выступал с такими же угрозами. «Он говорил, что предъявит обвинение и арестует любого хирурга, который произведет изъятие органов на территории его округа».

Проблема заключалась в том, что однажды мог остаться без сердца человек, который не был на самом деле трупом. Существуют такие редкие ситуации, которые по неопытности или по небрежности могут быть расценены как смерть мозга, поэтому судебные эксперты не очень доверяли медикам. На самом деле, у судей и следователей была крохотная, но все же реальная причина для беспокойства. Рассмотрим, к примеру, состояние псевдокомы, или «синдром окружения». При одной из форм этой болезни все нервы организма — от глазных нервов до нервов пальцев ног — внезапно и достаточно быстро перестают действовать, в результате чего человек оказывается полностью парализованным, хотя его мозг работает нормально. Пациент слышит, что происходит вокруг, но никак не может сообщить, что он все еще здесь и что его органы никак нельзя отдать кому-то другому. В особенно тяжелых случаях оказываются выключенными даже мышцы, изменяющие размер зрачка. И это плохо, поскольку одним из общепринятых тестов для констатации смерти мозга является проверка рефлекторного сокращения зрачка под действием света. Обычно люди, впадающие в состояние псевдокомы, полностью восстанавливаются, конечно, если по ошибке кто-то не доставил их в реанимационное отделение для изъятия сердца.

Подобно страху быть похороненным заживо, охватившему жителей Франции и Германии в XIX столетии, страх прижизненного изъятия органов практически полностью лишен основания. Избежать ошибки при псевдокоме или подобных состояниях помогает банальная электроэнцефалограмма.

На рациональном уровне большинство людей соглашаются с концепцией смерти мозга и изъятием органов для трансплантации. Однако на эмоциональном уровне это может быть сложнее, особенно в тех случаях, когда к ним обращаются за разрешением взять еще бьющееся сердце близкого человека. По статистике 54% семей отказываются от передачи органов. «Они не могут справиться с мыслью, что окончательная смерть дорогого для них человека наступит как раз при изъятии сердца, — говорит Оз. — И, таким образом, они сами санкционируют его смерть».

Даже сами хирурги, занимающиеся пересадкой сердца, с трудом соглашаются с мыслью, что сердце — всего-навсего насос, перекачивающий кровь. Когда я спросила Оза, где обитает душа, он ответил: «Скажу вам честно, я не думаю, что вся душа сосредоточена в мозге. Я привык считать, что во многих отношениях центром нашего существа является сердце». Означает ли это, что пациенты после смерти мозга все еще живы? «Нет никакого сомнения, что сердце без мозга не имеет никакой ценности. Но жизнь и смерть — не бинарная система». Действительно, это континуум. По многим причинам имеет смысл провести юридическую границу между жизнью и смертью на уровне смерти мозга, но это не означает, что эта граница в реальности представляет собой прямую линию. Между жизнью и смертью есть состояние «почти смерти» или «псевдожизни». Но большинство людей не хотят ничего об этом знать.

Если в сердце донора с отключившимся мозгом содержится что-то более возвышенное, чем мышечная ткань и кровь, какие-то следы духа, можно себе представить, что эти следы способны переместиться вместе с сердцем и найти себе пристанище в организме реципиента. Однажды Оз получил письмо от человека, которому было пересажено донорское сердце и который вскоре после перенесенной операции почувствовал, что имеет некий контакт с сознанием бывшего владельца сердца. Этот пациент, Майкл Уитсон по прозвищу Мед-О, разрешил процитировать его письмо.

«Я пишу все это, полностью осознавая, что испытываемые мною ощущения, скорее всего, являются не результатом какого-либо контакта с сознанием донора моего сердца, а просто галлюцинациями на фоне принятия лекарств или продуктом моего собственного воображения. Я знаю, что это скользкий путь…

При первом контакте [с донором] я уловил ужас приближающейся смерти. Внезапная стремительность, шок и удивление от происходящего. Ощущение разрыва и ужас преждевременной смерти. Этот и два других случая — самый ужасный опыт, пережитый мною в жизни.

Во второй раз я пережил ощущение моего донора в тот момент, когда сердце вынули у него из груди и перенесли в другое место. Это было ощущение насилия со стороны мистической, всемогущей внешней силы….

Третий эпизод в значительной степени отличался от двух предыдущих. В этот раз сознание сердца моего донора находилось в настоящем времени. Оно изо всех сил пыталось понять, где оно находится и чем оно является. Как будто никакие ваши чувства не работают. Ужасное ощущение полной дезориентации. Как будто вы пытаетесь ухватиться за что-то руками, но каждый раз ваши пальцы хватают только пустоту».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.