28 июня 1977 года.

28 июня 1977 года.

  Вчера нас с Вадимом Павловым забросили вертолетом на ледник Фортамбек. Из Душанбе, из адской жары сразу на высоту 4000 метров, на снег, на лёд, в холод... Началась акклиматизация. Первое ощущение высоты — лёгкая голова. Всё прекрасно, чувствуешь себя хорошо, свободно и думаешь: «Смотри-ка, какой я молодец!» Ну, чуть задыхаешься, когда таскаешь ящики, так это — пустяки. Зато горы какие! Сразу два семитысячника перед тобой — пик Евгении Корженевской и пик Коммунизма!

  Но состояние эйфории скоро проходит. Наступает бессонная ночь. К утру мы оба совсем больные, и хочется первым же вертолётом улететь обратно, вниз. Но мы знаем, что еще денёк-два таких мучений, и всё войдет в норму. Надо только шевелиться. Скоро все будут здесь, и экспедиция зато может сразу начать нормально работать.

  Первая ночь была трудной. Известно, люди старше 40 лет акклиматизируются на высоте гораздо хуже молодых, особенно астеники. Это как раз мы с Вадимом. Дышишь вроде спокойно и вдруг несколько непроизвольных глубоких вдохов подряд «ху-ху-ху-ху»! Не хватает воздуха. Так называемое дыхание Чейн-Стокса. Тогда садишься, откидываешь полу палатки и думаешь: «Нет, это не для меня, надо удирать».

  Отдышавшись в очередной раз, Вадим говорит:

  — Ничего, это нормально. Леша Шиндяйкин (врач и тренер международного лагеря) на что могучий мужик, а как прилетит сюда, всю ночь бегает за палатку. Прямо наизнанку его выворачивает. Он говорит, это признак здоровья, сопротивляется организм.

— Ты хоть переночевал в Джиргитале, ворчу я, — а тут — прямо из Душанбе.

  — А что толку? Тоже не сплю.

  — Ты знаешь, я читал, что во время индо-китайского конфликта в 1962 году индийские войска кинули самолетом сразу на 4500. И они все полегли, несколько тысяч человек. Как мы с тобой.

  — Да уж... мы с тобой сейчас не вояки.

  — Ничего, Вадим, ничего... Потерпим, скоро пройдет.

  На утро, без всякого аппетита позавтракав у Машкова, разбираем снаряжение, ставим палатки. Совершенно измочаленные опускаемся на только что сооруженные из сланцевых плит скамейки, установленные нами возле такого же каменного столика. Разделись, рубашки и свитера под себя. Вадим напялил на свою лысую голову белый берет, вернее, белый чехол от фуражки. Он с ним неразлучен, этот чехол я видел на нём и на Кавказе, и на Тянь-Шане. Солнце печёт немилосердно, размаривает и клонит ко сну. Напряжение солнечной радиации здесь куда больше, чем в Душанбе. Грудь печёт, а спине холодно.

  — Ты знаешь, Вадим, — вздохнул я. — сдается мне, что пик Коммунизма не для меня.

  Павлов почесал указательным пальцем свою наполовину седую бородку:

  — И не надо.

  — Как так? — изумился я.

  — А так. Я для себя еще в Москве решил, что на вершину не пойду, — он взял со стола маленькое зеркало и стал рассматривать свой облупившийся нос.

— У нас научная экспедиция и у меня свои научные задачи, свой план. Выполню его и улечу. — он осторожно оторвал от носа кусок кожи. — Кто точит зубы на гору, кто в форме, тот и пойдет. А всем не обязательно. Я и в прошлом году не ходил. Ты осудишь меня?

  — Почему... Это твое дело, — сказал я совершенно искренне.

  — И тебя никто не осудит.

  — Но ведь Хохлов собирается? И Нурис, и Богачев, и Мигулин, да и все остальные вроде.

  — По обстановке, — сказал Вадим. — по обстоятельствам. Там будет видно. И потом Рем, можно сказать, высотник. Он на Корженевской был, на восточной Победе, на пик Ленина два раза поднимался. А вот пик Коммунизма ему не дается. Две попытки у него уже были: в прошлом году и в семидесятом. Сделает он эту Гору — будет «барсом снегов» [3]. А тебе зачем? Ты давно уже мастер спорта.

Бывший. Я бывший мастер спорта. Мастера разные бывают. Те, кто выполнил нормы мастера спорта в начале шестидесятых годов, по нынешним временам всего лишь перворазрядники, а те, кто получил звание в начале пятидесятых — с трудом потянут на второй разряд. Тогда «мастеров спорта» давали за одну «пятерку» [4].  Правда, у меня их шесть. Но с тех пор и нормативы стали выше и маршруты много труднее. Разве сравниться мне теперь с Юрой Бородкиным, Борисом Гавриловым, Эдиком Мысловским или Борисом Студеневым — тренерами международного альплагеря?! (Да и не только в этом дело, просто непонятны мне такие разговоры, это неспортивно. Не в звании дело.) Павлов понял моё молчание и сказал:

  — Ты же не высотник. На какой высоте ты был?

  — На Эльбрусе, — неохотно сознался я.

  — Вот видишь... А сколько у тебя восхождений?

  — Точно не знаю, не считал, но думаю сотни полторы наберется.

  — Пятерки у тебя все стенные. Так?

  — Так.

  — Вот и подумай, серьёзно ли в нашем возрасте начинать заниматься высотным альпинизмом.

  Я подумал и решил, что он, в общем-то, прав. У каждого альпиниста есть свой профиль, своя специализация что ли. Даже первенство по альпинизму проводится у нас по нескольким классам. Есть класс высотных восхождений, есть класс восхождений высотно-технических и класс траверсов. Обычно каждый альпинист выступает в каком-то одном из этих классов. Бывают, конечно, и универсалы.

  Тем более, что высотно-технические и высотные восхождения имеют много общего. Но я «делал» стены, т.е. совершал технически сложные восхождения, а разница между стенными и высотными восхождениями приблизительно такая же, как между бегом на короткие дистанции и марафоном. Совсем другая работа, иные нагрузки, различная техника и тактика. И, конечно, высота. Высшая точка Западного Кавказа — Домбай-Ульген имеет высоту всего 4040 метров над уровнем моря. На такой высоте мы сейчас сидим. Вершины Альп, на которых приходилось бывать, тоже не высоки: Маттергорн — 4478 метров, а высшая точка Альп — пик Монблан — 4810 метров. Стены километровые, отвесные, порою даже с отрицательным уклоном, но не высота. Трудности восхождения не определяются только высотой, категория трудности маршрута на высоту четырех тысяч метров может быть выше, чем на иной семитысячник. Просто это разные вещи.

  — Да, наверное, — сказал я, поразмыслив. — Опять же возраст.

  — Возраст еще ничего, мы с Ремом ровесники. Важна форма и тренировки. Рем в волейбол играет, так выпрыгивает над сеткой на половину туловища. Видел, как он играет?

  — Видел. Силён, — тут, я вспомнил, как мы тренировались с Ремом на Ленинских горах перед выездом сюда. Хохлов бегал лучше меня, бежал десять километров, мог и пятнадцать. Главное, он тренировался регулярно, в любую погоду и каждый день. Причем всю жизнь. У меня в последнее время это не получалось.

  Хотя я как будто и согласился с Вадимом, но все же в глубине души сознавал, что буду пробовать, испытывать и терзать себя до предела, до самого последнего момента.

  — Ну, давай поставим последнюю палатку, — Вадим тяжело поднялся.

  — Постой, я вот еще что хотел спросить, — остановил я его, — будет ли у нас какое-нибудь собрание-совещание по планам спортивной и научной работы? Ведь надо решить не только для себя, идёшь или не идёшь.

  — Вряд ли, — ответил Павлов, — у нас не принято проводить совещание. Когда пойдут, тогда скажешь.

  — Прекрасно! Вот это я понимаю... Истинная свобода!

29 июня 1977 года.

  Теперь я немного осмотрелся и начал представлять себе наш район. Мы в самом что ни на есть центре Памира, в наиболее высокой его части. Наш лагерь разбит на поляне Сулоева, названной по имени погибшего на пике Коммунизма в 1968 году участника памирской экспедиции Валентина Сулоева. Между склонами горы Камень и боковой мореной ледника Фортамбек — большое пространство, на нем размещается не только наш лагерь, но и медико-биологическая экспедиция таджикской Академии наук, и международный альпинистский лагерь «Памир-77». Сюда же должны прибыть альпинистские экспедиции Грузии и Украины. На поляне текут ручьи, и она, в отличие от окружающих склонов и морен, вся покрыта зеленью. В основном — эдельвейсами. Я вчера спросил у Машкова:

  — Хочешь стать миллионером?

  — Хочу.

  Я наклонился и сорвал эдельвейс.

  — Вот этот невзрачный серенький цветочек в Швейцарии стоит пять долларов. Нагрузи ими вертолет и дуй в Швейцарию.

  — Спасибо, Саныч, я подумаю.

  Ледник Фортамбек имеет длину 27,2 километра, мы находимся у его верховьев. Тут есть симпатичный парнишка — Валентин Огудин, он интересовался происхождением местных названий и установил, что ледник назывался раньше у киргизов Портамук. «Портам» по-киргизски лопух, а «мук» — давным давно живший здесь народ. Река из Фортамбека впадает в долину Муксу, кишлак есть с таким названием и так далее. Частица «мук» здесь часто встречается.

  Пройти на ледник из долины его реки очень трудно, почти невозможно: отроги хребтов Академии наук и Курайтопчак - сближаются и образуют теснину с лессовыми и осыпными склонами. Крюка в них не забить. Поэтому сюда можно попасть только на вертолете.

  За мореной и ледником — напротив поляны Сулоева — вздымаются отвесные двухкилометровые стены, там над ними как раз и лежит знаменитое Памирское фирновое плато. Выше поляны ледник поворачивает направо (если смотреть вверх по ущелью), и над этим поворотом над поляной почти трехкилометровая стена вершины Москва. Чёрные, скалы, ледовые сбросы, сверкающий снег. Встанем лицом к пику Москвы. Справа будут склоны вершины Камень, позади — долина Ледника и пирамида пика Корженевской, а слева — стены плато.

  Памирское фирновое [5] плато можно представить себе в виде длинного стола, на котором в левом углу лежит большая кипа книг — пик Коммунизма. По дальнему краю стола расставлены предметы письменного прибора — пики Куйбышева, Абалакова, Ленинград. Правда, форма плато не прямоугольная, она в виде удлиненного овала, вытянутого с северо-востока на запад-юго-запад. Высота плато около шести тысяч метров, длина приблизительно 12 километров, а ширина до 3-х километров. Во все стороны Памирское фирновое плато обрывается отвесными полутора — и двухкилометровыми стенами. Таким образом, пик Коммунизма, так хорошо видный с поляны Сулоева, возвышается над нами на 3500 метров. Вот каковы масштабы.

  Открыто Памирское фирновое плато совсем недавно. Впервые оно глухо упоминается в книге «Таджико-Памирская экспедиция 1933 года». В 1937 году альпинисты видели его с вершины пика Коммунизма и только в 1948 году Памирское фирновое плато было впервые нанесено на карту. Первыми же людьми, ступившими на плато, были альпинисты экспедиции «Буревестника», руководимой К.К. Кузьминым. Они поднялись сюда с ледника Гармо через пик 6189 метров, названный ими пиком Куйбышева. Это было в 1957 году. Среди этих альпинистов находился и Иван Дмитриевич Богачев. Он должен приехать вместе с Хохловым и возглавить восхождение.

  Дождя, естественно, на плато не бывает, идёт только снег. И этот снег скапливается, преобразуется в фирн и создает огромный ледник. Все ледники лежат на наклонной площади и движутся, а плато ровное. Только в левой его части (опять же от нас), у пика Кирова, есть небольшое понижение. Сюда и стекает понемногу лёд с фирном и валится в жёлоб ледника Трамплинный и через него на Фортамбек. По сравнению с гигантским плато и накопившимся там снегом, русло Трамплинного очень мало, что-то метров 350 в ширину. На плато со склонов вершин, которые мы представили себе в виде чернильного прибора, оказывается боковое давление, лёд и фирн как бы выталкиваются потихоньку с плато и падают с вертикальных двухкилометровых стен в сторону ледника Фортамбек.

  Такие явления в горах бывают, их называют возрожденными ледниками, однако Памирское фирновое плато своей ровностью и большой протяженностью обломков льда на стене больше напоминает материковый ледовый щит в миниатюре. Только в Гренландии или Антарктиде глыбы льда обламываются в океан и становятся айсбергами, а тут они летят с высоты двух километров, раскалываются, разбиваются о скалы, измельчаются в пыль и падают на ледник Фортамбек в виде лавин. Работающий здесь гляциолог В.Я. Фрейфельд насчитывает в среднем более сорока лавин в сутки. Сфотографировать лавину здесь не составляет особого труда.

  Снежные лавины — проблема старая и в то же время новая. Лавины в горах сходили всегда, но только сравнительно недавно высокогорье начали обживать интенсивно, и тогда лавины стали подлинным бичом для жителей гор, исследователей, лыжников и альпинистов. Описание «белой смерти» встречается уже в сочинениях Полибия, рассказывающего о переходе через Альпы войск Ганнибала (218 год до нашей эры); описаны они и Титом Ливием, и Страбоном в его «географии». Само слово «лавина» происходит от латинского «lаbоus» — скользкий. Когда люди попадали в высокогорье, они неизбежно сталкивались с этим грозным явлением природы. Так, в первую мировую войну во время боевых действий между Австрией и Италией в лавинах погибло 60 тысяч солдат. Особенно страшен был «чёрный четверг» — 13 декабря 1916 года, в этот день лавинами засыпало сразу шесть тысяч человек.

  Высокогорные районы Альп по сравнению с Памиром, Тянь-Шанем или Алтаем освоены и заселены уже давно. Отсюда и опыт защиты от лавин. Жители Альп очень продуманно выбирали места для селений, часто строили дома с мощным клином лавинореза, обращенным в сторону склона горы. Над дорогами устраивали специальные козырьки или строили противолавинные галереи, вроде тех, что сооружены у нас в верхней части Военно-Грузинской дороги. Дамбы и стенки, перехватывающие заграждения и другие тормозящие устройства помогали удерживать снег на склонах, не давая ему ринуться всей тяжестью вниз и смести все на своем пути. А сила у лавин может быть огромной. На Алтае мне довелось видеть лавину, которая одной только своей воздушной волной повалила весь лес на противоположном склоне. Известен случай, когда воздушная волна пылеобразной лавины подняла в воздух 120- тонный электровоз и ударила им в здание вокзала.

  При высоте падения в полкилометра лавина может достигать скорости 180 километров в час, 50 метров в секунду. Если принять во внимание, что мокрый снег весит почти столько же, сколько и вода, а мощная лавина состоит из многих кубометров снега, то станет ясно, почему в снежных лавинах деревья летят как спички, а дома — словно спичечные коробки.

  Давно уже существует в Альпах служба лавинного надзора, разработано специальное снаряжение для поисков людей, засыпанных лавинами. Лучшими помощниками спасателей были огромные добродушные собаки бело-рыжей окраски — сенбернары. Но теперь эти собаки стали редки, и для поиска людей используют немецких овчарок. Горноспасательные службы таких стран, как Австрия или Швейцария, держат более сотни обученных лавинных собак. Опытные псы чуют погребённых под снегом людей на глубине двух-трех метров. Известны случаи, когда собаки находили и спасали жизнь людям, находившимся под снегом на глубине пяти метров!

  Одинаковых лавин не бывает. Они различаются по причинам возникновения, по морфологическому признаку, то есть по траектории движения, по разновидностям снега, по мощности, размерам и так далее. Общая причина возникновения лавин заключается в том, что в определенный момент сила тяжести снега, которая тянет его вниз, становится больше силы сцепления, удерживающей снег на склоне. Снег вязок и пластичен. Он может сжиматься и растягиваться, может течь, как жидкость, и быть плотным, как камень. Он все время меняется под воздействием температуры и давления. Для того, чтобы сошла лавина, необходимо одно главное условие — уменьшение сцепления снега. Под его толщей водяные нары нередко сублимируются и создают «глубинный иней», или «глубинную изморозь» — непрочную прослойку из ледяных кристаллов особой формы. Сцепление в этом горизонте нарушается, и по нему, как по ледовой горке, снег и съезжает вниз. На образование лавин влияет не столько крутизна склона, не столько рельеф, сколько обильные снегопады и резкие изменения в состоянии погоды — потепление, сильный ветер, состояние снега.

30 июня 1977 года.

  Прилетел с грузом Боря Струков. Теперь нам с Вадимом стало уже полегче таскать ящики и мешки от вертолёта в лагерь. Борис привез мне из Джиргиталя записку от Арутюнова: «Санечка, я теперь называюсь «человеком, который прилетел на Памир с чемоданом». Вырвался я, всё хорошо. Хочу на Гору. Скоро увидимся. Обнимаю, Юра».

  Арутюнов прилетел прямо с Тянь-Шаня, где он проводил свои гляциологические работы. У него никак не получалось участие в нашей экспедиции, да и научный руководитель был против, он считал, что экспедиция только отрывает Юру от подготовки диссертации. Но Юрий Георгиевич мечтал сделать восхождение на пик Коммунизма, давно мечтал и не мог пропустить такой возможности. (Насчет чемодана было понятно только нам двоим. Когда-то мы с ним и со сванским альпинистом Шалико Маргиани ходили зимой через Местийский перевал в Сванетию. У меня в рюкзаке имелась прекрасная черкеска из сванского домотканного материала, и я назывался «человеком, который выпендривается в черкеске». Шалико звали «человеком, который хотел бы зарезать человека, который выпендривается в черкеске», ну, а Юра именовался «человеком, который не дал зарезать человека, который...» и т.д. В общем, «дом, который построил Джек». Это была счастливейшая пора нашей жизни, и когда мы хотели сделать друг другу приятное, мы вспоминали Сванетию.)

  После Юриной записки у меня стало еще неспокойнее на душе, я все думал о восхождении. Вот и Юра идет...

  Мы быстро справились с грузом, я взял ружье, бинокль и пошел вверх по ущелью наблюдать и добывать своих птичек. Что за странная штука такая — альпинизм, — думалось мне. — Может быть просто привычка, обстановка, внушение, наконец? Хотя ведь Вадим вот ничего мне не внушил... Почему я не могу отказаться раз и навсегда от мысли о восхождении? Почему не могут прожить без гор? Мы все любим то, что знаем, к чему привыкли, что стало нашей жизнью. Скажем, я не знаю моря, и оно для меня не существует. А для моряка?.. Мы всю жизнь в горах. Но ведь есть кроме гор великолепная русская природа европейского севера, есть мягкие пейзажи русской равнины, есть на свете Валдай, Байкал, Камчатка, наконец, а как красиво наше Подмосковье?! А мы ничего не хотим знать, кроме гор. Я уже сейчас знаю, что следующей весной мне будут сниться эти грандиозные стены, этот постоянно гремящий ледник Трамплинный, первые лучи солнца на вершине пика Корженевской, недоступный и манящий к себе пик Коммунизма. И я буду просыпаться с улыбкой и ощущением счастья. Даже в самое тёмное утро. И дело тут не только в красоте. Альпинизм ведь прежде всего спорт. А что такое спорт? Движение, работа мускулами, которой нам при нашем образе жизни сейчас так не хватает? Да, конечно, в какой-то степени это так. Но ведь и с гиподинамией можно справиться при помощи эспандера или, скажем, бега трусцой. Нет... Здесь другое.

  Я согласен с теми, кто утверждает, что всякий спорт — прежде всего игра. Да, да — игра! А игра — дело серьезное. Упаси вас Бог подумать, что игра занятие только для детей. Помнится, в какой-то статье по психологии попался афоризм. Дословно на память воспроизвести его не могу, но смысл был таков: познание структуры атома — это игра по сравнению с игрой.

  Мы все, без исключения, отдаём игре, сами того не зная, половину своей жизни. Игра не только спорт. Танец, песня, живопись, музыка, да и всё искусство есть не что иное, как игра. Недаром говорят: «Играет на скрипке». Самые казалось бы разнообразные действия в нашей жизни несуг в себе элементы игры. Играя, человек развлекается, обучается, тренируется, формируется как личность, совершенствуется; играя, готовит себя к подобной же деятельности, но более важной для него. Стрельба из лука в цель (всё равно — в каменном веке или в наше время) и решение сложных математических задач учениками или студентами в чем-то в сущности, совпадают. Мало того, игра часто определяет суть человека. Мой друг Саша Игнатов высказался в своей книге об этом так: «Скажи мне, во что ты играешь, и я скажу тебе, кто ты».

  Уинстон Черчилль, например, считал игру самым важным занятием для мужчины. Любимой его игрой было складывать из кирпича стены. Он сам построил себе дом, гараж, конюшни, а когда строить было уже нечего, он просто каждый день, надев фартук, складывал кирпичную стену. Потом ее разбирали и он строил заново. Фридрих Шиллер высказался по этому поводу еще категоричнее: «Человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, он бывает вполне человеком только тогда, когда играет. Это положение может показаться парадоксальным, но на нём будет построено, я вам это обещаю, всё здание эстетического искусства и ещё более трудного искусства жить».

  Мягкий пушистый снег под давлением превращается в горах в твёрдый лед. Альпинизм с его предельными ситуациями делает человека неуязвимым в его обычной жизни. После этого его не испугаешь трудностями, в то же время он и вершины дел начинает выбирать по силам. Восхождение часто происходит на пределе, надо максимально приблизиться к нему, но нельзя его перейти. Это обостренное чувство меры и есть искусство альпинизма.

  Спорт определенно где-то соприкасается с искусством. Объединяет их игра. Скажем, что такое художественная гимнастика? Спорт или искусство? Сейчас мы ее называем спортом, но ведь от названия сущность не меняется. Даже если мы балет назовем спортом. Кстати, балет на сцене Большого театра — искусство, а балет на льду? Спорт? Где тут грань? Многие виды спорта дают возможность видеть определенные проявления человеческой личности, видеть, наслаждаться ими, сопереживать им. Именно поэтому так выросла в последнее время зрелищная сторона спорта. А сопереживание — это уже от искусства.

  Альпинизм лишен зрелищной стороны спорта. Зрителя тут нет. И именно поэтому он еще в большей мере спорт, чем другие виды. Это чистая игра, игра с самим собой, самосовершенствование, а не работа на зрителя, на публику. Может быть, поэтому мне, альпинисту, так трудно понять болельщиков. Мне кажется, пассивное восприятие как искусства, так и спорта, убивает их сущность, ибо человек не участвует в самой игре и тем самым не обогащает себя. Стихи или живопись можно ведь глубоко понять лишь тогда, когда ты сам в душе немножко поэт или художник, так же, как красоту альпинизма может оценить только тот, кто его отведал или, благодаря своему воображению, своей фантазии, постарался его понять. А иначе люди, судя об альпинизме, будут лишь разводить руками, пожимать плечами, а кто по самоувереннее — повторять пошлости вроде: «Умный в горы не пойдет, умный горы обойдет». И где уж тут понять, что и на альпинизме строится «трудное искусство жить». А предела совершенствованию, как телесному, так и духовному быть не может.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.