Мика и Антон

Мика и Антон

Мика занималась вместе с нами йогой у Наты на крыше. Тоненькая, с длинными темными косами, экстравагантная, необычная. И полное имя у нее тоже очень необычное – Лимира. Однажды после занятия к Мике на крышу зашел молодой мужчина в мотоциклетном прикиде, с рюкзаком. Они некоторое время поговорили, держась за руки и глядя друг другу в глаза, как влюбленные. Как же я удивилась, когда узнала, что это муж Мики, Антон, что они уже много лет вместе и у них двое детей!

Кстати, дети в Гоа не плачут, не капризничают и не дерутся между собой. То есть, возможно, они иногда так и поступают, но этого не видно и не слышно, не то что в России: на каждом шагу. Мне стало интересно – почему?

Мика. Мне 31 год, а мужу 37. Я – дизайнер одежды. Первый раз в Гоа попала в 2005 году. Мы с моим будущим мужем прилетели в Бомбей, потом на слипербасе[48] доехали до Гоа. Конечно, я была шокирована уровнем жизни, беднотой, грязью. Мы слышали, что в Гоа хорошо, что это – рай, но больше ничего не знали об этом месте. С нами в самолете летел Джанки, итальянец, у которого был весь паспорт в индийских визах, и он нам сказал одно слово: «Arambol». Туда и поехали. Первое, что я увидела в Арамболе, – там была такая (и до сих пор, кстати, существует) столовка, где сидели одни хипаны, уже достаточно старые, все дредастые, татуированные. Сейчас, конечно, этих чудо-людей здесь уже нет. Арамболь очень сильно изменился.

Месяц мы тут прожили, в Хампи еще ездили, в Гокарну. Поняли, что хотим рожать нашего первого ребенка именно здесь. Я забеременела, и как-то так получилось (возможно, это дети сами так решили), что все девушки из нашей тусовки тоже оказались беременными. 19 человек, и все хотели рожать здесь! Мы сняли дом у моря, и все вместе начали жить такой большой коммуной.

Наш старший сын Мируха (Мирослав) родился в 2009-м. Рожала я у немки, Карины, в Асагао: естественные роды, мягкие, в воду. 36 часов я промучилась, а потом мы все-таки поехали в больницу, и было «кесарево». Два года потом я много чего в себе прорабатывала: начала сыроедить, много заниматься. И в общем-то второго своего ребенка родила сама в ванну, но уже в России – так почувствовала. Его зовут Лука (с ударением на первом слоге), он родился в 2011-м. Домашние роды – это же так здорово! И дети реально рождаются совсем другие.

– Вот ваши сыновья – какие они?

Мика. Добрые оба, они не вредничают, не делают подлостей, как некоторые другие дети. Мне вообще страшно бывает в Москве на детских площадках…

Антон. Там страшно не от детей, а больше от родителей.

Мика. Да, там детей калечат страшным образом, родители их изначально уже встраивают в какую-то матрицу, навязывают им страхи, которые им самим тоже родители когда-то навязали.

Антон. Самое страшное – что их растят взрослые, которые сами живут в состоянии абсолютной неосознанности… Взрослые, которые не сумели переосознать свой мир и определить, что из этого ценно, а что нет, что из этого правда, а что нет, что из этого не навязано им извне, а переосмыслено ими самими и выкристаллизовано внутри, как истина для самого себя… Они живут по накатанному пути, который им дан: работа, условные ценности, стремления… У них все: можно-нельзя, плохо-хорошо – навязано извне: социумом, культурой, средой, в которой они выросли. Мне их очень жаль. Нельзя сказать, что они виноваты в этом. У них просто не было возможности, не было примеров перед глазами, не было такой традиции изначально, чтобы мог возникнуть шанс на осмысление. И очень жалко детей. Дети, которые приходят сейчас, у них есть все эти возможности, у них гораздо шире информационное поле, нежели 20 лет назад. Но с самого раннего детства, когда еще все открыто, все очень тонко, очень восприимчиво, – родители уже в этот момент начинают их прессовать со страшной силой: «можно – нельзя», «могу – не могу», «так или этак». Это жесткое подавление, причем практически никто не осознает этого. Детей очень жалко в городах, особенно в Москве.

– В чем разница между детьми, которые растут здесь, скажем, между вашими детьми, и теми, которых вы иногда видите в Москве?

Антон. Это вопрос очень глубокого исследования. Я этим много лет занимаюсь. Тут нужно поднимать и вопросы питания, потому что мы, так или иначе, состоим из того, что едим. Информация, которую мы получаем из пищи, нас формирует, записывается на генном уровне, на тонком уровне. Дети, которых растят в городе и кормят синтетической пищей, мясом, – они в любом случае по своей структуре другие. Им не хватает определенной энергии, какого-то светлого качества, а потому они вынуждены за эту энергию бороться. И они начинают ее просто отбирать: палкой по голове, капризами, скандалами, агрессией. У наших этого нет. То есть у любого ребенка, конечно, это присутствует, вопрос только, в каких количествах.

– Чем вы кормите детей?

Антон. Они вегетарианцы. В остальном они едят то, что хотят. В основном – фрукты, овощи. Любимая еда – рис, гречка, макароны. Но мы еще добавляем всякие полезные, на наш взгляд, ингредиенты.

– Они никогда не просили мяса? Или они его просто никогда не видели?

Антон. Почему же? Наши бабушки и дедушки все едят мясо и рыбу, и дети это видят постоянно, но просто этого не хотят. Не приучены.

– Со здоровьем у них нет проблем?

Антон. Они не болели вообще ни разу – тьфу-тьфу-тьфу! – и никогда не были у врачей. Первый раз в этом году Мируха попал к врачу: с собакой на пляже играл, она его укусила: на всякий случай стали делать уколы от бешенства. А ведь ему уже пять лет!

– Ничего себе! Да, этим немногие родители могут похвастаться. В Москве все непрерывно болеют.

Антон. Это вопрос культуры питания и культуры сознания. Все очень просто: если дети не едят сыр, творог, кашу на молоке и так далее, то у них нет соплей.

– Точно, молочные продукты дают слизь…

Антон. Да. Белый очищенный рис – тоже. То есть все, что сделано для удобства и комфорта человека, привело к тому, что жизнь стала более трудной и болезненной. Выживать становится все труднее и труднее. А природой все было дано практически в той форме, в которой человеку нужно, и не надо тут особо выпендриваться.

А что касается отличий, то здешние дети отличаются поведением, отношением к пространству вокруг себя, к другим людям, к другим детям. Вот даже сюда к нам приходят дети, приехавшие из Москвы, и это норма, когда он увидел… неважно что – iPad, игрушку, фрукты или что-то еще в руках у другого, – подойти и вырвать. Практически для всех детей, рожденных здесь и живущих в более или менее осознанных, свободных условиях, это – катастрофа, шок. Они никогда сами так не сделают. И сначала, когда наши дети с этим сталкивались, это были глубокие расстройства, а сейчас они потихонечку учатся давать отпор: идет какая-то адаптация к другим видам социальных взаимоотношений. И таких различий в поведении довольно много.

– Антон, кто вы по специальности?

Антон. Это сложно объяснить. Проще сказать, кто я не есть по специальности. Образование первое – техническое, физмат, второе – экономическое. По большому счету, ни то ни другое никогда не пригодилось. Я много путешествовал, много чем занимался. Даже отшельником был в свое время, еще в России. Просто хотелось познавать суть вещей, разобраться с самим собой, найти правду. И другого варианта не нашлось, кроме как остаться одному и пожить несколько месяцев в одиночестве на природе. Это очень интересный процесс.

– А сейчас чем занимаетесь?

Антон. Научно-исследовательскими изысканиями в области души человека, психологии. Сейчас вот понял, что уже пришло время писать.

– Вы, как я понимаю, вообще в Москве не появляетесь…

Антон. Появляемся иногда, вынужденно. Финансовые вопросы надо решать, к тому же бабушки-дедушки хотят видеть внуков.

– Какова материальная база вашей жизни?

Антон. Есть некий запас, который был сделан за время работы в Москве. Еще квартиру сдаем. Есть определенное количество, условно говоря, бизнес-проектов: детское образование, мода и стиль, творчество и здоровье. Сейчас разрабатываем концепцию компьютерного приложения, которое обучает детей иностранным языкам.

– Почему вы живете именно в Индии?

Антон. Я проехал половину земного шара, но нет второго такого места, как Индия. Есть некая матрица сознания, в которой люди пребывают, условно говоря, в западной цивилизации, в том числе и в России. Эта матрица очень сильна. Все финансовые истории, вопросы целеполагания, взаимоотношений мужского и женского и так далее, то есть то, что уже индоктринировано тысячи лет назад, – все это там продолжает вариться.

Когда человек попадает в Индию, у него происходит полное обнуление, потому что здесь принципиально другая матрица. Что для белых – чистое, то для индусов – грязное, и наоборот. То, к чему стремятся белые, индусы от этого шарахаются. Две недели (а иногда и месяц, два) уходят на привыкание, на разрушение стереотипов, а потом наступает счастье, потому что новая матрица еще не создалась, ты еще в нее не встроился, у тебя еще не работают шарики по-другому, а старая уже разрушилась. И ты пребываешь в каком-то состоянии своего, ну, не то чтобы естества, но ближе к правде, ближе к свободе. И здесь действительно свободы очень много. Когда ты погружаешься уже в жизнь здесь, ты понимаешь, что у них точно так же нет этой свободы, это просто другая сторона медали. Но вот этот процесс перехода из одной стороны в другую – прекрасен. Ты оказываешься в состоянии почти невесомости.

Осознанно или неосознанно, мы все стремимся к счастью, просто понимаем его по-разному. И для того, чтобы сбросить с себя всю мишуру, навязанную бабушками, дедушками, школами, культурами, религиями, сверстниками, учебными заведениями и так далее, необходим процесс обнуления. Это обнуление старого для того, чтобы родилось новое.

– Вы ведь все – вегетарианцы? Это из идейных соображений?

Антон. Практически любому человеку, который занимается биохимией и биологией, известно, что мы, люди, – не плотоядные. Существует всего четыре типа питания. Живое существо может быть плотоядным, травоядным, всеядным, и есть еще четвертый тип, к которому как раз относится человек, – «плодоядные». То есть по всему – по строению ногтей, костей, желудочно-кишечного тракта, по кислотности, размеру сигмовидной кишки и всего остального мы – плодоядные. Мы созданы так, что можем переваривать и мясо, и даже траву. Но и в том, и в другом случае это будет для нас, ну, если не фатально, то очень проблематично. Мясо нас очень сильно старит, зашлаковывает и, по сути дела, убивает. Оно дает быструю силу, но очень сильно меняет образ нашей жизни. Индия – вегетарианская страна. Это одна из немногих стран, в которой мясо не ели тысячелетиями, и при этом уровень IQ в Индии считается самым высоким в мире, то есть отсутствие мяса в рационе никак не влияет на умственные способности.

Более того, лет пять назад приезжала русская доктор. Она занималась исследованием, и мой приятель, индус, брамин, попал к ней. Она его протестировала и сказала мне: «Ты знаешь, это второй человек в моей практике (а у меня было больше тысячи пациентов), который абсолютно здоров». А ведь он в своей жизни не то что никогда не ел мяса, он просто никак к нему не прикасался: им по традиции, по касте это запрещено. Он большой, высокий, красивый, занимался спортом, здоровый, светящийся человек, у него все замечательно. И при этом у него ни папа, ни мама, ни дедушка, ни прадедушка никогда в жизни не ели ни мяса, ни рыбы, ни яиц.

– Мика, в чем для тебя особенность здешних мест?

Мика. В свободе. Я здесь нахожусь вместе с природой, я могу ходить босиком, могу ходить куда угодно, не боясь, что что-то со мной случится. Я могу купаться в море, могу растить здесь своих детей с фруктами, с солнцем, в счастье, в свободе, в тепле.

– Как ты воспитываешь детей? Есть какие-то особые принципы?

Мика. Во-первых, я изначально имею в виду, что они – не моя собственность, это абсолютно отдельные люди, которые пришли в эту жизнь со своей судьбой, со своими задачами. А я – только помощник, проводник. Я не вправе им указывать, не вправе им что-то запрещать. Они живут в полной свободе, но я учу их каким-то моментам – допустим, любви, доброте, справедливости, учу их чувствовать себя, чувствовать момент.

Если я чувствую, что ребенок неправ, то я спокойным голосом объясню, кто в чем неправ. Я стараюсь на них не давить, не кричать. Стараюсь им объяснить в словесной форме, что есть причины и следствия, что существуют кармические завязки. Я объясняю, где они, допустим, неправы, где они, например, пожадничали или подумали только о себе.

– И получается объяснить? Многие европейские мамы, русские мамы постоянно сталкиваются с тем, что дети не слушаются, ходят на голове, вообще ничего не хотят воспринимать, делают свое. Вот с этим как удается справляться?

Мика. Это закладывается в первые три года. Я тоже сталкивалась с детьми, и уже со взрослыми, которые ничего не хотят слышать. Значит, как-то не так им объясняли – возможно, через силу, через злость. Возможно, им это втюхивали, а они не хотели. Это внутренний бунт. Почему человек не хочет слышать? Значит, изначально был момент, где ему было больно, и он закрылся. Первые три года – это время, когда родители вкладываются в ребенка по полной, на все 100 процентов. Забивая на себя, на свой эгоизм, просто служишь маленькому человечку, просто отрабатываешь карму.

– Твои тебя слышат?

Мика. Слышат, да. У Мирухи бывает… Он ведь – первый ребенок, и очень скоро пришел второй: может быть, чуть-чуть мы ему недодали. Ну, старший сын, он как первопроходец, на нем мы учились. Как бы метод проб и ошибок. Но ему все можно объяснить. Он никогда не вредничает, не пакостит. Он может раскапризничаться из-за чего-то: не знаю, в детском саду с кем-то поругался или не поняли его. Он вообще борец за справедливость, всегда сражается за правду, за честность, – может быть, даже чересчур. Если в детском саду Монтессори такие правила – нельзя приносить игрушки, то он будет четко блюсти эти нормы. И если кто-то принесет игрушки, он подойдет и скажет: игрушки приносить нельзя. Конечно, ему будет сложно в жизни с этим качеством. Но я думаю, оно чуть-чуть смягчится: может быть, он с опытом и мудростью переосмыслит какие-то свои перегибы. Но я всегда ему могу что-то объяснить, и он даже потом извиняется, если понимает, что был неправ, говорит: «Мама, я все понял».

Я стараюсь это делать мягко. Конечно, у меня тоже накипает порой: ведь их двое, и мне бывает с ними реально сложно чисто психологически. Но я стараюсь находить в себе силы, мудрость и любовь. Стараюсь объяснить и поддержать. Ведь пока они маленькие, им нужно давать. Конечно, всякие философские рассуждения – это круто, но если они без любви, то вырастает просто холодная логическая машина. А если с любовью, если мягко, если согреть, отлюбить, то я думаю, что это и есть какая-то середина, к которой мы все стремимся.

– Вот российские мамы кричат: «Ты будешь слушаться или нет?!» То есть они исходят из того, что дети должны им подчиняться беспрекословно. Меня совершенно поразило, когда я услышала, как американская мама, моя русская подруга, которая там много лет живет, говорит десятилетнему сыну: «Ты будешь сотрудничать или нет?!» Вот если в таких категориях определять, то какие у тебя отношения с детьми: это сотрудничество, служение или что-то еще?

Мика. Сотрудничество, конечно. Я не тираню их. И даже, возможно, если исходить из российской нормы, слишком халатно к этому отношусь. Но они – мальчики, и я не хочу, чтобы они были «комнатными растениями». В городах, в «каменных джунглях» ребенок живет в квартире, ему это нельзя, то нельзя, это опасно, то опасно… Я стараюсь, чтобы они все познавали на своем опыте. Они, конечно, понимают какие-то моменты, которые опасны для жизни, а так, в принципе, я им позволяю полностью проявлять свободу. Испачкал одежду – ну, испачкал, я не ругаю, мне проще постирать или купить новую. Я, конечно же, объясню: «Смотри, ты испачкал свои любимые штаны, и их можно уже выкидывать». Но в то же время я не навязываю им свой опыт, а позволяю им учиться на своих опытах, пробах. Вот я знаю, что если что-то сделаю, то мне будет больно. Я это могу им, конечно, рассказать, но есть какие-то моменты, которые они должны прожить сами.

Была такая тетенька, исследовательница, которая прожила 17 лет в африканском племени. Она наблюдала, как там общаются с детьми. Их вообще не «пасут». У них сидит маленький ребенок спиной к достаточно глубокому рву, и никто не подбежит и не будет переживать, что он упадет. У него просто срабатывает инстинкт самосохранения, который уже изначально есть у человека. Такой внутренний момент, когда есть «глаза на спине». И если это блокировать, как в основном делают у нас – по лестнице за ручку, это не делай, тут палец прищемит, тут попу оторвет, – то инстинкты атрофируются. Я стараюсь в этом быть более спокойной, потому что мой страх может только спровоцировать что-то плохое. А в том племени дети вообще практически не плачут, они менее капризные, чем европейские. И там важно, чтобы ребенок искал маму, а не мама – ребенка. У него есть инстинкт выживания, он сам ищет маму, и тем самым ему легче по жизни.

Мы, конечно, не в племени живем, а все-таки в социуме, но кое-что тут можно перенять. Есть очень много мам, которые держат своих детей в «сыночках» до 35 лет. Это тоже крайность. Если мама не может отпустить своих детей в свободное плавание, то она же калечит им судьбу, да и себе тоже. Сын не может реализоваться, потому что он все время у мамы за пазухой, и сама мама реализоваться не может. Я считаю, что чем раньше их отпустишь, тем более свободным и раскрытым будет их дух.

Конечно, пока ему 5 лет, я кормлю его, одеваю, но я не переживаю сильно, что он где-то упадет. Если он принял решение что-то сделать, то я ему позволяю это сделать – сходить на крышу, где нет ограждения, посмотреть, что там. Конечно, у многих мам есть такая паранойя, даже у моих подруг: «Не ходи туда!!!» Это наши собственные страхи, которые мы переносим на детей, из-за этого и у них появляется этот страх. Мы очень часто проецируем свою жизнь на них – и это наша ошибка.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.