1. География насильственных этнических конфликтов. «Конфликтные» этносы и власть.

1. География насильственных этнических конфликтов. «Конфликтные» этносы и власть.

Основными районами насильственных этнических конфликтов и столкновений были в 1950-е гг. целина, новостройки и Северный Кавказ. Здесь произошло 20 из 24 известных нам открытых столкновений с этнической окраской. Вне обозначенной конфликтной зоны этническая напряженность либо находила себе иные, ненасильственные, формы выражения, либо носила политический характер (националистическое подполье на Западной Украине и в Прибалтике, боровшееся непосредственно с советским государством специфическими методами тайной войны), либо существовала в латентном, тлеющем, неочевидном для властей виде. Две групповые драки в Калмыкии, сопровождавшиеся выкриками «бей русских!» и «бей калмыков!»²¹¹, хулиганское нападение группы эстонской молодежи на русских (1957 г.)²¹², стихийная демонстрация эстонских студентов в Тарту в ноябре 1957 г., для разгона которой понадобился наряд дежурного войскового подразделения²¹³, и даже 11 сомнительных эпизодов, содержавших некие намеки на «этничность», но не воспринятые властями в этом качестве, вряд ли могут изменить общую картину. Из анализа 24 известных нам «конфликтных пар» 1953-1960 гг. видно, что 13 составили столкновения чеченцев и ингушей (вайнахи) с русскими, 3 - с осетинами и аварцами, что дает почти 70 % всех известных нам насильственных этнических конфликтов. По вовлеченности в подобные конфликты чеченцы и ингуши уступали только русским (16 зафиксированных эпизодов с участием чеченцев и ингушей против 19 эпизодов с участием русских).

Б0льшей активностью в насильственных конфликтах (так же как и антиимперскими настроениями и действиями в прошлом) отличались чеченцы. В ссылке время от времени между двумя родственными этносами возникали споры, кто из них больше «виноват» в депортации.

Как сообщал министр внутренних дел СССР Круглов Сталину, Молотову, Берии и Жданову в августе 1946 г., некоторые спецпереселенцы-ингуши, занимавшие в прошлом высокие посты в партийно-советской иерархии, «в беседах высказывали предположение, что ингушей не выселили бы, если бы они не были объединены с чеченцами». На почве этих разговоров, писал Круглов, даже «возник антагонизм между чеченцами и ингушами. Последние считают, что чеченцы первыми организовали банды и помогали немцам в оккупации Северного Кавказа»²¹⁴.

Вайнахи в 1944 г. были депортированы главным образом в Казахстан (335 тысяч чеченцев и ингушей), еще около 77 тысяч находилось на спецпоселении в Киргизии. На первых порах «наказанные народы» (выражение А.Некрича) не доставляли особых хлопот правительству. Понимая собственное бессилие перед жестокой государственной машиной и ее всевидящим оком - НКВД (МВД), чеченцы и ингуши, как и остальные депортированные этносы, демонстрировали внешнюю покорность, казалось, смирились, начали налаживать жизнь, обзаводиться хозяйством и обживаться в местах ссылки. Внимательно наблюдавшее за спецпереселенцами московское партийное начальство (Сталин, Молотов, Берия, Жданов) получило в августе 1946 года успокоительные известия от министра внутренних дел СССР Круглова²¹⁵. Однако миролюбивые высказывания вайнахов, во множестве приведенные в докладной записке Дудорова, носили демонстративный тактический характер. Они и произносились в расчете на то, что «слова смирения» дойдут до начальства. В своем кругу, среди надежных людей, чеченцы говорили по-другому. Их не покидала надежда, питавшаяся самыми невероятными слухами: якобы США, Англия и Франция на предстоящей международной конференции потребуют от советского правительства возвратить спецпереселенцев в места прежнего жительства²¹⁶ и т.п.

Закончив депортацию, полицейское государство позаботилось о том, чтобы использовать старые и создать новые механизмы контроля за вайнахами. Высланная вместе со всеми национальная партийносоветская элита сохранила свое членство в Коммунистической партии. Оно (это членство) давало некоторые привилегии (впоследствии члены партии первыми будут освобождены от «ограничений по спецпоселению»), но морально обезоруживало, делало светскую элиту неспособной возглавить активное сопротивление или просто влиять на общественное мнение. Нейтрализовав советскую этническую элиту и интеллигенцию, тайная полиция занялась религиозными авторитетами и муллами, всегда находившимися как бы в естественной оппозиции к «неверным». Наряду с репрессиями против непримиримых органы госбезопасности пытались использовать более лояльную часть мусульманского духовенства для контроля за поведением «наказанных народов».

Однако все эти полицейские меры так и не привели к желаемому результату. В начале 1950-х гг. «попечение» о спецпоселенцах перешло из ведения МВД в Министерство государственной безопасности СССР. Как это обычно бывает в бюрократической практике, передача дел из одного ведомства в другое вызвала у преемника — МГБ СССР — острое желание свалить на предшественника все существующие и будущие проблемы. Тогда-то и выяснилось, что победные рапорты Министерства внутренних дел, направленные наверх в 1949 - начале 1950 г., свидетельствуют только о показном бюрократическом усердии, а совсем не об успехах в контроле над ссыльными народами. Как следует из докладной записки министра государственной безопасности Казахской ССР А. Бызова министру государственной безопасности В. С. Абакумову от 12 августа 1950 г., тайная полиция была предельно обеспокоена поведением высланных с Северного Кавказа народов, а чеченцев и ингушей объявила их «наиболее озлобленной частью». За время ссылки тейповые связи укрепились, внутренняя жизнь сообщества по-прежнему шла по адату, которому подчинялись все -- интеллигенция, молодежь и «даже коммунисты». Муллы культивируют религиозный фанатизм. Усиливается враждебное отношение к русским, всех вступающих с ними в какие-либо бытовые отношения (от смешанных браков до совместных походов в кино) старики объявляют отступниками.

МГБ Казахской ССР отмечало что «неприязнь и мелкие стычки между выселенцами и местным населением принимали порой крайне острые формы и приводили к резким проявлениям национальной вражды, групповым дракам c убийствами и увечьями»²¹⁷. В июне-июле 1950 г. произошли кровавые столкновения чеченцев и местных жителей в Лениногорске, Усть-Каменогорске и на станции Кушмурун, сопровождавшиеся убийствами и тяжелыми ранениями. Особое беспокойство вызвали волнения в Лениногорске, которые могли «перерасти в восстание, если бы, как они (чеченцы. — В. К.) заявляют, чеченцы были бы более спаянными и имели связь с чеченцами других городов и районов»²¹⁸. Напряженной была ситуация в районах компактного расселения вайнахов — в Караганде (16 тысяч чеченцев и ингушей), в Лениногорске — 6500, в Алма-Ате и Акмолинске (по 4500 человек), в Павлодаре и Кзыл-Орде — по три тысячи. В Усть-Каменогорске и Лениногорске поселения вайнахов, изолированные и живущие по своим внутренним законам, получили названия «чеченгородков»²¹⁹. Посторонние туда старались не соваться, а комендатуры и местная власть, кажется, вполне осознанно, во внутренние дела опасных вайнахов не вмешивались. Неудивительно, что МГБ Казахстана при приемке дел назвало одной из главных причин беспорядков и массовых драк в районах спецпоселений «попустительство со стороны комендантского состава»²²⁰.

В 1952 г. партийное руководство Казахстана уже рассматривало выселенцев как серьезный фактор, дестабилизирующий обстановку в городах и поселках республики. ЦК КП(б) Казахстана и Совет министров республики в совместном письме на имя Г. М. Маленкова писали: «Подавляющая часть спецпоселенцев, проживающая в городах, на крупных ж/д станциях и в ряде районных центров, занята, главным образом, не в решающих отраслях народного хозяйства, на второстепенных работах (в артелях, промкомбинатах, подсобных хозяйствах, заготовительных, торгующих организациях, чайных, столовых, экспедиторами, сторожами, истопниками и в качестве разнорабочих). В некоторых местах расселения часть спецпоселенцев ввиду отсутствия необходимой производственной базы или вовсе не обеспечена постоянной работой, или хотя и работает на разных работах (сезонно), но фактически ведет паразитический образ жизни, нередко занимаясь воровством и спекуляцией. В это же самое время, из-за недостатка рабочих рук во многих колхозах и совхозах республики, особенно глубинных животноводческих районов, срываются важнейшие мероприятия по дальнейшему подъему сельского хозяйства и, прежде всего, его главной отрасли в республике — общественного животноводства»²²¹.

Совет Министров и ЦК ВК(б) Казахстана предлагали «некоторое перемещение» спецконтингентов, осевших в городах, в глухие сельскохозяйственные районы республики, а некоторых и за ее пределы. Фактически же речь шла о своего рода малой депортации. МГБ СССР, по всей вероятности, пришло в ужас от перспективы организации столь масштабной и трудоемкой массовой акции. Оно сообщило в Совет Министров СССР, что «считает нецелесообразным вторичное переселение в пределах Казахской ССР 36 827 семей с общим количеством 125 473 спецпоселенцев». Взамен было обещано «усилить работу по борьбе с уголовным преступным элементом среди ссыльных, высланных и спецпоселенцев»²²².

В конечном счете, тайная полиция преуспела в деле административного попечения о «беспокойных» вайнахах не больше органов МВД. В 1952 г., когда сваливать ответственность было уже не на кого, 9-е Управление МГБ СССР подготовило обширный документ — «Справка на спецпереселенцев по контингентам». Фактически он объявил чеченцев и ингушей неисправимыми. Оказывается, на заботу партии и правительства (ссуды, приусадебные участки, семенной фонд, окончательный расчет за принятые от них при переселении скот и зерно, освобождение в 1945-1946 гг. от обязательных поставок сельскохозяйственных продуктов и уплаты налогов) вайнахи ответили черной неблагодарностью. Они «выражали недовольство переселением, а наиболее враждебная часть из них в местах поселений начала восстанавливать антисоветские связи для перехода к борьбе с советской властью. Вместо трудовой деятельности они устраивали массовые беспорядки, драки с местным населением, занимались бандитизмом и хищением колхозного имущества». После длинного списка прегрешений чеченцев и ингушей следовало фактическое признание 9-го Управления МГБ в собственном бессилии: «В борьбе с уголовными проявлениями среди чеченцев и ингушей встречаются серьезные трудности, обуславливаемые пережитками родового и «тейпового» характера и религиозным панисламистским фанатизмом, что создало между ними сильную круговую поруку, подкуп и провокацию. Все это крайне затрудняет проведение документации как по совершенным, а также и готовящимся преступлениям»²²³.

Два «наиболее характерных» агентурных дела на чеченцев, заведенных в 1952 г. управлениями МГБ областей Казахской ССР, получили весьма красноречивые клички: «Упрямые» и «Фанатики». Оба дела проходили по окраске «мусульманское духовенство», и в обоих случаях речь шла о сохранявшемся влиянии религиозных авторитетов в чеченском сообществе. Им удалось сохранить тайную систему связи через мюридов, широко распространять пророчества о скором конце советской власти. В то же время религиозные авторитеты были явно обеспокоены новыми веяниями среди молодежи. Они пытались воспрепятствовать смешанным бракам, прекратить общение молодых людей с русскими, запретить посещение кино и клубов. В ряде случаев муллы требовали, чтобы родители саботировали обучение детей в советских школах, нелегально обучали арабскому языку. Это упорное сопротивление само по себе свидетельствовало о том, что вайнахи все-таки поддавались закономерному процессу культурной ассимиляции. Только ассимиляция эта определялась не только и не столько полицейскими потугами властей, сколько неизбежными контактами с «большим миром», полным соблазнов и опасностей, теми новыми возможностями, которые этот «большой мир», российский социум, мог предложить молодым вайнахам. То, что воспринималось родовыми и религиозными авторитетами как измена, было, в действительности, первыми шагами к новым формам жизни и выживания, попытками соединить в борьбе за существование преимущества традиционных форм этнической консолидации с возможностями большого мира.

В целом к концу сталинского правления, несмотря на полицейские усилия, тайные и явные, властям так и не удалось добиться положительной динамики ни во взаимоотношениях с вайнахами, ни в контроле над их поведением. Не помогли ни большой кнут, ни маленькие пряники. Очередная патерналистская утопия власти ушла в область воспоминаний. Вайнахов не удалось ни осоветить, распылив на человеческие «атомы», ни заставить «слушаться» и «хорошо себя вести». Власти имели дело с этническим монолитом, обладавшим налаженной инфраструктурой выживания и сопротивления, закрытым для «чужих», умеющим держать удар, готовым к агрессивным солидарным действиям, защищенным ретроградной, но прочной оболочкой родовых связей, обычного права и шариата. И лишь молодые представители репрессированных народов, прищурившись и с оглядкой на старших, робко выглядывали в большой мир из-за суконных спин МВД и МГБ.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.