Глава III Плетение паутины

Глава III

Плетение паутины

Точно так же, как паук плетёт свою шёлковую паутину, чтобы заманить мух в кладовые своих банкетных залов и на досуге поотрывать члены от их тел, так и вероломные идеалы искусно плетутся ловкими политическими пауками, чтобы ловить и использовать рои человеческих мошек.

Что есть грандиозные параграфы Декларации независимости,[89] как не переплетённые нити изумительной паучьей паутины? И что есть американский народ, как не мухи, которые были умело опутаны её прозрачными петлями? Более века эта декларация была священным пергаментом всех публичных ораторов, от тротуарного дервиша, стоящего на углу улицы, до нашего избранного монарха из Белого Дома. Каждое 4 июля американцы привычно кричат звучные неопределённости, доводя себя до хрипоты: кучкуются под открытым небом с жестяными рожками, гигантскими хлопушками, идольскими флажками, духовыми оркестрами, игрушечными пистолетами и всеобщим блеяньем стада. И хотя подавляющее их большинство душевно и физически мелки, бедны и неимущи,[90] как безумно они наслаждаются, смеша язвительный мир своим болтливым вычурным шарлатанством. «Мы властелины и ровня», — их нескончаемый бармецидов припев.[91] «Властелины и ровня!»

Во всех сумасшедших домах могут быть найдены заключённые, которые мнят себя королями и королевами, хозяевами земли. Эти достойные сожаления создания, если только им позволить носить воображаемые короны и издавать воображаемые законы — самые послушные и безобидные из всех сумасшедших.

Что касается сегодняшнего американского народа: разве их конституция не является ловко сшитой смирительной рубашкой, их моральные кодексы — палатами, обитыми войлоком, их статутное право — наручниками и ножными кандалами, их промышленные боссы — хитро замаскировавшимися санитарами и тюремщиками? Сто лет назад они якобы начали «самостоятельные» операции с самым богатым континентом на земле, как со своей собственностью, выделенной Капитолием,[92] и в течение этого времени разве не были они деятельны так же, как многие и многие смены тягловых животных, выкачивая огромные природные богатства родной земли и переливая их через море в выгребные ямы Европы?

Разве это не работа безумцев? Разбивших, раздробивших деревянное политическое ярмо английского короля и затем принявшихся заковывать свои шеи в новое ярмо из лужёной стали, которое они выковали специально по своей мерке; и которое они титуловали именем «конституционной свободы».

Разве это тоже не работа безумцев? Несомненно, прокляты запряжённые! Прокляты, даже если их упряжь сделана в их же доме — даже если она мелодично звенит серебряными бубенчиками — всегда! даже если каждая её пряжка, звено и заклёпка сделаны из чистого золота.

Как абсурдно, когда люди кричат «ура!» своей «доблестной политической свободе», не имея даже возможности вернуть себе в собственность материальные продукты своего труда. После века «конституционного прогресса» десять процентов населения — абсолютные хозяева девяноста двух процентов всей собственности.

Теперь, о читатель! Разве эти вещи — не очевидный и явный признак органического помешательства?

2

Декларация независимости начинается с провозглашения елейной лжи, чёрной, унизительной, самоочевидной лжи — лжи, в которую никто не сможет поверить, кроме разве что прирождённого дурака. С надменным бесстыдством она нахально провозглашает «самоочевидной истиной», что «все люди созданы равными», и что они «наделены своим Создателем[93] определёнными неотъемлемыми правами»[94] — правами, основываясь на которых, она продолжает утверждать ханжеские фразеологизмы, имбецильные и вульгарные, как сама ложь.

Несомненно, притворно героической преамбулой этого риторического манифеста является не что иное, как хитроумно состряпанная чепуха, целенаправленно предназначенная для обмана и предательства. Она состоит из мешанины сплагиатированных модных словечек,[95] целиком взятых их бессвязных речей левеллеров семнадцатого века, свихнувшихся пуританских маттоидов и французских кретинствующих якобинцев восемнадцатого века,[96] всех перемешанных и беспорядочно сваленных в одну кучу вместе с продолжительным пустозвонством полуосмысленных, миленьких фраз, отобранных по большей части из стареньких мелодрам.

Декларация Независимости в современных условиях имеет меньше смысла, чем сдержанный в те же времена индейский боевой клич, разрешённый быть выкрикнутым сегодня. Она пошла в обратный отсчёт, заплесневела, завоняла, её погрызли черви: она подходит только стенам музея или мозговым клеткам выживших из ума философов.

Её этические и большая часть её политических заключений — подделки, ложь и хладнокровное мошенничество — пылающая ложь — прославленная, превозносимая, написанная золотыми буквами, но, тем не менее — ложь.

Несомненно, она всегда считалась сбивающим с толку притворством теми, кто понимал тайные намерения, с которыми она на самом деле была создана: а именно — в качестве лассо для блеющего стада, которое около ста лет назад начало отбиваться от рук и убежало от своих пастухов и их кнутов в этот (тогда) безграничный Новый Мир.

Пышная фразеология Декларации, что «подобна райскому мёду» идеально подходит для всех современных демагогов. Повсюду её соблазнительные абстракции — эти олицетворения анархизма, коммунизма, республиканизма и прочих заразных конвульсионизмов. Почему же тогда люди в здравом рассудке должны продолжать почитать этот коварный обман? Почему они должны своим молчанием, безвольным соглашательством со зловредными усилиями прирождённых слабаков (подстрекаемых лепетом лживой философии) под давлением выбора масс принуждаться к невозможному и отталкивающему идеалу равенства?

Каждый национальный призыв сейчас направляется не к благороднейшим и лучшим, но к сволочи — к ордам рабов — которые обладают интеллектом меньшим, чем ночные совы. Всё смелое, героическое и честное безмолвно игнорируется из страха оскорбить обожествлённое стадо, «большинство». «Равенство условий» — его унижающий достоинство шибболет, и поистине, тот, у кого окажется достаточно беззастенчивости плюнуть в равенство, будет заклеймён как демон до самой смерти.

«Глас народа» может быть сравнён только с ужасными воплями агонии, которые тогда и сейчас раздавались из-за зарешёченных окон придорожного сумасшедшего дома. «Глас Господа»! Увы! Увы!

3

Существует два метода, посредством которых властолюбивые и амбициозные люди могут удерживать любое по численности население в состоянии упорядоченного подчинения. Первый и наиболее достойный метод — с помощью непобедимой и хорошо натренированной армии, всегда готовой к бою, готовой по первому слову с телеграфа засунуть закон в дуло пушки и стереть в порошок любую представляющую опасность оппозицию.

Второй, более дешёвый метод состоит в прививании тем, кого предполагается эксплуатировать, некоего ядовитого политического снотворного, предрассудка или теории; чего-то, что действует исподволь, подкожно, делая их трудолюбивыми, мягкими и сговорчивыми.

Последний план уже доказал свою большую эффективность, потому что арийские народы,[97] готовые драться до последнего вздоха против очевидной военизированной деспотии, могут быть заставлены пассивно подчиниться любому унижению и вымогательству, если перед этим их мозги были аккуратно пропитаны какой-нибудь абстрактной ложью.

В период Войны за независимость Северная Америка была очень обширной, малонаселённой и слишком бедной в плане концентрации богатств, чтобы быть эффективно управляемой и разграбляемой по постоянному военному закону, что королём Георгом и его преуспевшей хунтой, что власть предержащими революционерами.[98]

Гамильтон, Хэнкок, Джефферсон, Адамс, Мэдисон, Генри[99] и все облачённые имущественными интересами, которые стояли плотной фалангой за теми болтливыми патриотами, искали какой-нибудь безопасный метод управления мозгами малообразованных, но очень отважных йоменов, «людей чёрных лесов» и монтаньяров.[100]

После взвешенных размышлений они решили успокоить и снова заманить вооружённых крестьян в состояние блаженной дремоты, постепенно внушая их пробудившимся было душам фальшивые, но привлекательные политические идеализмы, как тонкое дополнение к лживым и таким же иллюзорным (но существовавшим ранее) религионизмам и морализмам. Этот коварный замысел работал как чары, потому что справедливость в правах представлялась пуританским мозгам логическим продолжением другой старой и седой лжи: «Равенство перед Богом». («Что за кучкой мошенников они были!» — вот краткое и грубое, но весьма меткое определение губернатора Морриса Конгрессу наглых коррупционеров, которые приняли и формально провозгласили эти знаменитые и фатальные абстракции).

Затем меч силы, который побеждал на поле битвы, был заботливо спрятан с глаз долой, и на помощь была призвана «конституционность» — для того, чтобы помочь новым хозяевам снова впрячь в узду победителей Корнуоллиса.[101] Старые системы юриспруденции и правления (основанные на открытой силе) были ловко оставлены, даже усилены, и в то же время белая популяция была объявлена «свободной и равной». Никогда не наслаждавшиеся истинной личной свободой (кроме как на индейских просторах), будучи по большей части выходцами из подвергавшихся гонениям европейских нищих и фанатиков (побеждённых воинов), теперь они глупо полагали, что наконец завоевали свободу оригинальным способом — каждые четыре года заново выбирать новую команду сборщиков податей.

4

Когда мы смотрим на детскую веру в конституционализм, демонстрировавшуюся нашими революционными отцами, вкупе с их инфантильными республиканскими замашками насчёт спасения человечества, мы не можем удержаться от улыбки. Начиная с 1776 года, на каждых всеобщих выборах американцы все как один голосовали за расширение деспотичной власти своих избранных правителей и наставников. Свобода личности здесь неведома (за исключением разве что по газетам), и каждый гражданин, кто осмеливается думать оппозиционно по отношению к догме большинства, рискует своей жизнью — если он думает слишком громко.

Несомненно, люди инициативные и предприимчивые теперь имеют привычку покупать неприкосновенность у общественных вымогателей, давая взятки законодательным органам и чиновникам всех мастей. Государство — это агентство шантажа.

Инициативы требуют государственного позволения и огромных предварительных расходов и не могут быть благополучно начаты, пока избранные сатрапы (олдермены,[102] судьи, губернаторы, конгрессмены, президенты, сенаторы и прочие) не загребут свои заранее оговоренные «комиссионные». Ни жизнь, ни собственность не защищены от пагубности, мести и жадности государственных чиновников и их конфедератов. Тот, кто хочет утвердиться в этой республике при сегодняшних условиях, должен быть человеком беспринципной проницательности и практичности. Он должен знать истинную цену каждого «патриота», с которым его сталкивает бизнес, и быть готовым заплатить без промедления, при этом выказывая сердечный энтузиазм: иначе ему придётся туго. Если он бедный человек, его шансы в жизни бесконечно малы, и они тем меньше, чем более он честен. Ни один гражданин не «сможет назвать свою душу своей», если он осмелится открыто атаковать административную подлость — подлость, прочно основанную на продажных голосах большинства. Все эти бесчестные должностные казнокрады Турции, Китая, Персии и Марокко со своими топорными методами грабежа стыдливо опустили бы головы, если бы хоть раз узрели великолепный механизм и искусность, с которыми американские политики обогащаются посредством хищений сокровищ, кражей общественных земель и сокрытием доходов.

Несомненно, великие визири (да благословит их Господь) грабят не только живущие поколения, но и создают залог на будущее для своей ненасытной жадности.

Их схемы финансового надувательства бесподобны по великолепию и грандиозности. Они занимают тысячи миллионов под национальные кредиты у ростовщиков, а затем принимаются распределять деньги между собой, при этом тщательно продумывают выставление напоказ необходимых общественных расходов, выплат денежного обращения и т. д.

Чтобы еврей был уверен в своих ростовщических «процентах с процентов», на крестьянство налагаются тягостные налоги, с помощью которых и оплачивается годовой процентный налог на облигационные миллионы. Все эти подати собираются (чистым золотом) силой Верховного Суда. Впрочем, военная помощь для поддержки требований сборщиков податей требуется очень редко, потому что большинство американцев исключительно послушны и «добропорядочны». Нет надобности в применении силы к парализованным людям, которые жаждут подчиниться малейшему приказу своих хозяев.

Америка! Америка! Никогда не дойдёшь ты до сути независимости и самодостатка, пока американский Кромвель[103] или американский Цезарь[104] не подпишет смертного приговора американскому королю. Глава исполнительной власти, который продаёт своих людей в рабство — общественный враг, будь он избранным правителем или наследным королём. Такой мерзавец и предатель не имеет никаких прав, за которые его обязан уважать обладающий собственностью свободный человек: ни одного. Принимая золото от общественных грабителей, он делает себя парией.[105] Его рука направлена против души каждого человека, против собственности каждого человека. Следовательно, рука каждого человека должна быть поднята на него.

В недалёком прошлом люди нашего нрава вешали взяточников без особых церемоний, и не только — они закатывали головы королей в корзины палачей.

И если мы не хотим теперь лишиться всего, чем обладаем, и быть доведёнными до абсолютной зависимости от государства, мы не должны бояться поступить так вновь.

Деспотизм, если мы хотим свергнуть его, должен быть бит его же оружием, а подлейший деспотизм из всех когда-либо существовавших основывается на голосах большинства.

Что касается «обычных людей», то они исступлённо верят в призрачный патернализм и позволяют своей индивидуальной сущности быть «подходящей» для гигантской уравнительной шкалы. Они живут в дурацком раю лицемерных фраз о «прогрессе» и «мирной индустриальной революции». Однажды они всё-таки смогут, наверное, проснуться (когда будет уже слишком поздно) и с тревогой и изумлением обнаружить, что все их насмешливые стишки были просто ничем против коварного роста централизованного олигархического гербария, мерзости запустения избирательных урн и индустриального империализма.

Американцы должны уяснить, что каждое поколение должно добиваться своего самоотверженной борьбой, не полагаясь на сохранность своей собственности и независимости ни в поеденных молью пергаментах, ни в речах мошенничающих государственных деятелей. Теперь они все в могилах — чиновники, которые провели свои мелкие болтливые жизни, не совершая героических поступков, но устраивая и коронуя мерзости, подобно параличу поражающие всех нас сегодня. Наше национальное поклонение героям крайне нуждается в реконструкции.

5

Спустя несколько лет после появления Декларации с гораздо более многословной софистикой и с подражанием борьбе была сконструирована наша конституция.[106] В целом этот документ сформулирован в высшей степени привлекательно, и вместе с тем он является самым ужасным инструментом правительства и владычества, в который когда-либо впрягалась англо-тевтонская раса. Претендуя на «жалование» свободы и самоуправления, она практически уничтожает оба эти понятия. Под прикрытием «гарантий» личной независимости и гражданских прав она организовала избираемую тиранию, в которой монарх черни обладает большим своевольством, нежели любой династический деспот со времён Дария[107] и Валтасара.

Высшее преступление записано в «Высшем законе земли»:

Так свершили великие Мастера Обмана,

Расставлены их путы и силки;

И, как безбрежны морские просторы,

Такой же широкой была соткана сеть.[108]

Несомненно, конституция нашей республики — чудовищное механическое устройство, которое обещает (с тех самых пор, как только вышло из стадии проекта) выжать самую суть из всех лучших элементов Америки.

Наше федеральное правительство может быть очень точно сравнено с пиратским кораблём, искусно замаскированным под дружелюбный вооружённый крейсер, конвоирующий флотилию мирных торговых судов, нагруженных огромными сокровищами и 70 000 000 пассажирами.[109] Когда он первый раз пришёл к ним на помощь, это было: о! как галантно! как мило! — как был он полон нежной заботой о своей намеченной добыче, заботой о благополучии и счастливом пути избранной жертвы. Теперь, однако, сорок пять кораблей государства[110] вышли в открытое море и отданы на его милость, и он сбрасывает свою маскировочную оснастку, поднимает «череп и кости», открывает свои спрятанные амбразуры, выводит свою бортовую артиллерию и орёт через громкоговорители газетных передовиц: «Эй там, ложитесь в дрейф или вы будете потоплены!»

Следует осознать, что иезуитское «евангелие равенства» достигло огромного успеха. Оно заманивало американский народ в состояние удовлетворённости и безопасности в то время, пока его оковы и кандалы тщательно выковывались, полировались и аккуратно заклёпывались.

Хорошо подогнанной, однако, оказалась сеть! Великолепная паучья сеть доказала, к тому же, и свою необходимость.

Под гипнотизирующим заклинанием мечты «свободы и равенства» американцы были согнаны в каторжную тюрьму на тяжёлую работу на своих пиратских хозяев, в тысячу раз более ужасных и более непреклонных, чем любая история может описать. Всё, что теперь оставлено от свободы — это её имя и безвредная привилегия, посредством которой обычные люди могут побранить своих собственников в вульгарных обличительных газетных речах во время выборов или в предвыборное время. Редко выходят они на улицы, потакая своими возмущёнными выкриками всё тому же главному принципу, который побуждает шелудивых дворняжек зловеще завывать, будто в них запустили кирпичом.

Теперь конфликт между хозяевами и илотами[111] окончен, и хозяева, которые победили, обладают трофеями и пространством. Слушайте! песни победы — хлопанье боевых флагов!

Несомненно, признавая все обстоятельства, обычные люди — «потерянные души», и что бы они теперь ни делали, они должны оставаться в аду. Их позиция такая же, как у червяка, пытающегося сбежать из своей дыры в пылающем бревне: если он бежит направо, то он бежит в жар и дым, если он бежит налево, то он бежит в пламя. Ещё несколько минут, и он будет зажарен заживо.

Даже если рабское большинство Америки обратится к суду физической силы, оно не сможет победить. Не обладая ни силой, ни отвагой, ни умом, ни руками, ни деньгами, ни лидерами, оно будет разорвано на бесчисленные кусочки хорошо обученными артиллеристами и хорошо натренированными своими хозяевами карателями.

6

Цитадель силы теперь укреплена и оснащена самым совершенным вооружением для того, чтобы отбить любую атаку в независимости от её длительности. Нация иссечена во всех направлениях железными дорогами и отменными водными путями, по которым армия и флот могут перебрасываться из города в город с лёгкостью и ужасающей эффективностью. Гражданская война[112] (или скорее война за уничтожение самоуправления) окончательно продемонстрировала, что централизованная власть, основанная на голосах стада фанатиков и черни, является (на практике) военным абсолютизмом. Нет никакой другой силы в стране, которая могла бы эффективно контролировать её. Царь в России в действительности обладает меньшей властью, чем наше федеральное правительство. Со стоящей под ружьём армией в глубине страны оно может делать всё, что ему заблагорассудится, т. е., если оно сможет собрать достаточно доходов для покупки «политиков» и выплаты жалованья своим преторианским когортам.[113]

Большинство американцев только сейчас начинают осознавать эти вещи, но они были предвидены (и частично обнародованы) проницательными личностями ещё до того, как конституция была формально учреждена.

Сегодня все старые вопросы сфинкса вновь ждут своего разрешения.[114] Ни один человек, обладающий здравым смыслом, не сможет искренне уверовать в то, что все эти проблемы можно разрешить избирательными урнами, набитыми подредактированными ответами. Они должны быть разрешены «старым добрым правилом, незатейливым планом»,[115] и после этого разрешены и перерешены вновь и вновь, потому что социальному регулированию нет конца — и быть не должно. Материальная сила есть базис всего человеческого величия, и материальная сила должна «порешить»[116] тиранию большинства, возможно, огнём и сталью. Все остальные бесчисленные теории — химеры, ложь, иллюзии, притворство.

Философия силы долго пребывала в оцепенении, но где бы ни появлялись люди благородных достоинств,[117] она должна вновь смести долой сегодняшнее постыдное навязывание идей, порождённых долларом, и открыто, как встарь, главенствовать над судьбой освобождённой и всепобеждающей расы.

Что может быть подлее правительства рабов и евреев-ростовщиков? Что может быть величественнее правительства благороднейших и лучших — которые доказали свою достойность на поле брани?

Кромвель и его «железнобокие»,[118] Цезарь и его легионы будут рождены вновь, и громоподобная поступь свирепых разрушителей Суллы[119] будет звучать и греметь среди огня, искр и дыма крошащегося конституционализма; «так было в начале, так есть и так будет всегда» — война без конца.[120]

Дерущие глотки политики могут без конца разглагольствовать перед ничтожными городскими толпами наёмников и христиан с рапсодией «Увы, бедный Йорик!»[121] — будто борьба и удары есть самое худшее из зол. Фигуры речи, однако, не могут вдохнуть жизнь в коварные философии, которые на самом деле никогда не имели ни малейшего обоснования. Выживание наиболее приспособленных, наиболее выносливых есть логика событий всех времён. Те, кто утверждают обратное, слепы. Главное то, что достоинство должно честно демонстрировать себя не подлым воровством и теориями, но открытым конфликтом, как говорит закон естественного отбора Дарвина.

Как, в самом деле, могут быть определены свободными и равными граждане, которые таковыми не являются, которые никогда не были «свободными и равными» в каком бы то ни было осмысленном значении этой фразы? Как они могут быть признаны людьми, если их жизни полностью управляются чугунными нормами, если каждое их движение очерчено и ограничено уголовной ответственностью, и если даже их тайные мысли неизменно находятся в состоянии безмолвного подавления?

Нет, однако, никакого оправдания утверждению, что люди сами определили те законы, которым им приказывается подчиняться. Ложно ли это утверждение, или является правдой, оно никогда не оправдает диктатуру большинства и любой другой вид диктатуры.

Конституция, согласно которой рождаются все другие законы, была принята не нами, но носящими парики особами, которые уже давно сгнили в земле. Нами, фактически, управляют кадавры[122] — обитатели могил.

Почему соглашения, совершённые мёртвыми, лежащими в гробах, связывают и душат живых, пульсирующих, дышащих созданий?

Их кости давным-давно разложились на озон и удобрения — тех, кто создал и подписал Билль о правах, Великую хартию вольностей,[123] Нагорную проповедь, Декларацию независимости, нашу знаменитую Конституцию и проч. и проч. Сгнили мозги, которые состряпали их, и пальцы, которые написали и заверили их печатями. Также сгнили и их иррациональные и инфантильные философии. Сгнили в глубине души и те, кто по принуждению подчиняются голосам из могил.

Нет сомнений в том, что эти старые документы в своё время послужили своим целям, но «новые обстоятельства приучают к новым обязательствам»,[124] и новые времена требуют не только новых лидеров, но и новых деяний.

Опять же, большинство актов Конгресса — макиавеллевская[125] работа высокопоставленных негодяев, проклятье на них — чьи настоящие имена забыты всеми, кроме приверженцев летописей и издателей учебников для общественных школ.

Что касается общего права, то оно есть наследие тех интересных старых времён, когда саксонские и норманнские эрлы[126] (они были истинно благородны, так как завоевали своё положение, рискуя жизнью в битвах) вершили «правосудие» прямо, посредством сучковатых дубинок, ножей и колунов с длинными рукоятками. Это был единственный вид «закона», понимавшийся нашими «нецивилизованными» предками, потому что они не были «воспитаны» в глубоком убеждении, будто бы правительство и законы «черпают все свои справедливые силы из согласия управляемых».[127] Подобное выражение повергло бы их в конвульсии, а тот, кто произнёс его, был бы признан ими отменным дураком.

Нет сомнений в том, что наши предки были в некоторой степени грубы своими манерами, в некоторой степени им недоставало обаяния и культуры, но с точки зрения жёстких фактов они были бесспорно разумны. Они не прокрадывались на публичные митинги и не бахвалились «свободой», «справедливостью» и «равенством возможностей» или «правами человека», хотя они прекрасно знали, что не только их жизни, но и то ничтожное, чем они обладали, существовало «с позволения» их завоевателей и хозяев. Они принимали свою позицию временной, и когда были готовы, честно вторгались в кольцо рока, чтобы вновь испытать судьбу.

Если бы они смогли ожить сейчас, то в каком бы стыде и отвращении эти старые пираты и флибустьеры уставились на своё «мягкотелое» потомство, идущее в торжественной процессии, с мозолистыми загрубевшими руками, согбенными спинами, облачённое в дешёвые тряпки, мимо алтаря их идола, называемого избирательной урной, кидая в её позолоченную утробу отпечатанные воззвания к правосудию, милосердию, свободе. «Мира нашему времени! о, Господи! защиты, лёгких денег» — «Больше законов! Больше законов! Больше законов!» Как долго гоготали бы наши белокурые чистотелые предки? Несомненно, они продолжали бы хохотать, пока не ухохотались до того, что умерли бы вновь.

«О, — сказали бы они, — подумать только, что наше семя должно было так низко пасть!»

7

Единственно равенство перед законом — это всё, что мы имеем в виду, — ноет извечный софист — коварный лжец! Посмотрим! С помощью какого рационального метода могут любые две тяжущиеся стороны быть поставлены в позицию безоговорочного «равенства перед законом»? Прежде всего, истец и ответчик всегда обладают совершенно разными физическими и духовными характеристиками, разным личным обаянием, и — отличным друг от друга размером банковского счёта. Также все судьи, присяжные и судебные чиновники различны по темпераменту, возможностям, храбрости и честности. Каждый имеет свои собственные специфические идиосинкразии,[128] предубеждения, недостатки, предрассудки и — цену. Опять же, каждый может быть более или менее нечестен или более или менее субъективен в отношении финансового давления и кастовых предубеждений. Никакие два человека не рождены подобными друг другу, каждое отдельное существо рождается, без преувеличения, под своей собственной звездой, все люди делаются из разного материала, управляются разными идеалами, воспитываются и формируются на разных фабриках, посредством разных процессов.

Даже если все трибуналы правосудия были бы основаны на слепой бесстрастности и управлялись независимо от стоимости, было бы ясно видно, что «равенство перед законом» остаётся всё той же химерой, сном, и не имеет никакой реальной ценности. «Равенство перед законом» — просто бессмысленное лозунговое словцо, что-то вроде известного иезуитизма «свобода, регулируемая законом».

Установленный закон может формально жаловать равные права и привилегии неравным гражданам, но он не может сам претворить себя в жизнь — он должен провести свои распоряжения через человеческую среду, а эта среда заполнена до краёв высшими, низшими и неравными.

Никакая приверженность букве закона никогда не доказывала, что сила не может сама управлять своей повозкой через впряженную четвёрку. И популярная (во всех землях) поговорка говорит, что в любом случае, «один закон для богатого и другой — для бедного». Бедный никогда не сможет быть поставлен рядом с богатым — даже ограблением богатого.

Являются ли они наиболее приспособленными или нет, сегодняшние держатели богатств никогда не должны позволить себе быть ограбленными без жестокой борьбы.

Рано или поздно, пробьёт час этой борьбы в её самой острой форме, но богатые не должны страшиться его. Если они вовремя приготовятся, исход битвы не только докажет их власть, но и сделает её неприступной — если они достойны. Чтобы быть уважаемыми и защищёнными, аристократы должны полагаться на вооружённую мечом силу, а не на бумажные кредиты, консолидированные ренты и долговые расписки.

Если же состоятельным будет суждено стать побеждёнными и ограбленными, само по себе это будет решающим свидетельством того, что они не наиболее приспособленные и не лучшие. На этой Земле нет такой вещи, как равное правосудие.

Все легальные трибуналы основаны не на идеальных принципах правосудия и честной игры, но на эффективно вооружённой силе. Это трюизм.[129] Обирание под ружьём заложило угловой камень каждого здания суда в христианском мире и везде. Так как в таком случае могут разбойники и ограбленные — орёл и голубь — цыплёнок и ястреб — быть поставлены в позиции подлинного равенства перед временными чиновниками, которым специально платят и которые назначены «отстаивать закон», то есть принудительно приводить в жизнь диктатуру сильнейших?

Все судьи — пробравшиеся во власть мстители, вооружённые до зубов, а все палачи — лицензированные убийцы, натренированные убивать. Эти слова произносятся не из пренебрежения. Убийцы и мстители! Ха! Если бы это было так…

Истинно, «ищущие Бога»[130] страдают от голода, но львы ищут жертву.

Когда оккупационная армия основывается на территории врага, она оглашает определённые правила «процедуры» для организованной передачи собственности и личностей побеждённой стороны в абсолютное обладание и под неограниченный контроль победившей стороны. Эти «правила процедуры» вначале могут принимать форму приказов, изданных генералами, но по прошествии времени они развиваются в своды указов, прецедентов и в конституции. Несомненно, все законы были и остаются мандатами удачливой воюющей стороны или скорее мандатами нескольких искусных личностей, которые вдохновили их.

Равенство перед законом — это противоречие терминов, потому что сам по себе закон есть воплощение неравенства. Это верно только в субъективном смысле, потому что все, кто подчиняются закону, являются в равной степени слугами тех, кто создали его или мотивировали его создать.

Военные суды под бой барабанов — на самом деле зародыши законных судов. Конгрессы и парламенты — обыкновенные комитеты ненасытных сборщиков податей. Законодатели могут определять себя «уполномоченными народа», но это только коварный маскарад. Их главное призвание — усиливать «закон», поддерживать «конституцию», принимать ежегодные «ассигнования» и разрабатывать пути и средства эксплуатации нации или допущения быть ей систематически разграбляемой их сообщниками, или — их хозяевами.

Принципы, которые управляют «обдираловкой», — это совершенно те же принципы, которыми управляется правительство. Ни одно правительство на земле не покоится на согласии подданных.

Следовательно, для конфедерации искусных бандитов логично ставить себя в положение абсолютного равенства перед своими намеченными жертвами. Идея же эта абсурдна с первого взгляда. Бандитизм неизбежно влечёт за собой неравенство: а каждое правительство на земле — это организованный и коронованный разбой.[131]

Лас Касас,[132] испанский иезуит, был первым в Америке, кто начал распространять слово лживой, разрушительной и позорной теории «равных человеческих прав», но с того времени она продолжала хвастливо приниматься всеми сторонами, многочисленными ордами безмозглых личностей, которых в любой стороне численное большинство. «Раса дураков, — как дальновидно отметил Платон, — неисчислима», — и даже в этой — «стране свободных».

И хотя равенство (в любой форме) никогда не было научно доказано или логически обосновано, тем не менее в современных дискуссиях на предмет «евангельской истины» оно переходит из уст в уста, из мозга в мозг — точно так же, как фальшивые монеты передаются из рук в руки.

Предрассудок равенства принимается ясно мыслящими людьми лишь по одной причине. Он помогает им управлять мыслями, и, через управление мыслями, эксплуатировать имущество, энергию и трудовую силу своих мягкодушных, добрых соседей, которые действительно верят, что это правда, которые думают, что это прекрасные вести великого счастья.

Узрите! как лживое евангелие «равенства естественных прав» медоточиво изливается на рынках обходительными охотниками за долларами — юристами — или полуобразованными подмастерьями, как даже эти степенные граждане (вся жизнь которых есть прямое опровержение этого евангелия) возглавляют ревущую, рычащую, вопящую толпу в её маниакальном блеянье.

Взгляните! Ангел Безумия разбил лагерь в их душах!

8

Каждый атом органической материи имеет свою собственную жизненную специфичность. Каждое животное существо отличается своей костной структурой и химическим составом. Этнология, биология, история — все провозглашают равенство мифом. Даже великие сказания античности — всё есть прославления неравенства: неравенства разума — неравенства рождения, мужества или условий. Может ли равенство тела, равенство разума, равенство происхождения, равенство перед законом или любой другой тип «равенства» быть продемонстрирован хотя бы одним фактом?

Ментально и морально, каждое дышащее существо — самоуравновешенная монада,[133] дифференцированное эго. Никакие две бактерии, две планеты, два солнца или две звезды не являются одинаковыми. В особенности это проявляется среди высших позвоночных, и, следовательно, только одному закону должны подчиняться люди, только один закон они должны уважать — это закон, который создаёт и находит своё финальное утверждение в них самих — в их собственных сознаниях.

Неравенство резюмируется в научной аксиоме Дарвина: «низшие организмы погибают, чтобы высшие организмы могли выживать, распространяться и овладевать». Другими словами, правильное место для Лазаря — гнить среди собак. И правильное место для Цезаря — быть во главе своих несокрушимых легионов.

От ступней ног до макушки головы — кости, кожа и плоть его тела — и даже серое вещество мозга — электрические нервы и ткани — нервные ганглии и внутренние органы человека, принадлежащего к африканской, монгольской, семитской или негроидной расе, фундаментально отличаются по структуре, конституции и признакам от соответствующих анатомических отделов людей арийского племени. Точки несходства могут быть поверхностно неразличимы, но органическая сущность этого несходства имеет глубокие корни.

Вопреки ловким сочинителям стратегических фабул, шлак есть шлак, золото есть золото, и какие-то люди лучше, благороднее и храбрее других по рождению.

Прирождённая аристократичность покоится на неизменном научном базисе наследственности и отбора, но аристократичность денег основывается главным образом на засовах и решётках, то есть на законах, которые могут быть отвергнуты по сиюминутным требованиям.

Не будучи способными доказать в логической последовательности их наследственное отвращение к социальному и расовому равенству, большинство людей инстинктивно ненавидит его — на практике.

Какой, к примеру, белый отец поощрит свадьбу неуклюжего тупоголового негра и своей красивой благовоспитанной дочери? «Дарует» ли он её с энтузиазмом в брачные объятия китайца, кули[134] или в прокажённые руки грязного «полубелого»? Наберётся ли десяток подобных граждан в Северной Америке, где о равенстве рождения и условий так много разглагольствуют, и где — никогда его не видели? Может, пяток наберётся? Может, есть хотя бы один, кто совершенно не желал бы увидеть дочь своих чресл застывшей, окостеневшей и холодной, обёрнутой в саван? Если этот один (человек здравого ума) существует, пусть он заговорит. Тогда и только тогда это дьявольское евангелие внутреннего равенства может быть пересмотрено.

Между тем, без обиняков практичные граждане утвердились относительно него, что это не самоочевидная истина, но наглая, злобная и отвратительная ложь — ложь, которая будет навечно искоренена кровью и огнём.

Вам нужно только взглянуть на некоторых людей, чтобы узнать, что они принадлежат к низшему племени. Возьмём, к примеру, негра. Узкое развитие его черепа, его прогнатическая[135] нижняя челюсть, его выпирающие губы, его широкие ноздри, его обезьяноподобные позиции, его желание попечения, его умственные и самобытные способности: все эти специфики явно низшие. Сходный разговор может быть применён к китайцу, кули, канаку,[136] еврею и к прогнившим до костей городским дегенератам англо-саксонских земель, к богатым и к бедным. Несомненно, отвратительны обитатели этих гибельных краалей:[137] Лондона, Ливерпуля, Нью-Йорка, Чикаго, Нового Орлеана; и к тому же в этих местах провоцируется грабёж богатств мира.

Этнографы с самым высоким авторитетом утверждают, что более тысячи лет назад чёрные, белые и жёлтые типы человеческих животных были так же чётко выражены, и так же выглядели, как сегодня. Иероглифы и надписи на древних могилах и монументах, надписи клинописью, антикварные исследования и систематическое изучение доисторических черепов и скелетов — все несут одни и те же свидетельства.

Неравенство рождения и положения никогда не исчезнет с лица Земли. Никогда! И почему это должно произойти? Кто сможет наполнить долины и завалить горы?[138]

9

Даже тот легкомысленный доктринёр,[139] который так ловко состряпал напыщенно-страстные фикции Декларации,[140] не мог верить в них сам. Не был ли он рабовладельцем (жившим среди рабовладельцев), который покупал и выставлял на аукцион человеческий скот за доллары и центы каждый божий день своей жизни? Без сомнения, он сплёл свою философскую преамбулу прочной лжи для успеха искусства управления государством и искусства войны. Возможно, он был относительно честен и даже искренен, но среди соблазняющих священников бессмысленности самый опасный — фанатичный пропагандист.

Когда Джефферсон диктовал свои фатальные и несостоятельные абстракции, он не говорил ничего своего, но занимался плагиатом Зенона Стоика, Джека Кейда, Савонаролы, Мильтона, Платона, Джона Болла[141] и т. д. Зенон сказал: «Все люди по природе равны», но осторожно отказался от попытки продемонстрировать это. Мильтон защищал это в своих прозаических эссе, Платон озвучил это в своей «Республике», Джон Болл проповедовал это же в средневековой Англии, Савонарола погиб, пытаясь установить это во Флоренции. Джек Кэйд, Робеспьер[142] и Христос также были неудачниками, ужасными неудачниками.

«Если человеческий опыт доказывает что-нибудь вообще, — писал Джеймс Фицджеймс Стефенс,[143] — то он доказывает, что, если все ограничения будут минимизированы, и если максимально возможное количество свободы будет предоставлено всем человеческим существам, то результатом этого будет не равенство, но неравенство, воспроизводящееся в геометрической прогрессии». Уберите ограничения и вы увидите, как быстро аристократия, основанная на заслугах, подавит аристократию, основанную на доверии.

В реальной жизни тот, кто утверждает о своём равенстве с другим, обычно призывается доказать своё утверждение не гротескной абракадаброй глупых фраз, повторённых за антикварными философами или покрытыми синей плесенью документами, но реальными делами — то есть предъявлением своего мандата. Конституционные теории очень хороши для надувательства лопочущих рабов, но в доме свободного человека или в делах они не являются «законным платёжным средством». Среди людей дела, естественного эгалитаризма,[144] они принимаются как забавный вздор, не более, чем ура-патриотизм, годный лишь для публичных митингов. Деловые умы вполне понимают (они осознали это на горьком опыте), что одним людям ещё за тысячу лет до их рождения природой было предначертано издавать команды, а другим — подчиняться им.

Никто не может рассматривать работников на ферме, рабочих в большом литейном цеху или на фабрике, моряков в крупном морском порту, кочевых наёмников, работающих бригадой на строительстве дороги, или клерков и продавцов на городском складе, без осознания с первого же взгляда, что подавляющее большинство из них — крайне убогие человеческие особи.

Идеальный тип мужественности или женственности (то есть вы, «Чистокровные») не может быть найден среди этих пленных стад — ибо они действительно созданы для пленения. Их головы имеют сильную асимметрию, их черты искажены, обезьяноподобны, неинтеллигентны. Их тела лишены каких бы то ни было пропорций, они карликовые, чахлые, больные, недоразвитые, кретинские.

Их движения скованны, неестественны, неуклюжи, а их умы (вне рутины) — это совершенный вакуум. Если их сравнивать с традиционной идеей силы, красоты, мужества и благородства личности, то видно, что они есть в высшей степени грубое стадо скота: демонстрирующее все психологические стигматы[145] наследственного гниения мозга и физического упадка. «Терновый венец на каждом челе есть то возмездие, что сегодня они зарабатывают себе».[146]

Посмотрите на них: девять из десяти просто омерзительны своим языком, ментальностью и общим внешним видом. Они равно демонстрируют экстраординарно низкие животные качества, и после малейшего внешнего воздействия погибают, как овцы, поражённые лёгочным червём. Отапливаемые комнаты, шерстяная одежда и стимулирующие напитки — вот средства, посредством которых их водянистая кровь поддерживается в вялой циркуляции. Каждое новое поколение ещё чахлее и ещё испорченнее, чем его предшественник. Все научные свидетельства ментальной, моральной и телесной порчи заметно акцентированы в них, и их робость стала нарицательной[147] — тяжёлый, продолжительный, методический труд уничтожает отвагу, иссушает жизненные силы и деморализует характер. Он приручает и подчиняет людей так же, как он приручает и подчиняет дикого молодого бычка. Люди, которые работают долго и тяжело, не имеют сил думать. Поддержание мускулов в постоянной готовности отнимает всю их жизненную силу.

Несомненно, работающий мужчина и работающая женщина цивилизованного города являют собой самый низкий и скверный тип животных, когда-либо созданных из пыли, слизи и кислорода.

Они буквально поклоняются работе и склоняются перед законом, подобно стаду волов, что сгибается и напрягается до последнего мускула. Посмотрите на их сморщенные щёки, на их тонкие губы, их узкие, скошенные, неуверенные нижние челюсти, их распадающиеся зубы, острые маленькие носы, маленькие водянистые глазки, желтушные бескровные комплекции, кривые плечи, сухие волосы, обычно выпадающие, заострённые жидкие бородки; женщины с ущемлёнными чертами, осиными тонкими талиями, недостаточно развитой грудью, чахоточные, невротичные, искусственно бесплодные, изнурённые, голодные, карликовые, истеричные.

Разум среднего рабочего или средней рабочей либо является абсолютным вакуумом, либо набит до краёв всеми постижимыми видами лжи, предрассудков, подделок и притворства. Действительно, как бы могли они оставаться в подобных условиях низкого омерзительного наймитства, если бы они не были дефектны по всем первичным признакам — во всём, что мужественно и женственно?

Узрите! — на их лбах выжжено (раскаленным докрасна клеймом для скота) слово «проклят». Вечно терзаемы они в чистилище, изобретённом политиками. Как бы то ни было, их невзгоды могут быть только замаскированной прогрессией, потому что их постыдная деградация в конце концов должна завершиться их полным истреблением. Безнадёжно запутались они в ловушке — безнадёжно побеждены. Для них нет выхода — нет! — даже через поля, залитые кровью.

Бедные дрожащие ничтожества! — омывают свои руки в своих собственных рыданиях! — нет, в крови своих собственных сердец! Прирождённые рабы они — или прирождённые безумцы!

Их дни лишены надежды, а их годы сведены к нулю. Когда их хозяин говорит с ними, они трепещут всеми своими суставами.

Они тратят свои жизни на преследование теней и строят по найму собственные могилы. Их сознания ниже точки замерзания, — нет! — ниже нуля! Они — искалеченные души.

Они замешивают свою плоть в каждодневный хлеб и превращают свои «кающиеся сердца» в миски с жидкой кашей.

Они взирают на идолов в ожидании избавления,[148] непрестанно кроша свои сухие кости в корзины с углём. От мыслей о битве они уклоняются с ужасом, а от вида обнажённых штыков они убегают как хлёстнутые псы.

Стало быть, сила залегла перед ними, как пантера затаивается перед своей добычей. И в урочный час они будут искоренены.

Моя душа отворачивается от них как от мерзости. Моя рука протягивается, чтобы вцепиться им в горло.

10

Наследственность всегда имела гораздо больше отношения к социальным условиям, чем большинство современных людей желает это признавать. Судя по сегодняшней ситуации, нации, игнорирующие рождение и воспитание, находятся в опасности, потому что как есть благородные животные, так есть и благородные люди. Если заводчик скота снесёт свои разграничивающие изгороди и позволит всему своему скоту беспорядочно спариваться, что за стадо он будет иметь, скажем, через одну декаду? Ничего, кроме сорняков, гибридов и дворняжек!

И это именно то, что нации пытаются проделать, когда они стараются установить равенство привилегий и счастливые, мирные условия. Тесная психологическая взаимосвязь, существующая между предками и дегенеративностью, преступностью, гениальностью, безумием и проч., и проч., теперь повсеместно известна благодаря исследованиям Гальтона, Ломброзо, Моссо, Отто Аммона, Ферри, Крафта-Эбинга и других.[149]