Чтобы ад не следовал за нами

Чтобы ад не следовал за нами

В декабре 1990 года «Огонек» закончил печатать роман Михаила Любимова «И ад следовал за ним» (ьь 37–50). Читательские письма говорят о том, что он вызвал немалый интерес. Ниже публикуется беседа Владимира Николаева («Огонек») с автором романа.

В. Н. – При начале публикации вашего романа в «Огоньке» было упомянуто, что вы многие годы были нашим разведчиком за границей. Согласитесь, далеко не каждый ваш коллега, завершив свою профессиональную карьеру, пишет роман. Многих читателей интересуют подробности вашей биографии.

М. Л. – Биография у меня образцово-советская: родился в 1934 году, отец – родом из Рязанской области, сначала рабочий, затем сотрудник органов безопасности, в 1937 году репрессирован, затем освобожден и изгнан из организации. Всю войну находился на фронте, где был взят в военную контрразведку, работал там до 1950 года. Мать – из семьи врача, умерла рано, мне было тогда 11 лет. Так что остается загадкой, каким образом литературная инфекция проникла в нашу семью. Свой первый роман (как ни странно, из морской жизни) я написал в школьной тетрадке, прочитав «Цусиму», в возрасте 8 лет в Ташкенте, куда нас эвакуировали. Маме роман очень понравился: «Все там хорошо, Мишенька, только не совсем солидно, что советский адмирал ест в метро эскимо».

В 1952 году из Куйбышева приехал поступать в МГИМО, благо что была у меня медаль. Окончив институт, уехал по линии МИДа в Хельсинки, где работал в консульском отделе. Вскоре получил предложение перейти в разведку и вернулся в Москву. Я всегда был склонен к романтике, свято верил в светлое будущее, восхищался подпольной деятельностью наших революционеров и, кроме того, жаждал свободы общения с иностранцами и захватывающих приключений, которые, как я считал, могла мне дать работа в разведке. В 1961 году направлен в Англию, где пробыл четыре года, затем последовали с перерывом две командировки в Данию, последний раз в качестве резидента, то есть руководителя разведывательного аппарата.

Заграница мощно стимулировала во мне рост антисталинских настроений, которые посеял в моем поколении XX съезд. Все догмы типа «обнищание пролетариата» и т. д. разрушались на глазах, а такие книги, как «Мы» Замятина, «Слепящая тьма» Кестлера, «В круге первом» Солженицына, пробудили отвращение в тоталитарному режиму. Чехословацкие события 1968 года окончательно подорвали остатки веры в нашу систему, хотя до самой перестройки я сохранял еще некоторые иллюзии.

В. Н. – А когда и как вы пришли к литературе, начали писать всерьез, что побудило вас к этому?

М. Л. – Литературный зуд одолевал меня всю жизнь, писал я и рассказы, и пьесы, и стихи, мечтал уйти с работы и начать новую жизнь на вольных писательских хлебах, тем более что с годами я разочаровался в своей профессии. Тем не менее карьера моя двигалась вверх без особых зигзагов и оборвалась лишь в 1980 году. После 25 лет службы уходил я с легким чувством: была приличная пенсия, уже готовые пьесы и стихи, огромное желание писать и писать… Я решил остановиться на драматургии. Далее последовали утомительные и бесплодные визиты в театры и наши органы культуры, беседы с важными тетушками, гордо именовавшими себя референтами и завлитами, бандероли с пьесами в театры (тогда я еще не знал, что пьесы у нас читают редко и на письма не отвечают), рандеву с режиссерами, которых почему-то все больше интересовал Чехов в их собственной гениальной интерпретации. Увы, никто из них не звонил мне ночью и не кричал возбужденно: «Я прочитал вашу пьесу и не могу заснуть!» Тем не менее в 1984 году Московский областной драматический театр поставил мою пьесу «Убийство на экспорт», вскоре она прошла и на радио. Пьеса была из серии «политических» и рассказывала о драме американского разведчика – организатора убийства. Знаменитым я наутро не проснулся. Малая победа породила большие надежды, и я удвоил усилия. Чуть не приняли киносценарий, заинтересовались пьесой по Замятину и Оруэллу. В начале 1990 года «Детектив и политика» опубликовал мою пьесу на тайную войну КГБ и ЦРУ, пока не нашедшую своего театра, вскоре там же напечатают мою комедию о дипломатах.

С момента моей отставки пролетело почти 10 лет, нормальный человек моей профессии давно бы понял, что он графоман, и устроился бы на работу куда-нибудь в кадры или швейцаром в хаммеровском центре. Но я продолжал писать, хотя начал подозревать, что в театре народ гораздо коварнее, чем в разведке. «Лазарет самолюбий!» – повторял я слова Чехова о театре, но себя в подобный лазарет, естественно, не зачислял.

В.Н. – Бесспорно, в романе вымышленная ситуация и персонажи, но все это упало на художественную почву не с неба. Во всяком случае, под большинство эпизодов, сюжетных поворотов, черточек биографий я могу подложить какую-нибудь иллюстрацию либо из обширной западной литературы о разведке, либо из собственного опыта.

В.Н. – Насколько реальны записки разведчика из тюрьмы? Что в данном случае от жизни, а что от писательского вымысла?

М.Л. – В тюрьмах сидели наши нелегалы – полковник Абель, арестованный в США из-за предательства своего помощника, Гордон Лонсдейл, он же Конон Молодый, Юрий Логинов, арестованный в ЮАР. Всех их потом обменяли. Наверное, сидели и другие, с воспоминаниями такого рода мы уже знакомы, особенно в последние годы. Были и случаи предательства.

В.Н. – О предательствах в разведке мы уже наслышаны…

М.Л. – Да, тут и шифровальщик военной разведки Гузенко, ушедший в Канаду после войны и проваливший целую группу агентов, добывавших атомные секреты, и специалисты по террору и саботажу Хохлов и Лялин, в последние годы – Левченко, Кузич-кин, Гордиевский…

В.Н. – Но у вас Алекс имитирует предательство, а на самом деле это способ внедрения во вражескую разведку. Насколько это реально?

М.Л. – Вполне реально. Во всяком случае, почти все перебежчики очень тщательно проверяются, как возможные подставы враждебной разведки. Например, в 1964 году бежал на Запад крупный работник контрразведки КГБ Ю. Носенко, выдавший очень много секретов работы КГБ внутри страны и особенно в Москве. Американцы не только проверяли его на детекторе лжи, но и в тюрьме долго держали: так сильны были их подозрения. Кстати, в бериевские времена Кима Филби и других наших помощников-агентов НКВД тоже подозревали в двойной игре. Вообще в разведке есть невероятные сюжеты. Помните, несколько лет назад ЦРУ был похищен в Италии советский разведчик Юрченко, который потом ушел от американцев и об этом рассказывал нам с телеэкрана? Американцы до сих пор утверждают, что перешел сам и выдал ряд наших агентов. Интригующий сюжет, правда?

В.Н. – Ваш роман относится к жанру политического детектива. К сожалению, это эпитет – «политический» – в нашей литературе в последние годы во многом дискредитирован, девальвировался. В вашем романе, к счастью, такой тенденции нет.

Речь идет о морали и нравственности, библейских заповедях, недаром и само название романа – цитата из Библии, недаром предваряет его цитата из А. К. Толстого:

Двух станов не боец, но только гость случайный, За правду я бы рад поднять мой добрый меч. Но спор с обоими досель мой жребий тайный, И к клятве ни один не мог меня привлечь…

М.Л. – Определение «политический детектив» приводит меня в ужас. Действительно, я использовал некоторые детективные ходы, ад и сам сюжет с поиском Крысы – из того же родника. Но я хотел прежде всего показать человека в Системе, если угодно, неплохого человека, исковерканного Системой и профессией, лишенного кое-каких моральных основ, но не погибшего до конца и жаждущего обрести и себя, и Истину, и своего неосознанного, путаного Бога. Мой Алекс давно очумел от борьбы идеологий, «холодной войны» и виски, осознал напрас-ность своей жизни. Как ни странно, начал я писать нечто приключенческое, ведь мой антигерой жизнелюбив и находчив, он не принадлежит к породе горемык. А эпиграф из А. К. Толстого я понимаю однозначно: все это соревнование «двух мировых систем», двух станов, упавшее на нас по воле Истории, суть трагедия, принесшая горе прежде всего нашему российскому стану. Нет станов, есть одно человечество, одна цивилизация.

К сожалению, наш читатель недостаточно подготовлен для восприятия книг о шпионаже, и в этом вина не его, а тех, кто десятилетиями культивировал литературу, прославляющую фальшивые стереотипы чекистов. Даже о своих настоящих героях мы не говорили правду: только сейчас публикуются материалы о судебном процессе над полковником Абелем, выходят мемуары Блейка, написано о Лонсдейле, хотя до сих пор нет правдивых книг о Киме Филби, Гае Берджессе, Дональде Маклине… Список велик, наша разведка может гордиться своими сотрудниками, убежденно работавшими ради «построения нового мира». Это и подвиг, и драма. Вообще эта тема – нераспаханное поле. На Западе о наших разведчиках и агентах написаны горы бумаги, регулярно появляются научные исследования о ЦРУ, КГБ, СИС, мемуары разведчиков, не говоря уже о шпионской беллетристике Ле Карре, Форсайта и многих других.

В.Н. – Абсолютная засекреченность у нас разведывательной деятельности невольно наложила запрет на произведения о ней. В этом плане в детективе о наших разведчиках вы являетесь своего рода первопроходцем. Вы смогли сказать то, что хотели, или же наши традиционные запреты все же помешали раскрыть тему до конца?

М.Л. – Наша цензура почти выбила жанр шпионского триллера из литературы. Да и бывшие разведчики фактически не имели возможности писать правду. Между тем на Западе Сомерсет Моэм, сотрудничавший с английской разведкой, написал и серию блестящих рассказов о секретной службе, и роман «Эшенден» о своей тайной миссии в России, английские разведчики Комтон Маккензи, Грэм Грин, Ян Флеминг выросли в известных писателей. Мне доводилось читать рукописи наших разведчиков, часто талантливых людей. Вы не представляете, как скудела их фантазия под железным катком самоцензуры, как старательно очищали они свои тексты от крупиц правды, вписываясь в стереотип преданного партии героя-чекиста. Когда я писал что-то о нашей работе даже после отставки, я чувствовал в себе такую самоцензуру, что Главлит по сравнению с нею детский сад. Вот вы спрашиваете, не мешали ли мне традиционные запреты? И в этом вопросе отражается весь миф о каких-то якобы неизвестных формах и методах спецслужб, и в частности КГБ. А на самом деле единственные секреты – это фамилии, должности, адреса, операции и прочие конкретные факты.

Культ секретности и соответственно КГБ достиг у нас невиданных масштабов. Мы никак не наведем порядок с секретностью в нашей стране, и всего лишь потому, что существует масса людей, которые получают хорошие деньги за охрану несуществующих секретов, и не только деньги, но и престиж, и таинственный ореол, прикрывающие видимость деятельности. Единственные секреты, которые я пытался раскрыть в романе, касались человеческой души. Мне трудно судить, насколько мне удалось описать жизнь и работу разведчиков, я писал об Алексе, больше всего меня интересовала его человеческая судьба. Наверное, о жизни и работе разведчиков лучше писать документальные романы-эпопеи.

В.Н. – Когда читаешь роман, то невольно вспоминаешь те крохи информации о нашей разведке, какие в разные времена стали нам известны из советской и зарубежной печати. Сухие протокольные факты и только факты, без всякой подоплеки: кто-то вдруг попросил политического убежища за границей, кого-то выслали как нежелательную персону (а то и сразу несколько десятков человек, как, например, из Англии) и т. п. А что кроется за такими событиями? Продажность отдельных аморальных личностей? Или не тот отбор? Плохая выучка? Или их идейные разногласия с Системой, которой они были обязаны служить? В романе такие размышления или намеки на них встречаются. Как вы смотрите на эти проблемы сегодня?

М.Л. – Массовые высылки отнюдь не означают, что разведчиков на чем-то прихватили. Во времена потепления отношений с Западом все наши внешние организации, включая разведку. Стали расти бешеными темпами, посольства и другие загранучреж-дения увеличивались по законам Паркинсона. Наши руководители совершенно забыли, что разведка работает не в Курской области и нельзя до бесконечности увеличивать ее аппарат. В Англии, например, сначала об этом деликатно предупреждали, а в 1971 году взяли и выставили более чем 100 человек, ввели квоты. Аналогичные действия предприняли и другие страны. Если бы Запад не ввел квоты, я уверен, что и в Англии, и в большинстве стран с хорошими условиями жизни работали бы уже целые дивизии разведчиков и дипломатов, ведь бюрократия (и не только она) жаждет любыми путями вырваться за границу. Причем отнюдь не из идейных или профессиональных соображений.

Если взять рутинные высылки, то, как правило, это расплата за ошибки разведчика. Я сам когда-то поплатился за свою излишнюю активность и был без газетного шума выслан из Англии. Что касается предательств в разведке, то они в значительной степени отражают кризис общества, объясняются неверием в декларируемые идеалы, распространением коррупции. Рыба гниет с головы, и разведка очень к ней близка. Наверное, среди предателей есть и идейные противники, почему бы им не быть? Но я как-то не верю заявлениям о шпионаже в наше время чисто по идейным соображениям, всегда подозреваю, что была еще какая-то тайна. Не надо забывать простую библейскую истину: человек грешен. Одни любят деньги, которые не пахнут, существуют человеческие страсти, которые можно при желании использовать. На мой взгляд, в эпоху застоя в наших колониях за рубежом царил такой страх перед перспективой конца заграничной карьеры, что даже при небольших прегрешениях человек мог поддаться на шантаж иностранной разведки. При всех издержках перестройки радостно видеть появление чувства человеческого достоинства, люди перестают бояться Системы, и это прекрасно.

В.Н. – Вы сказали, что разочаровались в профессии разведчика. Почему?

М.Л. – Наверное, я был слишком романтиком, слишком много от нее ожидал… Я постепенно понял, что в условиях тоталитарной системы разведка играет малую роль. Уверовал Сталин в лояльность Гитлера – и что там донесения Рихарда Зорге или агентов «Красной капеллы» о приближении войны! Сталин даже передавал Гитлеру предупреждения Черчилля о готовящейся агрессии – так он дорожил его доверием. Какой начальник разведки осмелится докладывать своему шефу сведения, которые могут стоить ему головы? Ну а при Хрущеве или Брежневе – должности. Сколько в свой жизни я видел сообщений с негативными оценками нашей политики, и почти все они летели в корзину и не докладывались в Политбюро. Зато всегда прекрасно оценивалась информация, в которой пели аллилуйю выступлениям Брежнева, ссылаясь на «исключительно положительную реакцию» в западных кругах! Мне вообще кажется, что в тоталитарной системе сведения разведки всегда можно использовать так, как этого хочет обладатель информации – в данном случае председатель КГБ. Кроме того, у меня большие сомнения, что наше руководство при его загруженности в состоянии прочитать даже малую толику тех огромных информационных потоков, которые катятся на него из различных ведомств, в том числе и из КГБ. Впрочем, проблема «информационного бума» касается не только нашего государства.

Я все больше склоняюсь к мысли, что одна умная книга или официальный отчет группы независимо мыслящих экспертов гораздо больше дают понимания политического положения в стране, чем донесения тайных агентов или секретные доклады, которые, несмотря на гриф, бывают поразительно банальны и пусты.

В. Н. – Ваш роман, сам факт его публикации свидетельствуют о том, что перестройка вторглась и в сферу нашей разведки, в сферу КГБ в целом. Понятно, что, как и вся страна, это засекреченное ведомство нуждается в новых идеях, в реформе. Не могли бы вы сказать о том, в чем в первую очередь должна выразиться перестройка в КГБ? Например, утвержденный недавно председатель КГБ Белоруссии Э. Ширковский подробно рассказал депутатам Верховного Совета БССР, как он собирается перестраивать работу органов безопасности. Следуя Конституции, КГБ будет отчитываться о своей деятельности перед Верховным Советом, его комиссиями и перед правительством республики. Во главу угла будет поставлена борьба за человека, а не против него… Также недавно было опубликовано письмо работников Управления КГБ СССР по Свердловской области, в котором критически оценивается его деятельность в ходе перестройки и предлагаются конкретные меры по реорганизации органов госбезопасности.

М.Л. – Посмотрим, как эти идеи будут воплощены в жизнь. Повернуть КГБ лицом к человеку – это большое дело! Николай I в 1825 году при основании Третьего Отделения подарил его шефу Бенкендорфу платок со словами: «Тут все мои директивы. Чем больше слез ты будешь вытирать им со своего лица, тем преданней ты будешь служить моим целям». Третье Отделение, так раздраконенное нашими революционерами-демократами, насчитывало тогда лишь 16 человек, правда, к концу царствования Николая разрослось до 40. Кстати, газета «Московские новости», сделав анализ на основе сравнения со спецслужбами ГДР, пришла к выводу, что число кадровых сотрудников КГБ составляет не меньше 1,5 миллиона.

КГБ давно созрел для реорганизации, и я не понимаю тех его руководителей, которые утверждают, что вся система «сложилась исторически» и поэтому, мол, не нужно менять структуры. Именно потому и нужно менять, что исторически у нас сложилась жесткая, полицейская система, охраняющая тоталитарный режим от некоммунистических идей и «тлетворного влияния Запада». Шпиономания со времен Сталина была поставлена во главу угла пропаганды, органы контрразведки непомерно разрослись (Берия и не мечтал о таких ее масштабах!) и поставили под контроль все контакты наших граждан с иностранцами. Даже мы, разведчики (и не только мы!), работающие за границей, приезжая домой, боялись соприкоснуться случайно с каким-нибудь иностранцем, не давали им ни домашних телефонов, ни адресов – а вдруг? Попасть в одну компанию с гражданином натовской страны (не говорю уж о близком знакомстве или, не дай Бог, дружбе) и то казалось рискованным даже для людей, не работающих на режимных объектах и не имеющих доступа к секретам.

Сейчас уже хорошо видно, от чего должен быть защищен гражданин нашего государства. Прежде всего от разгула преступности, в том числе и организованной, которая видимо и невидимо обирает его как липку, от терроризма, национального экстремизма, попыток переворотов. Лишь за этим идет охрана государственных секретов, по крайней мере такие приоритеты во внутренней безопасности существуют во всех цивилизованных странах. Нынешний КГБ уже мало вписывается в новую внешнюю и внутреннюю политику, странно, что этого не замечает руководство страны. Нужна новая концепция национальной безопасности, ее широкое обсуждение не только практиками из КГБ, но и политиками, учеными, представителями других ведомств, системная проработка целей и задач, уточнение, что же такое «разумная достаточность» для органов безопасности. Явно назрело сокращение организации, необходимо отделить разведку от контрразведки, устранить параллелизм в работе управлений, кое-какие синекуры вообще прикрыть, ликвидировать ряд направлений в работе, возникших в годы бюрократизации всей нашей жизни, конечно же, нужны департизация или по крайней мере введение в руководство КГБ беспартийных и представителей других партий. КГБ – это не медицина и не геология, нельзя отдавать его перестройку только в руки профессионалов: они могут утянуть воз в такие дебри, что общество ахнет от нововведений.

В.Н. – К концу романа ваш Алекс, по сути дела, превращается в террориста… Разве КГБ занимается террором?

М.Л. – Террористом Алекс становится благодаря интригам предателя – своего начальника. «Монастырь» подобных заданий ему не ставит. Во время сталинщины органы безопасности активно убирали неугодных людей за кордоном, главным образом своих бывших сотрудников и таких деятелей, как Пет-люра, Кутепов, Троцкий, а после войны – ряд лидеров НТС. Я считал, что эта практика продолжалась до 1959 года, когда в Мюнхене агентом КГБ Сташин-ским был убит Степан Бандера. Убийца в 1961 году перешел на сторону Запада, покаялся и дал показания на судебном процессе в Карлсруэ. Должен сказать, что во время своей работы я никогда не слышал о терактах, наоборот, Андропов всегда подчеркивал, что к прошлому возврата нет. Однако сейчас появляется новая информация. Например, попытка отравить Амина и его гостей, обстрел его дворца, во время которого он был убит. После распада ряда восточноевропейских разведок стало известно, что на их территории нашли приют террористы, совершившие много преступлений. Утверждается, что Хоннекер якобы знал о готовящемся взрыве в западноберлинской дискотеке, во время которого погибли люди. Газеты пишут, что террористы скрывались и в СССР.

В то же время руководство КГБ заявляет о сотрудничестве с ЦРУ в борьбе с международным терроризмом. Вряд ли есть наивные люди, считающие, что КГБ не имел теснейших контактов с восточноевропейскими разведками, но КГБ на этот счет хранит молчание, и это порождает массу слухов и домыслов.

Совсем недавно в «ЛГ» напечатана статья с прозрачным намеком, что Сахаров мог быть подвергнут во время лечения в Горьком вредным воздействиям, что ускорило его смерть. Помнится, в свое время американские дипломаты в Москве высказывали протесты в связи с обнаружением ими в своей одежде датчиков с вредным для здоровья излучением – они использовались для слежки. Чтобы прекратить домыслы и слухи, стоило бы принять закон об уголовной ответственности за использование спецслужбами средств, вредных для здоровья человека.

В.Н. – Ваш герой, разведчик, угодил в конце концов в тюрьму аж на 30 лет. Что ж! Таковы правила игры. Разведки и их агенты были в прошлом и еще будут. Но все же сейчас, в период становления нового мышления в международных отношениях, их судьба, по-моему, тоже должна как-то измениться. Как? Мне трудно сказать, я не специалист в этой области, но думаю, что для тех, кто, так же как и ваш герой, обречен сидеть за шпионаж в тюрьме еще много лет. Отношения между их странами (и между лидерами этих стран) изменились в лучшую сторону, а они по-прежнему являются жертвами прошлого. Что вы думаете по этому поводу?

М.Л. – Главное, на мой взгляд, в период перестройки – это конец «холодной войны» и соответственно борьбы разведок. Тут изменить свое отношение друг к другу нелегко ни Востоку, ни Западу, но совершенно очевидно, что необходимо на взаимной основе сократить разведывательную деятельность, уйти от острых форм работы, подрывающих взаимное доверие. Как это сделать? Боюсь, что сами спецслужбы всегда найдут повод вставить палки в колеса такому сотрудничеству, оно им невыгодно, ибо напоминает подрубание сука, на котором сидишь. А ведь во время войны существовал обмен информацией между нами и СОЕ – тогдашним разведывательно-диверсионным подразделением Англии и Управлением Стратегических служб – будущим ЦРУ! Конечно, это отношения были далеки от идеала, но и время было другое! Мне кажется, что к организации сотрудничества спецслужб, в том числе в области борьбы с терроризмом и обмена информацией о горячих точках, должны подключиться активнее парламентарии и общественные организации. И в качестве доброго, гуманного жеста и Запад, и Восток должны амнистировать всех осужденных за шпионаж – в конце концов эти люди стали жертвами «холодной войны», а после войны обычно обменивают пленных.

Боюсь, что мои идеи не вызовут энтузиазма ни в КГБ, ни в ЦРУ. Покажется парадоксальным, но, находясь в состоянии тайной войны, раздувая шпиономанию и мощь противника, противостоящие спец-елужбы как бы подпитывают друг друга и попадают во взаимозависимость. Козни врага постоянно преувеличиваются, бюрократические аппараты растут, и за все это расплачивается налогоплательщик, не имеющий возможности разобраться в происходящем из-за тумана секретности.

Но будем надеяться на лучшее. Парижская хартия о конце «холодной войны» должна многое изменить.

(Огонек. – 1990. – №51)

Данный текст является ознакомительным фрагментом.